Признайся мне первым

Алька стоял напротив меня, крепко сжимая моё запястье. Его веко подрагивало, ноздри раздувались… — Ты чё творишь?! – спросил он злым шепотом, почти не разжимая губ. — Алька… Ты чего? – спросил я так же тихо, делая шаг вперёд, чтобы быть ещё ближе. Вопрос мой был глупый, я и сам это понимал… «Ты чего?...», ага… Да и ёжику ясно «чего он»! Если бы к нему припёрлись три девицы – меня бы вообще порвало… Но! Он же должен понимать – я их не звал! И они для меня – никто! И в том, что они пришли – вообще ничего серьёзного нет! Для меня важен только он… Только то, что с ним сейчас происходит… И именно это я хотел показать, задавая свой глупый вопрос, глядя ему прямо в глаза… — Чего? – переспросил он сквозь зубы. – Чего?! Да ничего! Ты мне, значит, ещё сто лет будешь за Оксану выговаривать, а сам… Целый гарем завёл?! — Алька… Я же не виноват, что они пришли… Ты же слышал… Я их изо всех сил выставить пытаюсь… — Ага, пытаешься! Так пытаешься, что даже в порнушке сниматься зовешь! Ты же без порнушки жить не можешь! Уже и профессию себе подходящую выбрал, молодец! Его глаза пылали, дыхание было тяжёлым, и пальцы на моём запястье сжимались так, что я чувствовал боль. Но это было не важно. Потому что сильнее боли был страх – он снова сорвётся! Несмотря на все наши «никогда больше», и «давай не будем разваливать»… Несмотря на то, что мы с таким трудом только начали вылезать из той глубокой ямы, куда мы сами себя загнали… Я слишком хорошо знал, что значит «шторочка готова задёрнуться» — и видел, что это может произойти снова. Как тогда, когда он расхерачил мне голову… Или толкнул на ограду… Или впечатал меня в стенку… И если он сорвётся – что тогда будет с нами? Снова по кругу – страх, вина, крыша ту-ту? Ну уж нет! Да, у него «шторочка задёргивается»… Но… Сейчас я вспомнил, увидел это совершенно ясно: даже когда Альку начинало заносить, «последней каплей пиздеца» всегда был я сам. Когда после игры в карты в подъезде бросил небрежное: «Ну вы и лохи» — и приобнял Муратика… Или демонстративно отдал Ритке половинку жвачки… Или сказал глядя в Алькины разбегающиеся глаза: «Хочешь быть моим сутенёром?»… Вот реально – кто из нас виноват больше?! Не хочу его провоцировать! Не хочу быть «последней каплей пиздеца»! Раньше я не понимал того, что понял теперь — каким может быть пиздец. Когда мы разрушим друг друга полностью, когда мы оба погаснем… Не хочу! И он – не хочет, я уверен. Поэтому… Это наша «проверка на прочность», да?… Сумеем мы или нет – остановиться. Сумеем? Я положил руку на его пальцы, судорожно сжатые на моём запястье. — Алька… Я же это просто хотел назло классной написать… Про порнуху… Чтоб она от ярости лопнула… И всё… На самом деле я совсем другого хочу! — Угу… Богом стать, да? – ядовито прошипел Алька. — Да… — сказал я тихо, не отводя от него глаз. «Я хочу стать богом и выстроить мир, в котором ты и я будем счастливы! Мир, где можно любить без боли и страха… Где не надо бояться простых слов «Я люблю тебя» — и где мы будем говорить их друг другу…» Я не смог сказать этого, просто смотрел на него… Алька шумно выдохнул, словно выпуская из себя напряжение и злость, ослабил хватку. — С тобой реально рехнуться можно, — произнес он с выдохом. Я хмыкнул: — Ещё скажи «никаких нервов не хватит» — и можешь считаться моей матерью… — Никаких нервов не хватит… В этой сто раз слышной и надоевшей мне до чёртиков фразе было столько и нежности, и боли, и немного ласковой дурашливости, и ещё – какого-то особого Алькиного тепла, что у меня сердце защемило и дышать стало тяжело… Я привычным движением уткнулся макушкой в его плечо. А он отпустил, наконец, мою руку – но лишь для того, чтобы обнять меня, прижимая к себе… Мы удержались, да? Прошли это испытание? Шаги за дверью. Мы успели отскочить друг от друга чуть ли на полметра (так, что Алька врезался в папин стол, а я – едва не грохнулся, ударившись о токарный станок), прежде, чем в комнату просунулась Ленка Баклаева. — О! У тебя, оказывается, ещё гости есть? – поинтересовалась она, пожирая нас глазами. Несмотря на то, что моё сердце ускакало куда-то в Антарктиду, я среагировал мгновенно: — Ага… Я вообще гостеприимный… Особенно люблю гостей принимать рано утром и с температурой… Даже хотел объявление в газету дать, типа: «Заходите, люди добрые, к больному человеку, можно сразу толпой, хоть всем городом, места и заразы на всех хватит»… Я нёс этот бред, думая только об одном – лишь бы Алька ничего не выкинул… С него ведь станется Ленку выпроводить. Или сказануть ей что-то резкое со злости и ревности. Но только фиг это с Баклаевой прокатит. Она любопытная, как хорёк, и цепкая, как клещ. И сейчас она смотрит на нас и чуть ли не облизывается – словно добычу учуяла. И если в поведении Альки ей что-то покажется подозрительным – хрен мы от неё вообще отделаемся! Поэтому… Надо просто показать, что ничего интересного тут нет! Просто ходят тут попроведовать всякие-разные, спать человеку мешают… — Гостеприимный, значит, — протянула Ленка в задумчивости. — Ага, — кивнул я в ответ. И тут, словно в подтверждении моих слов, раздался звонок в дверь. Я посмотрел на Альку. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Только ничего не устрой тут, пока я открываю дверь и осматриваюсь врачом! Наври Ленке чего-нибудь внятного… Да хоть про то, что просто мне сиги принес – все же знают, чем ты приторговываешь, и что я покуриваю — все догадываются… Пусть она эту «тайну незаконного предпринимательства» раскроет, своё любопытство удовлетворит – и оставит в покое нас и остальные наши тайны… Только пожалуйста, пожалуйста, Алька, давай без психов, без сцен ревности и прочего этакого, что спалит нас окончательно… Ты же понимаешь, как это опасно! Пожалуйста!» Я попытался взглядом передать ему все эти мысли, всю свою мольбу – и вышел в коридор, судорожно соображая, что мне наврать Раисе Максимовне про обилие гостей в квартире… Только всё заготовленное враньё у меня застряло в горле. В дверях вместо нашего участкового врача стояла Оксана. Я уставился на неё. Тряхнул головой в надежде прогнать видение. Но нет – Оксана никуда не исчезла. И не заменилась на кого-то более вменяемого — на Славку или Ритку, или Таньку Журавлёву, да даже на Тамару Алексеевну – кого угодно, кто хотя бы чисто теоретически мог придти навестить больного меня. Но Оксана!!! Она тут каким боком? Откуда она вообще знает, где я живу?! Откуда она знает, что я не в школе?! Зачем она здесь?!! — Привет, — сказала тем временем не желающая никуда исчезать и никем заменяться Оксана. — Привет… — ответил я, едва сумев собрать в панике скачущее в голове междометья в нормальное цензурное слово. — Я тут в школу чуть раньше, чем надо, вышла… Смотрю – ваши уже с уроков по домам расходятся. Ну, я и подумала – дай зайду, вдруг тебя застану... — Зачем? — вырвалось у меня раньше, чем я успел хоть что-то подумать. — Ну… Мне кажется, нам есть о чём поговорить… «О чём?!» Эту фразу я сумел удержать, и вырваться ей не дал. Потому что… Догадывался я, «о чём», точнее «о ком», она поговорить хочет. Она же реально не дура. А вот мы с Алькой каких только дуростей не натворили за последнее время… И если она не догадалась до конца, то явно подозрений насчёт меня и Альки у неё вагон и маленькая тележка – это и из прошлого разговора с ней понять было можно… А сейчас что? Пришла мне заявить, что Алька – «её парень», и делить его ни с кем она не собирается? Или просто почву прощупывает – какое отношение я к «её парню» имею? И всё это именно сейчас, когда Алька за дверью стоит, а квартире у меня пасутся «три девицы»… И, словно почуяв, что я про них подумал, «три девицы» синхронно высунулись в коридор: Катя и Оля – из кухни, а Ленка – из отцовского кабинета. Пиздец… Хорошо, что Алька не показался. Пока не показался… И я скрестил на руках пальцы: пусть оно и дальше так будет! — О, у тебя гости… — Оксана почти повторила Ленкину фразу, только её голос был обескураженным. — Да я вообще гостеприимный! — на автомате ответил я. И почувствовал, как меня начинает распирать от неуместного смеха, замешенного на злости. Господи, как же это всё нелепо… Нелепо, тупо, смешно… И опасно, как же это опасно! «Соберись, тряпка! – скомандовал я себе. – Вообще не время ржать! Тут нас вначале Ленка едва не запалила, а теперь эта краля на разборки припёрла, Алька, не дай бог, сейчас в коридор выйдет… Надо что-то срочно врать, что-то придумывать, а ты ржёшь как конь!» Но я ничего не мог поделать со смехом, который в любую минуту был готов из меня вывалится… А что можно толкового сказать – я вообще понятия не имел. На помощь пришла Ленка. Она смерила гостью подозрительным взглядом, а потом улыбнулась мило-премило: — Здрасте… Тоже Данила попроведать? Он у нас действительно гостеприимный – с утра гости табунами ходят… Оксана уставилась на Ленку с не меньшей подозрительностью, но ответила также любезно улыбаясь: — Ну, неудивительно… Он же в вашей школе – главная звезда… — О да! — тут же подхватила Ленка. – Данечка у нас – такой лапочка! И газету издаёт, и рок-группу собирает, и по боксу почти чемпион города! Прямо не парень, а мечта! И кому такой лакомый кусочек достанется? С этими словами она подошла ко мне и приобняла за плечи. И я её руку не сбросил. Вначале — потому что порядком прифигел. А когда через секунду отфигел обратно – то вообще застыл неподвижно, боясь шелохнуться. ...Ленка лопается от любопытства, пытаясь понять, кто такая Оксана и о чём она «хочет поговорить». Может, она думает, что именно Оксана – «моя тайная любовь», от которой я весь в засосах хожу? ...Оксана вылупилась на Ленку. Да, может она и подозревает что-то насчёт нас с Алькой – но сейчас она своими глазами видит, как меня обнимает девушка… «Моя девушка»? А что?! Вот же он, выход! Пусть Ленка думает, что я встречаюсь с Оксаной. А Оксана думает, что я встречаюсь с Ленкой. И всё! Мне просто нужно вести себя так, чтобы всех окончательно запутать! Чтоб они сами себе чего-то напридумывали – чем дальше от истинного положения дел, тем лучше! И мы с Алькой спасены! Только дверь в комнату открыта… И оттуда всё, что происходит в коридоре, отлично слышно и скорее всего, частично видно… А за дверью – Алька… И мысль о том, что он чувствует сейчас, пробивает меня дрожью до озноба. «Только бы он не сорвался… Только бы… Алька, миленький, пожалуйста, пойми, что всё это – притворство и бред. Просто чтобы нас в покое оставили! Пожалуйста, Алечека!» — шептал я мысленно, как заклинание. А ещё – я всё больше и больше чувствовал злость… Какого фига они все приперлись?! Что им надо от нас? Мы с Алькой сейчас пытаемся по кусочкам-осколочкам собрать то, что чудом не развались, а тут – целая толпень притолпилась, «испытание на прочность» нам устраивать! А нам оно надо? Вот в самом деле — хорошая идея была: вообще не открывать! И лежали бы мы сейчас с Алькой в кровати рядышком, досыпали бы сладко в объятиях друг друга «как раньше» — и никаких проблем! Просто нужно было послать мир к чёрту — и всё! А теперь... Мы опять на волоске... «Пожалуйста, пожалуйста… — обратился я к самому себе, – сам-то тоже не сорвись! Держи себя в руках… Ради Альки…» — Не завидую я тому, кому «такой достанется»! — фыркнула Баева и исчезла за дверями кухни. — Я тоже не завидую, — согласился я с ней. – Поэтому, не достанусь я никому. Помру молодым во цвете лет на пике своей звёздной славы. Я слишком хорош для этого мира, увы… Я старался говорить дурашливо, типа «в шутку» — но злость просачивалась в слова. И от этого только становилась сильнее. Я подался вперёд, сбрасывая с плеч Ленкины руки – гораздо грубее, чем собирался. И посмотрел в упор на Оксану – с гораздо большим вызовом, чем хотел показать. — Не думаю, что сейчас у нас поговорить получиться – видишь, у меня аудиенции до конца года расписаны. Но если желаешь чаю попить – проходи. Я же – гостеприимный! Я ожидал, что она скажет что-то вроде: «Нет, спасибо, мне уже в школу пора», но она произнесла с каким-то странным удовлетворением: — Чаю? С удовольствием. А то я замёрзла немного… Вот чёрт! Ну ладно, наплевать! Пусть проходит! Пусть убедится: у меня целых три девицы, я — «всешкольная звезда» и вообще — до «её Альки» мне дела нет и подозревать нас не в чем! «Её Алька»... Эти слова резанули больнее, чем по коже ножом. Даже несмотря на то, что это — неправда! Просто видимость, которую нужно создать, чтобы нас обезопасить... Но как же это больно, думать, что Алька может быть «её»! «Соберись, тряпка!» — скомандовал я себе и повернулся к Ленке с самой доброжелательной улыбкой: — Слушай, ты так хорошо у меня в квартире хозяйничать начала. Может, чаёк организуешь дорогой гостье? А я даже варенье поищу по такому случаю… Ленка хмыкнула. — Надо же, а ты реально «гостеприимным» стал… Нам к тебе чуть ли не с боем прорываться пришлось, стакан воды еле удалось выпросить… А тут сразу и чаёк, и варенье… «Дорогая» гостья, не иначе… Впрочем, ради тебя – что угодно. Чаёк – так чаёк! И она прошествовала на кухню, по пути бросив Оксане: «Проходите, не стесняйтесь, Дорогая Гостья, ручки можно в ванной помыть». Оксана, высоко вскинув голову, последовала за ней. А я шмыгнул в кабинет. Алька стоял, привалившись к стенке, руки скрещены на груди — и пальцы впиваются в свитер. Губы сжаты, глаза начинают разбегаться стороны… Всё ещё хуже, чем раньше… А ведь мы только-только вернулись из пустоты в наше «как раньше», только-только начали оживать... Мы же справимся? Не разлетимся в разные части галактики на сотню световых друг от друга? Мне хотелось обнять его крепко, прижаться всем телом, дать почувствовать: мы вместе! Но, сейчас, в те пару секунд, которые у меня были, это было невозможно… Слишком опасно... Всё, что мне оставалось – это проговорить быстрым шёпотом: — Алька! Ты только не выходи из комнаты, ладно?! Я их выпровожу сейчас всех, а потом мы поговорим… И со всем разберёмся! Что-нибудь придумаем… Ты только не выходи! Пожалуйста! И, не дожидаясь его ответа, я выскочил за дверь и поспешил на кухню, молясь, чтоб Ленка не успела там проговориться, что в гостях у меня не только «три девицы»… И вообще ничего лишнего не наговорила… Но пока, слава богу, разговор шёл только о чаепитии. Катя чистила мандарин, Оля выкладывала в тарелку «подарочные» конфеты, а Ленка наливала в Оксанину (мамину!) чашку уже поостывшую воду из чайника. — И как предпочитает пить чай Дорогая Гостья? С сахаром или без? Оксана величественно склонила голову. — Без сахара вполне устроит. Кстати, меня зовут Оксана Аверина. Ленка снова хмыкнула, стрельнув в мою сторону хитрющими глазами. — Ну да, ну да. Ждать, пока Данечка нас друг друга представит на правах гостеприимного хозяина – пустая трата времени. Всё самим приходится делать. Я – Лена. Это – Катя и Оля. Данины одноклассницы. Пришли попроведовать больного товарища. — Больного? — Ну да. Только посмотри на него – разве не больной? Одни синяки чего стоят! И на лице, и на шее… Чёрт! Не, я понимал, что Ленка таким образом решила повычислять, не Оксаниных ли губ это дело? Но – чёрт, чёрт, чёрт! Меньше всего мне нужно было, чтобы на Алькины засосы Оксана внимание обратила! Одна надежда – может быть она подумает, что это Ленка типа хвастается: мол посмотри, какие я отметины «моему парню» наставила… — Даня действительно болен! – неожиданно подала голос Катя. Это прозвучало громко и резко – и было совершенно не похоже на «обычную Катю», которая и слова лишнего не скажет, а если и скажет – то вся покраснеет. Сейчас она даже со своего стула привстала, и вычищенный мандарин на стол не положила, а прямо впечатала. — Он уже давно болеет! И сильно! Но всё равно в школу ходил, и дискотеку организовывал для вас… А то, что у него с лицом – это вообще кошмар! Он только что в больнице с травмой головы лежал – а сейчас снова травмы… Знаете, чем это всё кончиться может?! И ничего смешного тут нет! Я смотрел на Катю – и только глазами хлопал. И не я один. У Ленки аж челюсть отвисла. Оля конфетки мимо тарелки высыпала. А Катя вдруг резко покраснела, её глаза странно заблестели, а губы начали подрагивать… Она что, плачет? — Кать… — я подошёл к ней. – Ты чего? Всё же в порядке, правда! В смысле – не настолько всё плохо… Я уже почти здоров! Ну немного приболел, но на каникулах отлежусь – и началу четверти буду как новенький! И группу соберём, будем репетировать, выступать, на весь мир прославимся! И кассеты я тебе дам, только не сегодня, кажется... чего-то найти их не могу... Но я тебе принесу, как только поправлюсь, или Славку попрошу передать. Честно! Так что... Всё хорошо будет! Катя всхлипнула, опустилась обратно на стул, взяла в руки мандарин и начала ломать его на дольки так, словно это он был виноват во всех несчастьях. Ленка всё-таки сумела вернуть отпавшую челюсть на место – и даже губу прикусила. — Я ведь ничего не говорю, что не болен, — пробормотала она как-то не по обычному смущенно. — И когда Даня с лесенки грохнулся... Я тоже переживала! Это так страшно было... Ужас просто... Я потом себя всю изругала — что мы учителей не позвали. Но... Это же Даня! С ним всегда что-то случается! С садика... — А ты откуда знаешь, чего в садике было? — спросил я, чтобы разговор как-то подальше увести от засосов, травм и всего вот этого, о чём при Оксане (да и при Альке тоже) лучше было не говорить... — Данечка! Ну ты даёшь! Я же на группу всего тебя старше была! Мы на соседних площадках гуляли! В «Чёрную машину» играли на карусели... Ты же меня учил целоваться во имя спасения вселенной! И ты совсем ничего не помнишь? Я где стоял — там едва и не сел. Мы с Ленкой были в одном садике?! Я учил её целоваться?! Ну... Вообще-то, это вполне возможно. Да, Ленку я не помнил совершенно, но я и свою родную группу запомнил только к подготовишке... То есть, тех, с кем во дворе дружил — того хорошо знал, а остальные... Ну были — и были... Играли вместе... Гуляли... Истории я им разные рассказывал... Но так, чтоб сильно внимание на них обращать — нафиг оно мне надо! А вот игру в «Чёрную машину» я помнил хорошо. У нас каруселька-вертушка между площадками стояла, железная. И её четыре лопасти были в разные цвета покрашены. Одна красная, другая зеленая, третья — желтенькая, а четвертая — тёмно-синяя, почти черная. И мы, когда на карусельке катились, считали, что каждая лопасть — это отдельная «машина», и мы на них ездим наперегонки. А «чёрная машина» — она типа несчастливая, шпионская... И она за нами гоняется... Кто прикоснется к ней даже случайно, тот окажется затянут в «чёрную кляксу», и чтоб оттуда спастись, надо что-то необычное сделать... Ну как «мы считали»... Я считал. Это была моя тогдашняя сказка... Я это придумывал, каждый раз — больше и больше. И если всё начиналось просто «с гонок на машинках» (хотя какие нафиг могут быть гонки, если это — карусель, и все её лопасти с одинаковой скоростью крутятся!), то потом разрослось в целую историю про путешествие между мирами, зловещую «чёрную машину», которая хочет погрузить всё мироздание в «чёрную кляксу» — пространство между мирами, где есть только одно «ничего» — и ничего кроме «ничего» нету. И чем больше людей попадут в «черную кляксу», тем больше будет разрушаться мир. И тем больше ран получит Перевозчик — я, то есть. И если всех путешественников в «кляксу» затянет, то я умру, а мир рухнет... (Да, вот такое уже самомнение у меня в садике было — типа вообще на мне одном мир держится, ага...) И в том, чтобы получать «раны за весь мир» был какой-то свой кайф, я до их пор помнил эти ощущения: когда ты растворяешься в бесконечной пустоте, толкая пафосные речи, а все стараются выбраться, чтобы спасти тебя и мир, мир и тебя — а сделать это можно только чудом, причём на совершение чуда было всего три попытки... Мы играли в это долго, но не так чтоб постоянно — в садике кроме этого было чем заняться... Но иногда, когда у меня было настроение «пафосно поумирать» или какие-то новые миры попридумывать, или просто на карусели покрутиться — то играли. Постоянными игроками были: я — «Перевозчик» и два «пассажира» — Ритка и старший из братьев Каллимулиных — Рафик. А остальные — когда как. Если я какой-то забавный мир придумывал, например, где жили невидимые Бабки-Ёжки, которые хотели нас съесть и от которых надо было бегать и прятаться — то играло чуть ли не полсадика. А если это было что-то замороченное, типа мира, где все вещи разговаривают — то там только мы втроем и были. И сейчас я напрягал память, стараясь припомнить, как часто играла с нами Ленка — но совершенно ничего не вспоминалось... Я даже не мог представить, как она выглядела тогда, в садике... И чтобы я её целоваться учил... Ну... Да... Возможно... Поцелуй вполне мог быть «чудом» — платой за то, чтобы вырваться из «кляксы» и спасти мироздание... В конце концов, это же я! А я с детства во все игры умудрялся «сисько-писечные» элементы добавить... Но! Это было давно! Сто лет назад! И зачем это вспоминать сейчас!!! Когда Алька всё слышит?! Перевёл разговор на безопасную тему, да?! Но... Слышит и Оксана... И то, что я «учил Ленку целоваться» — это может быть хорошо! Видишь, Оксаночка, я с девочками целуюсь, всё в порядке, никакой Алька меня сроду не интересует! Так ведь? Больно! Даже мысленно это произнести «Алька меня не интересует» — это всё равно что напильником по душе проехаться... Но — надо врать! Надо врать дальше! И выпнуть их всех поскорее... — Ну, то что поцелуи могут мир спасти — это бред, в который верят только детсадовцы и поэты. Поэтому все поэты — немного детсадовцы. Выдумают высокопарную хуйню, а потом с ней носятся — то красота у них мир спасет, то любовь то же самое сделает... А миру насрать — и на красоту, и на любовь, и на прочие розовые сопли и высокопарную хренобурень.... Он просто катиться куда-то в строну полного пиздеца. И его уже ничего не спасет... Я говорил, чтобы просто что-то говорить, а сам лихорадочно думал: ну как их всех из квартиры выставить? И остаться с Алькой... Объяснить ему, что все эти поцелуи детсадовские вообще ничего не значат, и всё это в любом случае было до того, как мы познакомились! — Ты прямо пессимист сегодня, — покачала головой Ленка. — Когда у человека температура высоченная, а ему приходится гостей принимать — любой пессимистом станет! — я быстро вывернул разговор в нужное русло. Ну давайте — свалите уже, а? Ленка хотела что-то сказать, но не успела, потому что молчавшая Оксана резко поставила кружку на стол и поднялась. — Спасибо за чай, — сказала она с улыбкой. — Ты, Данил, действительно очень гостеприимный. И друзья у тебя хорошие. Заботятся о тебе. Вот только... Она на секунду замолчала, а потом заговорила — уже без всякой улыбки, жёстко отпечатывая слова: — Вот только, знаешь, дружба ещё и другой бывает. Когда человек на словах о друге заботится. А на деле — только гадит. Знает, где другому больно — и прямо туда бьёт. Если другу что-то не нравится — специально это делать будет. Только и думает о том, как бы над другом поиздеваться. Из себя вывести. Боль причинить. Такой друг хуже любого врага! И надо бы послать его к чёрту — но только человек это сделать соберется, как этот друг-враг бедным-несчастным прикинется... Заболеет... Или на чувство вины надавит... Или начнет в своей дружбе заверять, вспоминать, как им «хорошо было вместе»... На все кнопки нажмет, цепями к себе прикует — не вырваться. Вот только — никакая это не дружба! И... Если в таком «друге» хоть капля совести осталась — он поймёт, что надо сделать. И не будет больше под ногами путаться! Я конечно, сильно сомневаюсь — в наличии этой капли совести у такого... подлеца... Но вдруг! Оксана замолчала. И тишина на кухне воцарилась просто гробовая. Словно тут не такая куча народу толкётся, что стульев на всех не хватает, а вообще никого нет... Никого и ничего — как внутри «Чёрной кляксы»... В которую я сейчас с удовольствием бы провалился... И умер бы там со всем мирозданием. Потому что... Каждое слово Оксаны было правдой! Это именно то, что я сам думал, сам себе говорил... Сотни раз. И даже сегодня. Ещё веря, что смогу «по-другому», но уже признавая: отказаться от того, как «раньше» я не в состоянии... И вспомнились мои мысли, те которые вчера утром в голове крутились во время разговора со Славкой: с разбегу башкой в бетонную стенку — и спасти всех от нехорошего меня и моего пагубного влияния... Тогда я эту мысль отбросил как глупую, сам над собой поржал... Но сейчас... Одно дело — самому себя пилить, а другое — слышать, как это тебе чужой человек говорит. Говорит, совершенно точно зная и понимая, что у нас с Алькой происходит... Говорит, потому что беспокоиться за Альку... За того, кого любит... Да, Оксане Алька не «без разницы»! И она ему — тоже, что бы он там не говорил! Иначе откуда бы она всё это узнала и поняла — про наши отношения?! Учитывая, что я видел её один раз в жизни, и ещё пару недель назад даже представления о ней никакого не имел! Значит, Алька рассказывал ей обо мне... О нас... О том, какая я скотина и как ему плохо из-за меня... И она утешала его, успокаивала... А теперь вот не побоялась ко мне придти — чтобы все точки над «И» расставить... И его защитить.... От меня... «Я — болезнь, она — лекарство» — вспомнились мне переиначенные слова из тупого боевика, который мы с Алькой тогда так и не посмотрели полностью... Угу, так оно и есть! И если у меня осталось капля совести — мне надо отпустить Альку... К ней... Так, да?! Так?!! — Что, долго речь готовила? — Алькин голос, холодный и резкий, разорвал тишину. Я вскинул голову — и увидел его. Он стоял в дверях кухни. Глаза зло прищурены, скулы напряжены. И сам он — как пружина, скрученная до предела и готовая сорваться... Это всё? Пиздец, да? Я почувствовал, как пот выступил на спине. — Са... — начала было Оксана, но он не дал ей договорить. — Слушай сюда, Аверина... Не тебе решать кому, с кем и как дружить. Поняла? Если поняла — пиздуй отсюда и больше не отсвечивай! — Саша, послушай... — Оксанин голос чуть дрогнул, но она стояла всё так же прямо, высоко подняв голову. — Пошла нахуй, что тут не ясно? — Алька говорил тихо, и даже как-то спокойно, чётко проговаривая каждое слово. — Нахуй? — повторила Оксана. И голос её больше не дрожал — он был холоднее льда. — Ну да, это мы уже проходили, и даже не раз. Вначале посылаешь, потом сам же за мной бегаешь... Может, хватит уже дурью маяться? Не маленький ведь. И ты, и я всё прекрасно понимаем. Правда? Алька прищурил глаза ещё сильнее. Его лицо застыло неподвижной маской и сам он словно заледенел. Только бровь дёрнулась. Сейчас он ответит... Сказанёт что-то... Такое, что вообще уже не исправить... Ничего не исправить! Всё стало неважным... И обвинения Оксаны, и мысли о том, что мне надо перестать «под ногами путаться», и её слова «сам за мной бегаешь», которые меня огнём опалили... Пофиг! Разберёмся потом! Сейчас надо врать! Так, чтобы не запалить нас окончательно... Не дать никому ни о чем догадаться! А то вон, Баклаева, уже уши навострила, любопытным носом вертит... Если она поймёт, что тут на самом деле происходит, то через день об этом полгорода будет знать! Включая мою мать... И тогда... Тогда... От ужаса меня снова бросило в пот, но это тоже было неважно. Я просто улыбнулся во весь рот и заговорил так беззаботно, как мог: — Не, я всё понимаю — милые бранятся только тешатся. Но... Давайте вы уже не у меня будете отношения выяснять, ладно? Саш, — я быстро повернулся к Альке, и успел увидеть, как судорога прошла по его лицу, когда я назвал его вот этим «чужим» общеупотребительным именем... Прости, Алька, прости меня! Но сейчас так надо, понимаешь? — Саш, я тебе за шмот деньги потом отдам, хорошо? После Нового Года... А сейчас... Что «сейчас» я договорить не успел — меня прервал звонок в дверь. Мне показалось, что все мы — и я, и Алька, и Оксана, и «три девицы» — одновременно подпрыгнули. Звонок повторился — и вместе с ним моё ускакавшее в Антарктиду сердце вернулось обратно. И забилось с удвоенной силой. Надо идти открывать... Но... Между мной и коридором — Алька. Он стоит, заслоняя проход, смотрит на меня — и не думает шевелиться. Ну и ладно! Это к лучшему! — Ну, кажется моё гостеприимство сегодня бьёт все рекорды, — говорю я беззаботно. И иду вперёд. Типа открывать. Но на самом деле к нему, к нему одному. К Альке. Шаг. Ещё шаг. Ещё. Я перед ним. А девчонки, включаю Оксаночку — сзади. Сейчас они не могут увидеть наших лиц. И я перестаю улыбаться. Перестаю быть беззаботным. К чёрту весь этот балаган, который мы тут устраивали. Смотри на меня, Алька! Мне больно... Ты видишь? Мне страшно... Ты видишь? Я умею врать — им всем, но не тебе... Пойми меня, пожалуйста! Пойми и поддержи ту версию, которую я выдал... Что ты здесь потому что товар принес... Что мы друг другу — почти никто... Для них для всех. Пусть будет так! Главное, что мы знаем правду: мы не можем с тобой друг без друга. Ведь знаем, да? И это — правда? Ведь правда же? Хоть на немножечко... Мы смотрим друг на друга. Только он и я. А потом он делает шаг назад, отступая, пропуская меня в коридор. Я прохожу мимо него. Лишь успеваю коснуться его руки — едва-едва, совсем случайно. Это всё, что я могу позволить себе под выстрелами чужих взглядов и пулеметными очередями звонка. Я открываю дверь, ожидая увидеть там кого угодно: хоть Мастера Йоду, хоть Силивестра Сталлоне, хоть Эммануэль... Меня уже сегодня ничем не удивишь! Но это оказалась всего-навсего наш участковый доктор Раиса Максимовна.