Геральт никогда не уходил надолго. Имея постоянную работу, он часто отсутствовал или оставался дома, потому что надо было контролировать непутёвую сестру, но зачастую всегда возвращался к Юлиану.
А тот ждал, как преданный щеночек, считая часы до возвращения. Геральту потребовалось несколько недель, чтобы привыкнуть к тому, что если он говорил, что вернётся в семь часов вечера, а приезжает к восьми — Юлиан переживает и впадает в тихую истерику. Уже не такую тяжёлую, как раньше, но он не может контролировать приступы беспокойства и страха остаться в одиночестве в глобальном смысле.
Если раньше, сидя за очередным заказом, парень мог часами сидеть на рабочем месте и мониторить сеть, писать код и заниматься, заниматься, заниматься, то сейчас, стоит ему только услышать шаги за дверью, он вскакивает и бежит, в надежде, что это Геральт.
Но с того седьмого не приглашения, Юлиан испытывал всё меньше беспокойства. Обычно у него случаются сезонные обострения апатии и диссоциализации, когда он даже не принимает заказы, но этим летом оно не пришло как раньше — в первую неделю июня. И кто бы знал, как радовался Юлиан! Геральт все лучше на него действовал.
За полтора месяца они всё чаще выходили на улицу, бывали в относительно людных местах, Юлиан даже сам отнёс книги в Британскую библиотеку (а она, между прочим, находится в миле от дома Юлиана). Они посетили Лондонский музей восковых фигур и даже сходили на пьесу «Розенкранц и Гиндельстерн мертвы». Юлиан был в полнейшем восторге, потому что театр оказался ещё красивее и зрелищнее, чем он себе его представлял. И несмотря на то, что они опоздали к началу, потому что обходили каждую трещинку и стык на асфальте, он всё ещё был счастлив.
Потому что Геральт всё время держал его за руку и рассказывал полнейшие глупости, чтобы отвлечь парня от шума и безумного потока людей. А Юлиан спрашивал, говорил и смеялся, чувствуя себя по настоящему здоровым.
Он всё ещё не чувствовал себя комфортно в одиночестве на улице, но ему было достаточно того, что происходит, когда его личный платяной шкаф рядом.
Сейчас на календаре двадцать второе июля, а это значит, что они с Геральтом два месяца вместе. Почти два. Ещё три дня до даты. Они никогда не говорили о том, что между ними. Просто ночью Геральт ложился рядом, готовил завтрак и таскал по самым странным немноголюдным местам, стараясь закрепить прогресс. А Юлиан бежал к нему при встрече и крепко обнимал, шесть раз подряд целовал ниточку губ и очень старался делать для мужчины хотя бы половину того, что делает Геральт для него.
Они никогда не говорили, что между ними есть отношения, но
такого у Юлиана никогда не было, и у себя в голове он называл мужчину своим. Так что ещё заранее начал готовить подарок для Геральта.
Мужчина четыре дня назад уехал в командировку в Ливерпуль, а это значит, что парень может не скрывать свои приготовления в страхе, что его сюрприз раскроют.
В дверь постучали. Условленные шесть стуков с разницей в секунду. Юлиан слегка улыбнулся и подумал о том, что если бы заказчик сбился со счёта или постучал по другому, ему бы не принесло это ощутимого дискомфорта. Он кинул взгляд на монитор и пошел открывать дверь, по пути поправляя неправильно, по его мнению, стоящие предметы.
Открыв дверь, парень сразу сделал шаг назад и жестом пригласил женщину в квартиру.
— Ваша обувь, пожалуйста, — тихо произнёс парень, стараясь держать себя в руках и с трудом заставляя смотреть на гостью, а не в пол или в сторону. — Вы не говорили, что будете с ребенком.
Женщина обернулась и на лице расползлась полуулыбка. Она держалась как королева, и Юлиан на некоторое время замер, стараясь привыкнуть к такой подаче. Она не была красивой или что-то типа того. У неё был слегка перекошенный рот, тонкие губы и немного длинноватый нос. Но она несла себя с таким посылом, что у вас при встрече с этой женщиной не могло возникнуть другого слова, кроме как «красивая».
— Она нам не помешает, — коротко отрезала женщина и посмотрела на ребёнка. Юлиан уже достал бокс с инструментами, когда она опустилась на присядки и обратилась к ребёнку. — Малыш, что нужно сказать дяде?
Девочка важно подошла к Юлиану, откинула прядь мягких на вид волос и протянула ладошку. Да, это определённо мама и дочь. Они буквально моральная копия друг друга, несмотря на то, что внешне совершенно разные.
— Добрый день.
Юлиан немного нерешительно посмотрел на чужую ладонь. Ему никогда не нравились дети. Они очень шумные и грязные, но он переборол себя и пожал чужую руку.
— Привет, меня зовут Лютик.
— Мне нравятся ваши волосы, мистер Лютик, — широко улыбнулась девочка, смотря своими невозможно чистыми голубыми глазами. Она тут же потеряла сходство с матерью. В её глазах плескалась радость и детский восторг, в то время как глаза её матери веяли морозной свежестью.
— У вас тоже замечательная причёска, мисс. Вы похожи на ромашки, а я люблю ромашки! И знаю одного парня, у которого такие же волосы. Только самые хорошие люди имеют такие замечательные волосы.
У девчушки действительно была невероятная шевелюра. Светлые, почти прозрачные волосы, они ещё не успели выгореть на солнце и потемнеть, и сейчас она была похожа на маленького ангелочка. Летнее голубое платье придавало только большего сходства.
— А меня зовут Цирилла, но вы можете звать меня Цири, мистер Лютик.
Юлиан удивился ещё раз. Точно так же звали младшую сестру Геральта, над которой он установил опеку. Парень поднял большие глаза на женщину.
— Меня зовут Йеннифер Беллегард, — криво улыбнулась она, и далеко не глупый мозг Юлиана наконец-то начал обрабатывать полученную информацию.
Юлиан поднялся с колен и сделал шаг назад, кажется, совершенно не замечая, что ребёнок трогает его вещи.
— Так что вам нужно, если вы пришли не за заказом?
Йеннифер по-хозяйски села в кресло и сложила ногу на ногу, жестом приглашая парня сесть напротив. Он хоть и был хозяином, но невольно подчинился этому властному движению.
— Я хочу, чтобы ты оставил в покое моего мужа, — в лоб выбросила она, внимательно рассматривая парня.
Юлиан на некоторое время замер, потом открыл рот, стараясь ответить, но женщина его прервала.
— Послушай, мальчик, — сейчас она не звучала как Ледяная Королева. Скорее, уставшая взрослая женщина, старающаяся подобрать правильные слова в этой самой неправильной ситуации, — я терпела, когда он поздно возвращался домой с работы, когда вместо того, чтобы провести на выходных время с дочерью, ехал к тебе. Я терпела даже твои следы на его теле. Но он всё чаще пропадает и бывает дома так редко, что ещё немного, и его ребёнок перестанет его узнавать. Я устала кормить Цириллу рассказами об отце, который много и тяжело работает для её игрушек.
Юлиан с каждым словом сжимался все сильнее, всё большее выворачивал пальцы и смотрел в стол. Ему не было обидно или грустно. Ему было просто невероятно больно и, пожалуй, всё.
— Даже глупый заметит то, что происходит с тобой, — продолжила Йеннифер, говоря тоном профессионального психолога, коим, вероятно, и являлась, — и я не хочу делать тебе хуже, говоря всё это. Но ты должен понимать, что Геральт — взрослый мужчина, у него есть семья и ребёнок. Есть обязанности. И ты не первое его увлечение. Пока не стало слишком поздно — он не потерял из-за тебя семью, а ты не потерял себя из-за него — я хочу попросить тебя оставить его в покое. Он каждые полгода находит кого-то моложе и красивее, но, в конечном итоге, возвращается обратно.
Юлиану хотелось закричать, что это неправда, глупая шутка, и
его Геральт не может так поступить. Не может. Не может. Не может. Кто знает? Он на самом деле никогда не говорил о себе слишком подробно, иногда путался в историях, но Юлиан не обращал на эту рассеянность внимания. Геральт позволял парню называть его своим, и этого было достаточно.
— Мамочка, смотри! — до Юлиана донёсся радостный голос маленькой Цириллы, и он поднял глаза, с ужасом понимая, что она держит рамку с его фото. Самое лучшее фото, потому что на нём не только парень, но и Геральт. — Мистер Лютик, вы знакомы с папочкой?
Йеннифер перевела взгляд с дочери на Юлиана и виновато улыбнулась, будто говоря «вот видишь».
— Мне очень жаль, — через некоторое время выдавил из себя Юлиан и впился ноготками в ладонь. — Мне очень жаль. Мне очень жаль. Мне очень жаль. Мне очень жаль.
Женщина протянула руку и попыталась коснуться чужого плеча, но парень отстранился от неё, как от огня. Она понимающе выпрямилась и встала.
— Нет, мальчик, это мне жаль, — разгладила платье, — я уверена, ты не знал. Это не полностью тебя оправдывает, но я могу понять.
***
Последующие несколько дней Юлиан плохо запомнил. Но помнил как пожал малышке Цири руку и закрыл за ними дверь. А через полторы минуты услышал громкий нечеловеческий вой который, кажется, сам же и издавал.
Всё свалилось в одну кучу, и сейчас, лёжа на кровати двадцать пятого июня, Юлиан может вспомнить только фрагменты. Вот он кричит. Темнота. Смахивает со стола клавиатуру, мышку, да и вообще всё, что на нём находилось. Темнота. Царапает себя до вступающих капелек крови. Снова темнота. Звонит телефон. Крик.
Каждый звонок и смс обеспокоенного отсутствием ответа Геральта делал только хуже, потому что Юлиан не мог заставить себя поднять трубку. Но и сбросить тоже не хватало сил. Он забивался в угол, закрывал уши руками, кричал, а потом как мантру повторял «Малиновый. Парцелляция. Дарджилинг. Шесть. Запах пыли после дождя. Малиновый. Парцелляция. Дарджилинг. Шесть. Запах пыли после дождя» снова и снова.
Он скурил весь немалый запас сигарет, не удосуживаясь открыть окно или выйти на улицу. Ему казалось, что всё, что происходит — это не о нём. Не с ним. О ком-то другом.
Геральт вернулся вечером, когда Юлиан уже который час лежал на кровати и смотрел в закрытое жалюзи окно. Сначала он постучал правильно — шесть раз с секундным перерывом между стуками. Потом ещё раз. А потом начался просто громкий-громкий и самый беспорядочный шум.
Юлиан заставил себя встать с кровати и подойти к двери. Он стоял тринадцать секунд и слушал, как Геральт злится, просит его открыть дверь и «господи, я надеюсь, ты в порядке», и только потом рискнул медленно отворить дверь.
Геральт влетел в квартиру, забыв об обуви и почти снёс Юлиана с ног. А Юлиан опустил взгляд вниз, на, вероятно, теперь такие ужасно грязные полы, и снова поднял его, отсутствующе смотря на мужчину.
— Ты не отвечал! Я волновался! Идиот, — Геральт схватил парня за плечи и крепко к себе прижал, — ты хоть знаешь, что я себе надумал?
Юлиан нерешительно поднял руки и положил ладошки на чужую грудь, отстраняя его от себя. Геральт не выглядел, как плохой человек, изменщик и настоящий мудак. Он выглядел, как его любимый мужчина, который целовал каждый его шрам на теле, носил сладости. Он был Геральтом, который делал ему чай, водил в театр, читал ему перед сном и пел песни.
— Когда ты планировал мне сказать? — мягко спросил Юлиан, внутри чувствуя ядерный взрыв.
Геральт непонимающе улыбнулся, оставил на лбу парня поцелуй и кинул телефон на стол, падая на диван.
— Хочешь посмотреть фото? Я всё фотографировал, чтобы показать тебе!
Юлиан разгладил штору, повернувшись спиной к мужчине и зажмурился, некрасиво скривился, чувствуя, что сейчас ещё чуть-чуть и снова начнёт плакать. Господи, как он устал плакать!
— Я хочу, чтобы ты ответил, — его голос срывался, а руки дрожали как при -20 градусах мороза, но он очень сильный парень. Он, мать вашу, не убил себя за эти четыре дня и не может позволить Геральту снова манипулировать его чувствами только потому, что Юлиан удобный, — когда ты собирался мне рассказать про Цири и Йеннифер?
Геральт замер. Он видел, как трясутся плечи парня. Юлиан повернулся и мужчина посмотрел на него так, как должен был, наконец отмечая, что не так с парнем. Красные глаза, новые не зажившие следы самоповреждения, давно не мытые волосы и грязная футболка. Всё это не вязалось с привычным образом чистоплотного и зацикленного на порядке Лютика.
— Как долго ты собирался быть со мной, целовать меня, позволять надумывать мне разные глупости о нас? — Юлиан слегка улыбнулся и облокотился на стену, до крови впиваясь полумесяцами ногтей в ладони.
Геральт медленно встал и сделал неуверенный шаг вперёд, но Юлиан тут же бросился в сторону и поставил перед собой стул.
— Я не хотел тебя расстраивать. Ты решил, что мы вместе, мне нравилось то, что происходит. Я боялся сделать больно, — слова Геральта были больше похожи на детские оправдания, из-за чего Юлиану стало внезапно так смешно. Хотя звук, который он издал, был больше похож на скулёж.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
Геральт непонимающе замер, стараясь найти нужные слова.
— Лютик, пожалуйста, я не хочу, чтобы всё закончилось так глупо.
— А кто в этом виноват?
— Ты мне нравишься.
Геральт сделал полшага вперед, а Юлиан сжался, казалось, до размера атома, закрылся за ширмой волос и указал мужчине на дверь рукой с новыми следами от иглы. Он дрожал, едва сдерживал чёртову панику. Может быть, он и был психом, но он был психом с остатками самоуважения. Он прогонял Геральта не ради его жены, а ради маленькой Цириллы, которая смотрела своими невозможными глазками на парня при прощании, ради «до свидания, мистер Лютик», ради открытки с жёлтыми лютиками, которую принёс почтальон. Открытки с самыми жёлтыми цветами, с любовью и всей аккуратностью, на которую способна шестилетняя девочка, и подписью «дяде Лютику от мисс Ромашки».
— Вон!
Геральт замер. Он никогда не слышал, как кричит Юлиан. Не повышает голос, а именно кричит. Этот звук был похож на вой матери, потерявшей своего ребёнка. Он был почти нечеловеческим. Потому что Юлиан не чувствовал себя человеком в этот момент. Он не чувствовал себя живым.
***
Геральт и вправду ушел. Юлиан понял это не сразу. Он очнулся поздней ночью. В глаза бил свет ламп, а в голове пульсировала головная боль. Ему хотелось сделать себе очень больно, невероятно больно, чтобы хоть как-то себя успокоить.
Это было слишком для его разума, испорченного болезнями и безумной верой в то, что он может быть нормальным и любимым.
Ещё долго он будет разговаривать с воображаемым Геральтом, искренне любя всё то, что у них когда-то было, и ненавидя то, чем это закончилось.
Он перестанет считать до шести. Выключать свет. Сменит имя и из сети пропадёт «Лютик», но навсегда останется при нём, как напоминание о лучшем из людей, которых Юлиан когда-либо знал в прошлом, и худшем из тех, кого он знает сейчас.
Но он будет оставлять дверь своей квартиры открытой, в глубине души надеясь, что его воплощение хаоса вернётся и позволит себя любить.
