обсессия

      Прошел всего месяц, а для Геральта это время ощущалось, как вечность. Даже лето не успело закончиться, а он уже чувствовал, что ему не хватает чего-то совершенно важного. Но дочка по утрам так же прибегала в его спальню с радостным криком, а Йеннифер готовила по вечерам ужин. Он всё ещё имел возможность отводить Цириллу в музыкальную школу, а по утрам нежно целовать в лоб жену, но у него оставалось непередаваемое ощущение того, что его лишили чего-то самого важного.       И он старался не думать о том, почему в его груди возникает неприятное тянущее чувство, когда дочь приносит домой рисунки самых желтых в мире цветов («Потому что они очень красивые, папочка!»), просит перевести её в класс струнных инструментов («Я хочу играть на гитаре и той штуке, похожей на капельку!») и просит называть себя «мисс Ромашка». Он старается не приезжать в его район и не искать его в каждом прохожем, в каждой синей старой футболке, шепоте и робкой улыбке. Но каждый раз он ловит такой мощный Баадер-Майнхоф*, что хочется бросить всё и всех и вернуться в пятидесятиметровую квартирку в Блумсбери.       А Цирилла, всего раз видевшая Юлиана, не прекращает говорить о нём, потому что увидела в парне такого же светлого и радостного ребёнка, как и она сама. И Геральт очень её понимает, потому что точно так же с первых минут знакомства, просто рассматривая его, даже не особо общаясь, он был одержим этим неправильным мальчиком и его совершенными несовершенствами. Именно поэтому он старается больше времени проводить на работе, грузить себя чем угодно, лишь бы не появляться дома и не слышать восторженное «Я нарисовала мистера Лютика, мам! Мы поедем к нему снова?», и не видеть недовольный взгляд жены.       И Геральт ежедневно, направляясь на работу, забирает рисунки Цириллы, обещая, что точно передаст их мистеру Лютику, иначе ребёнок просто отказывается есть и идти на занятия. А в обед мужчина старательно рисует для дочки ответ от Юлиана, со всеми неровностями и аккуратным почерком парня выводит ответы, которые точно понравятся девочке. Которые написал бы сам Юлиан. Ящик рабочего стола Геральта уже переполнен такими рисунками, и ему невероятно стыдно, что он обманывает Цири, но он бы не смог признаться девочке, что слишком боится, чтобы посмотреть в глаза парню, не говоря уже о разговоре или передаче рисунка.       Да и кто они, по сути, такие? Юлиан получил достаточно разочарования от Геральта, а его дочь видел лишь однажды. Он не так привязан, как шестилетний ребёнок.       Но каждый вечер, направляясь домой, Геральт делает большой крюк и едет к дому Юлиана, просто потому что привык делать это, берёт два латте и садится на ступеньки около его подъезда. Но никогда не заходит внутрь и не пытается связаться с парнем. Потому что ему будет так же больно слышать голос Юлиана и видеть прижатые к телу ручки, как и парню. Потому что Геральт вовсе не взрослый умный человек, он просто запутавшийся и до невозможности влюбленный идиот, который разочаровал всех, включая себя.       Он проводит перед чужим домом не меньше часа ежедневно, просто молчит и пьёт кофе, а когда в самом важном в мире окне включается свет и пробивается через деревянные жалюзи, он забирает только один стаканчик кофе и едет домой. Это его способ убедиться, что самый важный парень на свете в порядке.       А утром, направляясь в магазин или за почтой, Юлиан забирает и неприметный бумажный стаканчик с холодным кофе из кофейни на Хейстингс-стрит. Он не уверен, что это именно тот кофе из той кофейни. Он просто знает это.       И вместе с радостью, что он не забыт и всё ещё, возможно, важен, приходит всепоглощающая тоска. Потому что каждый день Юлиан оказывается важен не настолько, чтобы постучаться в его дверь и сказать «Я скучал».       Потому что Юлиан скучает. Он скучает по Геральту, его тёплым рукам, ночному храпу. Он скучает по громкому голосу и безумной зубастой улыбке, по кофе с утра. Он скучает по совместным просмотрам фильмов, походам в библиотеку и театр. Он скучает по тихому хаосу.       Иногда он позволяет себе вызвать такси и поехать в Лондонский Сити. Он отпускает таксиста и ещё сорок две минуты сидит на ступеньках Епископальной церкви с чаем в руках и просто глупо смотрит через дорогу, где на Грейт-Уинчестер находится банк, в котором работает Геральт.       В такие моменты он чувствует себя ещё более сумасшедшим, каким-то маньяком, который не может не преследовать человека. Но его не волнует, как много людей проходит мимо, как много машин проезжает, и как громко вокруг. Он чувствует себя оглушённым только приезжая домой и сходя с ума в своей кровати, где даже спустя пятьдесят три дня и столько же стирок постельного белья, всё ещё пахнет Геральтом.       Очень редко он может заметить мужчину, курящего перед входом и разговаривающего по телефону или с коллегами. Он видит невозможные светлые волосы и широкие плечи и глупо улыбается, не сразу замечая солёные слёзы на щеках. Юлиан чувствует себя одержимым. Геральту иногда кажется, что он заметил отросшие волосы и испуганный взгляд в толпе прохожих, но, пытаясь найти их, никогда не находит.       Юлиан никогда не говорит с Геральтом, даже когда невероятно хочется, он не может издать ни звука. Но, приезжая домой, он говорит с мужчиной. Рассказывает, как прошел его день, как много времени он провёл среди людей и просит гордиться им, потому что для Юлиана нет ничего важнее.       А в девять или десять вечера Геральт приезжает к нему, садится на ступеньки перед домом и, так же как и Юлиан десять часов назад перед его офисом, молчит. Парень разрешает себе выглядывать через жалюзи, даже иногда открыть окно и высунуть голову на улицу, чтобы внимательнее рассмотреть мужчину. Юлиану кажется, что тот внезапно стал ещё старше. Нет, парень понимал, что он не молодой парень, а взрослый мужчина, но за эти неполные два месяца Геральт будто постарел на несколько лет.       И тогда Юлиан закрывает окно, опускает жалюзи и включает все лампы в доме, потому что знает, что Геральт после этого уедет.

***

      В конце сентября Геральт наконец решается. Он забирает все рисунки дочки, прячет их в рюкзак и гонит по ночному Лондону на Хербранд-стрит, потому что просто больше не может. Юлиан сумасшедший и делает таковым Геральта.       Когда знакомый дом оказывается перед ним, мужчина резко замирает. Он говорит себе, что не трус и может сделать это. Но он не может. Точно так же, как и прошлые семнадцать раз. Нет, глупости, конечно, может.       Глубоко вздохнув, он делает шаг, потом ещё один и ещё, и замирает снова перед родной бежевой дверью. Рука со сжатым кулаком уже поднимается, чтобы постучать, когда светло-коричневые, почти жёлтые глаза поднимаются выше и внимательно смотрят прямо в камеру видеонаблюдения над дверью. Немного подумав, Геральт поднимает вторую руку и закрывает линзу, а после стучит. Шесть раз с перерывом в одну секунду.       Он слышит, как за дверью стихают шаги, и ему кажется, что парень не откроет дверь, если не будет уверен, кто к нему пришел. Но ведь если бы Юлиан увидел лицо Геральта, он бы ни за что не открыл, а так есть хотя бы небольшой шанс, что парень воспримет черный экран как помеху.       Наконец дверь медленно открывается, но за ней никого нет. Геральта не удивляет это. Его удивляет то, что он не слышал, как ключ поворачивается в замке.       Геральт осторожно входит в тёмную квартиру, освещённую только синими и красными неоновыми лампами. Он внимательно осматривает помещение, и взгляд натыкается на фигуру парня, который снова вернулся к работе.       — Я сегодня снова приезжал, почти попался тебе на глаза, — Юлиан говорил так, будто рядом никого нет: чуть громче, чем обычно, немного увереннее. Он кружил вокруг стола, не прижимал руки к груди и не прятался за волосами. — Представляешь, какой конфуз бы произошел, Геральт! — тихий смех. Самый восхитительный смех на свете. — Мне даже пришлось спрятаться за церковь, чтобы ты не нашел меня в толпе. Я расплескал весь свой чай от страха, и меня отругал служитель, потому что я немного помял живую изгородь.       Геральт не понимает, что происходит, поэтому тихо снимает обувь и становится около стола Юлиана. Парень продолжает говорить, и выглядит почти счастливым. А Геральт просто слушает тихий баритон и наслаждается тем, что снова может его слышать.       — А ещё я сегодня не вызывал такси, представляешь. Нет, конечно же я вру, — хрипло рассмеялся парень и заправил прядь за ухо. — Но только отчасти, да-да. Потому что я ехал к тебе на автобусе. На автобусе, представляешь! Правда, домой пришлось вызывать такси, потому что я очень нервничал, а потом даже пришлось снова забраться под стол, — парень начал складывать инструменты. Тихий смех постепенно превратился в икоту и шмыганье носом. — Я так скучаю по тебе, — Геральт чувствует, как дыхание перехватывает, и он не может даже протянуть руку к парню и успокоить его. — Знаю, что утомил тебя тем, что постоянно плачу, когда ты приходишь, но я так сильно по тебе скучаю, Геральт.       Мужчина нахмурился и слегка опустил голову, натыкаясь взглядом в почти чистые руки, всего с парой красных пятен от иглы, упирающиеся в стол. Он почти перестал употреблять героин. Растрёпанная голова опустилась вниз, от чего плечи показались острыми и неправильно худыми. Дрожащими. Когда Геральт видел Юлиана в последний раз, тот был не таким истощённым.       — Я горжусь тобой, маленький, — Геральт сказал почти неслышно, но этого хватило, чтобы Юлиан замер, поднял свои большие глаза и впился пальцами в стол.       — Раньше ты не разговаривал.       Геральт и вправду никогда раньше не говорил. Юлиан всегда представлял его в своей голове до мельчайших деталей, но он не мог воспроизвести в галлюцинации голос Геральта. Это было слишком тяжело.       Мужчина сделал шаг вперёд и стёр с чужого подбородка и щеки влажные дорожки, с восторгом отмечая, что Юлиан делает небольшое движение, чтобы потереться щекой о тёплую ладонь.       Это и вправду было приятно. Гораздо приятнее, чем когда Юлиан в ванной или в своей постели представлял Геральта рядом. Сначала чужие прикосновения к обнажённой коже были невесомыми, а потом парень так извёл себя, что уже не понимал, что те руки, которые к нему прикасаются — его собственные. А эта ладонь была тёплой и жёсткой, будто настоящая. Ладонь. Ладонь. Ладонь. Настоящая.       Геральт убрал руку, а Юлиан резко замотал головой и зажмурился, пряча бокс в ящик.       — Всё, иди. Ты сводишь меня с ума, — постарался как можно проще сказать парень, но голос дрожал. — Мне следует поспать, ты слишком реальный. Или обратиться к врачу. Хотя, наверное, лучше съездить к Гэри. Но до последнего четверга ещё так много времени. Я не знаю.       Он продолжал говорить, стараясь навести в и без того идеально чистой комнате порядок.       — Ну же, уходи, — он подтолкнул мужчину в грудь, а после отдёрнул руку. Большие зеленоватые глаза стали просто огромными, а Геральту показалось, что они не оставили для рта и носа места на лице. — Раньше я не мог к тебе прикасаться.       А Геральт всё ещё не понимал, почему его парнишка говорит с ним так, будто они виделись пару минут назад. Он редко не имел слов, чтобы сказать Юлиану хоть что-то, и сейчас был один из таких моментов.       — Ты всегда мог ко мне прикоснуться, Лютик.       Ладонь. Ладонь. Ладонь. Настоящая. Лютик. Лютик. Лютик. Не Юлиан. Понимание происходящего с трудом пробиралось в сознание парня. Живот неприятно свело и руки сами по себе прижались к туловищу.       — Геральт?       Он чувствовал себя так, будто… Будто снова начал чувствовать. Если он раньше думал, что ему было больно, тоскливо, что кишки сворачивались в узел, то это было бледным подобием чувств. Вот сейчас он понял, что такое по-настоящему больно.       — Ты не должен быть здесь, — прошептал Юлиан, чувствуя жуткую боль в переносице и кидая все силы на то, чтобы не разреветься как идиоту.       Воздух проходил в лёгкие с трудом. Руки непроизвольно вздрагивали, и ему казалось, что он полностью поехал. Натурально чокнулся. Потому что его Геральт сейчас должен быть дома, с Йеннифер и Цириллой, но никак не напротив.       — Я тоже по тебе скучал, Лютик, — Геральт аккуратно протянул руку к плечу парня и положил её сверху.       Громкий всхлип, и Юлиан кинулся вперёд. Тонкие ручки обвили крепкую шею, а холодный сопливый нос уткнулся в ключицы, но Геральт не чувствовал отвращения от этой влаги. Он чувствовал себя живым.       Крепкие руки обхватили туловище Юлиана, и Геральт с недовольством понял, что ему не показалось — парень действительно сильно похудел за это время.       Юлиану казалось, что всё было таким ужасным и отвратительным сном, а теперь он проснулся и всё будет хорошо. Он не думал о том, что это настоящий Геральт, с настоящей семьёй, которая ждёт его дома и скучает. Он думал только то, что заслужил, чтобы его любили. Даже если это не честные слова.       — Поцелуй меня.       Голос будто принадлежал не Юлиану — слишком низкий, слишком хриплый. Но кого волновал голос, когда вот он — маленький, худой, заплаканный, но совершенно счастливый, стоит перед тобой и ластится, будто стараясь за одну минуту компенсировать месяцы разлуки.       Поэтому Геральт поцеловал. Чужие губы были всё такими же мягкими и обветренными, а от того шершавыми; такими же самыми лучшими. Юлиан целовал так, будто от этого зависит его жизнь, и ни на йоту слабее. Ему казалось, что прошла целая вечность, и нужно её заполнить.       Он не понял, как оказался на кровати. Как тёплые руки оказались под футболкой. Его волновало только то, как близко сейчас самый важный мужчина, и что его можно снова назвать своим. Геральт целовал шею, плечи и снова возвращался к губам, чтобы потом продолжить ниже. Он не понимал, всегда ли Юлиан был таким сладким.       — Скажи, что любишь меня, — парень зарылся пальчиками в светлые волосы и потянул вверх, чтобы обратить внимание на свои слова. Геральт поднялся выше, но не перестал блуждать руками по телу.       — Лютик, я…       — Знаю. Соври.       Мужчина облизал пересохшие губы и провел ладонью по чужой промежности, не зная, насколько правильно будет говорить эти слова. Но эй, какого чёрта? Он сейчас снова изменяет своей жене со своим сумасшедшим во всех смыслах парнем-любовником, что может быть более неправильно?       — Я люблю тебя.       Юлиан распылся в совершенно счастливой безумной улыбке и обхватил ногами чужие бёдра.       Он не глупый. Он далеко не глупый, чтобы не понимать, что делает себе хуже. Завтра Геральт уйдёт или, что ещё хуже, останется, и всё начнётся сначала. Ему снова будет больно. Он снова будет считать шаги, улицы и фонари, запирать дверь шесть раз и проводить часы под рабочим столом. Но это ведь будет завтра, верно? И он бы чувствовал себя точно так же, если бы не попросил Геральта сказать это.       Сегодня он может чувствовать себя любимым, не извиняться за то, что любит, и он возьмёт от этого всё.       — Уходи утром, — прошептал Юлиан, когда Геральт аккуратно стёр с него следы ночи и лёг рядом.       — Лютик.       Мужчина не собирался этого делать, и последнее, что ему нужно было — тихая отчаявшаяся просьба.       — Нет, уходи. И не прощайся, ладно? Потому что мне будет больно, и я буду просить тебя не уходить. Просто уходи с утра так, будто вечером вернёшься, и больше не возвращайся. *феномен Баадера-Майнхоф — происходит тогда, когда мозг узнаёт что-то новое или считает что-то очень важным, начинает концентрироваться на этом, и вы ищите это "что-то" во всём, обращаете на него больше внимания, чем раньше.