The cracks you made I fill with mortar A broken pot can still hold water. Symphonies and sweat, and sex, Mean nothing when you are obsessed With sin and soil, and strength, and song, And all the words that came out wrong, And him. — the amazing devil — pray*
Это Рождество, собственно, ничем не отличалось от тридцати предыдущих в жизни Геральта. За исключением того, что праздничного настроения не было от слова «совсем». Нет, они нарядили квартиру, украсили её этими всеми рождественскими безделушками и гирляндами, но вокруг не стало уютнее. Геральта раздражал каждый сантиметр родного дома: его глаз дёргался от слишком большой ванной комнаты, этих напрягающих светлых диванов, молочной кухни. От слишком ярких ламп в несчётном количестве. Он помнил свои первые слова «я уже еду домой», и как приехал на Хербранд-стрит, вместо того, чтобы вернуться действительно домой. Помнил, как Юлиан встретил его в смешном фартуке и с непередаваемой за себя гордостью в голосе заявил, что приготовил мясо и испёк пирог, а Геральту придётся посидеть в гостиной, потому что на кухне не идеальный порядок. Понятие дома поменялось в тот день, и он начал называть родной обителью маленькую двухкомнатную квартирку на востоке Блумсбери. Кажется, именно тогда его начало раздражать дикое сходство собственной квартиры с музеем. Глупые бесполезные фигурки из фарфора, огромные никому не нужные вазы, чтобы просто показать богатым подругам Йеннифер, что её муж ничуть не хуже их мужей, и картины. О, эти совершенно уродливые картины современных художников, на которые будто случайно разлили краски; картины без малейшего намёка на смысловую нагрузку. Как там говорил дизайнер? Это модно и показывает внутренний мир художника? Что же, тогда, по мнению Геральта, художник имеет лишь бледное на него подобие. Ему гораздо приятнее и спокойнее было находиться в темной пятидесятиметровке с повидавшим жизнь диваном, кучей проводов, экранов и электроники, где пахло виниловыми пластинками, чернилами, новыми книгами и домом, где нужно было аккуратно обходить крайнее левое окно, под которым стоит старая печатная машинка и «нет, Геральт, её место в двадцати шести сантиметрах от дальней стены, и нигде больше!». И где он не появлялся уже два месяца. Господи, как же его тянуло туда! Было физически сложно не думать о том, что его мальчик ждёт всё ещё ждёт его, включает на ночь весь свет и никогда не закрывает входную дверь. Но придя домой после театра и парка в тот день и выслушав всё, что его женщина думает о нём и его извращённых предпочтениях в постели, он должен был выбрать между тем, что хочется, и тем, что нужно. Поэтому между Юлианом и Цириллой он выбрал дочь. — Всё в порядке, Геральт, я бы тоже себя не выбрал. Она твоя дочка. Ты поступаешь правильно. Он никогда не слышал, чтобы у кого-то голос ломался с такой силой. Ему казалось, что если Юлиана коснуться сейчас — он просто распадётся, и даже самый хороший мастер не сможет его починить. Именно поэтому он не смог произнести «мне очень жаль, но я больше не вернусь» в лицо, а позорно набрал чужой номер. Йеннифер думала, что её ультиматум заставит Геральта одуматься и, со временем забыв о своём временном увлечении, вернуться обратно в семью. Стараясь трезво оценивать ситуацию с двух сторон, он не мог её винить. Он называл её своей со средней школы, почти пятнадцать лет. Это действительно долго, и они прошли вместе так много дерьма, что даже периодически гуляя, он не допускал и мысли, чтобы уйти насовсем. Он вовсе не гордится тем, что делал, и что делает сейчас. Тогда у алтаря они обещали быть друг с другом до самой смерти, любить и принимать друг друга любыми и в любых ситуациях, и Йеннифер сохраняет это уже на протяжении одиннадцати лет. Но сколько бы уважения и благодарности он не чувствовал к этой действительно сильной и замечательной женщине, он не может так же целовать её по утрам, касаться её тела или выдавить из себя слова любви. Это неправильно. Она говорит, что это лишь временное увлечение, и Геральт перебесится. Всё обязательно будет хорошо. А Геральт говорит, что даже если она права, он просто не хочет, чтобы его чувства к Юлиану заканчивались. Потому что, оглядываясь назад в своё прошлое, этот парень — лучшее, что с ним произошло за последние годы. Может быть через года Юлиан поймёт, что одиннадцать лет разницы в возрасте — действительно большой срок, и, будучи всё таким же красивым и молодым, не захочет видеть с собой постаревшего мужчину, уйдёт. Но пока парень, нет, мальчишка, смотрит на него так, будто Геральт — самое прекрасное, что было в его жизни, мужчина хочет иметь возможность показывать ему, что это, чёрт возьми, взаимно. Их отношения давно стали привычкой, которая держится на совместном воспитании дочери и незнании того, каково это — иметь настоящие отношения с другими людьми. Он всё ещё любит свою жену, свою прекрасную, красивую, умную и понимающую жену. Но не так, как ей бы этого хотелось. Не так, как любит сумасшедшего мальчика из Блумсбери. И он любит свою дочь, за которую несёт ответственность с тех пор, как привёл её в этот мир; единственного человечка, которого он ещё не разочаровал. Именно поэтому двадцать пятого декабря они проснулись только к обеду, всей семьёй открывали подарки, которые попросила Цирилла в своём письме у Отца Рождества ещё в ноябре, съели совершенно восхитительную индейку и шоколадный пуддинг, приготовленные Йеннифер и, приведя заваленную котом Рождественскую елку в порядок, отправились на прогулку. На Центральной площади было невообразимое количество людей. И Цирилла не пропускала ни одного эльфа или Санты, чтобы сфотографироваться и рассказать им о том, что она считает их костюмы жутко красивыми. Домой девочка вернулась в совершенно счастливом расположении духа и, ещё секунду назад носящаяся от перевозбуждения по квартире, уснула в шапке, комбинезоне и одном только ботинке прямо на стуле, на который села, чтобы разуться. Немного неуклюжий Геральт потратил кучу сил и почти пятнадцать минут времени на то, чтобы аккуратно раздеть девочку и уложить в кровать, не разбудив её при этом. — Выпьешь со мной? — Йеннифэр оказалась на кухне. — Я смотрю наши фотографии. Ты был таким щупленьким в средней школе, а я даже не обращала внимания на это. Будто всегда был огромным шкафом. Совершенно не похоже на неё, она сидела прямо на тёплом полу, в позе лотоса, в окружении бутылки вина, полупустого бокала и четырёх альбомов с фотографиями. Геральт тихо сдвинул раздвижные полупрозрачные стеклянные двери, достал из шкафа такой же бокал и сел на пол около жены, беря в руки один из альбомов. — Смотри, это какой год? — Геральт слегка поменял положение и показал жене фотографию футбольного поля и молодого парня в шлеме и огромных наплечниках. — Кажется, две тысячи третий, да? Мне тогда выбили зуб, несмотря на шлем! Йеннифер рассмеялась и кивнула, перелистывая свой альбом, и медленно проводя подушечками пальцев по каждой фотокарточке. — А это мы на дне рождения Колина Страйка в двухтысячном, — она улыбнулась сама себе, смотря на снимок с кучей подростков в самых невероятных нарядах тогдашней моды. Геральт рассмеялся и буркнув что-то типа «фу, даже смотреть на себя стыдно», перевернул ещё пару страниц. — О, а это ты, когда я в старшей школе подрался с… Как же его звали? — Мэтт, кажется. Нет, Макс, — подсказала Йеннифер, отпивая глоток красной жидкости. — Точно. Тогда у меня всё лицо заплыло. Я думал, что ты не захочешь встречаться со мной, потому что я проиграл, — хмыкнул Геральт. — Радует только то, что потом ему кто-то залил все вещи жёлтой краской и пустил по школе видео, где он в боа и женской юбке у себя в комнате. Про мой позор сразу забыли. Йеннифер звонко рассмеялась, но тут же прикрыла рот ладошкой. Может, они и не разбудят Цири, но эта атмосфера слишком интимная, чтобы издавать такие громкие звуки. — Знаю, это сделали мы с Трисс Меригольд. Геральт удивлённо повернулся к жене, будто видел её впервые, а она лишь пожала хрупкими плечами и перевернула страницу. — Ты, конечно, был тем ещё клоуном в школе, но ты был моим клоуном, и я не могла позволить какому-то глупому идиоту позорить тебя. Йеннифер казалась кем-то другим, не собой. Сейчас она была такой маленькой и хрупкой, совершенно незнакомой Геральту. Эти гордо расправленные плечи и спрятанное за волосами вечно недовольное лицо с выражением лёгкого высокомерия сейчас принадлежали не Йеннифер Беллегард. Потому что перед мужчиной сидела просто разбитая происходящим плачущая женщина. — Если я буду достаточно хороша для тебя, ты не уйдёшь? — она подняла большие тёмные глаза на Геральта и, слегка завалившись на бок, уткнулась в его широкую грудь, так доверительно прижимаясь к ней.***
Геральта разбудила мощная вибрация телефона. Аккуратно высунув из-под жены руку, он поправил на её обнажённом теле одеяло и, взяв смартфон, вышел из комнаты. Вверху экрана ярко светилось время, и Геральт был готов убить владельца этого неизвестного ему номера, который решил позвонить ему в половине третьего ночи. — Алло, — хрипло прорычал в трубку Геральт, попутно натягивая на себя глупый розовый махровый халат, в шутку подаренный ему Йеннифер. — Доброй ночи, прошу прощение за беспокойство, — на том конце провода послышался уставший женский голос, — вас беспокоят из больницы Святой Марии, приёмное отделение. — Геральт насупился и грозно вздохнул, из-за чего голос девушки стал ещё более виноватым, — К нам сорок минут назад поступил Юлиан Литтенхофф, вы указаны в его страховке как экстренный контакт. Геральт включил на кухне свет и набрал в стакан воды, продолжая молча слушать девушку с навязчивой мыслью о том, что это просто глупая шутка. — Мы обязаны были предупредить вас о его местоположении. — Что с ним? — он очень старался, чтобы его голос был как можно спокойнее и девушка не слышала, как он судорожно одевается, чтобы не разбудить жену и дочь. — Ему стало плохо на улице. Сейчас с ним всё в порядке, он введён в принудительный сон. Не дослушав, Геральт отключился и сунул телефон в карман, на ходу надевая пальто и хватая ключи от машины. У него не возникло вопроса, почему Юлиан был на улице в такое время, почему его привезли в больницу так далеко от его дома. Он просто судорожно набирал в навигаторе адрес больницы и про себя молился, чтобы на дорогах не было пробок и горожане сидели по домам в окружении семьи и блаженного сна. Прэд-стрит находился почти на другом конце города, но Геральт доехал до больницы за двадцать пять минут, нарушив все возможные правила дорожного движения. В приёмном отделении было светло и прохладно, но он не думал об этом. Он думал о том, что он должен, просто обязан увидеть своего мальчика и убедиться, что с ним всё в порядке. — Мне звонили на счёт новопоступившего час назад, — без «здравствуйте» и «извините» рыкнул Геральт, нависая над худенькой молодой девушкой, видимо, аспиранткой. — Имя пациента, а также ваше, и кем приходитесь. — Юлиан Леттенхофф, Геральт Беллегард, — мужчина на мгновение задумался, а после выдал: — муж. Мать вашу, девушка, я его экстренный контакт, и хочу видеть своего… Хочу видеть Юлиана. М. Джонс, как гласил бейджик, набрала номер и через несколько минут ожидания к Геральту подошел дежурный врач, который должен был провести его в палату и ввести в курс о его состоянии. Со слов доктора Бреннан, Юлиана привезли из Гайд-парка скорой помощью, вызванной из-за сильной панической атаки прямо на улице. Что он там делал, никто рассказать не мог, и парню дали успокоительное, поместив в палату. А ещё он рассказал кучу сложной медицинской ереси, которую Геральт слушать не хотел. — Я могу остаться с ним, пока он не придёт в себя? Как крепко он спит? — мужчина опустился на присядки около кровати спящего Юлиана и поднял взгляд доктора. — Думаю, да. При поступлении пациента, мы позволяем родственникам находиться с ним неограниченное количество времени в течении суток. Далее — только по часам посещения. Что касается сна — это просто сон, но я не советую его будить, мы боимся повторного приступа паники. Когда мужчина скрылся за дверью, Геральт перевёл взгляд на парня. Он казался таким бледным и хрупким в этой отвратительной больничной рубашке. Узкие запястья лежали поверх одеяла, а указательный палец правой руки едва подрагивал. Геральт не смог сдержаться, чтобы не коснуться чужой ладони. Она была такой холодной, будто неживой, и до Геральта начал доходить смысл происходящего. Если бы в том парке не было посетителей, задержавшихся с отмечанием праздника, он был бы найден только утром, и, возможно, замёрз бы насмерть. Геральта не волновало, почему Юлиан не принял таблетки, пошел так далеко от своего дома в такой час, он просто чувствовал всепоглощающую вину за то, что оставил этого ребёнка одного. Тонкий пальчик снова дёрнулся и Геральт прижал к губам чужую ладонь, шепча самую глупую чушь на свете. — Я хотел посмотреть на ёлку, — донеслось до мужчины тихое предложение, и он резко поднял голову вверх, натыкаясь глазами на мутный ото сна взгляд парня. — И фонарики. Я не думал, что это закончится так. Извини. Слова давались с трудом, тело всё ещё держалось на успокоительных препаратах, но Юлиан упрямо открывал закрывающиеся глаза и едва-едва растягивал в улыбке губы. — Тише, прости, что разбудил, — Геральт провёл ладонью по волосам парня, убирая с горячего лба пряди волос, а после снова оставил на внутренней части чужой ладони поцелуй. Юлиан медленно закрыл глаза и сжал чужую руку настолько, насколько позволял препарат в его организме. — Ты не разбудил. Я просто почувствовал запах, — медленно растягивая слова произнёс мальчик, снова погружаясь в сон. — Не уходи. Геральт аккуратно подвинул к больничной кровати кресло из угла и, установив локти на неё, снова взял чужую руку в свои ладони, утыкаясь в неё лбом и закрывая глаза. Куда он уйдёт теперь, глупый?