обсессия

      В последний раз Юлиана мучили кошмары, когда он с родителями переехал в Лондон «за лучшей жизнью для их семьи». Последнее, что хотел эмоционально нестабильный ребёнок — это смену обстановки. Ему потребовалось шесть лет, чтобы его одноклассники из Ньюкаслской католической школы перестали считать, что в него вселился дьявол или какая-то другая хтонь. Они только-только перестали трогать его, говорить с ним или около него, задевать или издеваться. И вот, нате вам, всё придётся начинать сначала.       Юлиан знал, что дети — злые существа, но дети столицы — исчадия ада. Разобравшись в особенности парня, они специально трогали его, перед ним меняли расположение вещей на его парте, прижимались своими грязными телами к нему. Прижимались. Прижимались. Прижимались. Мерзкие. А преподаватели и директор ничего даже не пытались сделать с этим, потому что это проблема исключительно Юлиана, и если он не может жить в обществе, пусть переходит на домашнее обучение.       В последний раз Юлиана мучили кошмары в старшей школе, но сегодня они вернулись.       Ему было так холодно, страшно и безумно одиноко. Казалось, что в мире больше нет людей, но это не радовало. Юлиан любил людей, просто на расстоянии. А сейчас вокруг не было никого, только их голоса, такие громкие и пугающие. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Прекратите.       В глаза ударил яркий свет ламп и самый белый на свете потолок, и он тут же зажмурился. Больше не было холодно, просто страшно. Юлиан попытался приподняться, но сил не было от слова «совсем». Секунда, вторая. Левая рука может шевелиться, правая — нет. Ног он тоже не чувствует.       — Малиновый. Парцелляция. Дарджилинг. Шесть. Запах пыли после дождя. Малиновый. Парцелляция. Дарджилинг. Шесть. Запах пыли после дождя, — под нос шептал себе парень, но до слуха доносился только жалобный скулеж.       Последнее, что он помнил — это панику на улице, свои крики и звук скорой помощи. Потом было темно и спокойно. Он не знал, сколько времени провёл в темноте, кажется, целую вечность. Он мог слышать отрывки разговоров, белый телевизорный шум и противный запах фенола и формальдегида*. Потом на некоторое время стало тихо, и больше не воняло. А ещё через сотню часов он почувствовал ненавистный запах, который он узнает из миллиона других, — ванильный Black Devil. А ещё мускат.       Мускат. Мускат. Мускат. Сигареты. Сознание Юлиана с такой силой забилось в черепной коробке, что было почти больно. Сейчас он успокоится и откроет глаза. Хотя бы один. Ну же. Он сильный, такой сильный парень, он не может не пошевелить хотя бы чёртовыми веками.       Тёплые тонкие губы на ладони, такие светлые, почти прозрачные волосы. Геральт казался каким-то ненастоящим, химерическим существом. Юлиан почти поверил, что он действительно рядом, а не дома со своей семьёй. Сидит рядом, держит за руку и охраняет его от всего остального ужасного мира. Его Геральт. Его охранник.       И сейчас Юлиан пытался прийти в себя, но всё ещё чувствовал тот тяжелый и самый лучший запах на свете.       Тяжесть внизу тела стала заметно меньше, а потом он почувствовал тепло на своем лице.       — Хэй, цветочек, — хриплый басистый голос раздался прямо над ухом, а потом Юлиан ощутил десятки и сотни невесомых поцелуев на своем лице, — всё хорошо, это просто лекарства. Только лекарства.       Юлиану потребовались колоссальные усилия, чтобы успокоиться и снова открыть глаза. Перед ним нависало обеспокоенное сонное лицо мужчины с красной отметиной ото сна на щеке. Геральт казался невероятно домашним и родным, и если бы сейчас на нём была не большая чёрная кофта, а смешная старая растянутая пижама, Юлиан бы постарался обнять его и сказать, что он — самый уютный человек на свете.       — Ты снова здесь. Снова как настоящий, — прохрипел Юлиан и расплылся в безумной улыбке, пальцами левой руки цепляясь рукава Геральта. — Ты не уйдёшь? Я буду хорошим, правда буду. И я почти выздоровел, — он тарахтел настолько быстро и несвязано, насколько может делать такие действия человек под мощной дозой успокоительного. — У меня до этого не было припадков, правда. Я старался, старался, старался, их не было, Геральт. Я просто подумал, что если хорошо себя чувствую — мне не понадобятся таблетки.       Геральт наконец пришел в себя и положил широкую ладонь на рот Юлиана, приглашая замолчать наконец. Большие зеленоватые глаза пару раз моргнули, и парень наконец успокоился и робко чмокнул руку, мешающую говорить.       — Ты меня напугал, — наконец выдохнул Геральт и снова сел в кресло, накрыл лицо руками и с силой надавил на свои закрытые глаза, чтобы отойти ото сна. — Зачем ты вообще поехал так далеко от дома, бестолочь?       Юлиан снова сделал попытку пошевелиться, но на этот раз ему это удалось. Тело затекло в неудобной позе, и сейчас ноги и спину неприятно покалывало, но он всё равно сел и вздохнул полной грудью.       — Ты обещал показать мне ёлку. И фонарики, — наконец произнёс парень. Геральт удивлённо поднял на него глаза и нахмурился, кажется, не понимая, о чём говорит Юлиан. — Когда мы ходили в театр. Я сказал, что никогда не гулял в ночь Рождества по улице. А ты сказал, что это очень красиво, и пообещал, что мы вместе посмотрим на огоньки.       Геральт наклонился вперёд, упёрся в колени локтями, продолжая слушать парня.       — И я подумал… — замялся Юлиан, неловко вертя между пальцев прядь длинных волос. — Подумал, что, может быть, в этот раз у меня снова получится.       — Что получится?       — Понравиться тебе, — через сто три секунды тишины робко выдал парень. — Тогда, осенью, ты приехал в театр, чтобы мы могли увидеться и провести время вместе. И я подумал, что ты соскучишься и сделаешь так снова.       Юлиан не хотел больше говорить, потому что невероятно сильно боялся показаться глупым и ужасно наивным. А Геральт не знал, что он должен сказать.       Юлиану казалось, что он почти слышит, как Геральт открывает рот и говорит, что не уйдёт из семьи, что он не может оставить Цириллу одну. А потом говорит, что всё будет хорошо, обязательно будет, потому что у Юлиана есть он, а у Геральта — Юлиан, и всё не может быть плохо.       — Ты мне нужен, — шепнул Юлиан, смотря на мужчину из-под лба и до побеления сжимая пальчики. — Ты стал таким важным и незаменимым, и если ты снова уйдёшь, я не знаю, что буду делать. Ты всё, что у меня есть. Ты мой дом и моя семья, Геральт.       Юлиан говорил спокойно. Он просто невероятно сильно устал от всего этого. От неопределённости, от месяцев ожидания своего мужчины, от непринятия их отношений другими людьми. Он устал от презрительного взгляда Йеннифер, всплывающего каждый раз перед глазами, когда он их закрывает. Устал искать имя и профиль мужчины в каждом прохожем, слышать его голос в каждом звуке.       А Геральт молчал и думал о том, что Юлиану нужна медицинская помощь.

***

      Юлиану было мягко и удобно, и совершенно не хотелось открывать глаза. Правая нога зудела и была подозрительно влажной, а ещё почти не шевелилась, но даже это не могло помешать парню думать о своем положении что-то другое, кроме как «уютно».       Нос улавливал сладкий запах цветов, дерева и полыни, а ещё, кажется, свежей каши. Желудок больно свело спазмом голода, и парень открыл глаза, приподнялся на локтях. Комната оказалась незнакомой. Умеренно яркой и вся в желтых оттенках. Юлиану нравилось, как тепло и комфортно она выглядела. Будто он оказался в средневековье. Кровать, на которой он лежал, была большой и с четырьмя высокими опорами по углам. Они были украшены резьбой. Юлиан мог видеть только стену напротив и дверь слева, потому что справа ему перекрывал вид балдахин.       Он постарался перевернуться, но почти утонул в десятке невероятно мягких подушек. До него донёсся вскрик, кажется, его собственный, — ногу будто пробило тысячей игл.       Парень уже зажмурился и начал считать до шести, когда понял, что он не впадает в истерику или панику. Нет, ему страшно, он не понимает, где очутился, и что произошло с его ногой, но это был просто страх, не паника.       — Эй? — парень постарался встать с кровати, игнорируя утихающую боль в лодыжке, но тяжёлая темная дверь уже отворилась, и в лутке* появилась до боли знакомая широкая грудь.       Мужчина выглядел уставшим, растрёпанным и обеспокоенным, но всё ещё был тем Геральтом, которого Юлиан знал. Всё те же знакомые волосы, только чуть длиннее и покрытые сединой, а ещё странный кожаный костюм, похожий на доспехи.       — Ради всего святого, Геральт, — выпалил Юлиан, — что ты на себя нацепил?       Геральт медленно, но с неприкрытой агрессией, приблизился к кровати, заставляя Юлиана благоразумно откатиться на другую часть кровати, тем самым ограждая себя от мужчины. Они на некоторое время замерли, а после Геральт забрался на кровать и пополз к парню, а тот — перебежал с трудом в другую часть не такой большой комнаты.       — Лютик, зараза, постой на месте! — рыкнул мужчина и схватил парня за запястье, заставляя перестать носиться по комнате как угорелый.       Юлиан замер и подёргал на себя руку, хотя как такового эффекта это не принесло.       — Пусти, мне больно, — по-детски хныкнул Юлиан, сам не понимая, почему говорит именно так. — Ты… Ты что, линзы надел?       Геральт удивлённо нахмурился и с силой шлёпнул ладонью по лбу парня.       — Право, Лютик, у тебя жар? Ты всамделишне сбрендил, что ли? — Геральт отпустил парня и сел на край кровати, а на его лице появилось странное виноватое выражение. Юлиан аккуратно облокотился на стену и прикоснулся рукой к ноге. — Я признаю, был не прав. Совершенно не прав. Но я накладываю вето на делание видимости того, что мы больше не друзья!       — Мы никогда не были друзьями, Геральт…       Виски Юлиана с силой сдавила невидимая рука мигрени, и он зажмурился, медленно опускаясь на пол.       Лютик слышит, как кричит чародейка, как кричит Геральт. Все кричат, как сумасшедшие. Ему кажется, что они сейчас закатают рукава и бросятся друг на друга, вцепятся в шеи, а после помирятся прямо при нём и старом драконе. Но бросив что-то, что Лютик не смог услышать из-за пронзительного ветра, чародейка уходит.       Шаг, ещё один. Лютик не знает, что скажет, что он должен сказать. Просто чувствует, что его друг сейчас страдает, и ему нужно сделать хоть что-то, просто попытаться принести покой.       — Хух, ну и денёк, — в привычной себе манере начал Лютик. — Ты, наверное, хотел бы спросить…       — Чёрт тебя подери, Лютик, — вспылил Геральт, резко оборачиваясь к барду. — Почему каждый раз, когда я оказываюсь в дерьме, поднимая взгляд — вижу тебя с лопатой в руках?       Лютик еле сдержался, чтобы не сделать шаг назад. Только не поддаться на провокацию. В глазах Геральта только злость и почти ненависть к стоящему перед ним парню, а челюсть так сжимается, что можно заметить каждую венку на шее ведьмака.       — Ты не прав, — звучит как-то жалобно, почти просьба не продолжать диалог.       — Дитя неожиданности, джинн, теперь вот это! Я лишь одного прошу от жизни, чтобы она спровадила тебя, — ведьмак ткнул пальцем в парня, — подальше от меня!       И тишина. Лютику кажется, что сейчас он передумает, скажет, что не прав, что не хотел срываться на парне. Он единственный друг Лютика, вся его семья. Он должен понять, что бард не хотел ничего такого. Он просто хотел сделать немного лучше, сказать, что бы ни произошло, — у ведьмака всегда будет он, его личный бард. Лютик не оставит Геральта так, как это делают остальные.       — Ох… Ну, эм… Ладно, — растерянно посмотрел парень в спину мужчины и отвёл взгляд, — Я у других узнаю, чем всё закончилось.       Геральт молчит, не поворачивается, а Лютик чувствует только всепоглощающую дыру где-то внутри. Поэтому говорит единственное, что приходит на ум:       — Бывай, Геральт, — и уходит. О, боги, старые и новые, кто бы знал, как Лютик хотел, чтобы эти слова испугали Геральта и он никуда не отпустил своего действительно единственного настоящего друга. Но ведьмак молчит, и Лютику не остаётся ничего, кроме как уйти.       — Лютик?       Юлиан поднял глаза на мужчину и дёрнулся в сторону, тяжело дыша.       — Не зови меня так, не зови! — закричал парень, сдирая с себя льняную рубаху и судорожно развязывая тесёмки на своём брэ дрожащими руками. Геральт перехватил его руки и пару раз встряхнул, стараясь привести в себя. — Назови меня моим именем, Геральт! Меня не так зовут! Ты не называешь меня так.       — Сбрендил, — заключил Геральт и отвесил парню оплеуху, — совсем чокнулся.       Юлиан лягнул мужчину ногой и опустился на колени, чувствуя новую жгучую боль в раненой голени. Голова кружилась, грудь болела от давящих чувств, и парень очень старался прийти в себя.       — Вот именно, — проскулил парень, машинально убирая длинные волосы с лица, но не чувствуя совершенно ничего. Короткую прическу он не носил со средней школы, и сейчас не мог вспомнить, когда он подстригся. В больнице? — Я сумасшедший. Ты не понимаешь? Сумасшедший, но не сейчас. Мне… мне не громко, ведьмак.       В ужасе он прошептал, смотря на сосредоточенно хмурящегося перед собой мужчину, которого только что действительно назвал ведьмаком.