обсессия

Tear me up and burn me up and rip me up and leave your Hand on the wall as you go – the amazing devil "new york torch song"

      — Учитывая то, что у вас больше не наблюдалось приступов, мистер Леттенхоф, — подвёл к итогу доктор Хауард, — думаю, мы можем начать говорить о выписке. Но вы же понимаете, что нам придётся назначить вам регулярное посещение психотерапевта и психиатра?       Юлиан, до того сжимающийся на стуле и прячущий выгибающиеся пальцы в складках больничной рубашки, поднял уставшие глаза с синими кругами под ними и медленно кивнул, не говоря ни слова. Он был готов делать буквально что угодно, если ему разрешат вернуться домой и больше не жить в этой ужасно громкой и холодной палате. Что угодно. Что угодно. Что угодно. Только разрешите вернуться домой.       В первые пару часов своего возвращения в Лондон, он находился в панике, не в силах справиться с истерикой. Ему хотелось назад, к ведьмаку. Проснуться с ним на прохладной, твёрдой земле, а после отправиться в долгое путешествие из Керака в Вызиму. Геральт предупреждал, что путешествие займёт около четырёх-пяти дней, и будет не самым безопасным, потому что кратчайший путь лежит через Брокилон. Он не боялся идти через лес, но он опасался подвергать опасности барда, и даже составил другой маршрут, но Лютик был в таком восторге от новых приключений, что уговорил ведьмака рискнуть. Уговаривал. Уговаривал. Уговаривал. Потому что знал, что с Геральтом ему ничего не грозит. А если и грозит, то этот мужчина стоит того, чтобы умереть. За него. С ним. Для него.       Но Лютик снова проснулся Юлианом, и не смог вернуться обратно. За целых двадцать восемь дней он так и не смог найти способ вернуться назад. В первый день ему вкололи успокаивающее, и он был так рад, что вернётся назад в лес (всегда возвращался после таких препаратов), но он очнулся через шесть с половиной часов в той же палате.       И это были самые отвратительные двадцать восемь дней, потому что ему пришлось учиться заново скрывать свои пороки. Конечно, сейчас было проще. Он помнил, какой он на самом деле — здоровый, активный и весёлый, и только это давало ему силы и поддержку в больнице Святой Мэри.       Его поили таблетками, вкалывали успокаивающие и запрещали Юлиану выходить на улицу. Последнее, впрочем, не сильно его беспокоило. Но от уколов успокоительного у парня ещё на несколько часов отнимались ноги, а иногда и руки, и он просто не мог делать ничего, что может делать человек. А потом начались конвульсии. Больно. Больно. Больно. До безумия. Он чувствовал, будто каждая из двухсот шести костей ломается и крошится в пыль. Иногда он не мог даже кричать — настолько больно было везде. Лечение пересмотрели, и тогда Юлиан начал притворяться нормальным.       Он впивался ногтями в ладошки, когда заходил врач, сцеплял зубы, когда его осматривали и послушно принимал таблетки. Он научился считать про себя. А когда врач уходил, оставляя его одного, он смазывал и перевязывал платком кровоточащие полумесяцы на ладонях и позорно ревел в подушку от бессилия. Ревел. Ревел. Ревел. Как сопливая девчонка, которой и был всегда.       Геральт так и не пришел. Врач сказал, что с момента поступления пациента Юлиана Леттенхофа прошло тридцать четыре дня, и за всё это время у него был посетитель лишь раз — через час после того, как его привели в больницу.       И когда говорилось, что у Юлиана были силы на то, чтобы казаться здоровым ради скорой выписки домой, — это была наглая, ничем не прикрытая ложь. Потому что он сдался. Ему было действительно всё равно, что будет дальше, лишь при условии, если это «дальше» будет происходить дома. Там, где он сможет закрыться, завалить себя заказами и работой, и не вспоминать о том, что оказался брошен. Или выброшен. Нужное подчеркнуть.       — Когда я смогу, — тихо начал Юлиан, когда лечащий врач замолчал в ожидании ответа, — отправиться домой? Я согласен на врачей и помощь, если мне не придётся находиться в больнице на постоянной основе.       — Думаю, через пару дней, — бездумно кивнул доктор Хауард. — При вашем случае мы подберём частного специалиста недалеко от вашего места проживания, чтобы не спровоцировать новые приступы паники и истерики. Так же я не могу настаивать на групповой терапии в ближайшее время, но советую обратиться к психологу. Тому, кому вы сможете доверить то, что не смогли сказать нашему.       Юлиан снова кивнул и медленно указал взглядом на дверь, будто спрашивая, закончили ли они, и можно ли ему уйти. Доктор кивнул.       Поправив подол, парень медленно встал и, стараясь не качаться на ходу, направился к двери. Всё, чего сейчас хотелось, это вернуться в кровать и провести в мнимой тишине всё время до ужина. А это целых три часа! Три часа никто не будет его беспокоить, заходить в палату и дёргать вопросами. Медсестра принесёт лекарства за двадцать восемь минут до того, как разнесут еду. Блаженная тишина.       Монетка подброшена.       Юлиан положил ладошку на дверь и мягко толкнул.       — Ты сильно похудел, Лютик, — Юлиан до этого смотрящий в пол, резко поднял взгляд и наткнулся на широкую фигуру Геральта, стоящего около окна палаты.       Имя больно резануло слух. Лютик. Лютик. Лютик. Это имя только для его ведьмака. Геральт говорил голосом ведьмака, но он всё равно звучало невероятно неправильно из его губ.       Мужчина в несколько осторожных, будто кошачьих, шагов пересёк палату, сократив между собой и парнем расстояние до пары десятков сантиметров. Он внимательно осмотрел Юлиана и недовольно нахмурился, концентрируя внимание на истощавших ногах, торчавших из-под длинной больничной рубашки, и отсутствию щёк, которые Геральту так нравились.       Парень перед ним не был похож на привычного ему Юлиана. Он был болезненно худой, с потухшим взглядом. Испуганный больше, чем раньше. Нет, не больше, просто по-другому.       Юлиан, которого Геральт знал раньше, никогда не был худым или стройным. У него были полные руки и мягкие бёдра. А ещё небольшой животик и самые мягкие и восхитительные щеки. Нет, он не был толстым или что-то типа того, он просто был крепким парнем. А сейчас у Геральта было чувство, что если он толкнёт человека перед ним — тот сломается.       Мужчина протянул руку, ожидая, что Юлиан дёрнется в сторону, что его глаза выразят хоть что-то, но парень дал к себе прикоснуться, и даже не поднял взгляд выше, чем ключицы Геральта.       — Лютик, ты, что ли, совсем не ешь? — Геральт положил ладонь на чужую шею и притянул к себе, оставляя на лбу Юлиана поцелуй.       И даже сейчас парень не дёрнулся. Смиренно дождался, пока мужчина напротив закончит все те тактильные действия, в которых, по сути, всегда нуждался, и отпустит его. Но он обнимал и обнимал, не собираясь покинуть зону комфорта Юлиана, поэтому парень медленно поднял ладошки вверх и, положив их на чужую грудь, мягко отстранил от себя Геральта.       — Юлиан, — коротко поправил парень, направляясь к кровати.       Он так надеялся, что идёт уверенно и спокойно, что Геральт решит, что ему правда всё равно на его присутствие, потому что внутри бушевал ураган. Живот так больно сводило спазмом, а голова кружилась. И дело вовсе не в таблетках.       Юлиан медленно забрался под одеяло и, сложив поверх него действительно сильно исхудавшие ручки, удобно устроился на подушке. Он молчал. Впрочем, Геральт тоже не спешил заводить диалог. Им было не о чем говорить. Юлиан мог только спросить, почему Геральт даже не пытался узнать, как себя чувствует человек, которому он говорил такое важное слово. А мужчине не было что ответить.       — Как ты себя чувствуешь? — наконец разрушил молчание Геральт спустя двести пятьдесят шесть секунд тишины. Юлиан считал. — Тебе уже лучше? — не дождавшись ответа продолжил Геральт, подвигая стул ближе к кровати и садясь рядом. — Почему ты молчишь?       Юлиан наконец посмотрел на мужчину.       — Почему тебе стало интересно только сейчас?       Ему на самом деле было интересно. Почему Геральт не приезжал? Почему даже не звонил? Зачем приехал сейчас? А самое отвратительное, что Юлиан примет любую, даже самую абсурдную ложь, потому что зависим от этого человека сильнее, чем от самых тяжёлых наркотиков. Геральту даже не придётся извиняться, чтобы его простили. Потому что Юлиан не злится. Ему грустно, больно и обидно, но он не злится.       — У меня были дела.       — Ты мог просто позвонить.       И они снова замолчали. Это была тяжелая, всепоглощающая тишина двух когда-то близких друг другу людей, которым на данном этапе жизни не о чём поговорить.       — Зачем ты приехал? — Юлиан снова упёр взгляд в свои руки, только сейчас замечая, что он выворачивает свои пальцы так же сильно, как при второй их встрече. Страшно. Страшно. Страшно. Не хочется слышать «я скучал».       — Я соскучился.       Юлиан ответил тишиной. Не потому что нечего было сказать. А потому что каждое желанное слово застревало в горле. Он снова хотел обмануться ещё раз, был готов на это, но не было сил.       — Я хотел приехать раньше, но мне было страшно. Я боялся увидеть тебя таким… Ну, я имею в виду…       — Каким, Геральт? — тихо спросил Юлиан, снова поднимая большие глаза и вываливая на Геральта всю скопившуюся в них грусть брошенного человека. — Ты можешь сказать это слово.       Мужчина на секунду закусил губу, а после сказал. Лучше бы не говорил.       — Ненормальным.       Парень громко и резко выдохнул, не отводя взгляд от Геральта. Мужчина никогда не говорил ему, что Юлиан не такой. Он делал всё, чтобы парень чувствовал себя обычным. Но сейчас Юлиан понимает то, что всеми силами старался не замечать и игнорировать раньше — Геральт действительно считает его сумасшедшим. Сумасшедшим. Сумасшедшим. Сумасшедшим. И ведь прав. Но почему тогда так неприятно? Дело не может быть в том, что больше всего Юлиан боялся услышать эти слова от Геральта. Это было бы слишком глупо и по-детски. Тогда что? Просто обидно? Как и любому другому человеку?       — Но я не нормальный, Геральт, — Юлиан слегка улыбнулся, искренне улыбнулся, едва наклоняя голову вперёд. — Я сумасшедший. Я душевнобольной. И ты знал это, когда возвращался снова и снова. Я никогда не скрывал от тебя этого.       — Знаю, просто я думал, что…       — Что всё не так плохо, и тебе не придётся со мной возиться?       Геральт честно кивнул, а Юлиану захотелось ударить его лютней. Он даже потянулся влево, но потом, вспомнив, что у него нет больше инструмента, снова выпрямился.       И снова эта мерзкая липкая тишина. Юлиан не был уверен, что он хочет продолжать. Внезапно ему стало так весело, что захотелось улыбаться. И он улыбнулся. Широко, искренне, по-детски хмуря носик. Геральт удивлённо посмотрел на парня и свёл вместе густые брови в немом вопросе.       Юлиана веселила происходящая ситуация. Что он доверился незнакомому мужчине, пустил его в свой мир, убедил себя, что он — его блаженная тишина. Его веселило то, что он позволил с собой поиграться, как бы глупо это не звучало. И что сейчас они сидят рядом: бросивший и брошенный. И сейчас дело вовсе не в том, что между Юлианом и семьёй он выбрал второе. Это понятно. Дело в обычном безразличии. И только.       — Ну так… — нерешительно начал мужчина, когда Юлиана попустило. — Чем ты тут занимаешься?       — Пытаюсь проснуться, — честно ответил Юлиан, с вызовом смотря на мужчину. Сейчас ему так хорошо и спокойно, что он готов рассказать Геральту о ведьмаке, барде и том дивном мире, из которого приходит в этот серый и неприятный.       — Но ты же не спишь.       — Значит пытаюсь уснуть, — легко пожал плечами Юлиан, всё ещё улыбаясь своим мыслям.       — Прекрати. Я пытаюсь всё исправить, Юлиан. Чтобы было всё как раньше.       — А нужно ли мне это? — парень медленно поднялся с кровати и поправил больничную рубашку. — Нужно ли мне твоё отношение? Ты сделал для меня так много, Геральт. Правда, очень много. Ты заставлял меня улыбаться, делал меня счастливым. Ты показал мне, как много я могу значить для человека, если он узнает меня таким, какой я есть на самом деле, под тонной проблем и неспокойствия. И это замечательно. Но ты не сделал одного самого важного, любовь моя. Ты не заметил, как много я делал для тебя. Для того, чтобы тебе было не стыдно выйти со мной на улицу, пройтись до театра или библиотеки. Нет, не делай такое лицо, знаю, что было стыдно. Я слышал, как ты извиняешься перед людьми, за то, что я обхожу трещины на дороге, мешая их движению, как ты объяснял официанту, что мне нужны другие условия для того, чтобы поесть в кафе, потому что я не такой. И я не могу тебя за это судить или обижаться. Я понимаю. Но я не понимаю, почему ты решил, что если я один раз выключаю свет, наступаю на трещинки или ем уличную еду, то со мной всё в порядке? Я делал это не потому, что я стал нормальным, а чтобы тебе не было стыдно или некомфортно от косых взглядов на улице, — парень тепло улыбнулся, переводя дыхание. — Я не просил твоей жалости. Но ты дал её, маскируя под чувства. И это была отличная маска, любовь моя.       Юлиан, мягко ступая по полу ногами в мягких гольфах, подошел к двери и слегка её приоткрыл.       — А теперь, пожалуйста, возвращайся к жене и дочке.       Прежде чем встать, Геральт некоторое время просидел, неотрывно смотря на парня, а после всё-таки приблизился к выходу из палаты.       — Я приеду завтра, Юлиан, — он говорил тихо, и на мгновение Юлиану захотелось броситься к нему на шею и сказать, что конечно мужчина может приехать завтра, что парень будет счастлив снова его увидеть.       — Избавь нас от этого, Геральт.       И он совершенно спокойно закрыл дверь, вернулся в кровать. Под одеялом Юлиан свернулся в комочек, прижимая к груди колени и обхватывая их руками.       Из двух миров и двух Геральтов он выбирает того, кто убивает чудовищ и монстров. Потому что второй убил его.       Монетка упала.