обсессия

      Больно, очень больно. Лютик тихо скулит, пытается перевернуться, но тело его будто не слушается. Иногда он слышит голос мамы. Или это не она? Очень похоже. Чувствует тепло солнца, вкус картошки и какого-то сладко-горького напитка. Слышит музыку и смех Геральта. Смех. Смех. Смех. Самый родной.       От шума и какофонии разрывается голова, и Лютик кричит, стараясь противостоять шуму вокруг. Он прячется под самый странный стол в своей жизни и закрывает голову руками, стараясь успокоиться. Слишком громко. Слишком странно. Слишком. Слишком. Слишком. Воздух кусается, а вокруг него звуки, которые он никогда раньше не слышал.       А потом странные лекарства — он не знает точно, но думает, что это лекарства, и становится лучше.       — В порядке?       — Да, я в норме.       Снова водоворот. Снова шум, гул, вой, люди говорят. Говорят на языке Лютика, но он его не понимает. Он кричит, срывается на вой и слезы, потому что он не понимает эти странные металлические коробки в небе, ровную дорогу и вкус еды. Много еды. И воздух кусается как сотни пчел. И только счет до шести держит его на плаву. Счёт. Счёт. Счёт. Лютик сойдёт с ума, если собьётся. Геральт исчезнет. Геральт. Геральт. Геральт. Лютик обещал не оставлять его.       Ему кажется, что это происходит целую вечность, а потом он слышит голос Геральта. Он бежит ему навстречу, падает, кричит, но все равно бежит. Мир, такой пугающий и чужой, становится всё ближе. Потому что его лучший друг ведёт его за руку по дороге из страха, паники и постоянного счёта, чтобы вывести назад, домой. Туда, где тепло, светло и можно не считать.       Это место похоже на эльфский дворец: тут так светло, прохладно и невероятно много комнат. Лютик не может понять, откуда доносится свет. Он будто сочится сквозь стены. Лютик кидается от одной двери к другой, в надежде выйти в свою реальность.       За первой дверью самая странная комната, которую Лютик когда либо видел. Он смотрит на свои руки, вокруг которых обмотана теплая ткань. Мама — кажется, это его мамочка — говорит, чтобы он не снимал варежки, иначе мороз укусит его за пальчики. Лютик кивает и улыбается, а потом мама выводит его на улицу, и снова громко. Громко. Громко. Громко. Кричат коробки, кричат странные животные и люди с большими головами.       Пытаясь подавить звук, Лютик тоже кричит и закрывает уши руками. Мамины прикосновения к лице опаляют кожу и парень бросается в сторону, стараясь избежать кусачих пальцев, и оказывается в коридоре с сотней дверей.       Вторая дверь выбрасывает его обратно в мир с кусачим воздухом. Вокруг много полуголых и раскрашенных детей с большими головами, которые удивленно смотрят на Лютика. Или это злость? Страх? Страх. Страх. Страх. Лютику страшно. Уши наполняются воем, писком и шумом из маленьких коробочек в руках детей. За странными окнами Лютик видит огромные коробки, которые выдувают из труб дым, из-за которого воздух кусает кожу Лютика.       Парень кричит, закрывает голову руками и падает на пол.       Шум стихает, и, открыв глаза, Лютик оказывается в эльфском дворце. Кожа больше не болит, и Лютик бросается к другой двери.       Третья дверь выводит его в комнату с закрытыми грубой тканью окнами. Тут темно и очень тихо, и Лютик уже хотел было радоваться тому, что он дома, но странные двери и блестящие металлические коробки будто кричат, что он не вернулся. В небольших клетках около окна копошатся маленькие зверушки, похожие на домовят, и Лютик открывает клетки, чтобы выпустить их. Выпустить. Выпустить. Выпустить. На свободу. Лютик тоже хочет на свободу.       Комната кажется ему знакомой, и тут почти хорошо и можно подождать, пока странный мир уйдет и вернёт его к Геральту, но мама врывается в комнату и кричит. Опять шум, вой и Лютик кидается под кровать, забиваясь в блаженную темноту. Под кровать. Под кровать. Под кровать. Там где безопасно.       С каждой комнатой он все больше привыкает к новому миру с кусачим воздухом, но вместе с тем Лютик чувствует, как связь с настоящим миром теряется. Голова постоянно раскалывается, а тело болит так, будто горит изнутри.       И только странный, похожий на фисштех порошок помогает ему успокоиться. Успокоиться. Успокоиться. Успокоиться. Ненадолго.       — Геральт?       — Я не причиню тебе вред, Лютик.       Лютик всё хуже помнит Геральта. Ему физически тяжело его помнить. События их странствий все сильнее стираются из его памяти. Он помнит только большую фигуру, жёлтые глаза и невозможно густые седые волосы. И голос. Глубокий и хриплый, немного рычащий. Голос, который успокаивает его и даёт силы двигаться дальше.       Лютику страшно. Страшно. Страшно. Страшно. Он в ужасе. Ему кажется, что кто-то стирает его сознание, и на чистое место приходит новый Лютик. Маленький, пугливый, одинокий и не такой.       В водовороте комнат другой жизни и непрекращающегося шума, Лютик хватается за воспоминания о настоящем, сдирая ладони и пальцы в кровь. Больно. Больно. Больно. Больно помнить. Больно быть собой.       Он кричит, хватается за сознание. Малиновый. Малиновый. Малиновый. Костюм, который был на нём в последний день его ускользающей реальности. Парцелляция. Парцелляция. Парцелляция. Его лучший друг говорит отрывками фраз. Дарджилинг. Дарджилинг. Дарджилинг. Так в называла Лютика его зерриканская подружка в университете. Шесть. Шесть. Шесть. Шесть самых больших государств. Шесть часов на восток до деревни. Шесть лет путешествий с Геральтом. Запах пыли после дождя. Запах пыли после дождя. Запах пыли после дождя. Четверо суток они с Геральтом провели с эльфскими мятежниками, пережидая ливень, и, когда он, наконец, закончился, Лютик не мог надышаться свежестью которая осталась после непогоды.       Лютик почти привык к кусачему воздуху.       — Я не понимаю, где я.       — Я просто немного проголодался.       Самой любимой дверью Лютика оказалась та, что привела его к Геральту. Он был странный и необычно улыбающийся, но такой невероятно родной, что Лютик не мог не кинуться к нему на встречу.       И одна его часть понимала, что все это неправильно, что Геральт не такой, каким должен быть. Но он помогает справиться с шумом. И так же причиняет боль, оставляет, подбирает, а потом снова, оставив, исчезает. Так что это его Геральт, определённо его Геральт, только немного не такой, каким должен быть. Геральт другого мира.       Метаясь между дверьми, Лютик не понимал, что именно не так с этим миром — его сознание будто очищалось и не было четкого понимания, что именно происходит. Он только судорожно дергал ручки старых тяжелых дверей, врывался в кусачий мир, и всё, что он знал — что что-то неправильно. Что-то должно быть по другому. Чего-то не хватает.       Но он не мог вспомнить, что именно он ищет. И ищет ли Лютик вообще что-либо.       Почему бежит?       Почему страх не отпускает?       Почему воздух кусается?       Почему самый громкий человек стал его тишиной?       Почему Лютик ему верит и держится за него как за хрупкую соломинку, которая спасёт его от сумасшествия?       Почему «Малиновый. Парцелляция. Дарджилинг. Шесть. Запах пыли после дождя» постоянно крутится в голове, заставляя сердце биться спокойнее?       Лютик не мог вспомнить даже значение этих слов — просто знал, что ему нужно повторять их, чтобы не потерять остатки себя.

***

      Истощенное тело известного и любимого в каждой корчме менестреля металось по импровизированной кровати в бреду. Иногда Лютик открывал глаза и его взгляд прояснялся — он боролся — но тогда юноша с длинными невесомыми черными волосами вновь начинал кружить вокруг постели. Он двигался рвано, и это не было похоже на танец, больше на попытку пробраться через невидимую преграду. И тогда его черты начинали плыть.       Фигура юноши становилась ниже, а плечи — шире. Волосы будто втягивались обратно в голову, седели на глазах. Аккуратный маленький нос вытягивался, глаза желтели, сквозь черный полупрозрачный балдахин проступали шрамы.       Не-Геральт аккуратно касался висков Лютика, успокаивающе шепча голосом настоящего Геральта, и глаза барда снова заволакивал густой черный туман. И тогда юноша вновь становился собой, а невесомый наряд на его теле дымом сплетался с его волосами и тянулся к открытым глазам Лютика. Две части одной тьмы соприкасались, насыщая одного старыми воспоминаниями о приключениях, музыке, дружбе и беззаботных днях, а другому даруя новые — холодную серость кусачего мира, ужас одиночества и, как будто в насмешку, приправляли эту агонию сладким сиропом — присутствием Геральта.       Насытившись, волосы юноши падали, они становились тяжелыми и приобретали темный блеск, будто простынь, которую намочили водой. Тогда он оставлял обезображенное открытыми ранами, гнойниками и гематомами тело барда до следующего раза. Он покидал сырую и темную пещеру и выходил в лес.       Юноша подставил красивое бледное лицо закатному солнцу — только оно не обжигало его кожу — и тихо гортанно заурчал от удовольствия. Все несколько часов в сутки, чтобы насладиться светом.       — Не помешал? — откуда-то сбоку раздался низкий хриплый голос.       Юноша спокойно повернул голову направо и вверх, чтобы его черные глаза встретились с жёлтым кошачьим взглядом. Ведьмак сидел на выступе близ входа в пещеру, свесив ноги и выжидательно смотрел на существо, которое выглядело как человек, двигалось как человек, пахло, как человек, но человеком не являлось.       Медальон спокойно весел на его груди, и мужчина с трудом отгонял мысли, что он ошибся, и существо перед ним не монстр.       — Помешал, — спокойно ответил юноша, снова закрывая глаза и поворачивая лицо к закатным лучам.       — Я старался.       Геральт, настоящий Геральт, — хотя можно ли теперь полностью быть уверенным в его подлинности? — спрыгнул с выступа около пещеры и осторожно сделал пару шагов к юноше. Тот даже не открыл глаза. Казалось, ему не нужно смотреть, чтобы видеть.       — Я пришел забрать барда.       Тонкие губы расплылись в улыбке, и юноша, наконец, полностью отдал свое внимание непрошеному гостю.       — Не забирай его, Геральт, — тихо произнёс юноша, — нам осталось совсем немного.       Челюсть Геральта сжалась от злости. И желудок свело спазмом. Это была ненависть к существу перед собой, к себе, своим словам. И было ещё одно чувство, которое мешалось с ненавистью. В последний раз Геральт чувствовал что-то похожее, когда был совсем маленьким, ещё до ведьмачьих мутаций. Кажется, это был страх. Нет, почти ужас.       — Я напугал тебя? Мне жаль, правда жаль, — юноша казался действительно раздосадованным, — но такое бывает. Я не могу это контролировать.       Голос юноши пленил и обволакивал, заставляя тянуться к нему. Для Геральта, чьи чувства были подавлены мутагенами, это было едва заметно, но для Лютика — такого эмоционального, открытого и постоянно чувствующего огромный спектр эмоций, — это, вероятно было сродни удару молотом по голове.       — Кто ты?       — В твоём языке нет слова для меня.       Геральт нахмурился и едва подавил желание сделать шаг назад.       — Ты можешь попробовать причислить меня к созданиям, которых вы называете демонами. Это будет ближе всего к правде.       — Я видел демонов, и они не похожи на людей.       Юноша растянул тонкие губы в красивой и грустной улыбке. Его волосы красиво взмыли на ветру, а потом снова укрыли плечи и спину. Геральт чувствовал, как ему хочется сделать шаг вперёд и коснуться парня, потрогать волосы и бледную кожу. Казалось, все краски мира пропадают — остаётся только незнакомец.       У существа были самые странные в мире глаза. Маленькие, раскосые, такие черные, что радужка сливалась со зрачком, и самые-самые старые. Его взгляд был таким спокойным, грустным и понимающим, будто он видел гораздо больше, чем любой эльфский знающий и высший вампир. Он смотрел на Геральта так, как человек смотрит на муху или муравья.       Несмотря на молодое, без единой морщины лицо, глаза юноши выдавали, что он живёт, вероятно, несколько веков.       Зарычав, ведьмак сделал шаг назад и зажмурился, а когда вновь открыл глаза — всё вернулось на круги своя.       — Ты путаешь бесов и демонов. Это не то же самое. Ты ведь не будешь доказывать бруксе или муле, что они не вампиры, только потому что выглядят человечнее экиммы и фледера?       — Прекрати пытаться меня заколдовать, — рыкнул Геральт, чувствуя, как земля медленно и едва заметно начинает плыть под ногами.       Юноша виновато улыбнулся и повернулся к ведьмаку боком, стараясь на него не смотреть. Он был таким худым и хрупким, что Геральт мог бы разорвать его голыми руками. Только вот он понимал, что у него ни за что не хватило бы на это сил.       — Я не могу это контролировать, ведьмак, — произнёс юноша, — поэтому и не живу с людьми. Так что прекрати думать о расправе, потому что я могу расстроиться и не быть столь приятен.       — Я буду сражаться за Лютика, — медленно повторил Геральт.       Ему было страшно, на самом деле страшно, но он был готов драться за барда. Потому что ни за что бы не простил себя за те слова, что сказал ему несколько дней назад, если Лютик погибнет.       — Нам не обязательно убивать друг друга, ведьмак. Я не убиваю людей. Но мне нужно есть. Один человек за жизни и безопасность сотни людей из ближайших деревень. Это не такая большая плата.       — Возвращайся в свой мир.       — Мой мир для меня закрыт.       Геральт с трудом сделал несколько шагов вперёд и положил руку на рукоять меча.       — Ты оставил его, — грустно улыбнулся почти-демон, — я нашел. И мы обещали друг другу не расставаться.       — Ты убиваешь его.       — Ты тоже.       Геральт замер и тяжело посмотрел на юношу, который внезапно оказался прав. Геральт был причиной того, что Лютик сейчас умирает. Геральт украл его лучшие годы. Геральт виноват, что Лютик находится в опасности каждую минуту со дня их знакомства.       — Мы не будем драться, убери руку с клинка, — юноша сделал шаг в сторону, отходя к другому концу входа в пещеру. — Я убиваю не ради удовольствия, ведьмак. И даже не ради защиты. А ради еды. Так же как и ты. И некоторым везёт выжить и вернуться домой, — наступила гнетущая тишина, которая, с приходом темноты ночи, становилась всё тяжелее. — Ты можешь забрать его. Я найду другого. Говорю, потому что ты и сам знаешь, что найду. Поэтому у меня будет условие.       Геральт вскинул брови.       — Не возвращайся. Ты не сможешь меня убить. Или изгнать обратно. Поэтому не возвращайся.       Юноша сделал несколько шагов назад, медленно, будто показывая, что добровольно отступает. Его невозможные волосы и невесомое одеяние плавно растворялось туманом — полупрозрачным и темным — а очертания высокой худой фигуры, которая белела в сумерках, начинали размываться, будто смешиваясь с черным туманом волос. Он растворился в ночной мгле, словно дым от костра растворяется в лесном воздухе.       С его уходом животный страх, существующий где-то на уровне инстинкта, не прошел, но стал значительно меньше, и ведьмак, наконец, мог вдохнуть полной грудью прохладный ночной воздух леса.       Геральт несколько раз обернулся, ожидая нападения, но юноши не было видно. Он не ушел — ведьмак чувствовал, что он везде и нигде одновременно, — но демон, кажется, действительно отпустил Лютика.       — Где ты?       — Я никогда не отпущу тебя. Обещаю.