Ревнитель веры

— Этьен?.. Очнулся он от того, что кто-то судорожно тряс его за плечи. И чудовищно смердил страхом. — Этьен! — Рено, встряхнув его еще раз, нервно вдохнул и выдохнул. Голос его казался обеспокоенным. — Ох, боги милостивые... Этьен, не размыкая век, с силой отпихнул нависшего над ним Рено в сторону и медленно сел. — Да чего ж тебе с утра с самого неймется? — проскрежетал Этьен, протерев глаза тыльной стороной ладони. Лицо его было влажным. Явно не из-за выступившей ночью росы. Рено, подобрав к груди колени, сидел на земле поодаль от Этьена и напряженно смотрел в сторону горизонта. Рассвет только-только зачинался, и равнины мягко окутывал сизый сумрак. Все небо от края до края заполнено было непроглядной пеленой облаков; ветер молчал, и потому вокруг них стояла мертвая тишь. — Ты кричал во сне, — глухо сказал Рено. — Что... Что тебе там такое снилось? Этьен тяжело выдохнул и тут же поежился. Холод стоял нещадный. — Да так, ничего особенного, — невесело усмехнулся Этьен. — Ничего из того, что могло бы быть твоим делом. Рено, поджав губы, опустил голову. Произнесенные слова отдались в его сердце гулкой досадой, что тут же впилась Этьену в грудь. Только вот дела до нее Этьену не было. Потому как собственное раздражение занимало его сейчас куда сильнее. Он неторопливо поднялся, подобрал с земли свой плащ и, стряхнув прилипшие к ткани листья, обернулся в него. От холода это не спасло. — Надо огонь развести, — недовольно заметил Этьен, глядя на оставшиеся от их костра угли. — И пожрать. Рено, не сменив положения, мотнул головой. — Нет, — тихо отозвался он. — Лучше пойдем сразу. И тут в голове у Этьена что-то щелкнуло. Он глухо зарычал и, злостно пнув отсыревшие уголья, взметнувшиеся облаком пепла, подошел к Рено вплотную. — Что, мать твою, противно в моем обществе лишние десять минут провести? — вскричал Этьен, наклонившись к самому чужому лицу. — Ну так и катись нахер отсюда, тебя тут никто не держит! Не надо было здесь всю ночь торчать только для того, чтобы с утра мне так уперто демонстрировать свою неприязнь! Несколько мгновений Рено смотрел на него в немом изумлении, а затем вдруг лицо его исказилось, и он опрометью вскочил на ноги. — Да что с тобой не так? — громко проговорил Рено, едва не захлебываясь словами. — Единственный, кто тут неприязнь демонстрирует — это ты! Пламя, да если у тебя проблемы, то виноват в них не я! Этьен, нахмурившись пуще прежнего, сплюнул. — Я хотел, — не унимался Рено, — я хотел помочь, поэтому и остался. Хотел помочь тебе несмотря на весь тот бред, который ты вчера нес! И вот, как ты мне за это спасибо говоришь? — Да даром мне не нужна твоя помощь! — Нужна! Ой как нужна! — Рено, сорвавшись, перешел на крик. — Потому что сам себе помочь ты не можешь, идиот! Потому что если тебе сейчас не помочь, то Эотас никогда тебя не простит! Этьен не знал, что именно руководствовало им в тот момент. Собственная ли стихийная злость, на удержание которой в нем не было больше сил, или же эмоции Рено, для которых в Этьене попросту не хватило места. А, может, и все это одновременно. Но, так или иначе, в следующий миг Этьен ударил Рено. Ударил с такой силой, что у того хрустнула челюсть. Рено тяжело отлетел в сторону, ударившись локтем о близлежащий пень и взметнув под собой целое облако пепла. Он не сказал ничего, даже не застонал. Лишь неловко коснулся пальцами губ и с удивлением взглянул на выступившую на них кровь. Он привык, резко понял Этьен. Рено давно уже привык к подобным беспричинным побоям, поэтому в нем больше не было злости. Ни капли. Он ведь столько времени жил среди этих... безбожников. Рено, не отнимая от лица руки, взглянул на Этьена. И взгляд его был пуст. В нем не было не только злобы — в нем не было больше ни единой эмоции, с ужасом осознал Этьен. Лишь звенящая, удушливая пустота. И это было самое страшное. Этьен вдруг почувствовал, как тело его содрогается в рвотном позыве. — Ты прекрасно знал, за кем пошел... и к чему это может привести. — Он изо всех сил пытался говорить спокойно, но голос его предательски сорвался. — Я ведь... Я пытался дать тебе понять... Рено не спускал с него глаз. Ноги у Этьена вмиг стали ватными, и он тяжело опустился на землю. Сухая листва недоверчиво зашуршала у него под коленями. Дрожащей рукой Этьен прикрыл глаза. Он уже и забыл, как ощущается собственная боль. Пребывая столько лет во власти чужих эмоций, будучи все это время не в силах среди них разобрать отголоски собственных чувств, он совершенно забыл о том, как эта боль может быть страшна. — Уходи сейчас же, — хрипло попросил Этьен. — Уходи. Пожалуйста. Где-то в высокой траве совсем рядом с ними пронзительно закричала вдруг птица. Свет плавно возвращался на равнины. Рено недвижно молчал. — Ты не сможешь мне помочь, — прошептал Этьен. — Никто не сможет. Ты не понимаешь, Рено, нихера не понимаешь! Посмотри на меня, и кого ты увидишь? Тень, всего лишь жалкую, пустую, увязшую в грехе тень, которой никогда больше не суметь стать настоящим человеком! Твое стремление мне помочь доказывает лишь то, что ты опять нафантазировал себе невесть что на пустом месте. Ты благородно думаешь, что сумеешь вывести меня к свету, к прощению Эотаса... Но при этом совершенно не понимаешь одну простую истину: то, что однажды было сожжено светом, уже никогда не сможет к нему возвратиться. Где-то за их спинами мягко забрезжила заря. Золотые лучи настойчиво пробивались через рассасывающуюся пелену облаков, что постепенно уступала место просыпающемуся солнцу. Ветер вернулся в холмы и всколыхнул их с новой силой, словно бы радуясь наступающему дню, пробудив вместе с тем голоса беспокойных птиц. Вязкая предрассветная сырость начала медленно отступать, со временем оставшись лишь воспоминанием о минувшей ночи. Где-то высоко-высоко, неловко прячась от людских глаз, проступали на небе тихие утренние звезды. А Рено... Рено усмехнулся. Он медленно, пусть и не без труда, поднялся, подошел к Этьену. И, опустившись напротив, доверительно положил ему руку на плечо. — Ужасный ты все-таки дурак, — мягко улыбнулся Рено, другой рукой потирая ушибленную челюсть. Кровь на его губах едва уловимо поблескивала в свете зари. — Все-таки не тебе судить о том, кого Эотас может простить, а кого нет. Я, конечно, как выяснилось, не разбираюсь в вопросах искупления и... ну... вывода всяких там заблудших душ к свету. Я и сам, в общем-то, не безгрешен и не знаю, заслуживаю ли прощения. Но я верю, что вдвоем шансов понять все это у нас куда больше. Этьен, вскинув голову, очень долго и недоверчиво всматривался ему в глаза. Он хотел сказать что-то язвительное о том, что Рено опять ничегошеньки не понял, что он опять навыдумывал себе всякого и опять безуспешно пытается играть в благородство. Но потом окрашенное багряным солнце вдруг поднялось у Рено над головой, и на миг Этьену показалось, будто бы на лбу у сидевшего перед ним златоволосого юноши сияет сотканная из рассветных лучей корона.

***

Солнце проглядывало из-за рваных облаков редко и словно бы исподтишка; утренний туман не сходил ещё долго и в свете блеклых солнечных лучей походил на укрывающий равнины золотой саван. Слова были лишними. Нет, даже не так, думал Этьен: да пусть сейчас будут произнесены хоть тысячи слов, пусть даже и необходимых им, они бы все равно не смогли изменить ничего. Так, наверное, было даже лучше. Правильнее. Но Этьен все равно чувствовал, что не способен молчать. — Ты кажешься обеспокоенным. Всю дорогу Рено шагал очень медленно, едва не спотыкаясь о каждую встречающуюся на земле неровность, и постоянно теребил медальон у себя на шее. По правой стороне челюсти у него плавно расползалось сине-зеленое пятно. — Послушай меня, — выпалил Этьен, чувствуя, как внутри у него полыхает стыд. — Если это из-за того, что я сделал ранее, то не нужно... — Мельник, — со вздохом перебил его Рено, развернувшись. — Это из-за мельника. Этьен непонимающе вскинул бровь. — Я погорячился, когда раньше сказал, что мы сможем взять у него еды. — Рено смотрел ему в глаза, взволнованно поглаживая свой медальон. — Мельник... Мельник терпеть меня не может. Нам повезет, если он не решит схватиться за топор тут же, как увидит нас на своем пороге. Вокруг стояла звенящая тишь, что жадно проглатывала каждое брошенное в нее слово. — А верит он, дай угадаю... В Бераса? Рено кивнул. — Хочешь сказать, — ухмыльнулся Этьен, — чувства юмора у него совсем нет? Светлоокое солнце глядело на него с явным пренебрежением. Рено, не спуская с Этьена глаз, не ответил. — Тогда все будет проще, чем ты думаешь. Мельница, старая, покореженная, истрепанная ветрами и непогодой, чернела на фоне белесого марева неприступным фортом. Казалось, она была местом, которого заря не способна коснуться вовсе; несмотря на залитый светом туман, она отбрасывала на луга четкие, глубокие тени. Душа у Рено начинала дрожать тут же, стоило только ее владельцу поднять глаза от пыльной дороги. Этьена это веселило. — Ты доверишься мне? — с искренним любопытством спросил он, повернувшись в сторону своего спутника. Рено смотрел на него совершенно недоуменно. На бледной коже синяк его походил на клочок выжженной земли. — А у меня есть выбор? Этьен улыбнулся. Спавшая у дома возле мельницы старая дворняга, габаритами своими походившая скорее на теленка, чем на пса, почуяла присутствие Рено и Этьена лишь к тому моменту, когда они успели ступить на отбрасываемую мельницей на дорогу тень. Мельник, однако, оказался чуть расторопнее своей скотины. Поэтому, стоило только дворняге подать голос, как он тут же выскочил из-за двери с мотыгой в руках. И в следующий же миг замер в оцепенении. Глаза его, залегшие под кустистыми бровями и подернутые привычным для стариков выражением всеобъемлющей ненависти, смотрели на Этьена с чудовищно плохо скрываемым страхом. Руки мельника, морщинистые и мозолистые, как и все его существо, била крупная дрожь. Этьену совершенно не было его жаль. Поэтому он уверенно сделал шаг вперед и, подбоченившись, театрально взмахнул рукой. — Значит, так ты встречаешь своего господина, жалкий смертный? — гордо гаркнул Этьен, кивнув на мотыгу в ладонях мельника. — С оружием в руках? Старик затрясся еще сильнее и, упав на колени, швырнул мотыгу прочь. — О, владыка... — Нет! — перебил его Этьен, деланно схватившись за голову. — Избавь меня от своих оправданий, несчастный! Мне не нужен твой жалкий лепет, ведь я здесь за тем, чтобы вершить твою судьбу! Побледневший мельник едва не терял сознание. Рено, стоявший все время поодаль, смотрел на происходящее с нескрываемым недоумением. Этьен прекрасно это чувствовал. И потому едва сдерживался от того, чтобы не расхохотаться. — Выйди вперед, обиженная душа! — Он кивнул Рено, на миг хитро улыбнувшись, а затем вновь обратился к мельнику. — Скажи мне, несчастный: признаешь ли ты свои грехи перед этим человеком? Рено, сдвинув брови, недоверчиво подошел ближе. Старик взглянул на него, и глаза его вмиг переполнились изумлением. — Да, владыка Берас... — недоуменно промямлил мельник. — Но разве человек этот — не безбожник, существу твоему противный?.. — Молчать! — рявкнул на него Этьен, и старик, зажав уши, всхлипнул. — Не тебе судить эту душу, жалкое отродье! Я есмь закон и судья, и лишь я знаю, кто здесь бога ведает, а кто бесконечно от него далек! Из носа у Этьена выступила кровь, заблестев кармином в редких солнечных лучах. Но ему не было до этого дела. — Долгие годы ты прилежно возносил мне молитвы, — продолжал он с неизменным пафосом, — но все это время они были ничем иным, кроме как попустительством твоих грешных деяний. Ты прикрывался моим именем, сея хаос и бесчестье, но боле не бывать тому — ибо вот он я, здесь, дабы покарать тебя за твои прегрешения! Мельник, упав лицом вниз, спазматически затрясся. Этьен прерывисто выдохнул. — Следовало бы мне сейчас растерзать твою душу и рассеять ее по всем сторонам света, но я все же дам тебе шанс на... искупление. В обмен на свою спаси жизнь человеку, которому ты причинил столько бед, прикрывая свои бесчестные деяния моим именем: поделись с ним едой из дома своего в знак извинений за все совершенное, и будешь мною прощен. Пока что. Мельник, медленно поднявшись на ноги, попятился обратно к двери, продолжая неловко кланяться, и скоро исчез внутри своего хлипкого домишки. Недоуменный пес, тявкнув напоследок пару раз, улегся обратно под стену. И лишь тогда Рено позволил себе рассмеяться. — Ох, боги, — промямлил он сквозь распирающий его хохот, — Этьен, ты ужасен! Просто ужасен! Этьен неловко улыбнулся, схватившись за голову. А затем вдруг тяжело опустился на землю. — Он мертв. В течение последних нескольких минут Рено изо всех сил тряс мельника за плечи, кричал ему что-то в лицо, пытался разомкнуть веки, бил по щекам. Но все его старания не давали никакого эффекта. И дать не могли. — Сердце небось не выдержало, — скучающе вздохнул Этьен, оперевшись спиной о стену. — Видать, у Бераса все-таки есть чувство юмора. Рено, рывком развернувшись, посмотрел на него с нескрываемой неприязнью. А затем как ни в чем не бывало продолжил трясти бездыханного мельника. Внутри дома смердело кислой капустой и грязным бельем. Крохотные хлипкие оконца не могли дать всему пространству достаточно света, поэтому кругом царила полутьма, в которой хаотично разбросанные предметы удавалось разглядеть по одним лишь очертаниям. Куда ни плюнь, повсюду валялись пустые бутылки или кружки из-под меда, и, глядя на них, можно было лишь гадать о том, как же мерзко было на душе у мельника последние несколько недель. Этьен не почувствовал внутри него скорби. Наверное, способности его со временем все же притупились. Впрочем, неиспорченная еда у старика все же была, и нашлось ее больше, чем Этьен с Рено смогли бы утащить с собой. Рено, впрочем, вряд ли бы после такого согласился брать что бы то ни было из дома несчастного мельника. Поэтому Этьен, пока спутник его был занят безуспешными попытками привести старика в чувство, впопыхах набивал их сумки хлебом и вяленым мясом. В конце концов Рено то ли всхлипнул, то ли вздохнул и неловко отсел в сторону. Мельник остался недвижно лежать рядом с ним, устремив невидящий взгляд к потолку. — Его звали Аскольд, — глухо сказал Рено, глядя в пол. — Он не был плохим человеком. Да, он ненавидел эотасианцев всех до единого, но разве можно его в том винить? На войну ушли оба его сына. И ни один не вернулся. Этьен неопределенно хмыкнул, глядя на разбросанные по близстоящему столу письма. Рено явно ошибался в своих выводах, но говорить этого сейчас у Этьена не было совершенно никакого желания. — Он вряд ли мог знать о том, что к его мельнице сегодня утром пришли именно эотасианцы. Но все равно первым делом схватился за свою мотыгу. Словно пощечина, в голову ему влетел раскат чужой злости. Рено едва не подпрыгнул. — Да как ты, — проскрежетал он, — да как ты смеешь после всего этого обвинять мельника в чем-то? Это ведь ты убил его! Этьен инстинктивно схватился за ткань туники у себя на груди и сжал ее так, что побелели костяшки пальцев. Но выражение его лица ни капли не изменилось. — Ты не в себе, Рено, — улыбнулся он, повернувшись к стене. — Прекрати. Рено коротко зарычал, злостно топнув по полу ногой. Но потом вдруг посмотрел на мельника, и неприязнь из взгляда мгновенно ушла. — Да... — Отвернувшись, он опустил голову. — Прости. Ты прав. Я виноват не меньше. Я ведь не помешал тебе. Этьен, лихо развернувшись в его сторону, рукой задел стоявшую на столе пустую бутылку, и она тут же упала, с грохотом расколовшись на части. — Ты, идиот! Не все в этом мире измеряется чьей бы то ни было, сука, виной! — Да? — Рено огрызнулся. — Вот это новости! Почему ж тогда этому бедолаге ты только что от лица Бераса пытался внушить прямо противоположное? Этьен свел вместе брови. На скулах у него заходили желваки. — Потому что в его случае чувство вины было единственным рычагом давления, — сказал он медленно. — Но ты — не он, а потому должен быть умнее. Конечно, сколько угодно можешь мне вешать на уши лапшу о том, что он был замечательным человеком, любящим папашей и вообще достойнейшим среди всех существующих мельников. Но мотыгу в его руках это из моей памяти все равно не сотрет. Рено мгновенно вскочил, подошел к Этьену практически вплотную, прерывисто дыша. Он злился. Этьена вдруг прострелило осознанием. Если ухватиться сейчас за эту злость, словно за рукоять меча, если усилить ее, направить в нужное русло, Рено мог бы... Ну конечно. Так было бы честнее. — Ты, — перебил его мысли Рено, едва не задыхаясь от захлестнувших его эмоций, — да ты просто... бесчувственная скотина! Секунду Этьен смотрел на него в полнейшем изумлении, а затем, отвернувшись, безудержно рассмеялся. Но смеялся недолго. — Ты злишься, конечно. Ты имеешь на это право. — Этьен отступил на шаг в сторону, сжав руки в кулаки, но взгляда от Рено не отвел. — Ты можешь обозвать меня убийцей, лжецом, ничтожеством, в конце концов, — я приму все, что взбредет в твою дурную голову. Но не смей называть меня бесчувственным. Не смей. Клинок чужой злости, направленный Этьену в глотку, в один лишь миг взорвался сотней невидимых частиц и растаял в смрадном воздухе комнаты. Рено смотрел на него долго и беззвучно, раскрыв в исступлении рот. На дрожащих его губах горели десятки вопросов, но сил высказать их вслух в нем больше не было. "Не понимаю." Этьен, хмыкнув, отвел взгляд. "Но так, наверное, и должно быть." Рено медленно и глубоко вдохнул. Затем, отвернувшись, подошел к бездыханно лежавшему на полу мельнику. — Надо... Надо похоронить его, — кивнул он на старика. Этьен сплюнул куда-то между валяющимися на полу осколками бутылки. — Конечно. К полудню цепь облаков начала все же рассасываться и со временем превратилась в хаотичное рваное полотно, сквозь которое лениво просачивались бледные солнечные лучи. Они копали долго, не чувствуя ни усталости, ни хода времени. Шелудивый пес, удерживаемый цепью, лаял на них не переставая, но они не слышали его голоса. Мягкая, поросшая бурьяном, крапивой и васильками земля за мельницей поддавалась найденным в доме лопатам легко. Но им все равно пришлось потратить бесчисленное количество времени перед тем, как у них получилось выкопать достаточно глубокую яму. Рено молился перед могилой мельника долго, опустившись на колени и прикрыв глаза. Этьен, стоя рядом с ним, беспрерывно гадал о том, какого именно бога спутник его просил сейчас сберечь душу несчастного старика. Конечно, учитывая, сколько в Рено сейчас было досады, Этьен мог узнать это после одного лишь краткого усилия. Но желания читать чужие мысли в нем не было. Потому что очень быстро ответ стал для него очевиден. Черный пес, прилегший у крыльца, наблюдал за ними с бессильным рыком. Рено, подобрав с порога свою сумку, тревожно теребил ее ремешок. — Он... Он ведь умрет здесь, — прошептал он, не спуская глаз с дворняги. — Если мы вот так просто уйдем. Этьен недвижно молчал. Рено, сделав шаг навстречу собаке, нерешительно сглотнул. — Я понимаю, что у нас для него нет еды. И что с нами он, наверное, умрет гораздо быстрее. Но ведь... Жестом остановив его, Этьен подошел к псу вплотную, присел с ним рядом. Дворняга, глядя на него с сочащейся ненавистью, продолжала глухо рычать. Этьен, не меняясь в лице, протянул к собаке руку в намерении отстегнуть от нее цепь, но в следующее же мгновение почувствовал в своей кисти жгучую боль. Пес, не прекращая смотреть на него антрацитовыми глазами, впился зубами в его ладонь. Этьен не попытался отдернуть руки. По предплечью у него потекла кровь. Спутник его не двигался. — Хороший мальчик, — криво улыбнулся Этьен. — Имя у тебя есть? Рено, тряхнув головой, отвернулся. — Я... Ох, боги. Я не помню. Этьен закрыл глаза. В один миг выражение неприязни пропало из собачьего взгляда. Мягко разжав челюсти, в нерешительности пес лизнул ему руку. — Пусть будет Берас, — усмехнулся Этьен, утирая кровь о ткань туники. — Ну, Берас! Добро пожаловать в компанию. Рено ничего не ответил. И молча снял наконец с собаки цепь.