Он вернулся в Мелвик только к вечеру следующего дня, усталый, но довольный — подробностей рассказывать не стал, только сказал, что всё разрешилось, и присел рядом с Викторией на крыльце, обняв ее рукой за плечи. Она, ждавшая его с тревожным нетерпением, сразу расслабилась, уткнувшись носом ему в шею.
— Ты ведь понимаешь, что про Эмму она шутила?
Виктория молча кивнула. Пусть и не шутила — всё, что было до вчерашнего утра, теперь казалось таким далеким и незначительным.
— Когда я узнал, что Шарлотта умерла, — вздохнул он, и пальцы его непроизвольно чуть стиснули ее плечо, — я понимаю, что прозвучит это странно… но я почувствовал облегчение.
Виктория медленно подняла голову, вгляделась в точеный профиль, заметила сдвинутые брови, плотно сжатые губы, дернувшийся кадык. Она чуть отстранилась, пытаясь заглянуть ему в глаза. Он встретил ее взгляд виновато.
— И… и меня это неприятно поразило: это было не просто облегчение, а даже какая-то радость. Я устал от долгой неразделенной любви, я и сам не осознавал, насколько был ею изнурен. Не уверен, что дело было именно в Шарлотте — мне казалось, будто всё, что со мной происходило, сложилось, свалялось в огромный снежный ком, и я бегу от него всю жизнь, чтобы он меня не раздавил. Я был рад — я был сам себе от этого противен, но я был рад. Она была последней — снежный ком растаял, я мог наконец остановиться и никогда больше и шагу не ступать в зимнюю сказку, которая красива только на картинке. — Он опустил голову. — Я никогда больше никого не полюблю, потому что любить слишком… утомительно, и во мне не осталось больше ни сил, ни страсти. Я был навсегда свободен. Вот так примерно я думал. Я решил похоронить память о всех, кого потерял, и тихо себе доживать остаток жизни. А потом я встретил тебя. И влюбился.
Сердце сладко ныло, переполняясь таким внезапным, таким острым ощущением счастья, что Виктория зажмурилась, словно пытаясь удержать его в себе, не дать излиться. Но счастье требовало выхода, и она со вздохом распахнула глаза и… сердце оборвалось.
Шурша по гравию дорогими кроссовками, так чужеродно смотрящимися на его ногах, к дому приближался Альберт.
Она по-прежнему слышала голос Уильяма, доносившийся теперь будто из-под толщи воды.
— …И думал, что опять безнадежно. А даже если и нет, ну не бессовестно ли это с моей стороны, не безответственно ли — с моей-то биографией, с моей седой башкой? А ты… у тебя вся жизнь впереди. В общем, приготовился благородно мучиться — или просто мучиться, уж как получится. Уйти я себя заставить не мог — куда идти, если от себя не убежать? По крайней мере, так я мог видеть тебя каждый день, быть полезным тебе. Не знаю, что я собирался делать осенью, когда опять начнутся занятия, как бы я выкручивался — честно говоря, я отмахивался от этих мыслей как мог. И как бы я каждый день ездил на работу и с работы по набережной Виктории?* Я хотел только одного: быть здесь, рядом с тобой. Пока не надоем. А теперь…
Уильям улыбнулся, поднял голову и запнулся, заметив направление ее взгляда. Обернулся.
— Виктория.
Она вскочила. Рука Уильяма скользнула по ее спине и бессильно упала.
Альберт был сам не свой — серо-голубые глаза горели, он тяжело дышал и явно не знал куда деть руки, то ероша чуб, то теребя пуговицу на манжете рубашки. Заметив Уильяма, он смутился, опешил, не зная, какую операцию применить к непредвиденной неизвестной переменной.
— Что ты тут делаешь? — Виктория наконец обрела дар речи.
— Я приехал к тебе. Насовсем, если захочешь. Я… мы с ней расстались. Я так в ней ошибся, Виктория, я думал… а она… она чудовище. Она наврала мне, что беременна — то есть, не наврала, она и правда беременна, но я узнал, что не от меня, что она… с каким-то… Я ведь рассказывал ей о родителях, я ей душу раскрыл, а она…
Она слушала его сбивчивые объяснения, чувствуя, как поднимается в груди едкой волной ярость.
— То есть, мне принять тебя обратно с распростертыми объятиями, потому что ты и твоя девушка разошлись во взглядах на моногамию? — дрожащим голосом сказала она.
Альберт шумно выдохнул и сделал глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.
— Нет же. Послушай меня. Прошу тебя. Пожалуйста. Она тут ни при чем, это я так… Я ошибся, Виктория, нам нужно было оставаться вместе. А то, что мы разные — говорят же, что противоположности притягиваются. Я — я притянулся, Виктория, я не могу без тебя.
Нечестно. Так нечестно. Как он может поступать с ней так… так подло, так…
— Помнишь, ты говорила, что я недостаточно импульсивен и романтичен? Виктория, давай поженимся. Прямо сегодня, прямо сейчас — пойдем и поженимся. Поженимся и нарожаем кучу детишек — маленькую Викторию, маленького Альберта и еще полдюжины, а?
Она дрожала уже всем телом, чувствуя: еще немного, и она заплачет от обиды и растерянности. Ведь всё было забыто, всё похоронено… Но перед ней был Альберт, хмурый мальчишка, которого она смешила, пока он не отвлекался от своих мрачных мыслей о разводе родителей, застенчивый юноша, заикаясь от волнения подаривший ей первый настоящий, взрослый букет цветов, серьезный молодой мужчина, усевшийся рядом в офисной столовой в ее первый рабочий день, когда остальные коллеги упорно обходили ее столик стороной…
— Виктория. Я люблю тебя. Я никого никогда не любил, кроме тебя. Я, наверное, просто искал легкий путь, но я понял, от себя не убежать…
Она резко обернулась. Уильям молчал. Лицо его было бесстрастным, словно высеченным из камня, только травяные глаза заходились в немом крике.
— Уильям, я…
— Виктория, — осторожно сказал Альберт. — Кто это?
Он дернулся, словно от удара током.
— Уильям Лэм.
— Альберт Кобург, — ответил Альберт, быстро и уверенно пожимая ему руку — слишком силен был выработавшийся за годы деловых встреч рефлекс, даже неопределенность ситуации не способна была лишить Альберта его манер. — Позвольте узнать, кто вы такой?
Уильям усмехнулся, спокойно и даже несколько цинично.
— Я будущий муж Виктории.
Альберт недоверчиво рассмеялся.
— Хорошая шутка. Виктория, что происходит?
Она молчала, не в силах выдавить ни слова, окончательно перестав что-либо соображать.
Уильям шагнул вперед, положил руку ей на плечо.
— Мистер Кобург, боюсь, ваше предложение несколько запоздало.
Улыбка на лице Альберта померкла. Он схватил ее за руки.
— Виктория, это что — правда? Что здесь делает этот старик?
— Молодой человек, предупреждаю — уберите руки, — почти прорычал Уильям. — Пока я их вам из плеч не выдернул.
То, что произошло дальше, осталось в памяти Виктории какой-то длинной сценой в замедленной съемке, хотя в действительности прошло, скорее всего, не больше секунд десяти. Придя в себя, она ошарашенно смотрела, как Уильям вытирает кровь с рассеченной губы, а Альберт неподвижно валяется на земле.
— Альберт! — Она бросилась к нему, не задумываясь ни на секунду, не замечая бегущих по щекам слез, упала на колени рядом. Альберт лежал с закрытыми глазами и не реагировал, как она его ни тормошила. Рыдая, она позволила Уильяму мягко отстранить ее руки.
— Пульс есть, — бросил он коротко и распрямился, вынимая из кармана телефон. — Алло? Здравствуйте, срочно нужна скорая. Человек без сознания, травма головы. Кокер-стрит, 15. Спасибо.
***
Он оставался с ней рядом, пока не приехала скорая. Ничего не говорил, просто сидел на крыльце, отвернувшись, чтобы не видеть, как она баюкает голову Альберта на коленях. В голове у Виктории было темно и пусто, у нее словно не осталось сил что-либо чувствовать, о чем-либо думать.
Альберт пришел в себя еще в машине и заметался было, не понимая, где находится, но успокоенно затих, заметив ее. В маленькой Мелвикской больнице аппарата МРТ не было, и поскольку пациент находился в сознании и опасных для жизни признаков не проявлял, решено было везти его в Кокермут.
На снимках, к счастью, ничего подозрительного не обнаружилось.
— Надеюсь, в полицию ты заявлять не собираешься? — спросила Виктория, вздохнув с облегчением.
Альберт смущенно пожал плечами, осторожно ощупывая затылок.
— Я же первый его ударил. Да и он не виноват, что я так изящно споткнулся о камень. Обошлось, и слава Богу.
Они посидели с минуту молча. Виктория молчала просто потому, что поняла: ей нечего ему сказать. Наконец, Альберт, взволнованно облизнув губы, поерзав по больничной койке, снова взял ее руки в свои.
— Я не буду спрашивать тебя о нем. Никогда. Всё это неважно. Просто будь со мной, мне больше ничего не нужно. Выходи за меня.
Она ласково улыбнулась, легонько сжав его пальцы.
— Не могу. И не хочу. Знаешь, если бы ты пришел ко мне вот так еще месяц назад, я, наверное, сошла бы с ума от радости.
— Виктория…
— Нет, выслушай меня, пожалуйста, и не перебивай. Теперь… теперь всё иначе. И я уже не совсем та Виктория, которую ты знал. Я, наверное, всегда буду тебя любить — как друга, как брата, как теплое воспоминание, но нам с тобой не по пути. Прости. Я ни капельки не сомневаюсь, что ты еще встретишь своего человека, для которого захочешь быть импульсивным и романтичным без подсказки, который будет заботиться о тебе и всегда будет рядом, и не будет требовать, чтобы ты изменился, а просто примет тебя таким, какой ты…
— Мистер Кобург? — В дверь постучали. В палату вошла симпатичная невысокая рыжеволосая женщина лет тридцати пяти в синей форме под белым халатом. Серые глаза приветливо глянули на встревожившегося Альберта, пухлые губы сложились в успокаивающей улыбке. — Я созвонилась с вашим лечащим врачом, и мы решили, что неплохо было бы оставить вас тут на ночь для наблюдения — на всякий случай.
Альберт нехотя улегся на койку. Ему явно очень хотелось продолжить разговор, но делать это в присутствии постороннего человека второй раз за день было для него уже чересчур.
— На случай, если у меня вдруг появятся воображаемые друзья? — проворчал он.
— Мистер Кобург, — с напускной строгостью ответила женщина, ловко поправляя подушку у него под головой, — в нашей больнице друзья не бывают воображаемыми — только комплексными, с мнимой и действительной частью.
Виктория никогда не видела, чтобы Альберт хохотал. Он, конечно, умел улыбаться и даже смеяться, но хохотать — само слово казалось чужеродным применительно к нему. Бог знает, что смешного было в этой белиберде, но Альберт опять хватал ртом воздух, задыхаясь на сей раз от смеха. Успокоившись, он посмотрел на доктора почти с обожанием. Виктория с улыбкой закрыла за собой дверь палаты. Альберт и не заметил, что она с ним не попрощалась.
***
Она обошла дом и сад и встала перед запертой дверью флигеля. Его нигде не было. Беспокойство туго сдавило грудь. Тетя София, к которой она заглянула на всякий случай, тихо сказала, ничего не выпытывая: «Не переживай, милая, он обязательно вернется, вот увидишь». С Луизой, ревниво недолюбливавшей Уильяма, она решила своей тревогой не делиться, опасаясь услышать: «А я говорила!»
Сгущались чернилами сумерки, а она всё сидела в саду, дергаясь от каждого проблеска и шороха, прислушиваясь к ночным звукам, с надеждой вглядываясь в темноту. Но он не шел, и с каждым часом отчаяние подступало к горлу, грозясь вырваться всхлипом. Она поняла вдруг, что не может даже позвонить ему — просто не знает номера. Потому что — ну зачем ей был нужен его номер, если он всегда был рядом? Всегда. Рядом. «Ты моя лучшая подруга, и я тебя люблю, но какая же ты дура, — простонала в трубку Нэнси. — Зачем ты к Альберту бросилась? Сама же сказала, что профессор тоже пострадал!» «Нэнси, он стоял на своих двух, а Альберт лежал и не двигался!» «Не кричи на меня! Ты сделала выбор — он сделал вывод». Что же она натворила?
Утром, кое-как оторвав совершенно разбитую голову от подушки, она приняла душ, залила в себя кофе и дала себе строгую установку не думать об Уильяме. Через пару часов у нее была назначена встреча с родителями учеников Мелвикской средней школы. Любовь любовью, а война, то есть, выборы, по расписанию.
Стянув волосы в строгий узел, сделав легкий макияж и облачившись как в доспехи в брючный деловой костюм и туфли на практичном каблуке, Виктория пробежалась под накрапывающим дождиком до студии, которую часто использовала как кабинет. Не глядя сдернув со стола нужную папку, она вдруг остановилась, краем глаза заметив что-то непривычное. Среди беспорядочно разбросанных по столу бумаг стоял квадратный реечный ящичек, накрытый листом бумаги.
Дрожащей рукой она подняла листок, исписанный размашистым почерком.
Виктория. Прости, что доставил тебе столько неприятностей. И прости, что не могу сопровождать тебя сегодня на встречу в школе. Впрочем, кто знает, возможно, перспективы изменить жизнь маленького тихого городка тебя уже не прельщают… Как бы то ни было, я надеюсь, что ты найдешь дело себе по душе.
Знай я, что в твоем сердце другой, я не стал бы и пытаться сблизиться с тобой. Но в этом не только твоя вина — я часто бываю самонадеян. Забудь всё, что наговорил тебе старый дурак. Я больше тебя не потревожу.
Об одном только прошу — будь счастлива. Пожалуйста. Живи! Солнце и свобода у тебя уже были, а теперь есть и маленький цветок.
Уильям
Она уронила руку, уставившись ослепшим взглядом в ящик и не видя сквозь слезы нежно-белых с розовым отливом лепестков орхидеи.
Забыв о забывшем, что он не вечен,
тени сплетает кружевом вечер —
смотри, моя королева.
Он хотел быть улыбкой твоей помечен,
птицей черной в лазури неба,
он искусился надеждой легче,
чем Адам познания древом.
Пусть не вздрогнут о нем твои тонкие плечи,
не нарушат покой напева.
Что сердце калечит — время излечит.
Тают на ножках серебряных свечи —
спи, моя королева.
