Ленинградская коммуна

Серёжа сонно приподнялся на локтях, мало соображая, что вообще происходит. Завозился на своей кровати Ипполит, завертел головой, мать высунулась из-за ширмы. — Мамочка! — вдруг раздался детский вопль, полный отчаянного ужаса. — Помогите! — Господи, прости, — Анна Степановна подскочила, торопливо накинула халат, запахиваясь на ходу. Серёжа, бросив Ипполиту короткое: «сиди», выскочил вслед за матерью. В серых предрассветных сумерках Настенька, мечущаяся по коридору, походила на маленькое приведение. Она подбегала к каждой двери, стучала по ней маленькими кулачками и надрывно кричала. Заметив Анну Степановну, она бросилась к ней навстречу, вцепилась в подол халата. — Мама умирает! — заверещала она, и столько животного ужаса было в этом вопле, что Серёжа замер на несколько секунд. Его мать сориентировалась куда быстрее, поспешила за Настей в их комнату. Серёжа припустил за ними спустя несколько мгновений, когда и другие жильцы повыползали из своих комнат. У Рылеевых горел свет. «Наверное, мама включила», — отрешённо подумал Серёжа, глядя на пол, где его мать склонилась над кем-то в шелковой ночной сорочке. Из-под неё были видны тонкие ноги, которые беспорядочно дёргались, слышался какой-то странный звук, похожий на бульканье. — Скорую! — прокричала мать, поворачивая к Серёже искажённое ужасом лицо. Кто-то, выкрикнув «Господи, помилуй!», затопал по коридору, после хлопнула входная дверь. Сергей увидел Наталью Михайловну. На несколько секунд все звуки пропали, как будто в целом мире остался только он, Серёжа, и эта несчастная женщина. Она тряслась, глаза её закатились, а изо рта шла пена. Эта картина калёным железом отпечаталась на внутренних веках Сергея, он вдруг понял, что не забудет этого никогда. Кто-то оттолкнул его, и время снова побежало, и вернулись звуки. Ревела Настька, взволнованно переговаривались жильцы. Рядом с Натальей Михайловной неуклюже плюхнулся Михаил Александрович, отодвинул мать Серёжи, а потом перевернул жену Рылеева набок. — Спросите девочку! — гаркнул он. — Что случилось?! Сергей повернулся к Насте, которая стояла чуть позади него и рыдала навзрыд, присел возле неё на корточки. — Что с твоей мамой? — как можно мягче спросил он, но девочка будто не слышала, она только судорожно втягивала ртом воздух, и всё её тело содрогалось. Она не то, что говорить, соображать не могла. Серёжа потерянно посмотрел на своих соседей, не зная, как ему поступить. — Ох, грехи наши тяжкие, — вперёд выступил Пётр, тот самый, который больше всех ругался на Пестеля, схватил Настю за плечи, оторвал от пола. — Что с матерью твоей?! — Он встряхнул девочку, как куклу: — Не скажешь, сдохнет прямо сейчас! — Она…таблетки папины…у него было сердце… — бессвязно пролепетала Настя, распахнутыми мокрыми глазами глядя на Петра. Спустя секунду в комнату влетел взмыленный Евгений Петрович. Теперь он походил на зайца ещё больше, чем когда-либо, глаза у него выкатились из орбит, он вращал ими так, что, казалось, вот-вот окосеет. — Спрашивают, что случилось, — пролепетал он, — а я и не знаю! Что я им скажу? Они висят на трубке, а что мне говорить?! Сергей тут же бросился в коридор, попутно чуть не сшибая Оболенского с ног. — Я знаю! — на бегу выкрикнул он. — В какой квартире? Вместо ответа Евгений прыгнул вперёд, мотнул головой, указывая дорогу. Как был, даже не обуваясь, Серёжа выскочил на лестничную клетку, помчался за мужчиной. Перепрыгивая ступеньки, Сергей даже не ощущал, насколько они ледяные. Одна из квартир стояла нараспашку, дверь держала молодая испуганная женщина, кое-как запахнувшаяся в халат. В прихожей горел тусклый свет, Серёжа схватил слабо блестевшую телефонную трубку. — Скорая? — прохрипел он, морщась от того, насколько сильно колотилось сердце. — Я слушаю, — раздался на том конце собранный голос. — Узнали, что с вашей соседкой? — Она таблеток выпила, — еле переведя дух, выпалил Серёжа. — Очень много. От сердца. Приезжайте, пожалуйста… После, когда врачи скорой забрали находящуюся в беспамятстве Наталью Михайловну, Серёжа лежал на кровати, закутавшись в одеяло по самые уши. Матери не было, она ушла, чтобы помочь Насте перетащить матрас. Скоро в комнате снова будет жить четыре человека, как в старые времена… — Серёжа, — тихо позвал со своей кровати Ипполит. — Что случилось? — Спи, — буркнул он. — Утром в школу. — Ну, Серёжа-а, — законючил Полька, — что было? — Пришли из НКВД, сказали, заберут тех, кто не спит, — бросил Сергей. Он прекрасно понимал, насколько брат боится всего, что с этим связано, но знал, иначе от него не избавиться. И в самом деле, Ипполит замолк. Серёжа вздохнул, закутался поплотнее. Почему-то было ужасно холодно. Скрипнула дверь, в комнату проскользнула Настя. Растрёпанная и заплаканная, она была необыкновенно молчалива. Следом зашла Анна Степановна, таща за собой матрас с простынёй и одеялом. Она постелила его впритык к ножкам стола. — Ложись, — как можно участливее сказала она девочке и та покорно улеглась, сжавшись в комочек. Анна Степановна накинула не неё одеяло. После скрылась за ширмой, чтобы поспать хоть немного перед тем, как пойти на смену. Сергей долго ворочался под одеялом, и заснул только тогда, когда первые солнечные лучи пробились через неплотно задёрнутые шторы. День прошёл как-то муторно, как во сне. Серёжа с трудом записывал лекции и на последней даже отрубился. Его растолкал сам лектор, Александр Павлович. — Мои лекции настолько скучны? — строго спросил он, глядя на Сергея сверху вниз. Тот с трудом поднял тяжёлую голову, поглядел на преподавателя из-под полуприкрытых век. — Извините, Александр Павлович, — хрипло пробормотал он, — я просто плохо себя чувствую. — И выглядите так же, — смягчившись, произнёс лектор. — Простыли, должно быть, вид у вас нездоровый. До дома Серёжа еле-еле доплёлся, с трудом скинул с себя верхнюю одежду и почти наощупь добрался до комнаты. Она была пуста, мать ушла на работу, а Поля в школу, очевидно, вместе с Настей. Серёжа стащив с кровати брата покрывало, не раздеваясь, рухнул на собственную постель, закутался в два одеяла. Было так холодно, что тело стало мелко дрожать, и дрожь эта больно отдавалась в голове. Глаза закрылись сами собой, и Серёжа провалился в черноту. *** Мишка еле заснул ночью, и весь день в школе просидел, как на иголках. Он ни о чём другом думать не мог, только о том, что произошло вчера вечером. Серёжа лежал так близко, что Миша чувствовал тепло его тела, они могли так лежать ещё очень долго, пока бы родители не вернулись с работы, а Мишка всё испортил! Дурак, и чего он не может быть не таким прямолинейным? Очевидно же, что Серёжа бесится от расспросов про Михаила Александровича и Антона Петровича, так что мешало Мише отступить и не быть настолько навязчивым? А что, если не эти разговоры бесят Серёжу, а он сам, Миша его так раздражает? Но разве тогда они бы смогли вот так лежать на одной кровати? Он воспоминаний об этом почему-то стало жарко, и Миша завозился, пытаясь расстегнуть одной рукой пуговицы форменной рубашки. — Бестужев-Рюмин, что ты возишься? — недовольно спросил историк. — Хочешь к доске, так и скажи. Мишка в ответ что-то невнятно залепетал, уткнулся в тетрадку, опустив голову. Он всё никак не мог перестать думать о Серёже. После уроков он со всех ног бросился на Детскую улицу. Солнце, несмотря на середину декабря, светило так ярко, словно на улице была весна. Красиво поблёскивали сугробы и ребятня с радостными визгами возилась в снегу, а вот Мише было совсем невесело.Он чувствовал себя бесконечно виноватым и хотел попросить у Серёжи прощения как можно скорее. Дверь ему снова открыл Антон Петрович. Вид у него был больной, как будто он не спал целую ночь. — Проходной двор, — недовольно пробурчал он, держась одной рукой за голову. — Извините, — пробормотал Миша, быстро раздеваясь. Он оказался возле комнаты Серёжи в считанные секунды, постучал, надеясь, что его друг уже дома. — Открой, Серёж, — попросил Мишка, кусая губы. — Ну, пожалуйста, давай поговорим! Тишина. Он снова постучал, уже громче. Потом, отчаявшись, дёрнул ручку на себя и дверь внезапно поддалась. — Серёжа? — удивлённо спросил Миша, заметив на кровати свёрток из одеял. — Ты чего? Мишка подошёл к кровати, развернул Серёжу к себе. Он не дышал.