Ленинградская коммуна

Всё тело Миши сотрясалось от рыданий, он не мог ничего с этим поделать. Переживания, накопившиеся в нём за это время, вырвались наружу горьким плачем, и от ужаса, что он развёл тут такой концерт, от стыда, что он ревёт вот так перед Серёжей, Миша не мог остановиться. Он ненавидел себя всей душой, ему хотелось самого себя отмутузить по первое число, но он мог только стоять, привалившись к Серёже, и реветь. В свою очередь, Серёжа оставил попытки успокоит Мишу, и просто тихонько покачивал его в объятиях, изредка поверхностно вздыхая. «Бедный, так переживал», — с нежной грустью думал он, поглаживая Мишку по ходящей ходуном спине. Он терпеливо ждал, пока рыдания не затихнут, а потом поднял лицо Миши за подбородок. Как бы Мишка ни прятался, тычась мокрым носом в грудь Серёжи, пачкая слезами его рубашку, ему всё-таки пришлось поднять голову. Он хлюпнул носом, заморгал слипшимися ресницами. — Ну, что ты, глупый? — Серёжа мягко улыбнулся, качнул головой, вытирая Мишкины слёзы. — Всё в порядке. — Ты на меня не сердишься? — горестно спросил Миша. Он сам потянулся к лицу, вытер мокрые щёки. Почему-то становилось очень холодно, внутри всё сжималось, и ноги подрагивали. Хотелось забраться под одеяло, согреться, и чтобы Серёжа был рядом. — С чего бы? — удивился Серёжа, а потом опустился на кровать, сажая Мишу рядом с собой и обнимая за плечи. — Ты же сделал так, как я тебе советовал, не побоялся, а это дорогого стоит. Увидев, что Миша не собирается расслабляться, даже после этих слов, Серёжа аккуратно притянул его к себе и поцеловал в висок. От этого по телу Миши моментально пробежало целое стало мурашек. Он, распахнув глаза, повернул к Серёже голову, и тут же получил ещё один поцелуй, на этот раз, в лоб. — Всё переживём, — подмигнул Серёжа, улыбнулся, и уголки губ Миши тоже поползли вверх. *** Коммунальная квартира встретила Серёжу громогласными воплями. «Дом, милый дом», — подумал он, стаскивая ботинки. На кухне совершались очередные разборки, и, судя по масштабам, это было что-то покрупнее обычной ссоры. Серёжа сунул голову на кухню, и сам в этом убедился. Павла Ивановича прижали основательно, причём, сразу все жильцы. В толпе Серёжа углядел даже мать, видимо, отпросившаяся с работы пораньше. Её крик вмешивался в яростные вопли остальных. — У меня есть законное право на эти комнаты! — рявкал Павел Иванович, потрясая в воздухе какой-то бумажкой. — Право есть, а совести у тебя нет, падла ты немецкая, что б тебя…! — бушевал Антон Петрович, чуть ли не через каждое слово подрываясь с места, но тут же усаживаемый обратно Михаилом Александровичем. Он сидел за столом и угрюмо смотрел на ссору. — Прекратите хамить, — вскинулся Пестель, — у меня есть ордер, всё законно! — А оставлять девочку сиротой — законно?! — в голосе Анны Степановны звенели слёзы. — Полно сирот, — отрезал Пестель. — одной больше, одной меньше. Хотя Серёжу воспитывали правильно, и он уважал старших, у него внезапно появилось непреодолимое желание хорошенько врезать Пестелю по морде. Было очевидно, случилось непоправимое и Настя осталась совсем одна. Серёжа уже сделал шаг вперёд, сжимая кулаки, но тут раздалась трель дверного звонка. На пороге стоял Дмитрий Васильевич Палашин. — Как удачно я зашёл, — ухмыльнулся он. — Давно тебя не видел, Сергей. Привыкаешь к жизни вдали от дома? Серёжа стиснул зубы, но ничего не сказал. Палашин прошёл на кухню, стуча каблуками тяжёлых сапогов. — Добрый вечер, — поприветствовал он всех, кто находился в комнате. — Чего расшумелись, захотелось пятнадцать суток за решёткой посидеть? Так я это вам устрою. Всем вместе и каждому по отдельности, — он вальяжно прошёл на середину кухни, остановился под тусклой лампочкой. — Вы же сознательные граждане, договоритесь мирно. Серёжа не стал слушать дальнейшие разборки. Он застыл в прихожей, уставившись на свои ботинки. Его так и тянуло обуться, выскочить на улицу и со всех ног бежать к Мише. Он знал, тот ни за что не прогонит его, позволит остаться у себя. Серёжа даже готов был спать на полу, хоть и был уверен, что Миша пустил бы его к себе на кровать. От таких мыслей кровь вскипела, Серёжа дёрнулся было вперёд, но остановился. Нет, нельзя так поступать. Он и без того слишком часто проводил время вне дома, а этот побег мог только усугубить ситуацию. Серёжа, как мог, незаметно, проскользнул мимо кухни, вымыл руки в ванной и хотел было отправиться к себе в комнату, но тут его окликнули. Он повернулся и стиснул зубы. Палашин призывно махал ему рукой. — Не думай, что я забыл про тебя, — низко заказал он, как только Сергей приблизился, — и про то, какая у тебя кровь. Ты знаешь, что твой брат должен скоро вернуться? — не дожидаясь ответа, Палашин продолжил: — смотри, как бы не попасть на освободившееся место. Это можно устроить. Матраса на полу не оказалось, и сердце Серёжи неприятно кольнуло. Должно быть, Настю действительно забрали в детский дом. Значит, Наталья Михайловна… Полька делал уроки, и даже не поднял головы, когда Серёжа вошёл. — Ну, ты даёшь, — он подошёл к младшему брату, потрепал его по голове. Серёже нужно было срочно на что-то переключиться, чтобы не думать о том, что стало с Настей, и о словах Палашина. — Я в таком крике заниматься не могу, а ты можешь. Ипполит ничего не ответил, продолжая выводить в тетради слово за словом, ежесекундно сверяясь с учебником. Серёжа отошёл, сел на матрас. Всё сильнее хотелось наплевать на то, что творится вокруг и уйти к Мишке. Открылась дверь, впуская в комнату уставшую мать. — Заканчивай, — обратилась она к Ипполиту, присаживаясь на стул. — Мне нужно работу доделать. Опустилась тишина, нарушаемся лишь поскрипыванием перьевой ручки по бумаге. Серёжа отполз ближе к стене, подпёр её спиной. Мать даже ничего не сказал насчёт того, что нужно переодеться, просто сидела, смотря куда-то в стену. — Мам, — позвал её Серёжа. — Что? — устало спросила Анна Степановна. — А Наталья Михайловна…, — он запнулся, — умерла? Мать помолчала, разгладила юбку. — Я не знаю, — наконец, сказала она. — Под конец смены ко мне прибежал Полька. Сказал, что Настю забирают. Когда я прибежала, её выводили из подъезда. Я подошла к этим людям, спросила, почему они забирают ребёнка. Они мне тоже вопросы стали задавать, кем я прихожусь девочке, почему она была в моей комнате. Потом сказали, что поступила жалоба, мол, беспризорный ребёнок, никто за ним не следит. Так и увезли. Серёжа поморщился. День был таким хорошим, а вечером началась какая-то туфта. И ещё этот Палашин, чтобы его черти драли. Привязался, репей, не отцепится теперь. И про брата говорил… После, когда мать принялась строчить на швейной машинке, Серёжа всё никак не мог уснуть. Он уже и накинул на голову одеяло, и свернулся в клубок, но ничего не помогало. Он думал и думал о Мишке, никак не мог выкинуть его из головы. Это ведь только при нём Серёжа был таким мудрым, спокойным и бесстрашным. Стоило ему остаться наедине со своими мыслями, как сомнения навалились на него, мешая дышать. Что, если он поступает неправильно? Ведь Мишка совсем ещё пацан, впервые втюрился, может, вовсе не в Серёжу, а в его образ, а он и уши развесил. И вообще, разве это честно? В мишкином возрасте вообще об учёбе надо думать, а не о любви. В конце концов, Мишке всего пятнадцать лет! Серёжа ворочался и ворочался, не в силах справиться с дурными мыслями, пока, наконец, не выбился из сил и не провалился в сон.