Ленинградская коммуна

Новое утро встретило Серёжу очередным скандалом. На кухне Павел Иванович опять кичился своим ордером, а кто-то, кажется, Матвеев отец, рассвирепев, предлагал ему этот самый ордер сунуть в одно известное место. — И что это за ордер, — пробормотал Серёжа, переодеваясь, — а, мам? — Да на комнату Кондратия Фёдоровича, — отозвалась мать из-за ширмы. — Своей жилплощади мало, видать, так он ещё и чужую захапал. Быстро дело обстряпал, мерзавец! И ему-то, главное, без надобности, жены у него нет, всё девиц каких-то водит. — А у одной такой живот круглый, как будто она мяч проглотила, — вдруг рассмеялся Ипполит, застёгивая рубашку. Мать выглянула из-за ширмы, удивлённо поглядела на младшего сына. — Ты-то откуда знаешь? — Да мы с Матвеем её видели, когда крепость снежную строили, у чёрного входа, — спокойно начал объяснять Ипполит. — ну, чтобы её никто не разрушил. А потом смотрим, Павел Иванович идёт, и с ним рядом тётенька. Он её за локоть держал, чтобы она не упала, а то ей тяжело было, она живот держала двумя руками. Мать нахмурилась, но ничего не сказала. К обеду пошёл снег. Большие пушистые хлопья сыпали и сыпали на город, укрывая дома, заметая дороги. Дворники выбивались из сил, но природа была сильнее. Возле школы намело сугробов по колено, и Серёжа застал Мишу за уборкой. Он, расстегнув пальто, собирал лопатой снег и расчищал дорогу к школе. Вместе с ним трудилось ещё несколько ребят. — Привет рабочему народу! — рассмеялся Серёжа, подходя ближе. Миша тут же повернулся к нему, глаза его расширились, а щёки покраснели ещё сильнее. Он сжал в руках лопату, потупился. — Привет, — сказал он, а потом поднял голову, смущённо, но радостно улыбаясь. — Ты чего тут, разве у вас пары уже закончились? — Препод заболел, с последней пары отпустили, — Серёжа не мог перестать улыбаться, — а тебя в общественные работы записали? — Вроде того, — Миша провёл ладонью по лбу, убирая прилипшие ко лбу кудри. — Я сегодня дежурный. — А закончишь когда? Миша задрал голову вверх, сощурился, чтобы снежинки не попали в глаза. — Сейчас. …Они шли по набережной, справа спала закованная в лёд Нева, слева тянулись дома. Возле перекрёстка застыл трамвай, возле которого бегали, забористо матерясь, два человека. Должно быть, машина сломалась, и теперь стояла, как скала, медленно заметаемая снегом. Они двигались дальше, и постепенно трамвай скрылся за белой стеной. — А вот ты кем будешь, когда институт закончишь? — спросил Миша, высовывая язык, чтобы поймать снежинку. — Инженером. А ты куда пойдёшь? — Работать, — серьёзно сказал Мишка. — Не хочу больше учиться, ну, к чёрту. Знай, сиди, зубри уроки. А работать хорошо. — Родители тебя не пустят, — уверенно заявил Серёжа. — Где ты видел, чтобы в семье хирурга и учительницы сын на заводе батрачил? А больше тебя никуда не возьмут, с девятью-то классами. Надо ещё год хотя бы проучиться. — Да что родители, — обиженно сказал Мишка. Он и сам прекрасно понимал, что Серёжа прав. Отец хотел, чтобы его единственный сын если не пошёл по его стопам, то хотя бы стал учителем или выбрал какую-нибудь подобную уважаемую профессию. — Я вот возьму, устроюсь на работу и жить буду в общежитии от предприятия. Серёжа закинул голову, расхохотался, а потом привлёк к себе Мишу за плечи, прижал к себе. — Какой ты, Мишка! Наполеон! Вот такие планы у тебя, и сам ты на него похож, мелкий такой, что по росту, что по уму. Миша вдруг разозлился, вывернулся из рук Серёжи, отпрыгнул назад. Насупленной смотрел он на него, и часто моргал из-за глупых снежинок, которые так и норовили залезть в глаза. — Сам ты Наполеон, — зло бросил Мишка. — Я с тобой делюсь тем, что у меня на душе, открываю её тебе нараспашку, а ты в неё плюёшь. — И вовсе я не плюю, Миш, — примирительно сказал Серёжа. — Просто ты неправильно поступаешь. Решаешь всё прямо сейчас, не подумав хорошенько, а если в перспективе посмотреть на твои планы? Ну, допустим, уйдёшь ты после девятого класса, возьмут тебя на завод, это тоже допустим. Но из собственной квартиры уйти жить в общежитие? Там не так сладко, как ты думаешь. Знаешь, что у нас случилось? Пестель этот, фриц проклятый, подсуетился, прибрал к рукам комнату Рылеевых. Настучал на Кондратия Фёдоровича, а потом и на Настю пожаловался, мол, ребёнок без надзора. Мать её в больнице, а, может, померла уже, вот и свободна жилплощадь. Один человек, а всю семью выжил. А если в твоём общежитии такой найдётся, а двое? Так что тебя там заклюют, понимаешь? Миша вздохнул, его сведённые на переносице брови разошлись, и теперь вид у него был грустный и даже какой-то потерянный. Серёжа подошёл к нему, привычным жестом уложил руки на плечи. — Ты подумай, — заботливо сказал он, — я ведь тебе плохого советовать не стану. Отучишься десять классов, а потом уже решишь, надо тебе идти работать или лучше будешь поступать. Работа от тебя не убежит, в любом случае, а если поступишь, тебе отсрочку от армии дадут. — А ты служил? — тут же спросил Мишка, поднимая голову, чтобы посмотреть Серёже в глаза. — Я… — он замялся. Как же открыть ему правду так, чтобы он не оттолкнул? — Тут не самое подходящее место для рассказа об этом. В самом деле, не мог же он всё выложить Мише вот так, стоя посреди улицы под снегопадом. Хотя, обстановка была ничего така, тишина, они только вдвоём, тихо падает снег. Мишка смотрит этими своими невозможными карими глазами, которые так похожи на недоступный, а оттого желанный, шоколад… Серёжа с силой прикусил внутреннюю сторону щеки и мысленно дал себе крепкий подзатыльник. Что за мысли такие? Вчера ночью уснуть не мог, поедом себя ел за то, что кружит мальчишке голову, а теперь, выходит, это Миша ему голову кружит. Или они вдвоём кружатся, как на карусели, у которой вдруг испортился механизм и она кружит всё быстрее и быстрее. Должно быть, Миша тоже почувствовал это, а потому вдруг потянул Серёжу за рукав пальто, повёл вперёд, сквозь падающие белоснежные хлопья. Удивительно быстро они дошли до дома Миши, оказались сначала в парадной, потом в квартире. Там было сумрачно и прохладно, в Мишиной комнате была приоткрыта форточка. Он закрыл её, запечатывая доступ уличному воздуху, подошёл к Серёже, но не близко, между ними оставалось метра два. — А тут подходящее место для рассказа? — спросил Миша, и голос у него звучал глухо и нервно. Грудь чуть дрожала, «сердце так колотится», — подумал Серёжа, а потом произнёс: — Подходящее. И я тебе расскажу, только если ты мне пообещаешь, — Серёжа сделал два шага вперёд, дотронулся подрагивающими пальцами до плеч Миши, — если пообещаешь, что не отвернёшься от меня после этого. Миша, у которого внутри все нервы натянулись так, что стало физически больно, привстал на цыпочки, пытаясь дотянуться до уха Серёжи, зашептал: — Я никогда от тебя не отвернусь. Замер, напряжённый, прижавшись к груди Серёжи своей. У обоих сердца трепетали, будто тянулись навстречу друг к другу, стучали так, что вот-вот грозились разломать рёбра. — Я люблю тебя, — с мукой сказал Миша, окаменев от страха. И Серёжа сжал это горячее тельце в своих руках, стиснул так, словно хотел вмять в себя, втиснуть, чтобы больше не расставаться. Провёл руками по спине, уложил одну ладонь на затылок и поцеловал, наконец, Мишу в дрожащие губы.