Ленинградская коммуна

От неожиданности Серёжа непременно бы заорал, если бы от страха у него не отнялся язык. Мысли завертелись в голове с бешеной скоростью. Кто это такой? Что он делает тут? Зашёл за ними? Но этого просто не может быть. Значит, он был здесь ещё до того, как они зашли в квартиру. Это вор? Что вообще делать? Ситуацию прояснил сам мужчина. Удивлённо, совсем по-мальчишески хлопнув тёмными уставшими глазами, он посмотрел за плечо Серёжи, из-за которого несмело выглядывал Миша: — Сынок? Ты как тут… Что… Судя по помятому виду мужчины, он не совсем понимал, что происходит и вообще плохо соображал. Под глазами у него отчётливо проступали синяки, лицо было бледного нездорового цвета, как будто мужчина не спал, по крайней мере, сутки. Видимо, сейчас он отсыпался, из-под халата виднелась пижама, и Серёжа с Мишей каким-то образом его разбудили. — Что ты делаешь? — наконец, спросил он, чуть пошатываясь. — И кто этот человек? Серёжа всё ещё стоял, закрывая Мишу собой, поэтому ему пришлось протиснуться между его боком и дверным косяком, чтобы оказаться возле отца. — Это Серёжа, — сказал Миша, изо всех сил пытаясь на выдать своего страха. Сердце больно колотилось о грудную клетку, мозг отчаянно посылал призыв к бегству, но Миша не мог просто взять и убежать. Хотя, он внутренне напрягся, ожидая удара. Только вот что-то не сходилось. Если бы отец знал о Серёже, он, наверное, уже придушил его на месте. С другой стороны, возможно, он не делает ничего такого просто потому, что сильно устал. — А это, — Миша посмотрел на друга, потом на отца, — мой отец. Павел Николаевич. — Здравствуйте, Павел Николаевич, — проговорил Серёжа, опасливо протягивая руку. «Всё равно, что совать ладонь в пасть льву», — подумал он перед тем, как Павел Николаевич пожал ему руку. На удивление, он не сломал ему пальцы, просто крепко сжал ладонь, потряс. Хватка у него была цепкая, но тёплая и уверенно-спокойная, хоть кончики пальцев и чуть подрагивали. — Здравствуй, Серёжа, — поздоровался мужчина, отпуская его руку и переводя уже более осмысленный взгляд на сына. — Миша, скажи мне, что происходит? Ты разве не должен быть в школе? И что тут делает твой друг, почему у него чемодан? Сегодня же понедельник… — невпопад закончил он. — Разве вы с Екатери… — Миша запнулся. У него язык не поворачивался произнести слово «мама», но назвать её по имени-отчеству тоже не выходило. — Вы со своей женой не разговаривали об этом? Павел Николаевич моргнул, покачал головой. На его лице читалось полное и искреннее непонимание всего происходящего. — Я вернулся домой только вчера вечером… — забормотал он, совершенно сбитый с толку, — Все спали…в пятницу, кажется, поступила очень тяжёлая пациентка, молоденькая девушка… Оперировали…сколько же мы её оперировали? — Павел Николаевич прикрыл рот рукой, широко зевнул. Мише стало жалко отца. Он выглядел таким уставшим. Ему бы сейчас лежать в кровати и видеть десятый сон. Вываливать сейчас на него все те изменения, которые произошли с Мишей… Это было бы бесчеловечно. — Я совсем потерялся во времени, — покачал головой Павел Николаевич. — Давненько не приходилось иметь дело с таким тяжёлым случаем. — Ты ложись лучше спать, — ласково сказал Миша. — А я тебе потом всё объясню. Вечером. В шесть часов. Встретимся в Александровском парке, хорошо? Миша подтолкнул Серёжу, который еле успел попрощаться, впрыгнул в ботинки и вышел из квартиры, оставляя позади растерянного отца. Прижимая к груди портфель, понёсся по ступенькам вниз, с каждой секундой всё больше набирая скорость. Он бежал всё быстрее и быстрее, как будто хотел расшибить себе голову, нёсся так стремительно, что в ушах свистел ветер. Миша даже не был уверен, следует ли за ним Серёжа. Он не слышал шума его шагов, только топот своих собственных, а ещё пульсацию своего сердца, которая отдавалась в ушах. Мише казалось, у него сейчас просто голова лопнет, а заодно и лёгкие, которые уже горели, но тут, наконец, лестница закончилась. Миша вылетел из парадной под хмурое небо, которое после тьмы казалось ослепительным, наконец, остановился. Щёки у него пылали, на глазах выступили слёзы. Миша стиснул зубы, запрокинул голову, подставляя раскрытую грудь холодному воздуху. Никакого больше рёва, хватит. — Миш, всё в порядке? Он почувствовал ладонь Серёжи на своём плече. Спустя минуту он всё же догнал Мишу, хоть ему и пришлось бежать. — Не в порядке, — сказал Миша, по-прежнему глядя в низкое серое небо. — Это последний раз, когда мой отец разговаривал со мной нормально. Он ничего не знает, это очевидно, иначе бы он нам головы оторвал. — Вы же с ним поговорите сегодня ещё, — осторожно сказал Серёжа. — Разве нет? Миша повернулся к нему в смятении. — Не знаю, — честно признался он. — Даже думать не хочу. Пошли, а то ты на учёбу опоздаешь. И я, уже на третий урок. Они вернулись в коммуналку, которая по-прежнему была тихой. Матвей, должно быть, забился к себе и старался не отсвечивать. Миша, борясь с желанием переодеться, наконец, в свою одежду, надел форму. Серёжа всё это время стоял, отвернувшись к окну и делал вид, что на улице происходит что-то необыкновенно интересное. Он просто не хотел смущать Мишу, хотя был бы не против на него посмотреть. Серёжа скользил глазами по пустой заснеженной улице и молчал. Миша тоже переодевался в полной тишине. Говорить ему совсем не хотелось, все мысли были заняты отцом, поэтому Миша не хотел лишний раз открывать рот, чтобы не сорваться на Серёже. В том же молчании вышли на улицу, где пошёл мелкий снег, дошли до трамвайной остановки, где им нужно было расходиться. Остановились. Миша выглядел таким печальным и хмурым, что у Серёжи сердце сжималось. Не зная, как ещё его подбодрить, он наклонился и мягко прижался губами к прохладным губам Миши. Тот сперва вздрогнул, а потом прижался к Серёже, прерывисто втянул носом воздух. Они не отрывались друг от друга несколько секунд, потом разлепились. Серёжа напоследок чмокнул Мишу в нос, ощущая на щеках еле тёплые ладони. — Надень варежки, — сказал он, глядя Мише в глаза. — И вообще, не замерзай. — Хорошо, — пробормотал Миша. — Ты тоже. — И не грусти, ладно? Мы всё разрулим. Мише бы хотелось в это верить, но он почему-то сомневался. В школе он сидел тише воды, ниже травы. Хорошо ещё, что вместо положенных семи уроков ему пришлось отсидеть только пять, без двух первых. И хорошо, что предметы были лёгкие, он успел выкрутиться и не схлопотать ни одного замечания. Правда, перед последним уроком его всё-таки нашла учительница по литературе, спросила, почему Миши не было на её уроках, но он сумел выкрутиться и обещал, что больше такого не повторится. К дому Серёжи Миша подошёл ровно в четыре, перед этим час просидев в школьной библиотеке. Серёжа уже ждал его у парадной, задумчиво вышагивая по утоптанному снегу. — Привет, — сказал Миша, подходя к нему. — Не замёрз. Серёжа помотал головой, а потом сказал: — Надо бы тебе сделать дубликат ключей, а то как не родной. Они зашли в квартиру, в которой было уже не так тихо. С кухни доносились тихие голоса и какие-то странные покряхтывания. Едва раздевшись, Серёжа с Мишей заглянули в кухню и увидели совершенно невероятную картину. Софья сидела на стуле, держа на руках своего младенца, а Матвей, примостившись рядом, аккуратно гладил малыша по маленькой голове с редкими волосками. Самое интересное было в том, что тут же был и Антон Петрович, которого здесь Серёжа абсолютно не ожидал увидеть. «Час от часу не легче», — обречённо подумал Серёжа, боясь даже представить, какие ещё потрясения могут ожидать его в этот день.