И упадём мы,
И обратимся в пепел,
Не успев расцвести,
Подобно цветам
Чёрной сакуры.
Арима Масафуми (1900-1944)
1 В свою бытность шинигами у Рангику создалось почти нерушимое впечатление того, что её легкая и непринуждённая коммуникабельность — нечто вроде природного дара, распространяющегося на все инстанции, однако субъект под кодовым названием «отмороженный» внезапно стал исключением. Любые попытки его разговорить, пошутить и даже обсудить магию были приняты в штыки, что заставило одностороннюю антипатию вылиться во вполне взаимную. Поэтому Мацумото не преминула маленькой местью, предложив Грею пройти по короткому пути — через старые лагеря сектантов в зарослях. Путь действительно был короче, вот только для человека, привыкшего к удобству дорог материка, местный ландшафт был настоящим испытанием. Сцепленные меж собой, твёрдые — почти окаменевшие — лианы в совокупности с густым тростником и ветвями кустарничков, на которых цветочной пыльцы было больше, чем молекул аргона в воздухе, заполонили всё пространство. Волшебница пепла никогда не бродила здесь в сумерках, тем более — под мягким светом луны в сопровождении «кавалера»… однако с помощью мгновенной поступи перемещалась уверенно и легко, успевая оглядывать висевшие клешнями лобстеров геликонии и особо полюбившиеся розоватые бутоны плюмерии, закрывшейся на ночь от восхищённых взоров и лунного света. Не спали маленькие зубастые Венерины мухоловки, источающие тошнотворно-сладкий запах, на который летели рыжеватые мухи цеце — их Рангику обходила стороной. Но самым приятным зрелищем стал прорывающийся танком маг, который оставлял за собой чахлую дорожку вырванных лиан и листьев, он осыпал «зелёный ад» тихими ругательствами каждый раз, стоило пыльце попасть в нос, а ветке — в глаз. Устав тихо посмеиваться над потугами Фулбастера стать вторым «Маугли», шинигами слабым хадо — без вербальной формы и громких вспышек — проложила тому узкую, чуть прогоревшую дорогу. Путь вышел без сучка, без задоринки, в самом прямом смысле этого выражения. Даже комары, почуяв запах дыма, улетели. Но Грей разозлился: — А раньше не могла так сделать?! — Ну, прости-прости. Я просто думала, что не стоит мешать твоему воссоединению с природой. Оно такое… страстное. Ты разделся, чтобы любой желающий мог тебя укусить? –Рангику, игриво улыбаясь, помахала потерянной рубашкой «отмороженного» прямо перед его лицом. Она заметила пропажу ещё давно, но решила не портить себе пикантное зрелище и обед — оголодавшим москитам. — Пф, — Вырвав свою одежду из женских рук, он с выражением лица «лучше б я сдох» зашагал по живому тунелю. — Я разделся, потому что был мысленно сосредоточен! — Вау, кажется, я вижу связь! А, нет, подожди, это же твой носок. — Она указала пальцем на оставшийся позади предмет гардероба, который сама снимать с ветки не стала. — Всегда поражалась тому, как мужчины любят их раскидывать. А ведь эти маленькие проказники так любят теряться… — Ты можешь обойтись без комментариев?! Хоть пять минут? — Грей хотел обернуться и сказать что-то особо уничижительное о надоедливом болтливом языке спутницы, но замер. Послышался шелест листвы и тяжёлые торопливо-судорожные шаги, как у дезертирующих с поля боя пехотинцев, слышались их неясные и тихие перешептывания, как они шерстят забытый лагерь, надобность в котором отбилась давным-давно. Рангику присмотрелась к тёмным силуэтам в мешковатых одеждах за ветвями. Её взгляд вновь и вновь обводил сектантов Лунного храма, но мозг такую картину обрабатывать отказывался, ведь это то же, что увидеть парящую своим ходом рыбу в воздухе — какой-то бред, неподвластный никаким объяснениям. — Что там? — Грей обречённо поглядел на один из миллиона порядком поднадоевших ему цветущих кустов, и втиснул голову меж его ветвей, стараясь понять, что так затормозило рыжеволосую волшебницу. — Твои дружки? Ты же говорила, что в полнолуние их не оторвать от ритуала. — Так и есть. Что-то случилось… что-то явно не хорошее. — Отлично. Моя мысль — накинуть им ещё проблем, ну а потом допросить. — На лице мага обозначилось не свойственное ему злорадное веселье, а в руках – белая дымка ледяного конденсата. Пока Мацумото думала, как поцензурнее ему возвратить, оставшиеся палатки старого лагеря вместе с сектантами взлетели на воздух от импульса внезапного Ледяного гейзера. Фулбастер созидал необычайно быстро: быстрее Леона, складывающего все комбинации заклинаний одной рукой, а само его заклинание казалось куда более осязаемым и материальным, чем живой лёд. Но привычная каждому северянину магия созидания отчего-то вызвала панику, свойственную стаду, учуявшему запах скотобойни. Люди не думали чем-то ответить на вторжение — попросту рассыпались в разные стороны безудержно и безрассудно — кто-то кинулся назад к Лунному храму, кто-то прямиком в заросли, откуда пришёл удар — туда, где были Рангику и Грей. — Стоять! — Отмороженный оттащил в сторону одного из сектантов, потерявших голову от страха. Тот имел все шансы отключиться на месте, но за шиворот ему посыпались кубики льда. Грей относился к допросам… неформально. — Доколдовались до того, что мозгов в голове не осталось, шизики? Ритуалист лишь тихо всхлипнул. — Может… Делиора? — Нахмурилась Рангику, испытывая отвращение при мысли, что ополоумевший человек перед ней — её «коллега». — Его нет! — Сектант зацепился за имя демона, как за ниточку. — Делиоры нет, и Нольператора тоже. Убили… — Да кто кого убил? — Грей, не желая выслушивать жалкие блеяния, грубо встряхнул допрашиваемого. — Мы не закончили ритуал. — Человек в белой маске с изображением луны сглотнул. — Явилась женщина, она говорила с Нольператором, а затем… убила его. Маг из «Хвоста феи» всё продолжал выспрашивать что-то, но Рангику больше не слушала. Слух и периферическое зрение отключились. Перед глазами был лишь высокий пирамидальный храм с редкими вставками риолита, на котором красовались луны. Они настолько часто на него смотрели, что его образ запомнился сильнее, чем фусума* в родном доме, расписанные цветущей хурмой и айвой… и чёрным лотосом у самой деревянной рамы. Смотрели настолько часто, что теперь Рангику не понимала: она видит храм прямо перед собой или только в своей голове? На его вечно горящей вершине совсем пусто и темно, и вокруг лишь тропический лес, цветущий назойливо-красиво. Лунный храм так близко — возвышается, как древний обелиск перед паломником — волшебница никогда не видела пирамиду с такого ракурса. Значит, всё реально. «А ведь можно было поспешить. Отцепиться от Грея и забыть про эти джунгли. Можно было не уходить. А можно было…» — Шинигами смотрела на каменное строение до рези в глазах. Пока его ни охватила стена высокого кислотного пламени, а вокруг ни завибрировала сила. Эти вибрации не походили на тонкие потоки реяцу, которые даже в своём самом мощном проявлении, могли лишь припечатать к земле. Магия этого адского пламени, словно била физически, давила до скрипа в костях, давала грубые затрещины по самому сознанию, выбивала дух из тела. Это была сила несравнимая с какой-либо иной. Рангику с ужасом наблюдала, как огромное существо, которое доселе она видела лишь в глыбе льда, порывалось уничтожить руины — потоки пламени лились, не оставляя за собой даже пепла, но древняя магическая печать Запретного храма продолжала сдерживать демона. Наблюдала, казалось, бесконечно долго прежде, чем начала слышать звуки вновь: буйство стихии, рёв демона, далёкие крики людей, кричал что-то и Грей — прямо ей в лицо. Всё невыносимо громко — контузит. Мацумото посмотрела на брюнета не осмысленно, как на часть сна, полного бредовых фокусов мозга. И получила куда более реальную, чем вызванную давлением демонической магии, затрещину. Девушка резко схватилась за челюсть, обожжённую ударом ледяного мага: — Что ты..?! — Хотела возмутиться она, но тут же прикусила язык язык. Рангику будто всё ещё спала, не узнавала лицо напротив, кипящее от эмоций: ужас, злость, негодование, отчаяние и что-то, чего она совсем не понимала… решимость? Та самая, что вырисовывается на лице безумца, идущего против целой рати, такую с гордостью мог нести капитан одиннадцатого отряда, но не мальчишка… Неужели он не ощущает себя так же, как она — оторвавшимся от ветки листом, затянутым в ураган? — Ты так и собираешься стоять тут столбом, дура? — Нет. — Рангику с трудом оторвала взгляд от ледяного конденсата вокруг Грея. Вспомнила, с чего начался её шок и побледнела. — Я… ухожу. Фулбастер раздражённо закатил глаза. — Не любитель я бить женщин, но, похоже, другого способа нет. Ты не в себе. — Я в порядке! — Девушка злобно отвела от себя его руку. — В полном… Просто… есть моменты, когда можно только отступить. — Ты говорила, что знаешь ту, которая за всем этим стоит. Так иди и надери ей зад, пока я разбираюсь с Делиорой! Рангику слушала своего странного недруга и не верила своим ушам, смотрела на его лицо и поражалась, насколько логична проступающая на нём та самая неуместная решимость. Словно он знал чуждую жителям Фиора суть Хагакурэ* и следовал ей. «Явилась женщина, она говорила с Нольператором, а затем… убила его» — Рангику сцепила пальцы вокруг рукояти, вибрирующей, как злой рой. От её собственной дрожи или дрожащей земли вокруг? Неважно. - «Это ведь не конец, Уртиа? Я так устала день ото дня гадать, что твориться в твоей голове, настолько, что эта усталость не совместима с нормальной жизнью» — Ты на всю голову отмороженный. — Фыркнула рыжеволосая. — Но всё же прав. Грей уставился на неё, но затем ухмыльнулся каким-то своим мыслям: — Ещё бы. И не тратя больше слов, по какой-то неслышимой команде они ринулись в сторону Лунного храма. Грей — к катакомбам, а Рангику — к самой вершине — той части, что под действием древней магии восстанавливалась, стоило демоническому пламени её разрушить. Но волшебницу вела не безупречно-белая нить магии времени, а слабый гаснущий огонёк берёзово-белого колдовства рядом с ней. *Фусума — скользящая дверь в виде обклеенной бумагой деревянной рамы; используется для деления большой японской комнаты на части. На бумагу часто наносят рисунки. **Хагакуре — трактат о кодексе чести самураев, практическое и духовное руководство воина. Его общая суть сводится к вечной готовности к смерти, выбором между жизнью и смертью в пользу последней, поскольку искать оправдания для того, чтобы не умирать — малодушно, продолжать жить, не достигнув цели — постыдно. 2 Риолит гордой вершины каменной пирамиды рассыпался, но едва касаясь белых рунных кругов в воздухе, плыл назад, вставал на своё место, и символы лун и полумесяцев продолжали освещать всё вокруг, подобно отражениям звёзд в пруду. Средь камней и ледяных осколков кроваво-алым расцветали розы. Цветы росли, тянулись к луне прямо сквозь человеческое тело, распростёртое среди осколков. Удивительно, но грудная клетка, не тронутая этим кровавым цветением, вздымалась — Леон дышал. И Рангику невольно сжала челюсть, боль в ней стала скорее психосоматической, чем действительной — так отзывался стыд за то, что она хотела... стратегически отступить там, где ещё есть за что сражаться. Волшебница пепла чувствовала, как судорожно Бастия тянет магию из всего умирающего — и даже живого — вокруг, как пытается регенерировать его густо изрезанная кожа. Тем не менее, мучительно было смотреть даже на его одежду: побагровел плащ, побагровела чёртова синяя рубашка, которую она заставляла снять, чтобы наложить бинты. Девушка отвела взгляд. А стоящая над Леоном Уртиа — живая и прекрасная, в кокетливом платье с разрезом до самого бедра и уложенными в идеальный смоляной водопад волосами — продолжала смотреть так, словно пред ней раскинулось полотно, вышедшее из-под кисти Босха, который мог найти эстетику даже в обезображенном и изломанном. — Я слышу лёгкие шаги Идзанами* – они становятся громче, в то время как дыхание Нулевого императора всё тише. Красиво. — Она трепетно улыбнулась рыжеволосой девушке. Не этот жест, но само слово, вырванное из старой жизни Мацумото, заставило её вздрогнуть. Конечно, она не могла не знать незапамятную легенду о первых богах. Они, окунув в море коралловое копьё, создали землю, гуляя по ней, полюбили друг друга и, как это часто бывает в любовных историях, расстались — действительно красиво, но едва ли это как-то касалось Смерти, едва ли могло быть знакомо Уртии, только если что-то из мифа не оказалось правдой. Например, финал, вполне соответствующий синтоистской философии: один Бог остаётся на сотворённой земле и несёт свет жизни, а вторая — ожесточённая и сломанная — уводит людей в страну мёртвых. Было в этой лирике что-то близкое к настоящей реальности. — Знаешь, я с детства вижу её, как она приходит забрать тех, кто не достоин нирваны. Ты была достойна и отказалась. Как и я. На наших устах её метки. Рангику вновь вспомнила лисью улыбку смерти, холод пальцев, обхвативших ладонь, болезненность короткого поцелуя, который вернул прежний бешеный ритм сердца, вечно сопровождающий подобные касания человека… с таким же лицом. Смешавшись на мгновение от проницательного взора Уртии, которая будто видела картины в её голове, шинигами без выражения эмоций ответила: — Никогда не верила в Богов смерти. — Не хватало только картинно зевнуть, чтобы переиграть в своей реакции. — Не делай себя глупее, чем ты есть. — Нахмурилась Уртиа. — Это дар. И мне противно смотреть, как ты расточаешь его на всякие… посредственности. Повелительница Ковчега времени с неприязнью коснулась кончиком остроносой туфли вытянутой руки мага — единственного, что не заалело от колотых ран. И неестественно вывернутая конечность хрустнула в плечевом суставе. Движение магических частиц в воздухе на мгновение замерло, что порядочно напугало рыжеволосую волшебницу. Всё вокруг Рангику — даже камни — разлетелось зудящим роем пепла, быстрым вихрем метнулось к чародейке напротив. Та смотрела на это равнодушно настолько, что по позвоночнику шинигами прошёлся разряд тока. На земле засиял белый магический круг, источающий древнюю, как мир, силу; он закрутился против часовой стрелки — и пепел вновь сложился в обломки, листву и камни. Они плавно опустились на свои места, напоминая, что подобные манёвры бесполезны. Только не в лоб. Уртию грубая атака позабавила: — Ах, вы такие нервные, когда речь заходит о вашей интрижке… — Да не было никакой интрижки! — Зло бросила шинигами, выпуская разрушающий луч Сорен Сокацуя — самого сильного заклинания в её арсенале кидо. Троящаяся синяя молния была ещё более нестабильной, чем в битве с Шакалом — Рангику даже не подумала мысленно читать заклинание, и оттого проклятье выскочило, вновь опаливая всестрадальные ладони. — Так вот в чём дело. Тогда сочувствую вдвойне. — Волшебница времени махнула рукой, и хрустальные шары выстроились перед ней, принимая на себя удар, впитывая мощь выпущенного кидо, трескаясь, и тут же восстанавливаюсь в белом сиянии. — Это было… неприятно. И сферы, словно разозлённые попыткой напасть на хозяйку, метнулись к Мацумото, окружили столь плотно, что она даже не смогла вырваться с помощью сюнпо — и ударили, усиленные магией Уртии. Треснули кости, какая-то из них тут же начала врастать в нервно бьющийся трицепс под действием неправильно сработавшей регенерации. Но даже эта боль не смогла заставить утихнуть возникший в голове вопрос: «Откуда берутся магические частицы для лечения?» — Серебристо-бирюзовые… Взгляд пепельной волшебницы испугано метнулся к Бастии. — Так упряма… Я могла бы подправить и твою память — снова — было бы забавно!.. Могла бы осушить ту реку знаний, по которой ты плывёшь благодаря мне. Как продолжила бы ты барахтаться без фиорского? — Уртия, уловив направление взгляда противницы, холодно усмехнулась. — Но, признаюсь, ты мне дико наскучила. Я позволю Идзанами прибрать тебя к её костлявым ручкам. Может тогда хоть что-то поймёшь? Левой рукой Рангику выхватила тяжёлый меч, с трудом удерживая его в нетренированной конечности так, как того требовала стойка. Или дрожала вовсе не рука, а сам клинок, как тогда — у самых подступов к храму. «Так и уличного кота не поцарапаешь…» — Раздался голос в голове шинигами. Странный, протяжный. Но слушать его было некогда. Она бросилась в атаку, вызвав на лице противницы очередную усмешку: — А сталь — в будущее. Даже она однажды рассыплется. — Белый рунический круг воссиял и невероятно быстро закрутился, но клинок так и остался в своей ипостаси. Холодный металлический блеск сплава стали и никеля по всем законам логики не мог быть живым и должен был поддаться заклятью. — Что за?.. Ладонь, которую чародейка выставила перед собой в безнадёжной попытке защититься, лезвие разделило на две части и устремилось дальше — к замершему телу, параллельно этому шептавшая заклинание Рангику приставила к лицу Уртии простреленную болью руку: — Разбросанные кости зверя. Пик башни, алый кристалл, стальное колесо. Помчитесь и обратитесь ветром. Остановитесь и обратитесь ничем! Свист летящих копий да наполнит пустой замок…Хадо №63 Райко… — Разгорячённый шёпот замер на последнем слове, сменился вдруг дрожащим хрипом. По подбородку стекло что-то густое и тёплое, тут же скрывшись в вороте косодэ. Невозможно закончить очередное хадо. Больно. Спину разрывала леденящая боль, она надрывно скрипела между рёбрами, тянулась куда-то внутрь — к лёгкому, медленно наполняющемуся жидкостью, делая каждый новый — абсолютно бесполезный вздох — пыткой. — Пронзить сердце было бы гуманнее… — Уртия медленно отшатнулась, баюкая изуродованную ладонь. — Сучка. К дьяволу гуманность. Рангику судорожно хватая ртом воздух, со свистом хрипела, она не могла извлечь из себя ни звука. «…хо! Райкохо!» — Заклинание оборвалось. И из вытянутой руки не вырвалась жёлтая молния невероятной разрушительной мощи, не прошла сквозь чародейку, заставляя все её мышцы сжаться и замереть, перебить все нервные импульсы. Не произошло ничего. Волшебница пепла оседала на землю, наблюдая плавные движения женского силуэта, покидающего рушащийся храм: «Это конец?» 3 Беды множились. Остров, некогда порождённый дремлющим на дне моря вулканом, плавился. И под высочайшей температурой демонического огня растекались магматические породы, как в камнелитейной печи. Их ручьи стремительным оползнем, смешавшимся с неопалимыми породами, неслись к морю, по пути обжигая вековые пестреющие сады. Делиора был заперт в храме, априори охраняемом от демонов, метался, как тигр в клетке с покачивающимися проржавевшими прутьями. И вместо того, чтобы их вырвать, бестолковое создание уничтожало всё вокруг. Но даже сейчас он оставался крайне опасным, титаническим: одно случайное движение конечности способно размазать по земле, а вслепую кинутое проклятье и вовсе — с неё стереть. Когда-то Грей был готов пожертвовать своим ученичеством у Ур, чтоб оказаться так близко к Демону беды; он думал, что способен ему отомстить за смерти близких. Но реальность оказалась такова, что на это не был способен даже его наставник — сильнейшая волшебница Исвана. Стена пламени, которая могла бы разрезать остров пополам, пронеслась в паре метров от Фулбастера, и даже с такого расстояния жар от неё опалил левую половину тела. Маг едва успел откатиться в сторону от последовавшего магматического оползня. Сердце дико стучалось. Кому Грей врал? Он сражался с Делиорой лишь однажды, но продолжал проигрывать ему всю свою жизнь. Он был сыном Сильвера Фулбастера, и стал обыкновенным магом-наёмником в далёкой Магнолии, был учеником Ур, и не усвоил самого главного… собирался сделать то, чего бы она никогда не простила. И как видение из прошлого, притянутое чувством вины, Ур маячила поблизости, выжидательно и пытливо смотрела то на демона, то на своего младшего ученика. Такая же, как в день смерти — только ледяной протез, заменивший оттяпанную демоном ногу был полу-скрыт за высоким сапогом. Грей коротко кивнул «призраку» наставницы и плану в своей голове. И не важно — одобрила бы она его или нет, вечно-молодой и бойкий вид созидательницы придал сил. «Не мудрить: не наносить бесполезных упреждающих ударов, не подбираться близко настолько, чтоб позволить Делиоре себя задеть…» — Подумал он, бросая последний взгляд на Ур, и обернулся к своей цели. Скрещенные перед собой руки — символ отрицания священной для созидателей свободы, одна подогнутая нога переносит весь вес тела на другую, разрушая постоянный баланс и равновесие, концентрация всего, что есть в теле — всех частиц, даже не магической природы. Мелкие кристаллы льда вьются лютой, разрезающей всё на пути, пургой, окружают Грея, охваченного ярким самоуничтожающим пламенем магии, копившейся годами — от столь мощного выброса начинает трескаться медленно леденеющая кожа. Вокруг бьются синие молнии. Беспорядочная ужасающая буря — он почти её не контролировал. Он не видел ничего вокруг кроме застывшего демона, чей взгляд сверлил ледяную магическую аномалию и… призрака. Она подбиралась всё ближе, и её невероятно живой взгляд сводил с ума. — Ты ведь знаешь, что делаешь? Ур знает это заклинание — его мощь превосходит всю магию, что она может сотворить за битву, оно создаёт вечный лёд, растопить который ни в силах никакое пламя. Ледяной гроб смог бы обратить в ничто даже её — Бога. Но цену за эту силу невозможно описать — она не помнила, хотя знала, что цена это самая важная часть. Эти мысли вызывали в голове неуловимый зуд безвозвратно потерянной в конструкции детали — мелкой, как переводное колёсико в часах, без которого все остальные шестерни останавливались навсегда или продолжали натужно крутиться, стираясь друг о друга. И то, и то вело к уничтожению. Почему она забыла о столь многом? Почему этот маг, его действия вызывают неясные чувства, так похожие на те, что она испытывала, когда с ней говорил другой — с таким же, как у неё, живым льдом? Почему вид синего сияния заставляет кровь стынуть в жилах? Что-то мешает думать, отвечать на поставленные вопросы, и потому один из них она задаёт вслух: — Ты ведь знаешь, что делаешь? Он не улыбается, но в словах слышна иррациональная теплота: — Знаю. Знаю, что ты не винишь меня, Ур. Но твоя смерть на моей совести. И я готов ответить за неё… уже десять лет. Темноволосый маг называет её по имени, смотрит с едва уловимой горечью и благоговением, как и предыдущий — беловолосый. Это потому что она — Бог льда? Но причём тогда смерть? Всё спутывается. Что-то неясное в голове зудит и в исступлении бьётся. На секунду она видит как лицо парня, охваченное светом магии, молодеет, приобретает знакомые детские очертания: упрямый взгляд серых глаз, вечно сведённые на переносице брови. Зыбкий мираж тает, когда щёку брюнета с хрустом перечёркивает ледяная трещина. И вместе с этим такой же ледяной хруст раздаётся в её голове. Противоречивое задание вызывало слишком много вопросов — Богиня не могла не думать, не могла плясать под чью-то дудку, даже с мозгами, полными ледяных опилок… Раздался надломленный, горький женский крик. Ур схватилась за голову. Ощущения взрыва от одномоментно нахлынувших воспоминаний оглушило, а происходящее сейчас вызвало дикий ужас, сравнимый только с ужасом от осознания — сейчас она потеряет последнего ученика после того как собственными руками убила первого. Разросшаяся ледяная вьюга была настолько мощной, что задула бы сейчас даже пламя Делиоры, не будь он идиотом и пошли хоть огонёк навстречу уже знакомому мощному заклинанию. «Я не вытащу его оттуда!» — Грей! — Очередной крик не привлекает его внимания, её ученик словно со всем смирился; настолько, что почти упивался своим высокомудрым фатализмом. Она шла навстречу ледяной вьюге, но её кидало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. — Остановись, Грей! Лёд, направленный на абсолютно другого противника нещадно резал ворвавшегося в его потоки незваного гостя. Снаружи, флегматично отходящая от шока махина посылала кислотное пламя направо и налево, но, как и предсказывала Ур, теперь даже оно перестало быть в этом сражении аргументом. Объявшая её вьюга была и спасением и ловушкой — не в силах продвинуться по ней дальше к Грею она замерла, ощущая режущие мириады ледяных лезвий. В вихре вместе со льдом закружилась вода, выступающая из ран вместо крови. Однако адская боль была абсолютно реальной. «Плевать, что я всего лишь кусок льда! Плевать, что заслужила это после того, что сотворила. Надо остановить…» — Она не смотрела на собственную разрываемую вихрем кожу. И понимая, что не в силах достучаться до ученика, произнесла заклинание: — Ледяной… вулкан! В нём сама свобода, вулкан ломает всё — законы природы и рамки возможного и даже самой магии созидания. Его голубой кратер разрывает землю, поднимается, будто из самих морских глубин. Вулкан внутри бури тут же начинает рушиться, но сюрприз в виде ледяной магмы, обжигающей врагов своим холодом, никуда не исчезает и затапливает младшего ученика. Всё происходит настолько быстро, что Ур не понимает — она успела его остановить? — и напряжённо оглядывается. В воздухе рассеивался ледяной пепел и магические частицы почти завершённого заклинания, которые никогда не вернутся к владельцу… 4 Сюда вели все дороги снов — в место, где для занятого анализом мозга время тянулось часами, пока в действительности протекала минута. Здесь — в абсолютной пустоте — покоились все пережитые моменты: от скитаний в Руконгае до перерождения в Фиоре. В безумном калейдоскопе мелькало всё и сразу, оттого он и был так пуст. Лишь жгучие облака пепла вечно клубились в опустошённости, их серебристо-сизые переливы, дымчатый силуэт, что всё складывался, но никак не хотел являть себя окончательно, звали рыжеволосую шинигами, чтоб затем затянуть в жгучий смерч вулканической пыли. На этом обрывались все сны, принося поутру вместо чувства обновлённости и спокойствия, тревоги и вопросы, на которые не было ответа. Но сейчас что-то изменилось — пустота стала полной, абсолютной, её не разрезала злая серая стихия. — Как ни парадоксально, но тебя погубило именно твоё стремление убить. — Пепел никогда не говорил, лишь шептал всем разнобойным скопом. Это же было нечто иное. Степенно и вальяжно оно критиковало действия Мацумото прямо у её уха: — Так ли нужно было читать всё Райкохо? Шинигами оглянулась, но никого рядом не было. — Любое другое кидо бы прекрасно её отвлекло, пока я добираюсь до сердца. — Кто ты? Рангику с раздражением выдохнула попавший в нос молодой белый пепел, походящий на вот-вот сгоревший шелковистый лист мелованной бумаги. Она понимала с кем говорит, но упорно это понимание отметала. — Ну и вопросы ты задаёшь… — Над плечом мелькнуло что-то белое, но стоило чуть повернуть голову, чтобы рассмотреть силуэт хотя бы краем глаза, он тут же оказался за другим плечом. — Это же я! Нагловатый протяжный баритон злил. Не церемонясь, волшебница схватила назойливого паразита своего внутреннего мира за… хвост. Перед ней был тощий сиамский кот в каком-то странном монохроме: мягкая шерсть под пальцами вся бела вплоть до сереющей мордочки, чуть скошенной от пары шрамов, кончики навострённых ушей и носа угольно чернели; только утягивающая синева острых кошачьих глаз придавала его виду гравюры, взятой из манускрипта, живой и в чём-то близкий вид. От прикосновений к его шерсти на пальцах оставался след серой пыли, как от крыльев мотылька. Недовольное своим подвешенным состоянием животное с заметным хулиганским азартом вцепилось коготками в руку, удерживающую его над пустотой. Почувствовав облизнувший кожу пепельный ожог, Рангику ослабила хватку. Кот вырвался и, скользя по воздуху лапками, размытыми в белом пепельном облаке, убежал куда-то ввысь. — Вот гад… — Девушка осмотрела четверню тлеющих царапин. — Может, объяснишься уже наконец? Какой такой «я»? — А «я» бывают разными? — Обидчивое облако с кошачьими очертаниями закрутилось над головой и вновь собралось взмыть. — Стоять! — Рыжеволосая пыталась его схватить, но оно всякий раз растворялось в пустоте её внутреннего мира. И пока она ловила назойливого кота, мозг работал, услужливо подкидывал образы боя, предшествующие её появлению здесь, первые фразы, брошенные порождением пепла. Несмотря на свой скверный характер, оно хотело помочь. Животное — непослушное и диковатое — это часть её собственной души, заключённая в магии..? В клинке? Девушка на секунду усомнилась, но вспомнила — меч не рассыпался прахом от Ковчега времени, он трепетал во время боя, шептал, советовал. И это чувство укрепляющейся с ним связи, что преследовало её всё время, оказалось вовсе не иллюзией. — Постой… как ты вообще здесь появился? Это ведь невозможно. Просто немыслимо! Сиамский кот глянул на неё пронзительно и с ещё более тяжкой обидой: — А ты бы «мыслила» хоть иногда — и поняла бы. Конечно же, я здесь родился. — Можешь сказать что-то из разряда неочевидного? Например, своё имя? — Безымянный. — Коротко ответил кот и махнул хвостом, под ним метелью рассыпался белый пепел. — Так ты меня зовёшь… так часто, что настоящее имя стёрлось. Безымянный клинок. Хранящий в себе силу, которую не возможно выпустить, ведь владелец его не слышит; погружённый в битвы материального мира бросает мир внутренний, не обращает внимания на зародившегося там духа. Так было с занпакто Зараки Кенпачи. И стало с простым мечом из Харгеона, вырванным из барной стойки… Рангику смотрела на мелькающие в калейдоскопе воспоминания о битвах, где всякий раз в конечном итоге её выручал меч в руке. И невыносимая обида кусочка души, который никто не слышал, передалась шинигами. Она погладила кота, и её мягкое прикосновение оставило на руке не остывший серый тлен, как раньше, а жгучую смесь раскалённого пепла и… колючего снега. — Как это возможно? — Она отдёрнула руку. — Было так много крови врага… или друга? Я запутался. — Кот, явно задетый резкой реакцией хозяйки, ощетинился. — Мечи закаляются в сражениях. Я хочу в бой! А ты всё расспрашиваешь об очевидном, глу-у-упая шинигами. — Это бред. Шинигами сражаются с пустыми, и если бы занпакто закалялся в их крови, то был бы… чудовищным! — Что есть пустой? Падшая душа с разрушительной злостью. Их очищают, но поглощённая сила не исчезает, иначе о каком балансе может идти речь? Синие глаза сиамского кота смотрели на тени воспоминаний о пустых, на то, как пронзённые занпакто монстры, растворялись, и чёрный прах их пустой оболочки возвращался в Сейретей. Дух жадно наблюдал за тонким лезвием своего предшественника в руках рыжеволосой шинигами. Но вскоре размытые картины, надобность в которых память самой Рангику отрицала, слились в одну ужасно яркую и чёткую. Вершина Лунного храма. Средь осыпающихся каменных плит тело его хозяйки, даже сквозь спутанные волосы, спускающиеся до поясницы, проглядывался ледяной осколок, вклиненный меж рёбер — мелкий и тонкий. Этого ведь слишком мало, чтобы убить шинигами? — Ювелирная работа. — Отметил кот, отметая всякие сомнения. — Грудная клетка раздулась — лёгкие быстро наполняются кровью. Вскоре ты станешь хватать ртом воздух, но тот лишь вспенится, принося вместо долгожданного кислорода неописуемую боль. Затем мучительно медленно некроз расползётся от кончиков пальцев до самой груди. Мацумото, поджав губы, слушала то, что знала и без подсказки духа, перевела тяжёлый взгляд от своего синеватого лица к Леону, и тут же пожалела об этом. Необычайно чётко виделось то, что казалось незаметным в реальности: размотанные клубки бинтов, свободно плавающие в крови, длинная чернеющая рана под самой печенью, мелкое магическое сияние над пробитой шипами кожей. Он вытягивает последние магические частицы из воздуха в абсолютно бессмысленной и упрямой борьбе за жизнь. — Мы умираем. — Прошептала Мацумото. — Мы? — Я, он и ты – духовный иждивенец. Так и зависнув в пустоши, она наблюдала за ужасно неторопливым каменным завалом. Время шло медленно, ведь мозг обрабатывал тысячу других картин, но них Рангику не обращала внимания. Ей хотелось запомнить… последнюю гибель. Придёт за ней Гин, сама Смерть, Идзанами из японских легенд — неважно. Все пути ведут к одному. А сиамский кот смотрел на её опустившиеся руки и молчал. Эта слабость вызывала в нём жгучее раздражение, протест, злость, но пепельное существо не вмешивалось, пока ладони шинигами внезапно не сжались в кулаки. В калейдоскопе, где отрывисто мелькала картина рушащегося храма, что-то мелькнуло — быстро, даже в замедленном видении едва уловимо. Земля под магами раскололась, и островком, обособившимся от всего остального пола, нырнула вниз — сначала сквозь рушащуюся пирамиду, затем — сквозь саму землю. Буривший всё на своём пути островок был окружён золотистым светом странной земляной магии, совершенно не похожей на какую-либо встреченную до этого момента. — Что это? — Мацумото, нервно перехватив себя за запястье, щурилась, силясь хоть что-то разглядеть. Картины назойливо крутились и, как круги на воде, ходили рябью. — Кто управляет землёй? — Я всё забываю, какое у людей паршивое зрение. — Синеглазый кот довольно зажмурился. — А спаситель –… дворецкий! Шучу, горничная. Его абсолютно наплевательское отношение к происходящему поражало. Возможно, это было ответом на долгое равнодушие со стороны хозяйки. — Что?! Она попыталась вглядеться, но неистово быстро крутящийся силуэт, что летел прямо за островком-бурилом, был почти неуловим. Лишь макушка, как венчик розового цветка, яркой чистотой выделялась средь земляной грязи. — Кажется, вас спасают, шинигами. — «Безымянный» издевательски растянулся прямо перед мелькающей картиной, не давая Рангику увидеть, чем всё… закончится. — Но вы всё равно умрёте. Забавно, правда? Правда, которая недавно совсем не трогала волшебницу, вдруг её взбесила. — Ты..! — Девушка попыталась схватить злорадствующего кота, но тот ловко увернулся. — А ты бесполезный духовный клинок, который никогда не увидит шикая! Привязался ко мне, чтобы развлекать себя?! Уходи! Кошачья мордочка духа неуловимо переменилась. Это было практически невозможно, но в ней скользили сложные выражения тревоги, озарения, смирения, зачастую не свойственные даже некоторым индивидам среди людей. Он, явно придя к какому-то решению, нетерпеливо взмахнул белоснежным хвостом: — Так ты отпускаешь меня? Мацумото хотела ответить, но молчала, растерянно стирала алые капли, стекающие по подбородку. Она знала, что больше не сможет произнести ни звука — глубокое ранение добралось до самого её внутреннего мира, что означало неизбежность конца. Она кивнула, не видя вреда в том, что этот странный вороватый кусочек души, что утянул часть силы Леона, ненадолго вырвется на свободу. — Запомни имя — Падера*, и не тоскуй о потерянной силе, шинигами. Я вернусь к истокам. — Кот исчез. И Рангику… очнулась. *Па́дера — зимнее ненастье, буря со снегом.