с маленькой буквы

Время разломанная нелинейная вереница отголосков, пройденный и пережитых, или неминуемых и мчащихся, или ждущих где-то в своем месте в свой давно наставший, но не наступивший час. Юля готова поклясться, что видела это задолго до того, как все произошло, только вот забыла так прочно, так нестерпимо и нерушимо - даже поверила, будто это и впрямь было ноющей необходимостью, зудящим желанием, истлевающим в груди. Юля готова поклясться, что сторонилась ее с педантичным упорством лишь благодаря этому внутреннему, неведомо откуда зародившимуся знанию -- она знала: Тину ступит в ее жизнь безмолвным шагом, уходящим смехом и ускользающим движением век, и каждый миг ее снесет все нерушимые крепости, всё тактически рассчитанное счастье с расстерянностью обратится в скомканный листок, словно мальчишка, уязвленный собственным самодовольным промахом. Тина стремилась созидать, но созидать больно, особенно если выстраиваешь нечто чуждое, порожденное другим, давно умерщвленным миром, где властвуют все те же мертвые боги. Сама такого не ведая, Юля пыталась помешать блондинке с детской улыбкой, перечерченной взрослой болью, проникнуть под связки голоса, под опорные мышцы тела и пульсирующие рябью нейроны мозга, ведь где-то там, на грани реального и иррационального, на неплотной разлетающейся материи подсознания была выжжена роковая предрешенность этой женщины и сила взмаха одной ее руки. И Санина лишь делала то, что делаем всё мы, углядев в дали чью-то неминуемость для нас - вступила в бой. Мы бесконечно побеждаем, осмелившись вступить в схватку с судьбой, не потому ли, что иной раз поражение - это победа? Татьяна Либерман - подобное имя ожидаешь услышать, когда впервые перед глазами, под натиском слов умелого рассказчика, Пушкин берет в руки револьвер, готовый умереть и похоронить с собой все вековые строки ради женщины, женщины, которая могла бы носить это имя Татьяна Либерман - сломанная, сломанная, сломанная. Татьяна Либерман - конструктор, так часто разбираемый, что уже не ясно, каков конечный вид. Татьяна Либерман, Татьяна Либерман, Тина, Тина, Тина. Тина Кароль, скажи, ты ли исходный торговый продукт, каким должна была стать Татьяна Либерман? Тина Тина Тина Тина Сколько же бывает силы и власти у тех, кто совсем не стоит у штурвала жизненного корабля, кто не разжигает революцию и не ведёт войска в битвы, кровавые и сомнительные, зачитывая речи из собственной души, но не чувствуя веры, колеблясь в истине. Иметь господство над целой чужой жизнью - шутка ли? Тина Кароль - это то, что сталось с тобой, когда Татьяна Либерман разбилась о собственную слабость, о любовь, сжираемую раком с телом, теперь холодным и изглоданным? Юля не хотела её, Юля отдала все за нее. А Тина ей не верила. Она вновь лежала в ее объятиях, ощущая, как срастается изломанная грудная клетка, склеивая изрезанные, исшипованные ребра, и не верила. Юля возложила на ее разрушенный алтарь мужа, который вложил свое сердце годы назад в ее юные, ещё детские руки, Юля разделила любовь сына, возложила его на обветшавшие храмы этой женщины, Юля рассекла музыку свою и окунула в губнущие священные воды, а она ей не верила. Как мы к этому приходим? В каких обшарпанных квартирах, благоустроенных дома, элитных ресторанах или задрапированных клубах, мы однажды находим порталы в прошлое, где любили так сильно, так остервенело, что создали из этого религию? Почему мы делаем то, что делаем? И почему мы приходим к тому, к чему приходим? - Таня, - Юля говорит, а это режет что-то глубже, чем просто слух, - Таня, - вторит она, и это даже неприятно, чуждо и вдруг противно, - Таня, Татьяна, Таня, Таня Либерман. Тина Кароль. Таня. Я люблю тебя. Каждый осколок и каждый его блик. - Кароль лежит на ее плече, в кольце рук на том самом раскладном диване и смотрит, смотрит - не губы Юли шевелятся, а галактика вращается впереди. - Таня, я люблю тебя. Тина Кароль Татьяна Либерман Таня Кто бы она не была, она ей вдруг верит. И больно ей где-то внутри, потому что она ее тоже, потому что для неё неминуемой, судьбоносной, предрешенной была она, Юля, и это к ней вел этот путь, и это из-за нее он должен был умереть, и она должна была выстоять, из-за Юли - перманентной метаморфозы. Кароль задыхается в попытке найти слов, удушливой волной накрываясь, чуть не плача от неожиданной узкости, ограниченности словарного запаса, от скудности и блеклости слов, потому она лишь сжимает крепче-крепче и смотрит нечеловечески, не по-земному и шепчет: - Я тебя тоже люблю, Юлечка. И все изломанные кусочки себя - к ее ногам. Она отдалась ей раньше