It's Inevitable

Утром становится холодно — необычно даже для подземелья, — и Вэриан слабо дрожит, прижимая к груди одеяла. Издалека доносится приглушённый звук, похожий на свист. Он постепенно понимает, что слышит тихий вой ветра. Даже под землёй ярость ужасной метели очень хорошо проницаема. В этот день, в своей временной шкале он глупо отважился в эту же метель бежать к Рапунцель и умолять о помощи, но сейчас он отказывается выходить на улицу, тем более что идти в Корону сейчас так же бессмысленно, как и всё, что он пытался сделать. Время от времени слышатся шаги и вдруг затихают: Паст-Вэриан ходит по лаборатории. С момента ссоры алхимик догадывался, что они не смогут избегать друг друга, потому что делят одно пространство, но он всё ещё боится встать с кровати и встретиться с ним лицом к лицу после всего, что наговорил вечером. То, как он вёл себя, было бесспорно неприемлемо во всех отношениях, начиная с потери самообладания перед королём и заканчивая напряжением, которое он создал между собой и отцом. Но больше он стыдится того, что сорвался на своё прошлое «я», которое не сделало ничего, чтобы заслужить такое обращение. «Ни один из нас не может ничего сделать правильно.» «Я вообще никогда не хотел кому-то помогать.» Если мальчик сможет встать с пола и извиниться, тогда они смогут поговорить, снова быть друзьями, напарниками и, возможно, даже братьями. Но не так-то просто убедить собственное тело двигаться. С каждой минутой он чувствует себя ещё более неуместно в этом мире. Мантра «мне здесь не место» болезненно отдаётся эхом в мыслях. Он закрывает глаза, желая просто исчезнуть, и сворачивается калачиком, притворяясь спящим и крепко сжимая холодными пальцами ткань в тщетной попытке согреться. Рудигера нет рядом, чтобы обеспечить дополнительное тепло, скорее всего, он послушно снуёт по лаборатории или занят кражей чего-то сомнительно съедобного из мусорного ведра. Но Вэриан не может блокировать реальность вечно. Через некоторое время он садится, затем с некоторым усилием встаёт. Тело движется медленно, как будто находится в отдельном измерении, но зато движется. Одна ладонь держится за стол, как за единственную опору, чтобы не рухнуть обратно на пол в беспорядочном изнеможении. Двойник перестаёт расхаживать и останавливается перед ним, наблюдая за некой борьбой с гравитацией и головокружением, но при этом долго молчит. — Доброе утро, — неожиданно и резко выдаёт он. — Доброе, — неуверенно отвечает алхимик, уставившись в пол. Паст-Вэриан сдвигает очки на голову, нервно подёргивая пальцами. — Снаружи сильный снегопад. — Знаю. Непринуждённость, с которой они разговаривали раньше, испарилась. Их разногласия обнажились для обоих; праведный и неистовый гнев Вэриана и негодующее любопытство Паст-Вэриана. И снова мальчишка жалуется, что не принадлежит ни к этому миру, ни к собственному. Здесь он никому никогда не будет нужен, словно какой-то рудимент. Формально он даже не сын этого Квирина. Другой прочищает горло. — В общем, Футуриан, я тут... подумал. Ожидалось, что он и дальше будет язвить. Но нет, это вступительное заявление является одновременно и неопределённым, и тревожным. — Подумал? Это всегда опасно, — бормочет Вэриан, по-прежнему отказываясь смотреть в глаза. — Я серьёзно. И я не собираюсь ходить вокруг да около. Я... я хочу, чтобы ты мне всё рассказал, — это самое серьёзное, что он когда-либо видел. На этот раз двойник не подчиняется, не слепо доверяет ему — последствия ссоры. — Хочу знать, что вообще произошло вчера в Короне, потому что хочу, чтобы мы могли помогать друг другу, понимаешь? Я немного разозлился, когда ты сказал, что понятия не имеешь, что происходит и как ты сюда попал. Я могу понять, что ты хочешь казаться умнее, мол, контролируешь ситуацию, но ты просто не собирался беспокоить меня, — он заикается, мямлит, нервничая. — А теперь, зная, что ты чувствуешь, и как сильно ты старался держать себя в руках, я думаю, что сейчас важнее, чем когда-либо, рассказать мне об этом... — Нет. — Что? — Я сказал «нет», — решительно повторяет Вэриан, выпрямляясь. — Я уже говорил, что не буду этого делать, а сейчас в этом ещё меньше смысла. Просто оставь меня в покое. Наслаждайся своей разрушенной деревней. Я не могу вернуться домой и не могу помочь тебе. Просто притворись, что меня здесь нет. В глазах собеседника вспыхивает гнев, но тотчас успевает скрыться прежде, чем он опять заговаривает: — Я больше не позволю тебе уйти от ответов. Я заслуживаю знать, что происходит. Меня не волнует, что ты видел в своём мире больше, чем я. Плевать, как, но я заставлю тебя говорить. Пусть мне это и не нравится, но если ты не начнёшь мне всё объяснять, мне придётся заставить тебя... — он прикусил губу. — Силой. — Хм, и как именно? — Я скажу папе, что ты здесь. Мгновенно алхимик насторожился. — Ты что, с ума сошёл? Нет, ты этого не сделаешь. Ты не опустишься до такого. Хотя неплохая попытка угрожать мне. Тот поднимает бровь. — Во-первых, это не угроза. Во-вторых, что мне мешает? Вэриан рискует быть разоблачённым, но... другой ни о чём не беспокоится. Во всяком случае, рассказ Квирину о двух Вэрианах полностью снимет вину с Паст-Вэриана за неблагоразумные действия его двойника из будущего. От осознания этого пересыхает в горле. — Я так и думал. Так ты собираешься рассказывать? — Да ладно, это же смешно. Это что, допрос? Психологическая пытка? — Я говорю серьёзно. Я хочу знать, что происходит, — мальчик делает шаг к люку. — В противном случае я пойду поговорю с папой. Прямо сейчас. Вэриан не спал и не ел хорошо уже несколько недель, но всё равно находит в себе силы броситься к лестнице, вставая перед двойником, который едва успел поставить ногу на первую ступеньку. — Я тебе не позволю. — Не позволишь поговорить с моим отцом? Послушай, я знаю, ты пытался помочь, что тоже хочешь добра, потому что я хочу добра. Но ты, очевидно, очень устал и не можешь ясно мыслить. Клянусь, я делаю это не для того, чтобы втянуть тебя в неприятности. Уверен, что папа мог бы помочь. Нам обоим. — То есть, тебе, — парирует он. — Ты правда думаешь, что папа не захочет наказать человека, который несколько месяцев выдавал себя за его сына? Понимаешь, в какой опасности окажусь я?! Паст-Вэриан топает ногой, выглядя совсем, как ребёнок. — С каких это пор папа стал каким-то бессердечным монстром, а? То, что он суров с нами, ещё не значит, что он тиран. Если мы ему всё объясним, он поймёт нас. Ты можешь дать мне хоть раз разобраться с чем-то в моей временной шкале? — В твоей? Ты ещё считаешь это своей временной шкалой, после всего, что я сделал, дабы предотвратить тот хаос, о котором ты и не знаешь? — тон повышается, срываясь от негодования. — Последние несколько месяцев ты проводил всё своё время на земле с отцом и деревней, в то время как я сидел тут взаперти, не видя дневного света. Чем это лучше, чем моя временная шкала? — он пинает лежащий около его ноги кусок металла, отправляя его через всю комнату. Громкий лязг отражается от стены, и другой вздрагивает. — Я просто гнию здесь, пока ты живёшь своей лучшей жизнью в невежестве. Никакой справедливости, — чем больше он говорит, тем сильнее его переполняет ярость. Он зол на всё: на самого себя, на своё прошлое, на Квирина, Рапунцель и всё королевство. Злость перехлёстывает через край и подавляет разум в пользу разглагольствований и ответных ударов по любому, кто отважится перечить ему. — И ты даже не слушаешь меня. Собираешься идти к папе и выгнать меня, чтобы ты мог наслаждаться жизнью с ним, а не со мной, не так ли? — Нет, не так. Не думаю, что папа тебя выго... — Хватит, — перебивает алхимик. — Я знал, что рано или поздно это случится. Как всегда, и именно со мной. Тот щурится, немного оседая, но плечи до сих пор остаются напряжёнными. — Я не понимаю, о чём ты, — тихо говорит он, впервые отступая за этот разговор. — Я правда не понимаю... Вэриан заливается надменным смехом. — Это называется предательством. Ты предаёшь меня. Это то, в чём мы оба очень хороши, знаешь ли. — Я не предаю тебя! Я просто... — Ты просто... молчи! — огрызается мальчик. — Если ты всерьёз хочешь рассказать папе, то мне придётся всерьёз тебя остановить, — он ни за что не позволит Квирину узнать, что натворил он, глупый и жалкий неудачник. Одного разочарованного отца достаточно на всю жизнь. — Ещё один шаг к этому люку — и мы враги. — В-враги? Что? — Ты меня слышал. О чём они вообще спорят? Это ж бессмысленно, но оба упрямы, как ослы, и ни один из них не хочет сдавать позиций. И чем больше алхимик смотрит на другого, тем сильнее крепчает его раздражение. Паст-Вэриан отражает его лицо, и это лицо Вэриан терпеть не может. Один только взгляд на себя — болезненное напоминание о том, как сильно он хотел бы быть кем-то другим, кем-то сильным, храбрым и достойным признания отца. А не каким-то тощим, сумасбродным учёным, который не может даже провести успешный эксперимент, не уничтожив при этом половину деревни. — Вот тебе идея получше: ты останешься, а я пойду к папе, — вымученно продолжает Вэриан. — Можешь остаться в этой маленькой темнице и посмотреть, насколько это весело, — желание убежать из лаборатории, от камней и от самого себя гложет, словно жгучий яд, который истощает здравый смысл, оставляя позади мысль о побеге. — Согрей ту несчастную груду одеял, ладно? — приняв решение, он снова поворачивается к люку. Что мешает ему сбежать? Никто и ничто, и уж точно не какая-то недоделанная, слабая версия его самого. Одна рука уже лежит на перекладине лестницы, как вдруг его окутывает облако розового дыма. Он рефлекторно пытается отступить — но не может: его ноги намертво приклеены к земле слишком знакомым химическим составом, созданным самолично для защиты от назойливых вторжений как людей, так и енотов. Туман рассеивается, и мальчик видит своего двойника, стоящего со второй химической гранатой в ладони — рука занесена назад и готова бросить шар в любой момент. Но выражение беспокойства на лице Паст-Вэриана расходится с языком его тела, будто он встревожен собственным поведением. К несчастью для него, Вэриана не волнуют намерения, стоящие за этим поступком. Для него это нападение — объявление войны. Теперь он видит перед собой противника, кого-то, кто готов пойти на многое, чтобы сдержать его. Если его прошлое «я» хочет сразиться с ним, пускай. Тот, кто бросает первый камень, должен готовиться к последствиям. И у алхимика есть много практики, заставляющей других сталкиваться с последствиями своих действий, хотят они того или нет. — Атакуешь моими же трюками, — насмехается он, начиная открыто смеяться. Конечно же, он был прав насчёт отсутствия лояльности Паст-Вэриана к нему! Как чудесно и убедительно, что догадки о предательстве были скорее предчувствием, чем плодом бессмысленной паранойи. — Я не атаковал. Я... хотел помешать тебе сделать что-нибудь поспешное. И я... наверное, тоже сделал нечто поспешное, но... пожалуйста, никуда не уходи. Просто послушай, мы можем спокойно поговорить. Я не пойду к папе, если... — «Если»? Ты мне и условия свои ставить собрался? — мальчишка саркастически прищёлкивает языком. — Нет, я тебе не верю. Ты лицемеришь, потому что теперь у тебя появилась эта мысль, и она всегда будет там, в глубине твоего сознания, — не прерывая зрительного контакта, он медленно опускает руку в карман фартука, сжимая пальцами закупоренную пробирку с нейтрализующими частицами, которую всегда держит под рукой на случай, если ловушка даст осечку. — Ты всё равно поговоришь с ним, несмотря на наши «спокойные беседы». Мы никогда не слушаем, и наше слово ничего не значит, — он незаметно убирает руку за спину и большим пальцем снимает пробку, чуть наклоняяся к полу и липкой куче слизи вокруг лодыжек. Паст-Вэриан застыл, слишком отвлечённый медом, залитым в уши, и к тому времени, когда он всё же замечает его побег, химикат у ног уже испарился. Отбросив пустую пробирку в сторону с резким стуком, Вэриан делает шаг вперёд, стискивая кулаки. — Мы эгоисты, делаем то, что хотим, разочаровываем наших друзей и семью и главное — лжём самим себе. Ведь так? Тот хмурится. — Так вот в кого ты превратился... Он не уверен, что именно — осуждающий тон двойника, дрожащие губы или сами слова — толкают его на край пропасти. Но остатки самообладания рушатся в одно мгновение, и разъярённый Вэриан бросается вперёд, прежде чем разум успевает догнать действия. Другой не замечает, что происходит, вторая розовая ловушка ещё бесполезно поднята в руке, и всё, что мелькает в голове алхимика — безумная мысль: «Надо остановить его до того, как он остановит меня.» Остановить его от чего именно? Эта часть неясна, как и всё остальное. Он не знает своей конечной цели в этой временной шкале и никогда не знал. Всё, в чём он уверен, это то, что Паст-Вэриан окажется препятствием, и препятствия должны быть устранены. Разве не в этом суть науки, решающей трудные задачи и устраняющей трудности на своём пути? Он хватает затянутую в перчатку чужую ладонь, и от этого прикосновения двойник, наконец, оживает и отдёргивает руку, беспорядочно бросая оставшуюся гранату. Вэриан перебрасывает мальчика через себя, и тот влепляется в противоположную стену, становясь временно беззащитным. Небольшой боевой инстинкт срабатывает, и он наугад хватает ближайшую колбу со стола и бросает её в направлении другого в ответ на прошлую его атаку. Только на траектории полёта реактива алхимик замирает и с ужасом осознаёт, что совершил серьёзную ошибку. Красный туман ярости временно исчезает из поля зрения, но прежде чем он успевает что-либо крикнуть, Паст-Вэриан вытягивает ладонь, прикрывая лицо, и колба разбивается об его руку, разбрызгивая химикат на перчатку. Жидкость является остатком вещества, которое использовалось для уничтожения машины Фернанды Пизаззо. Предназначено только, чтобы реагировать от теплоты человеческой кожи, не на неё саму. «Этот конкретный компонент», — вспоминает Вэриан слишком поздно, «вызывает коррозию.» Конечно, он никогда не собирался бросать что-то действительно вредное в своего двойника — было бы жестоко даже по его собственным стандартам ненависти к себе. Но реакция идёт быстрее, чем ему удаётся пожалеть о содеянном, и резина начинает шипеть, а химикат — прожигать её и капать на кожу под ней. С придушённым гортанным криком Паст-Вэриан срывает перчатку, разрушенную кислотой, и отбрасывает в сторону. Та приземляется на лужу розовой слизи от плохо нацеленной ловушки. Но химическое вещество уже достигает руки, разъедая костяшки пальцев и добираясь до тыльной части ладони. Через несколько секунд кислота быстро изничтожает кожу, оставляя после себя развороченную окровавленную плоть. Вэриан клянётся, что видит проблески костей сквозь обожжённую кожу и щурится; ноги подгибаются от понимания, что он случайно сделал. «Это мой шанс, пока он ранен.» Он испытывает отвращение к коварной мысли, многократно проскальзывающей в голове; он должен помочь бедному мальчику, которого только что сжёг кислотой, а не строить планы, как лучше избавиться от него. Но события собственного времени научили его важности следования своим интересам. Наноси удар пострадавшему противнику, чтобы получить преимущество, даже если для этого придётся прибегнуть к коварному обману. «Когда именно Паст-Вэриан стал моим врагом?» — Ты это... специально? Голос двойника звучит слабо. Алхимик удивляется, что тот ещё не потерял сознание от вида крови, но предпочитает не отвечать. Вместо этого он хватает здоровое запястье мальчика в своё и тянет его подальше от люка. Тоненький голосок разума в глубине сознания всё время отчитывает его. Сначала Паст-Вэриан позволяет тащить себя, как тряпичную куклу, крепко прижимая к груди обожженную и окровавленную руку. Секунда, и он снова начинает вырываться, выкручивая запястье в чужих руках. — Папа! Папочка! Помоги мне, на помощь! Помогите! Внезапный крик застаёт врасплох — и вновь разжигает пламя враждебности, гася слабую вспышку жалости. — Заткнись! Что ты творишь?! — шипит Вэриан под нос, оттаскивая сопротивляющегося мальчика от лестницы. Вся сила уходит на то, чтобы удержать его; вот что получается, когда пытаешься удержать кого-то с точно такой же силой. «На каждое действие есть равная и противоположная реакция», — размышляет он. Он может быть жестоким преступником, но, по крайней мере, в глубине души у него есть сердце учёного. Паст-Вэриан продолжает вырываться из его хватки. — Ничего плохого не случилось, пока ты не появился! — выдавливает он сквозь рыдания. — Если ты испортил свою жизнь, это твоя проблема. Я не такой, как ты, я сам справлюсь! Нет никакой причины защищать другого, — он будет просто мешать более широкой картине спасения Квирина. Вэриан здесь для своего отца, а не для того, чтобы играть роль героя для своего глупого, наивного прошлого, которое ничего не понимает. Он знает по опыту, что безусловное доверие ведёт только к неудаче и разочарованию, что оно мешает достижению результатов и ослабляет убеждения. По большому счёту, его двойник никогда не был его другом и уж точно не братом. Он помеха. Очередная волна ненависти захлестывает Вэриана, и он с силой швыряет мальчика за тонкую руку, ударяя его спиной об один из чёрных камней, угрожающе нависших в центре лаборатории. На время оглушенный Паст-Вэриан всхлипывает, и алхимик пользуется моментом, едва ли не ломая ему запястье. — Это я справлюсь сам, — усмехается он, безразличный к боли, запечатлённой на плаксивом лице противника, — каждая черта которого с таким же успехом могла отразиться на его собственном. — Ты ничего не знаешь и никогда не поймёшь. Не ной, это я ещё жалею тебя! — Ты делаешь мне больно, — еле слышно выдыхает тот. Вэриан игнорирует его, взгляд блуждает по разнообразию химикатов, разбросанных на столе. В одном из вытянутых стаканов находится образец золотистой жидкости, которую он очень хорошо знает. Это химическое соединение вступило в реакцию с чёрными камнями и похоронило отца в той неудачной временной шкале. Его временная шкала та, где должен был умереть Вэриан, а не его отец. Квирин оттолкнул его от опасности, дабы защитить, пожертвовав взамен собственной свободой. Если бы он сам оказался в янтаре, Квирин был бы в безопасности. «Это должен был быть я.» Пристальный взор Вэриана скользит по плачущему мальчику, от его обожжённой руки к стиснутым зубам, сквозь которые слышатся тихие болезненные стоны. «Это всё ещё могу быть я.» Мгновение чистого безумия, которое приводит мысли в движение; мензурка тут же оказывается в руке, и он проливает реактив на камень, к которому прижал своего двойника. — Я догадался, — непринуждённо говорит алхимик. — Это должен быть ты, и папа останется в живых. Тогда всё было неправильно. Но на этот раз я его спасу... — О чём... о чём ты? — Паст-Вэриана сильно трясёт при виде золотой жидкости, шипящей и лопающейся на поверхности камня. — Ты же говорил не экспериментировать на камнях. Говорил, это опасно. Отпусти меня! Вэриан смотрит на него сверху вниз, не двигаясь. — Если ты настаиваешь. Он отпускает запястье другого и отпрыгивает назад прямо в тот момент, когда янтарные щупальца принимаются охватывать двойника, который вскрикивает лишь единожды и после осознаёт тщетность своего положения. Боль сквозит в наполненных слезами глазах, затем смирение, а янтарь скользит по его телу, кристаллизуя изуродованную руку, всё ещё прижатую к груди. — Я никогда не хотел предавать тебя, — хрипло произносит Паст-Вэриан, и смола останавливает его дрожь, навеки запечатывая испуганное выражение. Всё кончается слишком быстро, и Вэриан снова оказывается один. «Мы семья.» — Я сделал это нарочно, — шепчет он, медленно проводя пальцами по янтарю, прослеживая черты другого, его черты. Стыд за содеянное скользит вниз по спине, но место чувства вины, которое он чувствовал в прошлый раз, занимает полная пустота. Всё сливается воедино в этом вечном кошмаре, каждая эмоция смешивается, как краска, некогда содержащая спектр оттенков, а теперь превратилась в мутную чернь. Это реальность, или плод воображения и мечтаний? Он вообще существует? Да какая теперь разница?! — Вэриан?! С тобой там всё хорошо? «Папа.» Поначалу кажется, что ему почудился этот голос среди беспокойных философских размышлений — иначе зачем бы отец звал его? И тут до него доходит: Паст-Вэриан звал на помощь во время их борьбы, которая была минуту или же час назад, он уже не знает. Важно то, что Квирин спешит к нему и скоро войдёт в лабораторию. И Вэриан ни за что не позволит отцу увидеть, что он сделал. Он поспешно хватает самый большой брезент с основания своей недо-кровати и небрежно бросает на янтарный шпиль, разглаживая его руками, пока любые следы мальчика, пойманного в ловушку, не исчезают из виду. Сомнительная маскировка, конечно, но это всё, что он может сделать за оставшееся короткое время. — Вэриан, ответь мне! Он замирает. Теперь нужно придумать правдоподобное оправдание, чтобы умоляющие вопли прошлого «я» имели правдоподобную историю прикрытия. А то, с какой стати он стал бы умолять отца о помощи? Что там такое, с чем он не может справиться сам? «Я боюсь крови.» Первое, что вторгается в обезумевший разум, и Вэриан вздрагивает. Конечно, отец не заметит двойника, заключённого за плотной тканью, если его сын стоит перед ним с ужасной травмой. Но даже мысль о кровотечении заставляет чувствовать слабость. Неужели он причинит себе вред ради какой-то хитрости? К сожалению, у него нет времени придумать что-нибудь получше. Есть только десять секунд, и Квирин ворвётся в лабораторию. — Вэриан! Тошнотворное беспокойство наваливается на его: голос становится громче. Рука рефлекторно хватает со стола пустой стакан и одним быстрым движением разбивает его о деревянную поверхность. Свет отражается от осколков, превращая то, что когда-то было научным инструментом, в набор крошечных лезвий. «Не думай об этом. Просто...» Не успевая потерять самообладание, алхимик сбрасывает перчатки, швыряет их через всю комнату и хлопает ладонью по битому стеклу. Боль пронзает руку, будто кто-то проводит пламенем паяльной лампы по линии вены, и он сильно прикусывает губу. Нет, он никогда не ладил с кровью. Она сочится из множества порезов, тёплая, липкая и металлическая, — напоминает другую рану, которую он недавно нанёс другому. Плевать на извращённую иронию, тело дёргается в отдаче, а острое стекло царапает кость, зажатую между двумя пястными костями. Колени подгибаются, он изо всех сил старается удержаться на ногах — о нет, его преобладающая рука изрешечена осколками. Мальчика начинает шатать из стороны в сторону, и он неосознанно цепляется за стол, загоняя стекло ещё дальше, которое, как металл скрежещёт по металлу, проникает в мягкие ткани, посылая дрожь по нервам и вызывая тошноту. — П-папа? — слышатся нотки настоящей паники. — Я ранен, мне надо... мне надо... — Вэриан падает в обморок, отводя взгляд от капель собственной крови на стекле, блестящих красным, и при этом замечая периферическим зрением чёрные точки. Истерика нарастает. Он действительно теряет сознание. Этот фиктивный поворот стал реальным слишком быстро. Гул шагов, и внезапно Квирин оказывается рядом, одной сильной рукой обхватив алхимика за плечи, поддерживая его. — Вэриан! — зовёт он, отображая в глазах полное возмущение и растерянность одновременно при виде кровавых брызг на столе. — Как... что случилось? — Я нечаянно, — дрожащим голосом произносит мальчишка, лихорадочно размышляя, а не оставил ли он каким-то образом доказательства, что рана нанесена умышленно, но отец выглядит скорее огорчённым, чем подозрительным. — Я... поставил стакан, я не понял, что он опрокинулся и разбился... а потом я... моя рука... — ложь уже никого не беспокоит, он пытается говорить, не заикаясь, но мозг полностью сосредоточен на боли в руке и потере крови. — Прости, что не отвечал, я... замер. Квирин осторожно опускает сына на стул около стола. — Мы достанем... стекло и промоем порезы, — бормочет он, запинаясь. — А завтра после бури пойдём к настоящему доктору, хорошо? Тебе нужно быть осторожнее — сколько раз я предупреждал тебя? Разве ты не носишь перчатки? — мужчина достаёт из сумки рулон марли, разворачивает его и кладёт на стол. — Если ты так небрежно относишься к своим экспериментам, то я запрещу тебе находиться лаборатории. — Извини, — кротко бросает Вэриан, опуская взгляд, но, видя пятно своей крови на полу, быстро поднимает глаза на отца. — Я забыл про них, и... Тот качает головой. — Не оправдывайся, Вэриан. Дай мне руку. Переверни её. Содрогаясь, он подчиняется, щурясь от вида осколков в окровавленной ладони. Отец берёт щипцы из беспорядочной груды инструментов. — Они чистые? — Д-да, — тотчас отвечает мальчик, просто желая поскорее покончить с извлечением. По правде говоря, он понятия не имеет, когда в последний раз ими пользовался, но из-за боли он готов рискнуть, лишь бы это прекратилось. Квирин не кажется убеждённым, но щёлкает пальцами по щипцам, поворачиваясь к сыну. — Я не врач, но постараюсь быстро вытащить стекло, а потом перевяжу руку. Закрой глаза, если нужно. Понял? Вэриан кивает, усмиряя дрожащую нижнюю губу — но даже когда он говорит себе, что готов, это не так. Всё кончается в одно мгновение, но ужасное ощущение внутри ладони остаётся. Он постоянно вздрагивает от каждого холодного прикосновения щипцов. Квирин слишком туго перевязывает руку, что алхимик чувствует ритм пульса сквозь марлю. Он зажмуривается и втягивает воздух сквозь зубы. — Всё будет хорошо, правда? — вопрос звучит очень далеко. Вэриан печально кивает. — С-спасибо... — и тут до он понимает, что его отец рядом, во плоти, со своими родительскими, строгими упреками и разочарованиями. Ненависть, сожаление и раздражение буквально тают, и всё, что остаётся — необъяснимая смесь горя и усталости — проходит через него, опустошая. Он так устал, устал бороться и делать ошибки. Устал от самого себя. С диким всхлипом Вэриан утыкается носом в грудь отца. Мужчина нерешительно вздрагивает — этот человек никогда не был склонен к физической привязанности — но через мгновение нежно обнимает сына. — Я рад, что ты здесь, — плачет алхимик, цепляясь за него. — Я испугался. Я... я думал, что никогда больше не увижу тебя, думал... — Я с тобой, Вэриан, успокойся. Ты в безопасности. Он отчаянно трясёт головой. — Ты был мертв из-за меня. Мы всё потеряли. Я всё уничтожил. — Тебе нужно отдохнуть, — шепчет Квирин, проводя рукой по волосам мальчика. — И не как обычно, на столе. По-настоящему отдохнуть. Прежде чем он успевает возразить, отец делает шаг вперёд и одним быстрым движением подхватывает его на руки. — Не стоит нести меня. Я могу сам. — Я не хочу, чтобы ты карабкался по этой лестнице с повреждённой рукой. Осторожно прижав ладонь к груди, а другую положив на плечо мужчины, Вэриан заставляет себя расслабиться, пока тот взбирается по лестнице практически одной рукой. Он закрывает глаза, а в голове вертятся разноплановые мысли. «Папа жив, я справился. Я напал на своего двойника, я монстр. Больно, сейчас упаду в обморок. Хочу спать вечно, хочу остаться здесь. Я самозванец.» Голова начинает раскалываться от боли, и он теряется в раздумьях и смаргивает слёзы. Гораздо легче было бы вообще не думать, а вернуться к тому оцепенению, которое он испытывал раньше. Ритм шагов затихает. Вэриана медленно опускают на что-то мягкое. — Где я? — звук собственного голоса вызывает тошноту. — В моей комнате. Ты слишком много ночей проспал за своим столом. Это вредно для здоровья, Вэриан. Теперь отдыхай. — Д-да... — впервые за несколько месяцев он лежит в настоящей кровати, а не на полу подземной лаборатории. Подушки и одеяла тёплые, нет сквозняка. Единственное неудобство исходит от забинтованной руки, пульсирующей при малейшем движении. Он неуверенно вытягивается, позволяя усталости принять его. — Пап? — Да? — Я сожалею о том, что случилось в Короне... — Вэриан, — перебивает его Квирин. — Я не собираюсь говорить об этом. — Но... — Тебе не нужно извиняться. Я понимаю, почему ты так поступил. Но не могу втянуть в это короля — или тебя. Вэриан молчит, сосредоточившись на тепле подушки, игнорируя нарастающее отвращение предательства от представления ложи отца. — Я знаю, тебе больно ничего не знать. Ты всегда был неудержимо любопытным. Ничто не может удержать тебя, даже я. И всё же... я просто хочу, чтобы ты иногда слушал меня, чтобы ты был в безопасности — даже если для этого придётся иногда держать тебя в неведении. Пойми это. Он понимает. Теперь, как никогда раньше, мальчик понимает инстинкт отца хранить молчание о важных вещах. Он так же поступал с Паст-Вэрианом, умалчивая ответы, несмотря на неоднократные протесты другого. Он не хотел рассказывать двойнику обо всём, что сделал, и обо всех, кому причинил боль, и сейчас слишком поздно думать, каким было это решение: правильным или неправильным. Паст-Вэриан уже вне игры. Важно то, что Вэриан с отцом, даже если он не сын этого Квирина. Интересно, не совершил ли отец в своём прошлом ошибок, которыми он не хотел бы делиться. В кои-то веки алхимик сочувствует ему в его стремлении к скрытности. — Понимаю, пап, — выдаёт лишь он. Послышалось какое-то шарканье, и он, моргая, открывает глаза и обнаруживает, что, к его удивлению, отец лёг на край кровати. Квирин откидывает чёлку со лба с родительской заботой, которая на этот раз скорее успокаивает, чем пугает. — Ты вырос, — от его слов сердце неприятно колотится. — Меня так долго не было рядом, чтобы заметить это. Прости. — Всё в порядке. Ты был очень занят. Я и сам едва ли это заметил. «Ты выше меня ростом.» «Точно. Ну и что?» «Весомое доказательство того, что мы разные люди.» Тогда было утешением знать, что они разные личности. Теперь это больше похоже на плохую кульминацию больной шутки. Вэриан приближается к отцу, крепко сжимая его рукав здоровой рукой. Он не хочет об этом думать. Что угодно, только не об этом. — Ты хорошо себя чувствуешь?.. — спрашивает мужчина. — Я просто хочу спать, — приглушённо произносит алхимик. — Останешься со мной? — как по-детски звучит этот вопрос. В последний раз он спал с отцом, будучи намного младше, плача и дёргая Квирина за рубашку после ужасного кошмара. Сегодняшний день не сильно отличается. — Конечно, — мягко заверяет его отец, и это всё, что нужно услышать, чтобы утихомирить бурю своих мыслей, хотя бы на время. «Паст-Вэриан занял папино место в янтаре, и, может быть, я смогу остаться здесь...» Измученный разум цепляется за невозможную фантазию — мальчик погружается в сон.