Πάντα χωρεῖ καὶ οὐδὲν μένει. Все проходит, и ничего не остается. — Гераклит (VI–V век до нашей эры) Everything goes (지나가). — RM (2018)
***
— Никто тебе не расскажет, что ты никогда не забудешь. Слова Пиди-нима рассекли шум вечеринки, посвященной празднованию их крупнейшего международного тура. Это был первый и единственный раз, когда Пиди-ним после множества горячительных напитков открылся Намджуну, почти ровно за год до того, как Намджун оказался в сокджиновой спальне. Тогда они были популярнее, чем когда-либо, и казалось, что это их пик. Стая и стафф отмечали начало продажи билетов, множество из которых уже ушли в солд-аут, на озелененной крыше нового здания, куда компания въехала недавно. Отсюда открывался потрясающий вид на Сеул, все четыре стороны света были как на ладони. Компания заметно вложилась в мероприятие: организаторы заказали барменов, непрерывно делавших напитки, и поваров, заполнивших банкетный стол бесчисленными угощениями. Играла громкая музыка, в воздух летели речи — одну из них произнес и Намджун. Мы усердно трудимся уже долгие годы, давайте же на секунду остановимся и посмотрим, какой путь мы вместе прошли! Пиди-ним к концу ночи расслабился и отпустил себя. Вместе с Намджуном они сидели в уголке террасы, беседуя с глазу на глаз. И безо всяких предисловий после некоторой паузы в разговоре Пиди-ним вдруг сказал: ты никогда не забудешь. Никто тебе этого не расскажет. — Не забуду что? — икнул Намджун — за один присест он выпил уже приличное количество пива, в руке качалась полупустая бутылка. Сеульское солнце село совсем недавно; на ограждении и полупрозрачных навесах зажглись россыпи сияющих желтых гирлянд. — Их запахи, — сказал Пиди-ним. Он пил джин из стакана, невидяще глядя в пространство между собой и Намджуном — или видя что-то, заметное лишь ему. — Запахи бывших членов своей стаи. Примерно в двадцать лет Пиди-ним управлял маленькой стаей, но драматическая развязка оставалась покрыта пеленой тайны. Хосок предполагал, что двое из стаи их Пиди-нима полюбили друг друга и восстали против вожака, а потом предали его. Правды не знал никто. — Взгляни туда, — Пиди-ним властно указал в сторону, где флиртующий Тэхён покачивался в медленном танце с одним из веб-дизайнеров, смеша его. — Что он для тебя? — Свежая осока. Земля, — постоянство, тепло — вот чем для него был Тэхён. Очень умный и изобретательный — его любимец, один из шестерых таких же любимых. Пиди-ним выглядел удовлетворенным. — Даже тридцать лет спустя ты будешь помнить его запах. Тэхён улыбался так широко, что его глаза сияли — вечная молодость. — Тридцать лет спустя, даже если завтра он исчезнет, ты будешь его помнить. Намджун дернулся, и затуманенный алкоголем мозг тряхнул его беспокойством: — Куда Тэ исчезнет? — Никуда, — Пиди-ним взмахнул ладонью. — Пока что никуда. Но когда он уйдет, парень, когда вы все остепенитесь, найдете супругов — когда начнется вся эта обыкновенная комедия, ты сделаешь то же, что и я: отпустишь их. Я говорю это тебе сейчас, чтобы ты не почувствовал себя застигнутым врасплох, понимаешь? Ты должен знать, что до конца своей жизни будешь искать их в толпе. Ты и так это понимаешь, наверно? Вечный поиск. Намджун нахмурился, посмотрел на Чимина и Чонгука, шутливо танцующих с размахиванием руками и тверком, на смеющегося Хосока, который снимал их на телефон, на наблюдающего за ними Юнги, сидящего рядом с приятной улыбкой и бокалом вина, и на Сокджина, пытающегося научить сразу пятерых человек хореографии к последней заглавке, гоняя стафф как овечек и громко жалуясь, что они не попадают в такт. Их главный менеджер, занимающаяся грядущим туром, вместе со своей супругой наблюдала за сценой и качала головой, держа на руках ребенка. — Ты уже это делаешь, я уверен, — продолжил Пиди-ним: — расписание иногда разделяет стаю, и тебе приходится приспосабливаться. Мы пытаемся как можно реже разлучать вас, но сам знаешь, это возможно далеко не всегда. В горле появился ощутимый комок. — Делаю что? — Ищешь их. В момент пробуждения ты по привычке ловишь их запахи и пытаешься пересчитать, все ли на месте и рядом с тобой, но… Намджун вдруг понял, что и правда делает так уже давно, выпадая в реальность из сновидения и прислушиваясь к шуму Ноньён-дона, как если бы они снова были в своем старом общежитии, где любой мембер стаи мог в любую секунду забраться к нему под одеяло и уткнуться в шею, пока он тихо рычал в напускном недовольстве. Но теперь он просыпался в отельном номере совсем один в чужой стране, и члены стаи были только в его голове. Ему приходилось себе напоминать, что они здесь, за стенкой — и облегчение уже давно не бывало прежним, как если бы он чувствовал в одной комнате всех семерых. Никто и никогда не предупреждал его, как одиноко будет одному в отельном номере — и как одиноко ему действительно было. Пиди-ним, откинувшись на спинку стула, потягивал джин. — Они как маленькие призраки или духи, — он будто говорил сам с собой. — Призрачные воспоминания, призрачные инстинкты — они останутся с тобой до гробовой доски, даже если ты не будешь видеть их годами или десятилетиями. — Десятилетиями? С чего бы мне не видеть их десятилетиями? — выдавил он. Язык еле поворачивался. — Потому что жизнь забросит вас в разные города и страны. Не будь таким наивным, ты ведь не такой. Ты слишком умен для этого, — нетерпеливо сказал Пиди-ним. — Вы всемером — одна из самых могущественных стай, которые я когда-либо видел, но даже вы в итоге окажетесь на разных континентах или в разных его концах, как ты не понимаешь? Люди всегда предупреждают об этом молодых вожаков, и я помню, как много раз предупреждал тебя. Но ты не слушал, и это неудивительно. Поэтому я говорю тебе то, чему научился на своем горьком опыте: утрата мемберов никогда не отпустит тебя. Ты будешь искать их глазами в толпе, мимолетно унюхивать посреди улицы, тебе будет казаться, что стоит протянуть руку — и они окажутся рядом с тобой — но это будет просто незнакомец, который напомнил тебе о временах, когда они были твоими. — Понятно, — все, что смог сказать Намджун. У него не было сил думать, как он потеряет стаю. Он не сможет. Не станет. — Они будут с тобой, пока ты не испустишь последний вздох, — Пиди-ним покачал джин в стакане, глядя на перекатывающийся по стенкам прозрачный напиток. — Вот, во что я верю. Ты будешь все так же праздновать успех на крыше с пивом в руке и огоньками вокруг, в надежде, что они окажутся рядом, но их там не будет. Никогда. Он кивнул. — Спасибо, что рассказали мне это. — А, да не за что, — довольно отозвался Пиди-ним, но Намджун не чувствовал ни удовольствия, ни благодарности. Пиди-ним поднялся и ухватился за его плечо для равновесия, умело сделав вид, что это был отцовский жест, а не пьяная неустойчивость. — Мы, альфы, пойми это — переносим утраты глубже и тяжелее, чем кто бы то ни было. Не дай им почуять. Не давай им понять, что все это время ты нуждался в них сильнее, чем они в тебе. Ладно? Пиди-ним потрепал его по щеке и вразвалку поковылял прочь. Люди уже танцевали в центре крыши — а у Сокджина на руках каким-то чудесным образом уже оказался малыш их хореографа, танцующего с остальными вместе со своей женой. Полуторагодовалый мальчишка взирал на Сокджина огорченно, пока тот с непринужденным «а кто это тут у нас смотрит?» не надул свои щеки. Ребенок слабо улыбнулся, Сокджин сделал это снова, и вскоре мальчик хохотал так, что ножками сучил по животу старшего, а руками пытался поймать его нос — и Сокджин победно улыбался, светясь изнутри. Тэхён пытался вытащить из кресла апатичного Юнги, чтобы потанцевать; Чонгук обвивал Хосока и так, и этак, помечая любимого хёна своим запахом, а неподалеку Чимин, с намеком на невинность во всем своем виде, придерживал за талию нуну-альфу из команды стилистов и в упор пялился на нее с фирменной ухмылкой — в то время как она выглядела оцепеневшей от ужаса и наслаждающейся лучшим моментом в жизни одновременно. Пиди-ним, по сути, не сказал ничего нового, но впервые Намджун задался вопросом, который предпочитал избегать: кто будет первым? Чонгук, который часто стал говорить о том, что в будущем хочет завести стаю? Или Тэхён, который увальсирует прочь от них в руках какого-нибудь альфы? Или, возможно, Чимин, который не дождется Намджуна из армии? Хосок ли? Юнги? Будет ли это… Сокджин возник неожиданно и резко, весь разгоряченный танцем, румяный и сверкающий глазами, с чуть растрепанной черной головой и все тем же мальчишкой на руках — от этого зрелища Намджун смутился и сконцентрировался на реальности одновременно, внутри что-то сжалось, а в животе забилось тепло. Слишком много пива. Он перебрал. Боже, как может человек быть настолько красивым? Сокджин фыркнул на него: — Йа, никаких отсиживаний по углам, когда вечеринка только начинается! — он покачал на руках хихикающего ребенка, который влюбился в Сокджина всего за несколько минут. Не мог не влюбиться. Когда Намджун не пошевелился, Сокджин заговорщически зашептал ребенку на ухо так, чтобы шепот был слышен и ему: — Что надо сказать, м-м? Скажем «Намджун-оппа, пойдем танцевать с нами»? Намджун-оппааа, — озорно протянул он. Это звучало во всех смыслах дразняще и неправильно, и Намджуну резко захотелось его заткнуть. Он поставил пиво на стол и поднялся со стула, сдаваясь. Сокджин одобрительно закивал, и Намджун внезапно восхитился тем, как умело он держал ребенка и как правильно выглядел — а вокруг мерцали сотни огней, излучая мягкое волшебное свечение — словно вечеринка должна была длиться вечно, и все они оставались юными, счастливыми и неразлучными. Вместе. Сокджин свободной рукой взял его за ладонь и потащил Намджуна за собой: — Пойдем-ка покажем, как на самом деле нужно танцевать. Ночь рано или поздно закончится. Должна закончиться. Он вновь задал себе вопрос: кто покинет его первым?***
Изгнание члена стаи необязательно должно было сопровождаться громкой сценой: ты просто прекращал его помечать, у обеих сторон вызывая синдром отмены. Ты терпел, страдал от него, не поддавался внутреннему зову позвонить, позвать, найти, вновь запечатлеть свой запах. Нет, ты его избегал: игнорировал звонки и призывы, ложился на время в закрытую клинику, уезжал на несколько месяцев за границу без обратного билета, и обязательно менял пароль от квартирного замка. Ладно — возможно, это уже было слишком драматично. Но затем симптомы отступали: твой бывший мембер больше не был привязан к твоей коже, и его запах не приходилось силой вырывать с мясом и кровью. Любые претензии на него спадали, как театральный занавес. Вы очищались друг от друга, хотя бы внешне. Люди постоянно расставались и уходили из стай. Подумаешь. Он знал наверняка лишь одну вещь: стая никогда его за это не простит. Он медлил. После парижских концертов у них было несколько свободных дней, когда они оказались предоставлены сами себе, и Намджун проводил их в попытках восстановить внутренний покой, стать прежним Намджуном. Он гулял по галереям с двумя членами стаффа, которые иногда сопровождали его в музей, и любовался картинами импрессионистов и реалистов. Юнги отсыпался в отеле, Хосок и Чимин катались по магазинам, Сокджин, Чонгук и Тэхён совершили налёт на Диснейленд. Члены стаффа разделяли его страсть к искусству, и часто вместе с Намджуном вслух обсуждали и анализировали увиденные работы. Переходя от экспоната к другому, в тот день он был до странного молчалив. — Намджун-и, у тебя все хорошо? — Да, все прекрасно, — настойчиво отвечал он — его спросили о самочувствии не раз и не два, но он продолжал притворяться и сдерживаться от звонка членам стаи. Он скучал по Сокджину. Он скучал по тому, как его глаза окружали морщинки, когда он смеялся, тому, как он ударял Намджуна по руке, если тот отпускал удачную шутку — а потом льнул к нему, возможно, совсем едва. Он скучал по надутым полным губам, когда старший сердился. Он скучал по тому, как комфортно им было вместе, когда они дышали друг другом, а не… виной. Боже. Была ли это вина? Все шло наперекосяк. Жажда обладания не отпускала его, загоняя расстроенными мыслями, что Сокджин не в его постели, в то время как более рассудительная часть его сознания била тревогу: у тебя огромные проблемы с членом стаи, которые в дальнейшем могут разрушить абсолютно все, если ты с ними не разберешься. Они втроем замерли перед одной из картин: «После Совокупления», 1883, Анри Тулуз-Лотрек, на которой была изображена обнаженная девушка двадцати лет с окровавленным укусом на шее, сидящая среди драпировок. Полотно было выполнено в коричневых и оранжевых тонах, навевая теплоту и осень. Каштановые длинные волосы, рассыпанные по плечам, щеки, пылающие румянцем, и голова, повернутая в профиль с лицом, хранящим ясный отпечаток блаженной улыбки. Насыщение. Удовлетворенность. Ни стыда, ни вины. Никакого молчаливого соглашения никогда не заговаривать о случившемся. Но где был альфа или бета, который пометил ее? Почему она была на картине совсем одна? — А, точно, — заговорил один из спутников. — Вы знаете, что этот художник-альфа был калекой? Он писал о любви — все эти постельные и партнерские сцены, и нанимал в качестве натурщиц проституток. Забавно, правда? Писать такие вещи с невероятной нежностью, что они кажутся почти живыми, и не иметь возлюбленных самому. — Почему? — наивно спросил Намджун. — Никто не находил его достаточно привлекательным из-за его «уродства», полагаю, — собеседник пожал плечами. — Люди — жестокие существа. Потрясающие работы, в них столько тепла, правда? Такое… богатство близости. Гляжу на эту картину и чувствую, что очень скучаю по супруге. Боже, надо бы ей позвонить. Намджун застыл у картины, впитывая в себя смущенную открытость нарисованной омеги. И чем дольше он смотрел, тем больше понимал, почему рядом с ней художник не изобразил альфу: альфой был Намджун. Альфой был зритель. Именно так Тулуз-Лотрек мечтал увидеть однажды свою возлюбленную: юной и прекрасной, любимой и помеченной, и принадлежащей ему. Изучая каждый изгиб нагого тела и бережный мазок масла, Намджун понимал, что картина была не о любви или насыщении. Она была об агонии — агонии отсутствия. Агонии от невозможности иметь изображенное. Полотно кричало, а женщина сидела в постели с самой прекрасной и скромной улыбкой, которую он когда-либо видел. — Пойдем дальше, — позвали его, и Намджун, дернувшись, краем глаза заметил, что на другом конце зала стоит группа подростков, снимающих его на телефон. Он опустил голову и последовал за стаффом — подростки, к счастью, не пошли за ними. Из уже образовавшейся небольшой толпы посетителей пытался разогнать охранник. Вечер стая завершала в ресторане, хвалящемся лучшим стейком во Франции. Мясо им понравилось. Юнги после обеда закончил одну из песен и был весьма доволен собой; Чимин и Хосок явились с огромными пакетами покупок из люксовых бутиков; Тэхён и Сокджин уселись за стол прямо в ободках с ушами Микки Мауса, громко споря, какой из аттракционов был страшнее; за их спинами маячил Чонгук, улыбающийся во весь рот и поочередно предлагающий хёнам сахарную вату. Они были счастливы вновь воссоединиться, быстро обнялись, обменялись запахами, и Намджун позволил себе подарить Сокджину пробную улыбку — и старший ее вернул, радостно засияв. Намджун почувствовал такое сильное облегчение, что это его даже напугало. Когда они собирались всемером вот так, Намджун готов был поверить в чудеса и свернуть горы. Он даже поверил ненадолго, что им с Сокджином удастся отпустить проведенную вместе течку и перебороть установившееся между ними взаимное отчуждение. Они переживали подобное и раньше, и побеждали. Может, и в этот раз удастся. Может… Чонгук, выигравший в Диснейленде плюшевого Дональда Дака, в парке подарил его Сокджину, о чем громко и гордо рассказал. Он прижимал игрушку подмышкой. Неживые глаза утки пялились в пустоту. Намджун мгновенно узнал узел, стянувший его желудок, горькую сухость во рту, и желание ревниво зарычать. Радость встречи с мемберами моментально померкла: Чонгук дарит Сокджину подарки? Чонгук целый день таскается за ним по пятам? Он заметил широчайшую улыбку, с которой Чонгук смотрел на старшего хёна, и напрягся, сжав кулаки. Чонгук предлагал себя в качестве партнера по течке. Соперник. Угроза. Чонгук бросал Намджуну вызов, а значит… Он извинился и вышел на балкон, пытаясь успокоиться. Большую половину дня он справлялся на отлично — изо всех сил пытался забыть и отпустить, преодолеть себя, проигнорировать путающие его инстинкты. Он всего лишь два раза позвонил команде стаффа, поехавшей с ребятами в Диснейленд, чтобы убедиться, что все в порядке, а теперь спустя считанные минуты после воссоединения уже был готов зарычать? И не на кого-нибудь, а на Чонгука, подумав, что их макнэ вознамерился поухаживать за Сокджином? У него начинался нервный срыв? Неужели страхи Седжина оправданны, и он закончит кокаином и тату на костяшках? Господи, так больше продолжаться не могло. Он не выдерживал этого хождения по краю бездны и не выдержит еще столько же. Если он теперь так чувствовал себя по отношению к Сокджину, если он превратился в такое, значит… Первым за ним пришел Тэхён — он высунул голову из дверей: — Хён, мы не понимаем, что написано в меню. И официантку тоже. — Да, хорошо, — он кивнул, прокашливаясь: — Одну минуту. Тэхён нахмурился и подошел, захлопнув за собой дверь. — В чем дело? — Ни в чем, — проскрежетал Намджун сквозь стиснутые зубы. Тэхён на это не повелся, упрямо хмуря брови в понимании, что что-то случилось. Поколебавшись, Намджун сдался: — Ничего, но… можешь меня обнять? Удивление Тэхёна длилось всего секунду или две, после чего он стремительно сдавил хёна в своем крепком медвежьем объятии, какое дарил по крайней мере раз в неделю. Намджун его вернул, выдыхая разочарование и спутанность мыслей, чтобы заполнить сознание землянистым запахом тэхёновых волос — бета так вытянулся за пролетевшие годы, что ни в какое сравнение не шел с тем мальчишкой, которого Намджун когда-то принял в стаю в закутке с дешевыми игровыми автоматами. Запах Тэхёна отдавал сладкой горчинкой, возможно, из-за того, что Намджун последнее время часто возвращался мыслями к тому разговору с Пиди-нимом. Конечно, Намджун никогда этого запаха не забудет и всегда будет его искать. Он уже не сомневался в этом. Он прижал младшего крепче, слишком израненный изнутри, чтобы смущаться. — Не хочешь об этом поговорить? — пробормотал Тэхён ему в плечо, но он покачал головой. Тэхён цокнул языком. — Хён, нас семеро. Ты не обязан терпеть эту боль в одиночку. — Да… я знаю, — отозвался он, не отпуская Тэ. Чувства агрессии и собственничества были ненавистны, хотя с самой течки он кроме них не чувствовал более ничего, словно стереотипный альфа, от образа которого всегда пытался отстраниться. Неудивительно, что Сокджин с ним не говорил. — Я ублюдок? — спросил он. — Нет, — удивился Тэхён. — Я только что провел международный опрос, и нет, ты не ублюдок, все ответили это единогласно. Кто-то тебя обозвал? Я набью ему рожу! Намджун носом прижался с тэхеновым кудрям. — Я сам себя обозвал. Тэ отшатнулся, и в лице его было изумление. — Ты лучший человек из всех, кого я знаю. В этом утверждении была такая обезоруживающая искренность, что Намджуну пришлось отвести взгляд. Тэхён оставался неподвижным, осторожно изучая облик старшего и ласково сдавливая его плечо. — Хён, будь добрее сам к себе. Не ты ли последние несколько лет пытаешься это донести до всего мира? — Да, ты прав. Конечно, Тэхён был прав. Много раз Намджун ненавидел себя, но не когда он был рядом с Сокджином — а рядом они были почти всегда, если не считать различные происшествия. Теперь он ненавидел собственное поведение, и это убивало веру в собственные силы. — Я просто… просто терпеть не могу, когда запутываюсь сам в себе, и воздействую этим на вас. Меня бесит, что мы не можем быть в порядке, — и под «мы» он вдруг осознал, что имел в виду себя и Сокджина. — У нас бывают тяжелые времена, — признал Тэхён. — Все мы поддаемся стрессу, ты, я, Джин-хён, — Тэ схватил его за руку. — Пойдем уже, тебе нужно поесть и посмеяться в компании стаи, мы всегда тебя поддержим. Он позволил увлечь себя внутрь. Войдя, Тэ громко объявил: — Альфа-хён сегодня грустит, так что мы просто обязаны заказать ему добавочный стейк! Намджун смутился, но вскочивший со своего места Чимин уже обнимал его сбоку — потому что у всех них бывали подобные моменты, и никто не ждал друг от друга объяснений или отчетов, если сил и желания отчитываться не было: было в порядке вещей иногда бывать не в порядке. Даже Юнги сжал его руку, когда Намджун возвращался к своему стулу, заметив, что их рассадка изменилась, пока он выходил. Рядом сидел Сокджин, взирающий на него полным беспокойства взглядом. Намджун, усаживаясь, кивнул — хорошо, все хорошо — но Сокджин с безмолвным вопросом под столом ткнул его колено своим. Намджун не мог на него посмотреть. Игнорировать Сокджина было легче. — Давайте закажем еду, — хрипло сказал он. Стая почти двадцать неприлично долгих минут выбирала, что они будут есть, и комната полнилась болтовней, в то время как Намджун был тише, чем обычно, улыбаясь лишь выборочным шуткам. Сокджин, неожиданно для себя, тоже был молчалив, и ощущалось, что остальные старались заполнить образовавшуюся в воздухе пустоту с утроенным усердием. Юнги заказал вино, Чонгук тянул в сторону кухни шею, не в силах дождаться стейков, и где-то в хаосе и суете Сокджин взял Намджуна за руку. Под столом. Намджун застыл. Изумление. Сокджин переплел их пальцы вместе и мягко сжал чужую ладонь. Они хоть раз прикасались друг к другу сегодня? Намджун не был уверен, но теплота ладони Сокджина волной прошла сквозь него, поразительно быстро согревая. Ободок с ушами Микки уже висел у хёна на шее, все так же закрытой высоким воротом белого свитера, который прятал синяки. Сокджин потянулся за хлебом, посмотрев на сидящего напротив Хоби — и не отпустил его руку, даже когда на скулах обозначился румянец, все более заметный в свете опускающегося за горизонт солнца. Все еще здесь. Все так же держится за него, даже в столь поздний час. Какие же мы оба дураки, пронеслось в голове. Он сжал его ладонь в ответ, ощущая как в установившейся связи шевельнулось иное — инстинкт, побуждающий сократить расстояние, повернуть его голову к себе, чтобы Намджун смог запечатлеть целомудренный поцелуй на его губах. Пускай. Вздохни и сдайся — наконец-то и в конце концов. — Еда, еда! — завопил Тэхён, и с вошедшими официантами сокджинова рука выскользнула из его ладони. Весь следующий час они потратили на долгий ленивый ужин. Стейки были великолепны, от вкуса бешамеля хотелось плакать в три ручья, осьминог на вкус был лучше, чем любые попытки Тэ приготовить его дома, а Юнги жаловался, что все пересолено, и он хочет жареного риса с кимчи. Несмотря на это, в конце вечера у стаи на руках оказался обожравшийся Тэхён, заметно накидавшийся шардоне Юнги, до сих пор подъедающий десерты Чонгук, засыпающий из-за джетлага Хосок и хихикающий Чимин, строящий глазки официантке-бете. Взъерошенный Сокджин еле вытащил их всех из ресторана, подгоняя пинками под зад и проверяя, не забыли ли они чего, пока в руках у него был неизменный Дональд Дак. Завалившись в девятиместный фургон вместе с охраной и спрятавшись от набежавших ко входу кричащих и размахивающих фанатов, потому что кто-то слил их местонахождение, они шумно вздохнули. — Я заплатил, не возвращайте, — дружелюбно заявил Юнги, когда они добрались до отеля — он говорил о счете из ресторана на двести с лишним евро, над которым однако успел поворчать, что не понимает французскую еду. Он потрепал Чонгука по волосам. — Угощение от хёна. — Спасибо, хён, — устало пробормотал Чонгук, вешаясь на него. Когда они почти добрались до лифтов, Юнги вдруг остановился как вкопанный: — А давайте выпьем в отельном баре! Ночной заход! — он был в приподнятом настроении. — Говорят, оттуда лучший вид на Париж! Чимин согласился моментально, подначивая Чонгука и Тэхёна присоединиться. Их охранники выглядели разбитыми, все еще неся в руках многочисленные покупки, когда последовали за четверкой после одобрения Намджуна — он дал его усталым кивком. Они с Сокджином и Хосоком засыпали на ходу. Втроем они добрались до своего этажа, прошли мимо отельных охранников, помахав ключ-картой Намджуна, и устало застыли в коридоре, пытаясь вспомнить номера комнат. Хосок быстро вспомнил, что к чему. — А! Я для сохранности отдал свою карту Юнги-хёну! Надо меньше пить вина, — он развернулся на пятках и скрылся за углом: — До завтра и спокойной ночи! Намджун и Сокджин остались одни. Они оба помедлили, вдвоем стоя в пустом и тихом коридоре. Намджун не ожидал, что ему выпадет подобное испытание, в то же время бывшее возможностью, наконец, поговорить, исправить, шансом Намджуна показать, что у них все будет хорошо, потому что одна только мысль о том, что Сокджина придется выгнать из стаи, доводила его до болезненной рези в груди. — Какой у тебя номер? — спросил Намджун. — Э-э, я без понятия, — признался Сокджин, сжимая карту. — Я тебя провожу. — Без проблем. Будем прикладывать ко всем, пока не повезет? — спросил он, пытаясь пошутить. Намджуну было это необходимо. Весь их стафф ночевал на другом этаже, но разгуливание по коридору после полуночи все равно ощущалось немного преступным. Они держались рядом, едва не сталкиваясь каждый раз, как Сокджин внезапно останавливался, чтобы проверить карточку в замке. После молчаливого обхода нескольких дверей, Сокджин с напускной непринужденностью произнес: — Кстати, я тут получил результаты теста на гормоны. Думал тебе написать. Он напрягся. — О. И? — Уровень гормонов заметно возрос, — Сокджин посмотрел на него. — Все еще на грани допустимого, но прогноз благоприятный… «заметно более фертильный», как они написали. Так что, командная работа удалась? Новости Намджуна не особо удивили: вся течка ощущалась как купание в сильнейших гормонах, когда ничего не имело смысла кроме Сокджина, и ничто не могло сравниться с ним. Заметно более фертильный — слова мурашками отозвались на позвоночнике, в воздухе вновь был его аромат, призывающий Намджуна с самого первого дня, когда он… сделал что? Правильно, буквально впечатался лицом в дверь. Боже, это случилось словно вечность назад. Пожалуй, он довольно успешно научился игнорировать, какое воздействие на него имеет Сокджин, или начинал признавать, что Сокджин стал для него домом — но недавно привычный комфорт испарился. — Это все? — его пульс немного ускорился. Что тест еще мог показать? — Может, он показал, что ты бе… Сокджин изумленно развернулся к нему. — Нет, — резко. Быстро. Розовые щеки вспыхнули красным. — В смысле, нет, — повторил он чуть более спокойно, и последовавшая тишина была кошмарно неловкой, обоих смутив. Сокджин оглядел коридор, избегая пристальный взгляд Намджуна. — В смысле… я… я помню, что я… говорил всякое во время, но… это было просто… — И впрямь, — Намджун стиснул зубы и отвернулся, кивнув. Конечно, не стоило себя обманывать, надеяться на две полоски и думать, что Сокджин тоже этого хотел. Десять лет спустя Содкжин будет женат или замужем, и у них с партнером будет куча детей. Намджун в какой-то извращенно призрачной надежде еще успевал верить, что как-то посодействует этому. У Сокджина на шее будет партнерский укус, а на руках — маленькая девочка, черноволосая, с носиком-кнопкой и безо всяких ямочек на щеках. Потом Сокджин скажет ему: — Если бы мы тогда не… ну ты понял… ее бы могло и не быть. А партнер Сокджина всегда будет недолюбливать Намджуна по умолчанию, потому что Намджун его опередил, так что они неизбежно будут контактировать все меньше, а потом Намджун оставит их сияющий семейный дом на другом континенте, и ветер унесет его в пустую холодную сеульскую квартиру, где он опять на повторе будет смотреть записи концертов своей бывшей стаи, запивая горе соджу. Вот к чему все это вело? Сокджин все еще был перед ним, юный и непомеченный, как обещание целой жизни, которая должна была быть прожита. Взгляд Намджуна крался по его шее, спрятанной свитером, ушам Микки Мауса и Дональду Даку в руках. Он подумал о полотне с изображенной на нем великолепной омегой, помеченной несколько мгновений назад альфой, которого не было рядом. Почему? Потому что он оказался напуган? Это его не оправдывало. — Ладно… — пробормотал Сокджин, вдруг сорвавшись в противоположном направлении с прежней уверенностью: — Мой номер точно там! Он выхватил карту из руки старшего. — Нужно подойти системно. Сокджин закатил глаза. — Ох, конечно. Давай подойдем системно. Они будто кружили вокруг друг друга. Намджун прижимал карту к каждой двери по каждой стороне коридора, и Сокджин по зигзагу следовал за ним. — Как по-французски «помогите, я слишком красивый, чтобы спать на полу»? — «Merde», скорее всего. — Видимо, у меня неприятности. — Пока я тут, их не будет. — Неужели? — Хён, ты же знаешь, что я никогда бы не… Замок мигнул зеленым, и очередная дверь щелкнула. — Ох, — Сокджин пнул ее, торопясь, чтобы механизм не закрылся. Намджун отдал ему карту, Сокджин схватил ее кончиками пальцев, просунув одну ногу между косяком и дверью. — Мой альфа в сияющих доспехах. Искра удовлетворения моментально зажгла все его естество — он справился с задачей для Сокджина, и он его похвалил. Он вдруг вспомнил свои недавние сны, какими бы грязными они ни были, но во снах у него было ясное предназначение, там он понимал, кем является для Сокджина: партнером. В реальности они партнерами не были. Щеки Сокджина пламенели. — Я хотел сказать… я… я не хотел, чтобы это прозвучало, как… айщ, ты понял, короче. — Понял ли я? — Намджун шагнул вперед. Глаза Сокджина распахнулись, аромат усилился: возросший пульс. Маленькие намеки. Незаметные хватания за руку. Мгновенность реакции была очень приятной — господи, почему они так долго отрицали эффект, который оказывают друг на друга? А теперь, зная, как это было прекрасно…? Как можно подобное игнорировать, отрицать самоё себя? — Может, нам… мне стоит войти? — выдал он, одной фразой разрушив настрой, который он создавал весь сегодняшний день и с самого начала европейской части тура. Он одернул себя. — Ты должен пригласить меня внутрь. Сокджин пялился на него. Воздух вокруг них становился горячее и тяжелее. — Ладно, допустим, я… — медленно и напряженно произнес Сокджин: — скажу, что приглашаю тебя внутрь. Дальше что? Он сощурился, чувствуя укол разочарования. — Ты знаешь, — заявил он — как всегда лаконично. Настоящий поэт. Он знал, как они будут раздеваться и целоваться — как люди, которые преуспели в изучении друг друга; он помнил теплоту их прижатых тел, смешанные вместе запахи; он знал, как потрясающе разрушать Сокджина до основания, сжимая в своих объятиях содрогающегося от кульминации и наслаждения. Он знал глубокое чувство целеустремленности, которое Сокджин дарил ему, и то, как он чувствовал себя не потерянным, но найденным, когда Сокджин притягивал его к себе. Поэтому он приблизился сильнее, готовый нырнуть, сдаться — ворваться в сокджинов номер и вновь закрепить свое право, послав ко всем чертям возможные последствия. Но когда он сделал очередной шаг, Сокджин попятился, четко устанавливая между ними дистанцию. Намджун замер — отказ? Его омега отказал, и… — Прятаться по гостиничным номерам? — спросил Сокджин, нервно оглядывая пустой коридор. — Это ничего не решит. Это просто… просто-напросто глупо. Намджун проигнорировал возрастающее разочарование и замешательство. — Может, я хочу сглупить. Хочу рискнуть всем. — Ты? — с веселым смешком не поверил Сокджин. — Очень навряд ли, Намджун-а. Тот нахмурился, но Сокджин добавил: — Все это, все эти вещи между тобой и мной — они невозможны. Всегда были невозможны, — он крепче сжал плюшевую утку, пожимая плечами с заметной пристыженностью: — Так что ты пытаешься сделать теперь? Это всего лишь синдром отмены после течки, вот и все. — Думаешь, это он? — ошеломленно спросил Намджун. Неужели это было типичное поведение альфы, который, переспав с омегой, попросту не мог держать руки при себе? — Да. Еще немного времени, и этот инстинкт утихнет. Поможет забыть, что мы сделали. Потому что как бы ты себя ни чувствовал в данный момент, мы оба прекрасно понимаем, что это не стоит того, чтобы всем рискнуть. Он медленно и неуверенно кивнул. — Ты прав. Похоже, ты прав. Забудь об этом. Дай ему исчезнуть. Он подумал, как не может расслабиться при виде Сокджина, как постоянно думает об их ребенке в его чреве. Как он стоит с ним в отельном коридоре, чувствуя вселенскую утрату и страсть в равной мере, и не знает, что с этим делать. Сокджин расправил плечи: — Ну, конечно, я прав. Давно ли ты меня знаешь? — Давно. — И часто я ошибаюсь? — он вскинул бровь. — Почти никогда, хён. — Значит, все, что я говорю, правильно? — Правильно. — Значит, я непогрешим, согласен? — Да, пожалуй, я согласен. — Ну вот и все. Намджун открыл рот, чтобы сказать что-то и запнулся. Внутри покачивались печальные темные волны, окутывающие то, как он, возможно, всегда относился к Сокджину: он не мог позволить себе чего-либо с ним — отпусти и забудь, потому что ты никогда не сможешь его заполучить. Оказалось, что с их встречи в семнадцать лет Намджун так ничему о Сокджине и не научился, оставшись таким же тупым, безрассудным и побежденным. Сокджин отсутствующе почесал шею, все еще придерживая ногой свою дверь. Рукава свитера немного задрались, и Намджун заметил под ним длинную рубашку в бретонскую полоску из мягчайшего хлопка, которую Намджун накануне надевал на одно из интервью и еще не успел заметить ее пропажу. Он застыл. Сокджин хранил его запах близко к телу, прямо на своей коже, до сих пор — особенно сейчас, когда они не разговаривали, и все причиняло боль. Что-то пробудилось внутри по новой — он чувствовал это в течку яснее ясного: кому они оба принадлежали. Но прежде, чем он успел выразить свое одобрение и облегчение от того, что Сокджин хранит его запах на себе, Сокджин заявил: — Да, да, да. Я всегда прав. Это настоящее проклятие — обладать подобной мудростью. Пока Намджун пытался понять, почему это прозвучало так горько, у старшего зазвонил телефон, напугав обоих. Выудив его, Сокджин взглянул на экран. — Ох, я должен… — Да, конечно, — Намджун по привычке быстро наклонился к нему, чтобы пометить на ночь, пожелав приятных снов. Но Сокджин уже отвернулся от него, прижав к уху телефон, и зашел в комнату. — М-м, слушаю? Да, тот аутфит, я понял. О, вы хотите, чтобы я прямо сейчас его примерил? Дверь за ним захлопнулась, и Сокджин, увернувшийся от него, с напряженными плечами, вновь на него не смотрел. Каждый раз, как он смотрит на меня, у него натянутая улыбка, понял Намджун. Он стоял на пороге дольше, чем следовало, неуверенный, какие из бурлящих внутри чувств истинны. Он больше не мог различить. Но в тот миг Сокджин напомнил ему море: он обрушивался на него с непреодолимой силой, и ничто не могло это остановить. Так оно и закончится, понял он: посреди путаницы, из которой они могли бы друг друга вытащить, среди инстинктов, которые они не в силах подавить, среди роскошных отельных номеров и залов мишленовских ресторанов, среди телохранителей и сопровождающего их стаффа. Заработав все это, они больше не могли найти друг друга. Стоило ли оно того? Нет. Нет, не стоило. Но, наконец, он твердо уяснил одно: Сокджин будет первым, кого он потеряет.***
За неделю до дебюта к стае присоединился Сокджин. Компания, конечно, не настаивала на установлении связи, но Намджуну успели намекнуть, что это выглядит странно: из семи дебютирующих группой айдолов в стае были лишь шесть. — Вы с ним не очень ладите? — забеспокоился Пиди-ним. Для неразрешимых межличностных неурядиц было уже поздновато. Но они наоборот ладили очень хорошо — по сути, они отлично сошлись. Помимо своей стаи, больше всего времени Намджун проводил именно с Сокджином, все же, они жили вместе; и поскольку он до сих пор был вне нее, Намджун понемногу и все чаще жаловался ему, как он нервничает из-за огромной ответственности на своих плечах. Сокджин всегда терпеливо слушал, взирая на него своими голубиными круглыми глазами, и давал мудрый совет. Намджун не мог признаваться стае в своей усталости: чувственный омега в обличии Чимина; Тэ — всегда везде и нигде одновременно; Чонгук со своими альфа-феромонами; измученный сомнениями в себе Хосок и упертый, целеустремленный Юнги. Они практиковались до изнеможения, полные решимости сделать дебют незабываемым, но Намджун все еще опасался, что любых их усилий будет недостаточно. Сокджин стал для них такой константой, что Намджун иногда притворялся, будто он уже в стае. Иллюзию стало поддерживать легче, когда осенью старший порвал с Шивоном и больше не носил на себе запаха чужого альфы. Притворяться становилось проще. Примерно в ноябре Сокджин начал встречаться с однокурсницей-альфой. Несколько свиданий, едва не выведших Намджуна из себя — и тишина. Ничего не вышло. Дебют был слишком близок: Сокджин пожелал сосредоточиться на группе. Примерно в то же время Намджун повалял дурака с братом одного из друзей-рэперов — своим ровесником-бетой — но из этого тоже ничего не получилось. Когда до дебюта оставалась всего неделя, компания, наконец-то, заметила, что они от усталости засыпают в репетиционных комнатах и конференц-зале, и дала выходной: насладитесь последним свободным воскресеньем, потому что очередное такое же может наступить еще очень-очень нескоро. Господи, целый свободный день! Они могли переделать все дела на свете, заняться, чем только… Они проспали до обеда. Из утреннего июньского тумана выплыло солнце, и после полудня спать, да и просто оставаться в общежитии стало невыносимо жарко. Они выкатились из кроватей, облачились в шорты и майки, потом нырнули в прохладный лабиринт Ноньён-дона, направляясь к реке — последний день свободы. Тэхён прихватил водяной бластер, Хосок заскочил в магазинчик за семью упаковками фруктового льда со вкусом дыни, пока Сокджин на ходу размазывал по их рукам и лицам солнцезащитный крем: — Еще нам не хватало дебютировать сгоревшими! Найдя возле велодорожки зеленый покатый холм, они развалились на траве — перед ними расстилалась бесконечная набережная и бесконечная река Хан, ослепительно сияющая на солнце. На другом берегу в жарком мареве росли дорогие многоэтажки с многомиллионными апартаментами, отделенные рекой от бедных кварталов со скученными односпальными квартирками; и вдалеке виднелись горы, окружающие Сеул. Любить или ненавидеть этот город? Намджун еще не решил. Издалека был слышен шум автомобильных моторов на Каннамском мосту. — Хочу жить там, — развалившись на расстеленных полотенцах, взятых вместо пледов для пикника, заявил ему Юнги. Хосок и Тэхён исполняли только что выдуманный танец и смеялись, пока Чонгук и Сокджин возле кустов копошились в поисках гальки, которая подошла бы для игры в «блинчики». Юнги властно показал на одно из самых дорогих зданий. — Хочу, чтобы мы все жили там. — Да, я тоже, — уже несколько лет они с Юнги жили вместе. Задремавший рядом на траве Чимин, лицо которого было накрыто кепкой, пробыл с ними почти год. — Не слишком ли многого мы хотим? — спросил Намджун, следя за черными волосами Чонгука и красновато-каштановыми прядями Сокджина, мелькающими меж ветвей. — Одно дело, если ты многого хочешь и ничего не предпринимаешь, — задумчиво ответил Юнги. — Но мы-то трудимся ради этого. Только этого Намджун и желал: чтобы его стая была в безопасности, стала достаточно успешной, чтобы обрести финансовую независимость, чтобы не приходилось отрывать от сердца последние деньги на дынный фруктовый лед. Чтобы его музыка нашла своих слушателей. Чтобы кто-то слушал и слышал. — Однажды мы будем жить там, — сказал Юнги. — Мы должны. Big house, big cars, big rings. Боже, какие шаткие времена, думал Намджун, засыпая в теплоте послеполуденного солнечного света. Когда солнце склонилось уже заметно ближе к горизонту, его разбудил Сокджин. Намджун дернулся и тут же понял, что стая исчезла. Он резко сел. — Они хотели, чтобы ты поспал, — улыбнулся старший, щурясь на него с высоты своего, на удивление, немаленького роста: — ты целыми неделями не высыпался, поэтому мы решили, что лишний отдых тебе не помешает. — Они уже уехали домой? — чувствуя себя преданным, спросил Намджун, и получил в ответ кивок. Сколько он проспал? Как долго Сокджину пришлось стоять рядом, ожидая, пока он очнется? Сокджин рукой прикрыл глаза от солнца, все еще улыбаясь, а потом ткнул его пальцем в лоб: — Тебе бы еще крема. — Айщ, я сам, — сказал он, когда Сокджин попытался нанести его. Сокджин пожал плечами и сел, выглядя позабавленным тем, как яростно Намджун вслепую растирал лосьон от загара. — Ну как? Сокджин ухмыльнулся, а потом большим пальцем мазнул по его брови: — Тут. В его волосах запутался ветерок — прекрасен. Всегда был прекрасен. Намджун опустил взгляд на уровень его острых коленок, где на этом берегу реки виднелся несущийся на велосипеде ребенок, торопящийся за другом по велосипедной дорожке, а на другом — богатые строения. — Шуга-хён хочет, чтобы мы жили там, — он показал через реку. — В одном из крутых домов, в огромной квартире на верхнем этаже. Уперев руки в бока, Сокджин оглянулся, и ветер парусом раздул его майку, обнажив ключицы, часть ребер и смуглые предплечья с золотистой гладкой кожей. — Было бы круто. Уверен, что вы там окажетесь. — Ты тоже, — резко ответил он, смутившись — Сокджин тоже. Склонив голову, тот улыбнулся. — Если ты в состоянии будешь позволить своей стае отличную квартиру, тебе больше не придется терпеть рядом левых людей. Намджун нахмурился. — Но ты нам не чужой. — Но я и не член стаи. Намджун удрученно уставился на него. Переехать в одну из лучших сеульских квартир без Сокджина? Какой это имело смысл без него, его глупых шуток, дикого смеха и бесконечной суеты вокруг них? Это разбило бы сердце Чимину, Чонгуку, Тэ — да всем шестерым вместе. Но Намджун понимал, что Сокджин предназначен для иной стаи. Умный, красивый и талантливый омега, о котором каждый альфа мог только мечтать? Намджун этого даже не смел. — Нам пора, наверно, — сказал Сокджин, когда молчание затянулось. Они собрали полотенца и направились домой. Намджун достал свои солнцезащитные очки — и, попытавшись надеть, тут же сломал их пополам. — Какого…? — выдавил он, глядя на неравные половинки черного пластика. — Айщ, дите малое, — вздохнул Сокджин, но он улыбался, когда отбирал сломанные очки и выбрасывал их в ближайший мусорный бак, попавшийся на пути. Намджун засопел, но ничего не сказал. Обычно, гуляя вместе, они разговаривали, перемещаясь от компании до общежития, от общежития до магазина. Это были недолгие моменты, когда они могли поговорить о личном, но в тот день оба сохраняли молчание. Раскаленный асфальт обжигал ступни даже сквозь шлепанцы, и они ныряли из тени в тень, минуя широкие чистые улицы с дорогими магазинами на пути в путаные переулки их родного квартала. Когда они достигли дома, а Сокджин набрал код, входя первым в маленький подъезд с почтовыми ящиками и закрытыми баками для отсортированного мусора, Намджун ощутил в горле ком, сам не понимая почему. Вместо того, чтобы поскорее подняться, как обычно перепрыгивая через три ступеньки за раз, они остановились. Комок в горле, боль в груди, болезненное чувство, сдавливающее желудок. Намджун замер. — Хён, — с усилием выдавил он: — я не хочу делать этого без тебя. Сокджин пожал плечами, будто это признание своего поражения ничего не значило — но он выглядел разбитым и брошенным, олененок со сломанной ножкой и опущенными уголками губ. — Я тоже. В следующую же секунду они уже обнимались крепче спасенных кислородом утопающих; Намджун сжимал свои объятия все сильнее, а Сокджин впитывался в него. Сокджин был поцелован солнцем и слегка пах потом, солнцезащитным кремом, дынным фруктовым льдом и медом. Намджун запечатлевал на нем свой запах свирепо и медленно, как можно дольше не желая отпускать столь важный момент. Сокджин носом потерся о его шею, передавая покой — и в животе Намджуна что-то оборвалось. Объятие вдруг переменилось, превращаясь в помечание запахом, поначалу рассеивавшее страх разлуки, но не остановившееся на том — Сокджин старался уловить запах вожака так ласково и внимательно, что у того сжималось сердце. Сокджину пришлось немного отшатнуться, когда обмен запахами стал менее нежным, окрасившись предопределенностью и преднамеренностью. Намджун собрался уже выпустить его из рук, решив, что это край дозволенного, как вдруг Сокджин обнял его крепче и остановил. — Если хочешь, можешь продолжать, — пробормотал он в его плечо, и это прозвучало как просьба. Что следовало за дружеским помечанием?.. Сбитый с толку Намджун, однако, не стал сомневаться, возвращаясь к аромату Сокджина вновь. Объятие, приведшее к инициации старшего, вдруг вело уже к претензии на него, окрасив запах Намджуна более острым оттенком, когда он носом прижался к сокджиновой коже с внезапным возбужденным намерением. Сокджин задержал дыхание — а потом довольно замычал, предлагая шею вожаку, который издал удовлетворенный рык, переносицей уткнувшись в мягкую кожу над ключицей. Это было словно возвращение домой, как важнейшее открытие в жизни Намджуна — и отличалось от пяти предыдущих раз. Принятие в стаю Сокджина оказалось головокружительным наркотиком, от которого бурлила кровь. Они покачнулись, едва не потеряв равновесие, все еще помечая друг друга — по телам бежал единый электрический ток — Намджун обернул руки вокруг талии, Сокджин — вокруг шеи, и прижался сильнее. Кончиком носа Намджун коснулся запаховой железы — он прежде ни с кем не делал подобного, даже с Чимином. Дыхание старшего стало прерывистым. Его майка натянулась, вся в складках от кусков ткани, сжатой в намджуновых кулаках. Намджун остановился, прежде чем приблизиться к медовому мускусу еще сильнее — он был прямо у его носа, прямо возле губ — и замер, Сокджин замер тоже, а потом Намджун подтолкнул его шею, чтобы открыть железу побольше, и Сокджин расслабился, вздохнул и наклонил голову, обнажая шею целиком, и… Где-то над их головами с грохотом распахнулась дверь, и по ступенькам покатился дробный звук шагов. Они мгновенно отпрянули друг от друга, румяные и взмокшие — от солнца? От… Сокджин поправлял смятую одежду с широко распахнутыми от удивления глазами, и Намджуну захотелось извиниться — но было ли ему жаль? Он ведь не собирался целовать или…? Но нет, он… — Вы вернулись! — весело и счастливо вскрикнул Чонгук, перепрыгивающий через ступеньки на пути к ним — на последней он остановился, оглядел неловко замерших в подъезде хёнов, почти пойманных с поличным; нахмурился, шмыгнул, понюхал воздух, и на его лице вспыхнула широченная ухмылка. — Да ладно! Хён! Вы что, реально…?! А потом он прыгнул на Сокджина — ничего личного, Намджун: — Наконец-то, хён! Сокджин улыбался Намджуну через чонгуково плечо. Воздух вокруг полнился слабой, но уже ощутимой меткой вожака на нем. Намджун вновь смутился — застенчивость, неверие, но счастье. Сокджин — член его стаи! Как же ему повезло? Он достоин? Вечер был хаотичным и суетливым: стая оккупировала Сокджина, ища аромата нового члена стаи, восполняя баланс, и Сокджин продолжал прижиматься к намджуновой шее по-дружески, счастливо, как и остальная стая, и каждый раз при его приближении сердце вожака пропускало несколько ударов. Это может быть смертельно, подумал он. Ближе к ночи он все так же смущенно дал Сокджину одну из своих футболок, чтобы запах закрепился на нем сильнее во время сна. И лежа в постели с шестью — шестью — членами стаи вокруг, Намджун не мог заснуть от радостного возбуждения. В животе щекотали бабочки, а на сердце была такая переполняющая нежность, что он совсем не мог успокоиться. Он просто обязан будет заполучить ту квартиру. Он получит ту квартиру и весь фруктовый лед на свете. Он свое обещание сдержит. Обязательно. Перевернувшись на другой бок, он ощутил движение воздуха и запахи в нем — на его собственной коже среди других запахов членов стаи был сокджинов аромат. Как он раньше без этого обходился?***
Когда пришел страх, что конец близок, а боль в его груди разрушит стаю навсегда, Намджун понял, какое у этой боли было имя и предназначение. Он кричал имя этой боли шестидесятитысячной толпе в Лондоне, потом быстро переодевался за сценой и вскоре снова выступал со стаей, всемером зажигая весь стадион. Именно тогда, посреди партии Сокджина, которую он пел тысячам людей, мерцающим из мрака мириадами огней, подсвечивающих его лицо и волосы, Намджун застыл на другом конце сцены и подумал, как безнадежно и охуенно сильно он в него влюблен. Он вздрогнул — погодите, что? Продолжая смотреть на Сокджина, он знал, что это правда: он был безнадежно влюблен. Ох. И тогда Намджун понял, что не было особенного момента, когда бы он мог отследить появление любви. Иногда люди любят травить байки по типу «На нашем пятом свидании она придержала мне дверь, и тогда я поняла…» или «Он приехал ко мне с шариками, когда я приболел, и я осознал, что…» или «Когда мы встретились с ее семьей, она так ласково помечала своих младших кузенов, что мое сердце чуть не разорвалось от…». Эти истории показывали не внезапное открытие неожиданно возникшей любви, а то, что она уже давно там была, еще не признанная. Например, он восемь лет был членом моей стаи и лучшим другом, и однажды я посмотрел на него и понял, что он был фундаментом, на котором я хотел бы построить остаток своей жизни. Ну или что-то типа того — плюс-минус. Сила, разбивавшая Намджуна как кувалда, была собственнической и злой, потому что она пугала, причиняла боль и путала после всего произошедшего — но когда он отринул все отрицательные ее черты, осталась одна лишь любовь, и она была полная чистейшего обожания и преклонения. На ум пришли все тревожные звоночки, когда-либо звучавшие в его голове — не его омега, не Сокджин, кто угодно, но не он — и они были ложными: он никогда не был в шаге от того, чтобы влюбиться. Он уже был влюблен. Он как-то умудрился завершить концерт — он был профессионалом. И Сокджин, изо всех сил старавшийся вести себя с ним более-менее нормально, полностью игнорируя все, что между ними произошло, что они сделали вместе, подошел к нему за кулисами: — Ну как, мы нормально выступили? Хорошо прошло? Намджун посмотрел на него, чувствуя сильнейшую душевную слабость и уверенность в том, что он на самом деле ощущал — и был поражен силой этого. Сокджин нахмурился: — Что? У меня что-то на лице? Так вот почему он не мог оправиться от течки — вот в чем была причина. А как же боль и горе? Разбитое сердце. Это было простое, старое как мир разбитое сердце. Намджун молча приобнял его, все еще не веря, а потом на них с разбегу напрыгнул Чимин. По возвращении в отель, он забил в поисковую строку «что делать если влюбился в члена стаи?», потому что можно быть двадцатичетырехлетним вожаком стаи, выигравшей почти все возможные награды, и все равно оставаться дохуя невежественным в некоторых вещах. Шаг 1: Есть ли у вас на то благословение вашего вожака? Что ж, допустим, оно у него было. Шаг 2: Проявите уважение к нынешним отношениям своего члена стаи, если они у него есть. Сокджин был, слава богу, одинок. Шаг 3: Взвесьте возможные последствия: счастливый конец или разрушение стаи навечно. Не только стаи: это нанесет ущерб их карьере, запятнает публичный образ. Их всегда приводили в пример как стаю, где беты, омеги и альфы сосуществовали одновременно, не смешивая стайные инстинкты с любовью или половыми гормонами — вытащите свою голову из задницы, далеко не все всегда ведет к партнерству! И что будет, если окажется, что Намджун попал к Сокджину в постель? Что он соблазнил одного из своих омег? Они потеряют фанатов, статус, поддержку… Они очень многое потеряют. Шаг 4: Продумайте ваше будущее. Когда он постучался в дверь Юнги, тот открыл ее с закрывающимися глазами и взъерошенной, влажной после душа шевелюрой, уже одетый в пижаму. Намджун стоял в гостиничном коридоре, бесясь с самого себя. — Мне нужно с тобой поговорить об одном очень важном деле, — вздохнул он. На лице Юнги промелькнула подозрительность, а затем он распахнул дверь. — Я тебя ждал. Намджун уселся на край юнгиевой постели, пока хозяин номера наливал им кьянти из уже опустевшей на четверть бутылки. Их лондонские номера располагались на верхнем этаже, и в комнате было широко открыто окно, впуская звуки шумящего далеко внизу вечернего города, гудящего, живого. Воздух отдавал ранним летом, и запах выхлопных газов казался Намджуну незнакомым. Юнги уселся в широкое кресло у окна. Намджун изучал содержимое своего бокала, медленно покачивая в нем вино. — Я влюбился. Юнги пристально посмотрел на него. — Это, — сказал он: — многое объясняет. Намджун поднял голову. — Неужели? — Ага, — Юнги своими умными глазами сканировал его с головы до пят. — Так вот в чем все дело, да? Ты хочешь включить его в стаю? Юнги нервно отпил вина… — Это Джин-хён. …подавился им и пролил почти весь бокал на себя. — Блять, — пятерней попытавшись стряхнуть еще не впитавшиеся капли, он поставил опустевший бокал на столик. — Что это нахуй значит? Намджун не знал, как объяснить Юнги, что он признался, наконец, себе в том, что жило в нем уже очень давно, намного дольше недели или месяца. Услышав, что они провели вместе течку, Юнги подавился кьянти второй раз, и Намджун отдал им с Сокджином должное. — Вы… что?.. — Юнги стучал кулаком по груди, пытаясь вдохнуть. — Провели течку вместе, — задумчиво повторил он. — Провели течку… что, недавно? Вы вдвоем…? Ебать, у вас был секс? — голос Юнги сорвался на такой высокой и громкой ноте, что Намджун испугался, не услышат ли их соседи. Понизив тон, старший прошипел: — Пиздец, Джун-и. Он весь был истерзан, это ты его так? — Не так уж и сильно… Юнги изумленно смотрел на него: — М-да, ответ вполне достойный удовлетворенного альфы. — Пожалуй, да, — признал он, все так же сидя на краю кровати Юнги и чувствуя себя абсолютно бесполезным. Чудо, настоящее чудо, что стая не раскрыла их, кто на свете вообще в состоянии разделить течку и избегать друг друга, как они? Инстинкты, пробуждавшиеся после, требовали постоянного присутствия рядом, заставляли обоих нуждаться, но они силой установили между собой границы, которые Намджуна убивали. — Погоди. Мне нужно это осмыслить, — Юнги побрел к чемодану за сменным верхом, и Намджун немного сжался. Вернувшись на свое место в чистой черной футболке, Юнги заговорил: — Я-то думал, что ты просто не можешь вытерпеть, что у него началась течка. Сбежал, скрылся ото всех — вот это вот всё. Я решил, что для тебя оказалось непосильным спокойно перенести то, что один из нас поддался чужому альфе, поэтому ты и вел себя настолько, блин, странно. Юнги прерывисто вздохнул, наливая себе вина чуть ли не доверху. Он поднес бокал к губам и остановился. — Вау. Ладно. А потом сделал глубокий глоток и вытер ладонью рот. — Как я этого не предвидел? И с… Погоди, погоди, погоди-ка. Вы же оба достаточно умны, чтобы не… У него был укол противозачаточного? Намджун пожал плечами и разочарованно кивнул. — Джун-а, ты что, издеваешься? — Юнги глядел на него широченными глазами, но Намджун не хотел извиняться, когда он не чувствовал вины — он знал, что провалился. Задача была простейшей: оплодотворить Сокджина. Конечно, это был провал, упущенная возможность. Боже, они уже через девять месяцев могли держать ее на руках, но нет. Противозачаточное. Современная медицина. — Она уничтожает, — медленно сказал он, вспоминая Сокджина из сна. Ожидание. Всплеск радости и волнения внутри. — Течка тебя уничтожает. Ты сам это прекрасно знаешь. — Да, но когда мы с Ёнсун… — начал Юнги, оборвал себя и оценивающе оглядел Намджуна. — Что ж, теперь ясно, откуда на нем укус. Повело на гормонах, я так и думал, но раньше это не особо сходилось. Черт, ты и в течку так же с ума сходил из-за возможных малышей? Он нахмурился: — Что? Я не схожу с ума из-за возможных малышей. — Ну да, конечно, — это прозвучало скорее нежно, чем обвинительно. — Весь этот настрой некоторых омег может сломить, и им становится трудно сопротивляться, да и сам знаешь, хён сам постоянно ноет, как хочет партнера. Боже, ну конечно, он дал себя укусить. Постой-ка… он предложил. Господи. Он предложил себя, да? На лице Юнги появилось торжество, когда Намджун кивнул. — Да. Да, и… я, видимо, ошибся, когда не сделал этого. Не говорю, что я не должен был этого делать, нет, конечно, не таким образом, но… — Да, — подтвердил Юнги. Омеги не предлагали себя кому попало, неважно, течка то была или нет. Намджун был уверен, что Сокджин и раньше не предлагал себя ни Шивону, ни Джебому, ни кому-либо еще. Этот миг был для них обоих внове. Он отравлял сознание и тело. — Он решил, что это отказ? — нахмурился Юнги. — Возможно. Хотя, когда я укусил его, он… ну, ты понял. Юнги нахмурился, показывая, что не понял. — Он кончил. Юнги откинулся в кресле. — А-а, избавь меня от подробностей, ну какого!.. — Извини. — Как это расслышать обратно?! — Прости! — стянувшийся в животе узел удовлетворенного собственничества отдался горячим громким пульсом. — Возьмем за правило: никаких деталей, никогда, — Юнги поднял ладонь. — Хотя бы предупреждай в следующий раз, альфа-я. — Да-да. Извини, — на самом деле возможность рассказать кому-то о том, что Сокджин на краткий миг был его, был с ним единым, ощущалось магически прекрасно, как и само то чувство. Абсолютно правильно и верно. — Но с тех пор все пошло по пизде, — признался он, зная, что Юнги единственный, кому он сможет в этом признаться. — Я чувствую себя глубоко несчастным, постоянно на грани, очень злым, и… я уже ни в чем не уверен, а Джин-хён еле разговаривает со мной, хотя сейчас я понимаю, что я его… — Любишь? — Айщ, ну конечно да. Я люблю его, — раздраженно ответил Намджун. — Всегда любил. Но теперь я… я чувствую. Он сжал на груди кулак, сминая футболку. — Он сказал мне, что мы не должны меняться, но произошло наоборот. Мы уже изменились. Оба их телефона зазвенели уведомлениями о начале нового стрима: Чимин, как и обещал остальным, вышел на связь с фанатами, и по привычке оба нажали на ссылку. Однако Чимин был не один: с ним оказался Сокджин, одетый в застегнутую под горло черную олимпийку, прячущую шею. Большинство синяков уже сошли, но некоторые особенно сильные — возле запаховой железы — до сих пор держались. Никто не должен был увидеть остатки, и в то же время Намджун безудержно желал, чтобы каждый смог увидеть их как свидетельство его преданности. Чимин и Сокджин готовили лапшу к жареной курочке и весело болтали, сидя за круглым столом в комнате Чимина, который находился всего за несколько номеров от Юнги, и говоря, что начнут ужин, когда присоединится побольше зрителей. На стриме было уже тридцать тысяч — вполне неплохой старт. Сокджин рассказывал о том, как завтракал в Париже круассаном, внезапно оказавшимся с шоколадной начинкой, вывалившейся ему на рубашку, и Чимин хохотал, прикрывая ладошкой рот. Сокджин не прекращал дурашливо улыбаться и выглядел тепло и мягко, благодаря порозовевшими щекам. Очаровательный и очень привлекательный, каким он всегда и был. Намджун ласково глядел на экран, ощущая знакомую боль. — Ты уверен, что это не последствия течки? — спросил Юнги, разместив телефон на колене. Из динамиков донесся взрыв чиминова смеха. — Покажи мне хоть одного человека, который не думал, что влюбился после отличной течки или гона. Понимаешь, даже я два-три дня потом думал, что мы с Ёнсун — родственные души, пока все это не прошло с понижением уровня гормонов. — Это не то же самое, — он все еще смотрел на Сокджина через экран. — Это нечто большее. И длится уже давно. — Несколько месяцев? — Дольше. Я не знаю, сколько в точности, но намного дольше. Скорее всего, годы. Может, еще с предебюта, может… боже, не знаю я. Юнги смотрел на него жалостливо. — Мне достаточно было просто иметь его рядом, но теперь я… мне кажется, я больше не могу, не после того, как мы… — А Джин-хён? — Юнги бросил взгляд на телефон. Он покачал головой: — Он думает, что я хочу лишь секса или увидел в этом… своеобразный долг, что ли. Он заявил, что это невозможно. И поблагодарил меня, когда мы закончили. Юнги не сдержал улыбку: — Он всегда такой вежливый, да? Но я скажу тебе, что на него это тоже повлияло — он весь тур сам не свой. — Он прячет чувства намного глубже, чем мы все. Сильнее даже, чем Хоби. — Это правда, — согласился Юнги. Намджун помедлил. — Он сказал, что это просто синдром отмены. — Чего? — Синдром отмены от течки. — Так не бывает, — Юнги сморщил нос. — Нельзя получить синдром отмены от секса. — Нет, ты… можно. Он появляется, когда… когда вы делите течку, и чувствуете после нее очень сильную близость, поэтому любое расстояние кажется слишком далеким, все болит, ничего не помогает, и ты просто непрерывно витаешь в облаках. — Блять, да это краш, — невозмутимо отрезал Юнги. — Я вас обоих поздравляю, это краш. — Крашами болеют дети. — А синдрома отмены от течки не существует, — Юнги был строг. — Ты сам сказал, что это такое, разве нет? Любовь, или как это там. Юнги произнес это с оттенком неуверенности, разглядывая картину с Темзой на стене. — Да уж, любовь, — повторил он, ощутив болезненное шевеление в животе. — Когда мы еле-еле разговариваем. — Да, младшие уже понастроили теорий. Большинство решило, что это просто ревность вожака, на территорию которого посягнули, — Юнги посмотрел на телефон. — Возможно, между вами и впрямь всегда что-то было. Теперь не могу перестать об этом думать. Чимин и Сокджин все так же болтали, уже поглощая еду. Осторожно отставив свой бокал, Юнги задумчиво взглянул на Намджуна: — Слушай, у вас обоих есть друг к другу чувства. Всегда были. И… компания не поощряет отношения, но мы сами, по сути, на это согласились и установили подобный закон. Наше одиночество — это товар, который мы продаем, оно ожидаемо фанатами и идет нашей карьере на пользу, но… ты — альфа собственной стаи. Не время ли создать свои собственные правила? — Какие, насчет отношений? — он покачал головой. — Мы потеряем фанатов. — Значит, это не те фанаты, которые нам нужны. — Нет, ты… ты сам прекрасно знаешь, на что это похоже, как они раздувают любой подобный слух. Нас разорвут на части. Я ненавижу осознавать, что кто-то будет плакать, если… я не знаю, если Куки найдет девушку. — Ладно, давай начистоту, а? Чонгук-и может чихнуть, и из-за этого кто-то разревется. Он фыркнул — это была правда. — Насколько они любят нас? Неужели настолько? — Какой длины нить? — Юнги пожал плечами: — Пока не померяешь — не узнаешь. И… есть дни, большинство наших дней, когда мы живем для фанатов. Какова цель моего существования? Фанаты, превыше даже вас. Но в то же время это опора, эмоциональная опора, и в какой-то момент ты должен начать жить для себя. Это самая пугающая часть, — Намджун слушал его, понимая, что Юнги озвучивает это для себя почти впервые — возможно, подобное от него слышал только их психотерапевт. — Но любовь? Любовь принадлежит вам — это я знаю наверняка. Не фанатам или стае, только вам. Что было им дозволено? Видимо, течка. Сводящая с ума течка. А потом…? — В любом случае, — добавил Юнги: — вам не обязательно ничего объявлять публично. — Нет, я объявлю, — резко возразил он. — Что если… если я выражу ухаживание? Сказанное наполнило его неверием и волнением. Он решил продолжать: — Если я… тогда вам придется сделать то же самое, открыто начать встречаться с другими, чтобы ничто не осталось в секрете. Было бы нечестно прятаться всем ото всех. Он подумал о словах Сокджина: прятаться по гостиничным номерам не было ни выходом, ни вариантом. — Вы заслуживаете лучшего, все мы уже теряли связь с дорогими людьми из-за этих ограничений. — Ладно, тогда объявляй, — чуть вызывающе пожал плечами Юнги — как обычно. — Выпускай заявление, скажи, что у вас друг к другу «нежные чувства». Юнги показал пальцами воздушные кавычки. — Мы были первой стаей в индустрии, и это сработало. Давай станем первой стаей, начавшей встречаться открыто внутри и извне стаи — идем в отрыв, пускай у всех крыша поедет. Черт, давай уже спустим Чимина с цепи. Намджун поборол улыбку, прежде чем наклониться и задать действительно волнующий его вопрос: — Но переживу ли это я? Именно это и оставалось после всех последствий, шумихи в СМИ, драмы, слухов, пристального внимания, ненависти, любви и страха. После этого оставался лишь Намджун, понемногу тянущий за ниточку сотканного стаей гобелена, пока они разъезжались в разные концы света, покидая его. Тэхён до сих пор иногда заговаривал о том написывающем все еще стилисте, который бросил его, когда расстояние стало невыносимо терпеть; Чимин сказал той девушке-омеге, что время еще не пришло, и, возможно, позже они смогут попробовать вновь; по крайней мере три разных хосоковых знакомых заявили ему, чтобы он перезвонил, если надумает купить вместе дом, завести восемь собак или с дюжину детей — что угодно, что он пожелает; Чонгук питал слабость к тому юноше, известному в стае как «пусанский мальчишка», сыну друзей родителей, который прошел репрезентацию как омега, и с которым Чонгук постоянно сбегал на тайные свидания в кофейни, когда возвращался домой. Когда стая дразнила его насчет милого пусанского друга, Чонгук всегда становился пунцового цвета. Чего еще можно было желать? И если Намджун скажет им «вперед, пора отпустить себя» — это не только негативно скажется на их карьере, когда широкая публика осудит их отношения, но и откроет шанс другому, чужому альфе заявить свои претензии на любого из его стаи. Уже. Так скоро. Слишком скоро. — Ты никогда не забудешь, — предупреждал его Пиди-ним. — Никто тебе этого не расскажет. — Конечно, ты переживешь наши отношения, к чему бы они ни привели, — ответил Юнги, но Намджун покачал головой. Старший нахмурился. — Эй, послушай-ка меня. Есть тысячи еще не прожитых жизней, помимо этой, которые мы еще даже не начинали жить — понимаешь? Мы с тобой молоды. Я редко чувствую себя юным, поверь уж, но у нас впереди еще как минимум пятьдесят лет. И… тяжело заканчивать что-то, когда следующий этап толком не начался, когда нет уверенности и ясности, но через десять лет, когда вы с истинным будете нянчить своих до ужаса умных и красивых тройняшек — как я вас представляю — тогда вы подумаете, что никогда еще не знали, каково быть стаей на самом деле. Юнги порой мог быть умен не по годам, поэтому, возможно, он был прав. Юнги в прошлой жизни, наверно, был дубом, а в следующей станет камнем, как он жадно желал: лежащим на дне океана и медленно поглощаемым почвой, пока его не выбросит на берег волной. Его поднимет Тэхён — чтобы показать самые прекрасные места, как он и обещал. Но… — Я знаю, что значит на самом деле быть стаей, — сердито отозвался он. Может, он знал не все на свете, но это было определенно ему известно. — Знаешь, — исправился Юнги. — Хорошо. Но знаешь ли ты, что такое любовь? Чем это отличается? Его тон был немного дразнящим, и Намджун ощутил слабость, снова взглянув на телефон, где Сокджин громко хлюпал лапшой, а Чимин рассказывал про концерт. Проглотив, Сокджин улыбнулся комментариям Чимина, и уголки его губ поднялись вверх, щеки стали мягкими и округлыми, и боже, Намджун никогда не видел никого прекраснее и великолепнее. Он поднял глаза на Юнги — его ухмылочка пропала. — Да, — сказал старший: — это и есть любовь. — У тебя есть кто-нибудь? — спросил Намджун. — Кто-то на очереди, ну, ты понял. Как у остальных. Юнги надул губы и почесал затылок, отводя взгляд: — А… ну, наверно… — Дай угадаю — музыкант? — Возможно, — допустил Юнги. — Она пишет лирику. Очень хорошую, кстати. И неожиданно он подарил Намджуну стеснительную поверженную улыбку, сверкнув деснами, а потом закрыл рот — но на краткий миг чистейшей радости его выражение врезалось в память навечно. — Вряд ли из этого что-то выйдет, — уклончиво начал он: — конечно, не факт. Но в какой-то степени, рано или поздно… Намджун кивнул — он знал. Юнги было уже двадцать пять, Сокджину — двадцать шесть, а Намджуну — двадцать четыре. Та отдаленная мысль найти кого-то, которую все они разделяли, становилась все ближе к реальности, угрожая однажды оставить Намджуна ни с чем. Рано или поздно им всем придется вырасти из молодой неженатой стаи. Это не смогло бы длиться вечно, но, пытаясь представить свою жизнь без мемберов, Намджун сделать этого не мог. Их связь была крепче кровной, больше чем братья, друзья, соулмейты, члены стаи, какое бы слово ни подворачивалось, его всегда оказывалось недостаточно, чтобы описать то, чем они стали друг для друга. Они много лет уже были едины, не нуждаясь ни в ком и не зная никого за пределами стаи. Как вообще Намджун мог их отпустить? Но… — Рано или поздно, — выдавил он. Все это знали — от Юнги до Пиди-нима. Намджун годы провел в отрицании. И в любви. Стрим продолжался, собрав у экранов уже три миллиона человек. Комментарии летели с такой скоростью, что их было невозможно прочесть, но Намджун успел уловить «идеальные омеги УВУ», более отчаянное «можно я тебя помечу джин-оппа!!!» и даже «почему прячешь шею сокджинни……?!». Конечно, так было всегда, за ними всегда шлейфом следовала вереница слухов и романов, пока Намджун держал себя, а Сокджин продолжал исследовать любовь, ее успехи и неудачи, с тысячами воздыхающих по нему альф, от фанатов на концертах до миллиардерш. Намджун справлялся с кошмарами — минутами в японском отеле, ожидая одну полоску вместо двух — и с успехами, ожидая, когда Сокджин взаправду влюбится в того, кто окажется достойным его и докажет это. Того, кто придет и официально попросит дозволения Намджуна принять Сокджина в свою стаю, а Намджун отпустит. Ему придется Сокджина отпустить. — Если ты действительно чувствуешь подобное, хён, то лучше сделать это раньше, чем позже. Он беспокойно вздохнул: — Да, потому что все альфы хотят его себе. Понимаю. — Нет, — нахмурился Юнги. — Не из-за других альф, а потому что десятилетний аскетизм тебе не идет, блять. Кем ты пытаешься казаться, Далай Ламой? — У меня бывали романы. — Ох, какие потрясающие то были романы, Джуни, ты прямо современный Дон Жуан. — Эй! — Да ладно, ты сам прекрасно знаешь, что никогда ни за кем не ухаживал, по крайней мере, не желая этого по-настоящему. Да и с чего бы тебе, действительно? Единственный, кого ты желал, всегда был рядом. Намджун понял, что это правда. Обдумав услышанное, он задумался, куда это его ведет. Может, любовь к Сокджину больше не стоило тормозить. Не когда она пульсировала в груди так сильно. Не когда они больше не были детьми. — Так что будет сделать правильнее? — спросил он, не имея ни малейшего понятия. — Ты расскажешь ему, — терпеливо ответил Юнги: — все это дерьмо, что только что вывалил мне. Что? Хочешь написать ему письмо? Твитнуть об этом? Ворваться на их стрим со страстным рэпом про течку, и как ты его… — Ладно-ладно, я понял, — да уж, надо было идти к Хосоку. — Это не так просто, надо будет обдумать все последствия насчет фанатов и медиа. И стаи тоже. — Стая тебя обожает, придурок. Что бы ты ни сделал. В голосе Юнги больше не было издевки, он смотрел прямо, искренне — с доверием. Намджун умудрился немного печально улыбнуться. — Спасибо. Он встал, вытер ладони о джинсы и убрал телефон, выключив стрим, потому что столько всего за одну ночь он вынести не мог. Юнги лениво предложил свою шею, когда Намджун наклонился, чтобы пожелать ему спокойной ночи и пометить — и тогда он вспомнил дешевый ресторан возле их старой общаги почти десять лет назад, когда они были без гроша за душой и наград, и еще не встретили остальную стаю. Два слишком самоотверженных и безрассудных ребенка. Юнги яростно сказал: будь, что будет, а потом впервые предложил свою шею. Десять лет. Как же ему повезло знать Юнги целое десятилетие? И он знал, хотя Юнги и не уточнил. Он знал: — Та девушка, что тебе нравится. Она альфа. И все еще сидящий Юнги не посмотрел на него, но виновато кивнул. Конечно, она была альфой. И бывший Тэхёна, тот стилист, тоже был альфой, и Чонгук хотел создать свою стаю однажды. Это оставляло его по крайней мере уже без трех членов стаи — по крайней мере, и внутри гулко отозвалась боль, когда он вспомнил о больших тэхёновых глазах, наполненных слезами, потерянно блестящих в неоне закутка с игровыми автоматами. Такой стройный мальчишка — одна кожа да кости, как лисенок. Сколько уже прошло — восемь лет? Чонгук тоже был мальчишкой, настолько маленьким, что Намджун едва понимал, как ему удалось затащить его в стаю, когда на нем еще слабо чувствовался запах его матери-альфы. Лучшее поспешное решение в жизни, подумал он, вспомнив, как впервые сжалось сердце после «альфа-хён». Когда-нибудь и этому имени настанет конец. Он должен был запоминать эти мгновения лучше и сильнее их ценить: громкие счастливые возгласы Чонгука, кричащего «альфа-хён!», а потом вес его тела, внезапно оказывающегося на спине. Не стоило даже говорить о Чимине, нывшем из-за недостатка его внимания и желания получить побольше запаха вожака, не стоит думать, что Намджун хоть на секунду забыл о Хосоке, когда понимал, что не в состоянии больше выдерживать нагрузку и давление в одиночку — и Хосок всегда был рядом, терпеливый, надежный, подбадривающий своей искренней улыбкой, помогающей обрести второе дыхание. Как ему повезло, что он смог пройти с ними такой длинный путь? С ними, принявшими его как своего альфу, как дом. Так долго. — Ей повезло, — тихо сказал он — все те, кто украдут у Намджуна его стаю, были счастливчиками и счастливицами. — Айщ, не надо, — отмахнулся Юнги. — Поверь. Чертовски повезло. Эти воры будут счастливейшими ублюдками на свете. Он мог бы ненавидеть их: грядущих и нынешних, включая и его подругу, пишущую хорошие стихи. Он мог бы ненавидеть и ее, если бы только из-за нее Мин Юнги не улыбался вот так.***
Намджун никогда не думал, что станет вожаком буйной стаи юнцов, сам будучи еще ребенком, но, когда это случилось, ему пришлось учиться на ходу. Годами он мучительно пытался стать хорошим лидером и альфой, медленно учился ответственности, и ему нравилось думать, что у него получалось все лучше. Юнги был прав: впереди была еще очень длинная жизнь, больше, чем они могли себе представить. Стаи, о которых он знал, от его бабушки до Пиди-нима, по достижении зрелости претерпевали изменения — люди уходили, чтобы завести партнерство, умирали и рождались. Стая никогда не оставалась неизменной, если ты достаточно долго жил. Ни одна стая еще не захватывала целый европейский стадион в один из теплых июньских вечеров, подобных этому. Он любовался зрителями со сцены, потрясенный и завороженный бесчисленным морем их последователей. Его стая. Самая первая версия его стаи. Возможно, он просто слишком высоко задрал планку, чтобы так легко отпустить. Даже готовясь к финальному шоу в Европе, Намджун был занят — как всегда. Он ежечасно написывал Седжину: новости о готовности? Седжин-хён не может подойти к телефону, отвечал Седжин, потому что он откинулся от количества запросов обезумевшего альфы Намджун фыркал. Но после последнего концерта в Барселоне, Седжин, наконец-то, подошел к нему и сказал: — Все готово. Намджун тогда сидел в гримерке, разбитый и измотанный шоу, и прижимал пакет со льдом к онемевшему плечу, пока один из их врачей-массажистов разминал его бедро — от этих слов он воспрял, ощутив всплеск адреналина. — Да? Ты уверен, что все собрал? — Ага, — Седжин улыбался нежно — и совершенно точно — гордо. Это был уже далеко не тот дикий шок от просьбы, когда Намджун впервые подошел к нему. Это было просто необходимо согласовать с Пиди-нимом! Но нет, сказал Намджун. Это — нет. Теперь Седжин говорил: — Как ты взволнован. Прямо как я, когда… — он указал на свою шею. — Время несется с бешеной скоростью. Младшие правы: посмотри, каким альфой ты стал. — Ой, перестань, — с улыбкой пробормотал Намджун. Это было накануне того, как они снимали эпизод «Рана» на винограднике где-то в центральной Испании: дегустацию вина предложил Чонгук (горячо поддержанный и, возможно, надоумленный Юнги). К обеду они все уже накидались, даже несмотря на то, что Намджун и Тэхён честно пытались сплевывать вино, как гурманы. Эпизод, без сомнения, будет классическим выпуском, где они все будут совсем чуть-чуть пьяны, Тэхён прольет на себя вино, Чимин полезет обниматься к хёнам и младшим, Хосок прочтет зрителям нотацию, что много пить — это вредно, а Сокджин выдаст богатые описания каждого сорта: — Гибкое и неуловимое, как молодой стриптизер, с нотками мятной жвачки. Макнэ громко рассмеются, стафф за камерами будет с трудом сдерживать хохот, а стоящий в стороне хозяин-сомелье останется невозмутимым. День был длинным, и завершился виллой на вершине холма с бассейном и семью отдельными комнатами для всех. Они были еще не настолько избалованы богатством, чтобы не восхититься красотой и роскошью места. Стафф набил холодильник едой и оставил их — вообще, съемочная команда планировала снять ужин и, возможно, еще несколько игр после, но Намджун попросил предоставить им эту ночь. Он нечасто настаивал, что стае требуется личное время, но когда он все же просил, его слушали: стафф отступил, заметив, что отснятого днем материала будет достаточно. — Мы растянем его, если понадобится, — сказал один из операторов. — Да, добавим слоумо и пищащие звуки, — добавил монтажер. — М-м, им точно понравится, — согласился режиссер. Чимин и Хосок застряли у плиты, пока Чонгук и Тэхён с разбегу прыгали бомбочкой в бассейн. За ними лениво следил плавающий рядом Сокджин. Юнги читал в вечерней тени книгу, держа рядом неизменный бокал вина — словно ему за сегодня еще его не хватило, и Намджун присел на кресло рядом. Поскольку съемочная команда уехала, они могли купаться без маек, однако, все еще с осторожностью, чтобы не загореть. Сокджин плескался в бассейне с младшими, и все трое пытались друг друга шуточно утопить — к волнению Намджуна. Со своей гладкой загорелой кожей Сокджин выглядел молодым и сильным. Синяки после течки полностью сошли, но Намджун игнорировал чувство утраты, резонирующее внутри. Помеченный или нет — не важно, он уже знал аромат этой кожи, ее мягкость, ее осязаемость, и это знание успокаивало, а не сводило с ума. Это было основой для строительства чего-то нового. Чонгук запрыгнул Сокджину на спину, пытаясь опустить его под воду, Тэхён защитил Сокджина, Сокджин перевернулся — все трое были шумными, смешными и принадлежали Намджуну — и он внимательнее всего следил за улыбкой и смехом хёна. Юнги прокашлялся со своего шезлонга, вскинув бровь. Избегая его взгляд, Намджун отвернулся. Юнги не беспокоил его на этот счет, не приставал и не прощупывал, и, казалось, давал Намджуну возможность разобраться самому. Он уже почти разобрался. Перед ужином он задержался в своей спальне на первом этаже, нервно пытаясь решить, что лучше надеть: джинсы или слаксы? Рубашку или майку? Официально или повседневно? Что если он оденется неправильно… Он выбрал черные шорты и белую футболку, поправил волосы, параллельно с этим пожалев обо всех своих жизненных решениях, кроме этого (и шести других). Он посмотрел на свое отражение: — Давай, Намджун. Файтин. Давай, все получится. Глубоко вздохнув напоследок, он спустился вниз. Стая уже сидела за длинным столом. Тэхён изучал приготовленное Чимином и Хосоком: — А нет испанской ветчины? Которая хамон. Я поискал в интернете, она называется хамон. Ха-ха. Пишется через «джей», а произносится через «ха». У нас ее нету? Намджун сел рядом с Сокджином. Его черные волосы еще не до конца высохли после бассейна, но он уже переоделся в синие шорты и свободную серую майку. Влажный летний воздух грел. Стая уплетала еду за обе щеки и болтала. Европейские концерты были настоящим испытанием. Он старался оставаться рядом, но не слишком близко, давать Сокджину пространства, но не слишком много. Сокджин, наверно, даже не подозревал, что происходит в намджуновой голове — он постоянно находился на расстоянии вытянутой руки, а теперь… Сокджин торжествующе смеялся из-за только что рассказанной им шутки — успешной, потому что Чимин захохотал и буквально свалился со стула. — Крутая, да? — Сокджин развернулся к нему, требуя вердикт. — Одна из лучших твоих шуток, — с легкостью согласился он, понимая, почему ему всегда нравились самые безумные его выходки. Он пристально посмотрел хёну в лицо, и Сокджин почему-то растерялся и отвел взгляд. Они продолжали жевать, попивать вино и пиво, празднуя окончание европейского тура и проданный под завязку самый крупный европейский стадион. Роскошная вилла в испанских полях, лишь семеро, лишь стая наедине с собой до завтрашнего утра, когда их заберет стафф. Намджун старался держаться спокойно, но волнение было сильнее, и ему удавалось выполнять лишь одно действие за раз. Он постоянно тянулся, чтобы взять побольше еды, которая в итоге оказывалась в тарелке у Сокджина. Тот ничего не говорил, заметно начиная напрягаться. Намджун пытался успокоиться. Сокджин ел. Намджун чувствовал несказанное удовлетворение. Воодушевление, даже. — Хён, где ты хочешь выступить дальше? — спросил Чонгук. Юнги задумчиво наклонил голову. — Хэдлайнерами на Гластонбери? Стая зафыркала, зацокала языками, закачала головой. В порядке. В безопасности. Счастливы. Ничто не радовало его сильнее. Когда еда закончилась, они устроились на диванах снаружи — вечер перетек в ночь, раскрыв бесконечный небесный купол с миллионами звезд. Лампы, не выключенные в доме, отражались на черной волнующейся воде бассейна. Пели сверчки. — Как будто на нашем концерте, — задрав голову, сказал Чонгук. — До сих пор не могу привыкнуть к этим числам, — Хосок тоже смотрел на небо. — Шестьдесят тысяч за один концерт, как это может быть правдой? На десерт у них были дольки дыни и груши. Сокджин сидел вместе с Юнги и Тэхёном на ротанговой софе, уминая фрукты; на шезлонге в обнимку лежали Чимин и Хосок. Чонгук сидел на стуле слева от Намджуна, показывая видео, которые снял накануне на сцене: — Я сделаю из этого фильм. Сколько было времени в Корее? Уже восемь утра? Стоило ему лишь подумать, что он больше не вытерпит, как его телефон завибрировал от входящих сообщений. Седжин. Первое было на английском: live. Это была не команда — вперед, живи! — а объявление. Началось. Намджун, падкий на метафоры, подумал, что первое значение ему нравится больше. Вперед, живи. Живи жизнь. Зачем еще она нужна? Она дарит счастье, хотя иногда и приносит горе. Вперед. Живи: когда закрывается дверь, распахивается окно? Так там говорилось? В другом сообщении было «удачи, парень». Узел в животе, болезненное чувство в груди — словно прижало к земле гравитацией — пиздец, он реально это сделал — накрыли его, когда он оторвал от экрана взгляд. Его стая перекрикивала друг друга, споря, чья вина в том, что Юнги поскользнулся на сцене на последнем барселонском концерте: главным подозреваемым был Сокджин, плескавший на всех водой (аргумент Юнги), отвратный дизайн обуви и плохое покрытие сцены (контраргумент Сокджина), плохой баланс тела (замечание Чимина), возможно, виноваты оба (попытка примирения от Хосока), божественное вмешательство (размышления Тэ), или, просто-напросто, гравитация (заключение Чонгука). Намджун сказал: — Я вас люблю. Шум моментально прекратился, и стая уставилась на него. — Я очень сильно вас люблю. Сильнее, чем вы думаете. Хосок картинно прикрыл ладонью рот, охнул и показал на него пальцем: — Он превращается в Шугу-хёна! Два глотка, и уже в дрова! — Нет, ты должен ему ответить! — громко возразил Чимин, вырвавшись из хватки Хосока и сев. — Мы должны быть искренними друг с другом и не скрывать наши чувства! Это нормально и естественно! Это полезно! Думаешь, я тебя не люблю? — повернулся он к Хосоку. — Да! — встрял Тэхён. — Думаешь, мы тобой не гордимся? — Потому что мы гордимся! — декларировал Чимин, все еще взирая на Хосока. — И я тебя люблю! Хосок отвел взгляд и что-то пробурчал, а Чимин развернулся к Намджуну. — Альфа-хён! Я тебя тоже люблю! — он пристально посмотрел ему в глаза. Скатившись с шезлонга, Чимин залез на колени к Тэхёну, схватил его за майку и встряхнул: — Тэхённи, я тебя люблю! Тэхён уже обнимал его в ответ, громко говоря, что любит его, и оставляя запах на плече омеги. — Хватит уже этих ваших сантиментов, — сказал Юнги. Чимин потянулся к нему, и Юнги сжался: — Ладно, ладно, я тебя тоже люблю! Но Намджун еще не закончил. — Я хотел вам сказать, что больше не чувствую необходимости никому доказывать, что я достоин вас вести — вы сами доказываете мне это каждый день, каким бы сумбурным он ни был. Я… я знаю, что я не идеал, что у всех нас бывают взлеты и падения, и я подводил и вас — слишком часто, каждого, — он посмотрел на Сокджина, который изучал его с нечитаемым выражением. Возможно, он всегда и сильнее всего подводил Сокджина. Больше никогда. — Но… когда я смотрю на вас теперь, не только в плане того, как высоко мы взлетели, но и того, какими потрясающими вы стали людьми — я понимаю, что что-то я все же сделал правильно. И я люблю вас. Повисла тишина — подобные речи происходили лишь по особым случаям, зачастую очень значимым, если не преломляющими течение жизни. Тэхён столкнул с себя Чимина. — Ты умираешь? — полушутя спросил он. — Нет, — со смехом фыркнул Намджун, хотя от нервов все внутри горело. — Нет… Потребовалось совсем немного времени — чуть дольше на пару мгновений, чем Намджун ожидал, зная, как стремительно нынче разносятся известия — потому что Чимин оторвал от телефона глаза и спросил: — Намджун-хён, что за заявление? Тэхён уставился в телефон Чимина. — Хён, ты сделал пожертвование еды? Ты не рассказывал. Хосок выудил свой мобильник, и от экрана его лицо во мраке окрасилось голубоватым свечением: — Что… ты послал фуру с едой? Погоди, не может быть. Стойте, несколько фур…? — Что? Кому? — Чонгук вытянул шею и одновременно с Чимином прочитал: — Людям… людям Сеула и Квачхона… Последовала тишина. — Разве Джин-хён родился не в Квачхоне?.. — осторожно сказал Чонгук. Вся стая повернулась к Сокджину, который застыл на диване с долькой дыни в руке, глядя на Намджуна с абсолютно пустым лицом — прежняя улыбка исчезла. Хосок прищурился на телефон: — Ты пожертвовал миллион чуррос?! Сокджин выронил дыню, и та закатилась под стол. Сокджин вздрогнул — и его выражение превратилось в шок. Борясь с самим собой за хотя бы толику безмятежности, столь сейчас необходимой, Намджун встретил его потрясенный взгляд и произнес: — Да. Я выразил кое-кому ухаживание. Секунда, две, три… Чимин охнул так громко, что Юнги встал: — Так, пойдем-ка отсюда! — и схватил Чимина за шиворот, а Тэхёна — за руку, потянув их за собой с неожиданной силой. Хосок распахнул рот, но он ничего не мог вымолвить, в то время как Чонгук, откинувшись на спинку, взирал на Намджуна и Сокджина так, будто видел их впервые в жизни. — Вы можете остаться, — спокойно сказал Намджун: — вас это тоже касается. — Мы можем остаться! — запротестовал Тэхён, пойманный стальной хваткой Юнги, который тащил их в дом. — Нет, им нужно уединиться. — С каких пор это вообще происходит?! — потрясенно и громко возмутился Чимин. Чонгук подскочил почти сразу за Хосоком, и оба последовали за Юнги, чтобы вернуться в дом и закрыть за собой дверь — голос Чимина был слышен даже через стекло и стены. — Ой, что-то мы внезапно устали, увидимся завтра! — крикнул напоследок Хосок. Дверь закрылась со щелчком, и внезапно они оказались только вдвоем. В теплом ночном воздухе лишь вдвоем, с сотней стрекочущих сверчков в темной траве. Сокджин выглядел контуженным. — Намджун-а, как… какое заявление? — Подтверждающее, что я совершил пожертвование. Сокджин нахмурился. — Но компания…? — Не знаю. Я не спрашивал. Седжин издал его напрямую от меня, вот и все. Сокджин прерывисто вдохнул, словно воздух внезапно перестал поступать в легкие. — Все это?! В мой родной город! От твоего имени! Им стоит только взглянуть, и понять, что… предположить, что ты и я…! — Не просто предположить, — мягко поправил он, пытаясь сохранять спокойствие. — Понять. Вот в чем был весь смысл: дать миру знать. Это мог бы быть другой омега из Квачхона, конечно, но каковы были шансы? Нет, людям стоит лишь взглянуть и все сойдется. Седжин говорил, предупреждал, к чему это приведет: «РМ обхаживает собственного члена стаи Джина» — заголовки, мировые тренды, сошедший с ума интернет, возможно, даже раскол цивилизованного общества в известном всем виде. Намджун рисковал оказаться смертельно униженным, если все пойдет не так, как он планировал, он рисковал стаей (возможно, им удастся обыграть это как пранк, если Сокджин его отошьет?). Но он должен был показать Сокджину, что он подразумевает на самом деле. Что его сердце принадлежит Сокджину, и он должен выбрать его. — Это так глупо, — пробормотал он. Намджун видел, что он еще не до конца осознает случившееся. — Боже, это так… когда ты мог просто поговорить со мной, а не кидаться в крайности с… с… — Ухаживанием, — медленно и ясно проговорил он. — От меня к тебе. Сокджин вздрогнул. Намджун знал, что грядет пожертвование. Сокджин — нет. Нужно дать ему время, чтобы он осознал окончательно. И принял. Пожалуйста. — Это не… я не… — выдавил старший, качая головой, будто этого оказалось слишком много. Сокджин рвано выдохнул, и его плечи опустились. — Это по-настоящему? — Да, по-настоящему, — подтвердил он. — Я хочу, чтобы ты понимал, что для меня значит обладание тобой. Что это значит для меня в данный момент, и куда я хочу это завести. Он говорил как можно ласковее, и сердце болело. Сокджин купался в звездном свете и лучах огней из дома. Простая серая майка была ему велика. Руки сжимали колени. Они сидели на роскошной вилле, снятой только для них, в испанской провинции, названия которой он не помнил, в стране, чьего языка он не знал и не понимал, но он был дома. Он был дома, потому что рядом был Сокджин. Сфокусировавшись на этом, он продолжил: — Можно я кое-что скажу? — Да, — выдохнул Сокджин, все еще не веря. Он долго думал над тем, что хочет сказать, но под кожей бурлил нервный адреналин. Все произнесенные когда-либо речи ничего не значили по сравнению с этой. — Я с самой течки испытывал затруднения, — признался он. — Все никак не мог понять, кем я всегда был рядом с тобой, и это тянулось с Сеула, с момента, когда я ушел из твоей квартиры. Он должен был остаться, теперь он это понимал. Боже, он обязан был остаться, погрузиться в это, даже если еще не знал, что оно из себя представляло. Возможно, им бы удалось выяснить это вместе, и он не стал бы тщательно копаться в себе в одиночестве. Он смотрел на сидящего в темноте Сокджина, и на сердце была тяжесть надежды. — И тогда я понял, что возвращение к прежней жизни — для нас больше не вариант. Мы прошли эту черту, и я думаю, мы оба это понимаем. Я это знаю, думаю, ты тоже. Сокджин едва заметно кивнул. — Хорошо. Ладно… — борясь с волнением, выдохнул Намджун. — И тогда, когда я… перестал думать, что моя — наша жизнь — кончена, то понял, что однажды всё уйдет. Стадионные туры, крики, безумные расписания, огромные шикарные виллы как эта. Преобразится в нечто иное, я еще не уверен, во что. Иногда это меня пугает, но… в конце концов я смогу все это выдержать. Намджун подошел к тяжелейшей части. — И я смогу вынести то, что они покинут меня. Сокджин выглядел испуганным, прислушиваясь к тишине во время паузы. Он сжимал челюсти так, что невольно играл желваками. — Я не знаю, как и когда это случится, но я приму, что Чимин найдет кого-то, Чонгук создаст свою собственную стаю. Я приму, когда кто-нибудь начнет ухаживать за Хоби, Тэ — или наоборот — я все это выдержу. Даже Юнги. Даже его. Первого, кто показал ему, что значит быть настоящей стаей. — Я выдержу, когда все разъедутся в разные дома, когда мы станем видеться нечасто, чтобы поговорить о… о нашей безумной юности, днях, которые мы провели на стадионах, виноградниках и испанских виллах, пока все мемберы меня не переросли. Иногда я не могу заснуть целыми ночами, думаю об этом, и меня как будто засасывает в черную дыру, из которой нет выхода, потому что страх вас потерять почти осязаем. Но все это я выдержу. Так или иначе, — он посмотрел на Сокджина. — Но я не вынесу потерю тебя. Сокджин выглядел как высеченная из мрамора статуя, сидя в темноте с наполненными слезами глазами. Намджун продолжал: — Поэтому я… хочу, чтобы ты понимал — это было не из чувства долга или ревности. Я не поэтому пришел к тебе. Это были не инстинкты, не просто страсть, ничего из того, что ты себе придумал. Я был с тобой, потому что понял — если я хочу тебя, заявить претензию на тебя, то я должен вступиться и стать человеком, который тебе нужен. Годами, я… — он осекся, неуверенный, стоит ли говорить: — я всегда думал, что ты никогда не будешь моим ни в одной из жизней, но ты стал. Короче говоря, ты стал моим. Он успокоился, сжав руки на коленях. — Эти четыре дня… безумно великолепных четыре дня — это то, что я хочу тебе дарить отныне ежедневно. Каждый день. Потому что никто и никогда не приблизится к тому, кем ты являешься для меня. И когда я думаю о будущем, что случится дальше, единственно в глубине души я уверен лишь в том, что ты будешь со мной, и я нуждаюсь в тебе, если отринуть все остальное. И для меня это стоит всякого риска. Он помолчал, а потом добавил: — Вот что означает подарок. Вот, что я предлагаю тебе сейчас. Сокджин попытался заговорить, но ничего не выходило. У Намджуна в горле стоял комок, и в животе пульсировала боль. Он никогда не думал, что так ужасно ожидать того, что твое предложение примут, если примут. Он никогда не предлагал такого раньше. Сокджин, напротив, получал тысячи подобных даров. — Ты никогда подобного не говорил, — слабо попытался сказать Сокджин. — Нет, — признал он. — Я не уверен, что сам знал все это, пока не позволил себе понять. Но теперь, я… смотрю на нас с тобой и вижу все это очень четко. Сокджин вытер щеки, почти не глядя на него. — Все это? — Маленькие и большие вещи, — движение планет, перемену времен года, тысячу различных улыбок Ким Сокджина и значение каждой. — То, что будет дальше, как ты зачнешь мне детей, и… — Я что? — перебил Сокджин. — Да, — подтвердил он, разглядывая Сокджина, одетого в шорты и майку, с растрепанными черными волосами и теплым ароматом. — Да. Боже, конечно, да. Пятерых. Это странное число, но оно мне нравится. И… — Мы даже близко не там, — заметил Сокджин, попытавшись его осадить, но вытирая набежавшие слезы. Намджун дернулся, собираясь придвинуться ближе, но Сокджин поднял руку, веля оставаться на месте. — Чтоб тебя, — рвано выдохнул он. Слишком поздно? Он неправильно понял Сокджина? Тот взмахнул ладонью. — И сколько ты все это планировал? Я про пожертвование и подарок. Он поколебался. — Полторы недели? Нужно было нанять водителей, персонал, фуры, синхронизировать их выезд — все эти детали, о которых Намджун не беспокоился лично, но за которые заплатил. — Полторы недели, — медленно повторил Сокджин. — Это… десять дней. Десять. Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Десять дней мы сидели по своим номерам и гримеркам отдельно, я страдал десять дней! Чем ты думал?! Что ты вообще возомнил? Намджун осекся. Злость. Сокджин разозлился. — Н-но я должен был изъявить свое намерение как следует и полностью. Я должен был… стая и все это… — Все чувствовали себя дерьмово, потому что мы не разговаривали, а ты все это время сидел и претворял в жизнь свои пафосные планы по ухаживанию? Намджун-а, ты издеваешься?! — закричал Сокджин. Намджун его понял. — Ты прав! Ты абсолютно прав, это было глупо, ужасный просчет, я… — Мне выражали ухаживания тысячи раз! Тысячи, от абсурдных до максимально ленивых, ты прекрасно все это видел сам! Но я всегда думал, что когда ты… если ты когда-нибудь, то ты просто дал бы понять это чем-то небольшим, просто взглядом или поцелуем. Простым разговором. Почему ты решил, что мне нужно что-то большее? В его лице читалось явное разочарование, но Намджун услышал каждое слово. Он услышал и разобрал их в своей голове, а потом был на ногах раньше, чем понял это, сокращая дистанцию между ними, потому что это было намного тяжелее, чем он представлял. Сокджин не смотрел на него, но позволил сесть рядом. Намджун не смел коснуться его, тревожно зависнув в пространстве. Старший кинул взгляд на дом. — Оказалось, что идиотом был я, — надтреснуто сказал он, подняв напряженные плечи. — Тосковал каждый раз, когда ты подкладывал мне еду, в то время как должен был ожидать гребаный автомобильный парад с чуррос. Десять дней? Сокджин покачал головой. — Ты хоть представляешь, как все волновались? Тупой ты придурок. — Мне так… Сокджин обнял его, прижимаясь к груди и шее. Намджун выдохнул — сердце билось где-то в горле — и обернул руками его талию, сжимая пальцами спину свободной майки, все еще испуганный и сбитый с толку. Но Сокджин пах стаей, домом, солнцезащитным лосьоном, мёдом и дыней: и был здесь. Все еще был здесь, рядом с ним. — Мне не нужно многого, — приглушенно прошептал он в плечо, лицом зарывшись в ткань футболки. — Зачем мне богатства? Я все ненавижу. Господи, даже… даже завядшая роза пошла бы. Ладно? — Ладно. Ладно, я запомнил, — он обнял старшего крепче. — Я… хён, ты не сказал мне, принимаешь или нет. Он сглотнул, не ослабляя хватки. — Принимаешь? Сокджин отпрянул от него, посмотрел в лицо, а потом неверяще рассмеялся. — Да ты волнуешься. Он просто умирал от нервов. Сокджин пристально взглянул на него и взял за руки. — Что же, от имени жителей Сеула и Квачхона я благодарю тебя за чуррос, но… Нет. Нет, нет— Сокджин наклонил голову набок и прищурился: — Мне казалось, ты обещал базиллион? Он отчаялся: — Так нет? Или да? — Принимаю ли? — переспросил старший, по-видимому, смакуя снедающий Намджуна ужас. Его усмешка померкла, уступив место чему-то более искреннему. Чему-то чувственному, принадлежащему лишь им двоим, и Намджун его узнал. Сокджин схватил ворот его футболки в кулак и притянул к себе. Когда он кивнул, глаза его лучились глубоким светом. — Да. Да, я принимаю. Намджун смотрел на Сокджина в восхищении. — Я принимаю. Только в следующий раз, когда поймешь, что ты любишь меня, просто приди и скажи, потому что никакие чуррос тебя не спасут. Ты меня понял? Господи, это была самая сладостная фраза, которую он когда-либо слышал. — Да. Спасибо, — все, что он мог сказать. Все сделано. Он согласился. Сокджин поцеловал его — и Намджун притянул его на свои колени, встречая мягкие губы неизящно и жадно. Сокджин растаял в поцелуй и улыбнулся, обнимая шею. Они смеялись с облегчением и взаимным неверием, что это, наконец, произошло. По сути, математического определения у базиллиона не существовало. Больше миллиона, они оба сошлись на том, а потом Сокджин заявил, что базиллион больше миллиарда, в то время как Намджун возразил, что это финансово неосуществимо, опрометчиво предложив купить миллиард и еще один чуррос. Сокджин сказал, что ему уже проще попросту накормить весь Китай, и Намджун спросил, как ему заботиться о стае, не говоря уж о своем истинном, если он потратит все свои сбережения на угощение китайцев. Сокджин отшатнулся — и Намджун тоже, когда произнесенное достигло ушей обоих. Истинный. У них обоих были истинные. Это не мог быть не Сокджин. Попросту не мог. Он поцеловал своего истинного снова. Остальная стая все еще ждала их возвращения, нервно рассевшись вокруг обеденного стола. Сокджин с порога заявил, что он не хочет спектакля, но он сказал «да» — Чимин бросил взгляд на их переплетенные пальцы и разрыдался. Чонгук и Тэхён прослезились, а Юнги, извинившись, исчез в ванной на подозрительно долгие пять минут. Хосок, в глазах которого тоже стояли слезы, обнимал их, продолжая громко настаивать, что он не плачет. После того, как все «не поплакали» достаточное количество времени, Чимин спросил, скажут ли они что-то, поскольку уже целый час мир существовал без подтверждения, и в интернете разразилась такая буря, что им всем пришлось выключить телефоны. Они зашли в Твиттер через Чимина, который написал: Да, он согласился ❤ #JIMIN. Этого пока хватит, верно? Подтверждено. Заявлено. Когда шок поумерился, Чонгук прикусил нижнюю губу и произнес: — Ну… теперь все изменится, да? — Да, — подтвердил Намджун. Теперь переменится стая, фанаты, их будущее и их карьера. Да. Пожалуй, не стоит этого бояться — что-то заканчивается, что-то начинается. — Ты все еще мой малыш-альфа. Насыщенный эмоциями вечер его измучил. Чонгук покраснел. — Альфа-хён, я не о том…! — и через минуту уже обнимал старшего со спины, носом прижимаясь к его шее для обмена запахом. Еще несколько лет, понял Намджун, он будет нужен Чонгуку еще по крайней мере несколько лет. Слава богу за эти маленькие благословения. Чимин наполнял всем бокалы праздничным шампанским: — А я знал, всегда знал! Я такое чувствую! Вас реально подтолкнула течка, которую Джин-хён провел с тем альфой! — Да, потому что тем альфой был я, — сказал Намджун. Чимин поперхнулся шампанским. После минутного громкого хаоса заговорил Хосок: — Что они скажут? Фанаты?.. Эта мысль всегда оставалась на задворках сознания, что бы они ни делали — и Намджун очень сомневался, что они когда-нибудь отвыкнут от нее. Чимин достал телефон, чтобы проверить соцсети и потыкал в экран. — Ну… э-э… почему оно не обновляется… погодите-ка. Стоп. Твиттер сломался? Э-э… Да, он упал. Пожалуй, им стоило это предвидеть. — Значит, вы теперь встречаетесь? — потребовал пояснений Тэхён. — Немного поздновато начинать встречаться спустя десять лет, — съязвил Юнги, и мозг Намджуна замкнуло от мыслей, на какие свидания он Сокджина поведет: простые, роскошные, игровые, музейные, (с сексом?), и еще, и… Но Тэхён не унимался. — Так вы вместе? Скажите, если да. Вы просто оставляете это ухаживанием, или скажете, что вы… — Идем в кровать, ага, — сказал Сокджин — было уже поздно, далеко за полночь, и минувший день вымотал всех эмоционально и физически. Намджун придерживал его за талию, не в силах отпустить. — Да? Ты уже устал? Сокджин спокойно посмотрел на него из-под полуопущенных ресниц взглядом, отточенным на бесчисленных фотосессиях. — Не знаю, альфа. Устал ли я? Мозг Намджуна сломался, остановился, рассыпался. Ему потребуется все здоровье мира, чтобы вынести Сокджина и выжить. Тэхён схватил Юнги за руку: — О нет. — Добро пожаловать, — Юнги отпил шампанского. — Что ж, я кошмарно устал! — громко заявил Намджун, утягивая Сокджина к лестницам. — Не засиживайтесь допоздна! Под сокджиновым каблуком — скажут они, весело сплетничая за их спиной. Да. Да, и он будет рад доказать это вновь и вновь. В защиту Намджуна это было не разрушительное событие с поломанной мебелью и разбуженными соседями — но долгое, глубокое и жадное. Возбужденное, собственническое. И медленное. Нежное. Ласковое по окончании, когда Намджун шептал бесконечную чепуху: тихие признания и исповеди вперемешку с клятвами в преданности. Это было великолепно облекать в настоящие слова — боже, кто бы мог подумать. — Я сделаю пожертвование, чтобы отметить дальнейшие события, — пообещал он. Они заперлись в спальне Намджуна; он продолжал целовать сокджинову вновь помеченную шею. Он тоже был помечен укусами и засосами, рассыпанными любовью по всему его горлу: истинные. Сокджин становился собственником. Господи, что еще было нужно. — Я сделаю пожертвование, когда поставлю укус, — поклялся он. Уже утро? Свет ранней зари, тронувшей прозрачные занавеси, окрасил их теплотой. Он запечатлел на горле Сокджина очередной поцелуй. — А по случаю нашего первенца, я… — Не нужно, — отозвался Сокджин, купаясь в запахе своего альфы. На его плече был свежий укус, покрасневшая кожа хранила след зубов — но лишь формально — хотя этот и оказался ближе к железе, чем предыдущий. Они понемногу приближались к неизбежному. — Не нужно никаких пожертвований просто потому, что тебе некуда девать деньги. Я ожидаю от тебя соответствующего отношения постоянно, а не по особым случаям. — Постоянно? — Намджун носом коснулся укуса, рукой поглаживая внутреннюю часть мягчайшего бедра, мокрую от пота и смазки, дозволенную лишь ему. Среди теплых простыней испанской виллы вместе с Сокджином, так же глупо улыбающимся ему, он был готов провести остаток своих дней. — Я дорогого стою. А ты чего ждал? — Понял. Пожалуйста, перечисли требования. — Хм-м… приносить мне закуски и напитки, пока я играю. — Я буду делать только вкуснейшие подношения. — Предлагать мне запаховые подарки на постоянной основе. — Боже, малыш, с превеликим удовольствием. — Утром делать мне приятно. — Я почту за честь... каждое утро? — Раз в неделю. — Дважды. Давай дважды? — …прошение удовлетворено советом. — Каким советом… а, в твоем лице. — Ага. Привыкай. Почему они оба улыбались в грязный жадный поцелуй? Сокджин снова потянулся рядом своим гибким длинным телом, мягким, теплым и домашним. — А еще оставлять любовные записки в моем лотке с обедом. — Но у тебя же его нет, — ответил Намджун, и старший замер, вскинув бровь. — …я, несомненно, приобрету тебе лоток, чтобы оставлять там выразительные любовные записки. — Совет считает это приемлемым, — когда Намджун пощекотал его ребра, Сокджин весь сжался: — перестань! Улыбкой он прижался к намджуновым волосам, глубоко вдыхая запах. Пальцы пробежались по его позвоночнику и плечам. — Я так люблю твой аромат, — тихо сказал Сокджин. — Мне всегда казалось, что ты пахнешь мёдом. Намджун ошибался, думая, что течка была кайфом: это было лучше в тысячи раз. Они перезвонили родителям, ответив на пропущенные вызовы — корейские новости разрывались от заголовков, что их сыновья стали партнерами, известия, которые хотелось бы узнавать лично, а не из газет, спасибо. Им обоим даже написал Пиди-ним: Я удивлен, и в то же время совершенно не удивлен… Поздравляю. Предупреждения помогли? — Думаешь, он знал? — спросил Намджун, откладывая телефон. — Думаю, да. Намджун обернул руку вокруг его плечей, притягивая его к себе, чтобы они могли лечь вместе. — Давным-давно он прочитал мне целую лекцию, что я не должен соблазнять никого из вас во время тура, даже если станет совсем тяжко. — Господи, он серьезно это сказал? — Намджун испытал испанский стыд. Сокджин фыркнул. — Да, всякое насчет непредсказуемости омежьих гормонов, но я не особо впечатлился. По большей части, он намекал на Юнги. Показывает, что не так уж он и понимал. Намджун попытался осмыслить это, поглаживая своего истинного по спине: — Но ты знал, что дело не в Юнги. — Нет. Не особо. Не знаю, — Сокджин колебался. — Вроде того. Намджун притих. Сокджин поерзал головой по его плечу, устраиваясь удобнее. — Я помню, — вдруг сказал он: — гримерку на Music Bank. Или на MCountdown? Одну из них. Я даже не помню, выиграли ли мы. Возможно, да. Я вырубился на диване перед записью, а когда проснулся, то ты сидел рядом и обнимал меня. Его пальцы замерли на обнаженном намджуновом животе. — У тебя были розовые волосы, и ты спал с открытым ртом. Ты выглядел глупо. — Спасибо. — Не за что, — Сокджин прерывисто вдохнул. — Ты был сонный, теплый и… очень близкий. Когда я попытался встать, ты потянул меня обратно, будто понимал, что это я, и не хотел, чтобы я уходил. Ты спал и обнимал меня при этом, и выглядел так глупо, но я просто… ощутил себя иначе. Любимым. Я просто сидел рядом с тобой, внезапно чувствуя любовь. Потом они нас разбудили, ты как ни в чем ни бывало встал и ушел, а я… — Сокджин помолчал. — Знал, в чем дело. — Я этого даже не помню, — Намджун не мог вспомнить ни день, ни выступление, ни гримерку. — Почему я ничего не помню? — С чего бы тебе помнить? — Сокджин пожал плечами, пальцами прослеживая кожу живота. — Даже после этого еще долгое время я не осознавал, что это за чувство. Да и к тому же наша жизнь — это субъективное переживание. Намджун моргнул. — Да… это правильно. И горячо. Мне очень нравится. Сокджин усмехнулся, двинув рукой ниже, и погладил верхнюю часть его ноги: — А мне нравятся эти бедра. Первое публичное появление и кризис в социальных сетях казались еще далекими и туманными, а следующий месяц — самым неопределенным и сладким в жизни: их приземление в Сеуле после европейской части тура, намджунова рука на пояснице агонизирующего, ненавидящего пристальное внимание Сокджина. Репортеров в зале прилета были сотни, у выхода волновалось море фанатов. Намджун был напряжен до предела и зыркал туда-сюда, готовый подраться с любым, кто выкрикнет обвинение или попытается оскорбить их. Люди орали их имена, Сокджин шел, прижавшись к нему в поисках комфорта, и неожиданно взял его за руку — к радости изголодавшихся журналистов. Желание сражаться вдруг исчезло. Сокджин держал его руку, и даже посреди этого безумия Намджун сумел расслабиться и невольно улыбнуться. Посмотрите! Посмотрите на держащего его руку Сокджина, прижимающегося к плечу! Он вел их через запруженный зал прибытия, гордо и высоко держа голову и продолжая по дороге оглядываться и пересчитывать членов стаи. Пара камер уловила его усмешку. Ему было абсолютно похуй на миллионы разбитых альфачьих сердец, когда в прессе впервые появились фотографии Ким Сокджина вместе с его истинным партнером. Намджун чувствовал ужасное самодовольство. — Ну и что это такое? — спросил его Сокджин, когда они вдвоем забрались в машину, и он показал с телефона заголовок «Готовьте платочки, омеги! Вожак самой могущественной стаи в мире РМ красуется своим истинным партнером Джином!». Он раздраженно пробежался по фразе глазами и опустил руку на колено Сокджина. — Мне плевать на этих омег. Я хочу только тебя. Сокджин смотрел на него с потрясением. — Я вообще не это имел в… Но да. Да, это сойдет за ответ. Ты прошел. Умно. Его уши пламенели. Целующимися на камеру поймали отнюдь не их — хотя и ходили слухи, что за такую фотографию многие готовы выложить огромные суммы. Первым попался Тэхён, когда с их возвращения не прошло даже месяца. Его заметили в городском парке целующимся с загадочным альфой — весьма одаренный папарацци сделал снимок из кустов. Наконец-то монополия Намджуна и Сокджина на мировые тренды была отобрана. Вместо того, чтобы выпустить заявление типа «запечатленное на фотографии вырвано из контекста и неправильно истолковано», их компания заявила, что это личное дело Тэхёна, и его статус по отношениям прояснять будет лишь он сам, либо Намджун. Если он вообще пожелает это сделать. А пока что — отвяньте, пожалуйста. Твиттер снова упал. Они хотели, чтобы люди вновь и главным образом сосредоточились на их музыке, а не личной жизни. Что бы ни последовало затем — вроде «я говорила вам что в стае есть нездоровое смешение» и «это все стокгольмский синдром» вкупе с обвинениями в абьюзе, злоупотреблении положением вожака и прочим — все это исходило от людей, которые никогда их не знали лично и не имели ни малейшего понятия, что к чему, а потом было смыто волной позитивных реакций: от комментариев до фанатских благотворительных встреч для очистки пляжей или высаживания леса — ведь «детям Сокджина и Намджуна еще нужна будет планета, чтобы где-то жить!». Стая переносила творящийся вокруг бардак вполне благополучно, и Намджун гордился ими. В конце концов, они давно уже поняли, что стоят друг за друга горой. Тэхён привел домой своего парня-альфу, тот официально попросил дозволения ухаживать — и Намджун разрешил, как бы ни было больно. Он разрешил, потому что улыбка Тэхёна сияла любовью, которую его новый молодой человек возвращал в многократном размере. Сокджин на ухо мягко попросил его перестать пялиться и пожать альфе руку, и Намджун знал — вот что значит любовь. Однако, он был огорчен, когда понял, что все еще не вырос — потому что это был не процесс, который никто и никогда не завершал до конца, а испытание, в котором он всегда будет своим строжайшим судьей. Он вырос — после бесконечной работы на протяжении тысяч дней и часов, начавшейся с забитой до предела маленькой квартиры в Ноньён-доне, и закончившейся Сокджином подле него, все еще остающимся рядом самой важной и сильной константой из всех. Как же ему повезло — он ведь был еще совсем молод. Ему повезло сильнее всех. В ту первую ночь, обозначившую начало чего-то нового, в просторной спальне испанской виллы, где Намджун склонился к сокджиновым губам и прошептал «я тебя люблю», все было совершенно иным, и от того более ценно, а приближающийся вихрь казался далеким. Намджун вытянулся рядом, положив голову Сокджину на грудь. Тот играл с его волосами, и он наслаждался вниманием, чувствуя себя опустошенным, но любимым. — Впереди ежемесячные проверки твоего прогресса в качестве моего будущего супруга. — Да? — сонно спросил он, улыбаясь. — Я снова трейни? Сокджин запустил пальцы в его волосы. — Да, такой, каким я впервые тебя встретил. Знаешь, я всегда думал, что ты милый, — ногти почесали кожу головы. — И те выбритые на висках инициалы. Ох, как вообще омеги сдерживались при виде тебя. — Шутишь? Посмотри, где ты теперь. — Шучу, — согласился Сокджин. — Ты вырос замечательным. Он поднял голову и встретил его теплый взгляд: — Да? — Да, господин спикер ООН. Намного замечательнее, чем я думал. Ты не знал? Намджун покачал головой. Сокджин нахмурился: — Где хоть ты был все эти десять лет? Он потянулся, чтобы поцеловать Сокджина и как впервые восхитился, что ему ответили. — Здесь. Пытался стать достойным тебя. Сокджин всегда был на два, три, даже четыре шага впереди: и только этому пути Намджуну всегда хотелось следовать.fin
***
Бонусом флаффные хэдканоны из твиттера авторки:
• Они сняли четвертый сезон «Бон Вояж» почти сразу после их становления парой, и когда Намджун и Сокджин не попали в доме одну и ту же спальню, в эпизоде показали момент, где Сокджин в три часа ночи идет в комнату к Намджуну и Тэхёну и в знак протеста залезает к Намджуну под одеяло. • Монтажерам пришлось закрывать сердечками каждый закадровый поцелуй (БВ4 фактически был их медовым месяцем, понятно?). • Намджун через пару месяцев вошел в гон, поскольку его имплант с гормональными подавителями махнул ручкой и попрощался, не справившись с нагрузкой. Эти несколько дней были очень занятыми для обоих. • Несколько лет спустя, когда родился ребенок, Намджун случайно спалил это во время эфира, смутился, пробормотал «а, он меня убьет», потом стал пиздец самодовольным, попытался сменить тему, и в итоге VLive упал. • Они заключили брак через год, и Намджун очень переживал из-за партнерского укуса — его ведь будет видно всем, он не хотел проебаться, что если он испортит сокджинову прекрасную шею? Однажды Сокджин обнаружил на кухне целую миску надкусанных яблок, на которых практиковался Намджун. Дурачок. • Партнерство было закреплено укусами, поставленными во время отдыха в роскошном рёкане где-то в японских Альпах. • Когда фанаты завалили Виверс комментариями типа «храп Намджун-оппы наверно звучит как музыка для Джина-оппы УВУ», Сокджин ответил «нет, он храпит громко и бесяче». • Намджун убедит Сокджина завести детей раньше запланированного, потому что лихорадка по детям накроет его полностью и передастся Сокджину (тот не пожалеет). • Их первый публичный поцелуй твитнет Чимин — запись из гримерки, где Сокджин подманивает Намджуна, чтобы поцеловать; с Чимином, следом поворачивающим камеру на себя, и с ухмылкой закатывающим глаза.