Sonntagsgast

Рихард добежал, а точнее долетел до своей комнаты за считанные секунды и громыхнул дверью с такой силой, чтобы все точно поняли: он ужасно разозлен и не хочет никого видеть. «Да как они могли — родные люди, а так подло подослать ко мне этого типа! — бушевало внутри Риха. — Я-то думал, они хотят поговорить со мной, спросить, что творится в моей жизни, чего я, в конце концов, хочу!». Рихард упал на кровать, на ощупь доставая из-под подушки наушники и всовывая их как можно глубже в уши. К горлу подступало что-то очень горькое и больное и давило, давило прямо на гортань, не позволяя вырваться наружу не то что крику — даже тихому стону. Нажав на кнопку прибавки громкости раз семь, он прикрыл глаза, глотая обиду. Тихо скрипнув половицами, после третьего стука в комнату вошел Тилль, так и не дождавшись приглашения. Он оглядел помещение, в котором оказался. На столе аккуратной стопкой (какая редкость для парня-подростка, отметил он про себя) лежат толстые тетради и отдельные листы, исписанные вдоль и поперек. Старенькие, но вполне добротные наушники — заметно, что их хозяин относится к ним с особым трепетом. Стены обклеены плакатами преимущественно в черно-серых тонах, из-за чего комната кажется мрачноватой, но вполне уютной благодаря голубым занавескам с едва различимым узором — барашком, летящим то на самолете, то на воздушном шаре, то на облаке, а то и вовсе просто парящим по воздуху. Тилль улыбнулся. От этого пышущего негативом бунтаря, увлекающимся, судя по плакатам и еле слышимой музыке, хард-роком, вряд ли ожидаешь подобного. «Видимо, несмотря на взбалмошный характер и острое восприятие ситуации, он любит и глубоко ценит свою мать, — пронеслось у Тилля в голове. — Держу пари, эти прелестные зверюшки — ее идея». Линдеманн еще немного прошелся по комнате, оценивающим взглядом окидывая ее и подмечая незначительные детали, которые были необходимы ему для более точного анализа характера этого чудного парня. Решив, что на этом его миссия Шерлока Холмса окончена и пора приступать к беседе, Тилль собирался присесть на край кровати, на которой мирно сопел Рихард, слегка подергивая ногой в такт играющей в наушниках песне. Засмотревшись на один из плакатов с нарисованными на нем любимыми им с самого детства и по сей день музыкантами, мужчина выбрал неправильную траекторию и приземлился не на край ложа, а прямо на щиколотки лежащего на нем юноши. Услышав необычайно громкий вскрик, Тилль, как ошпаренный, подскочил и обернулся. Два больших серо-голубых глаза размером с пятаки, обрамленные длинными, светлыми, чуть загнутыми ресницами, уставились на него. Брови домиком и еле заметные морщинки между ними, а также разомкнутые губы придавали лицу их владельца изумленный вид. Тилль шагнул к кровати. — Извини, я такой неуклюжий… Я присяду, ты не против? И, не дожидаясь ответа, упал на покрывало, предварительно расстегнув пиджак. Парень медленно вытащил наушники. — Тебе нравятся KISS? О, это группа моей юности, я в студенчестве часто сбегал с пар, чтобы краем уха послушать их живое выступление. Приятно, что нынешняя молодежь не забывает истоков современной рок-музыки, и здорово, что наши с тобой вкусы… — Что вам от меня нужно? Линдеманн хотел расположить к себе подростка, показав, что ему, Тиллю, можно доверять, что он может быть ему товарищем. Рихард же, не дав тому договорить, принял оборонительную позицию. Он моментально сдвинул брови и сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что не настроен даже начинать диалог. Еще губы осталось поджать для полноты картины. Да, вот так, отлично. — Послушай. — Теплый голос Тилля прозвучал ласково, словно с ним говорил бы отец, находясь в хорошем расположении. Даже нет, отец никогда бы не стал с такой нежной заботой произносить обычные слова, растягивая гласные и катая букву «р» на языке, словно монпансье. Голос обжег уши парня, и он чуть дернулся. Поняв, что его пока не собираются выгонять, мужчина продолжил: — Я не хочу, чтобы между нами возникло недопонимание. Мне просто необходимо дать тебе понять, что меня не нужно бояться, я не причиню тебе вреда. Моя задача — поговорить с тобой и дать тебе выговориться… — А что, если я не хочу с вами разговаривать? — Тогда… — Тилль придвинулся, чтобы понимать, какова была минимальная допустимая дистанция между ними, и, убедившись, что мальчишка сидит все так же неподвижно, продолжил: — Я хочу, чтобы ты сперва меня выслушал. Пойми, твои родители не желают тебе зла — иначе сидел бы я сейчас здесь? Ты должен кое-что усвоить, чтобы мы могли нормально общаться. Во-первых, твои мама с папой очень любят тебя — это я тебе как пси… профессионал заявляю. Другое дело, что они это не всегда показывают, или ты не всегда видишь. Во-вторых, мне нужно, чтобы ты молчал, когда я говорю, и говорил, когда закончу. Отвечай на вопросы честно, тогда у нас сложатся неплохие взаимоотношения. В-третьих… — Хватит! Тилль опешил. Этот парень уже в который раз нагло затыкает его. Вот бы замотать ему рот скотчем, а самого его привязать к стулу, чтобы другого выбора, кроме как внимать каждому слову желающего выручить его человека, у этого пацана не осталось. Работа работой, но двинуть по этой тонкой шее с соблаз… пульсирующей венкой хотелось все сильнее. — Рихард, — строго, но пока спокойно выговорил гость, — дай мне договорить. Пожалуйста. Подросток лишь недовольно фыркнул и повернул голову к окну, демонстрируя свое явное безразличие к дальнейшим словам. Линдеманн вздохнул. — Я всегда поражался тинейджерам. Особенно парням, которые будут до последнего скрывать все свои эмоции за широкой улыбкой или каменным лицом, а, оставаясь наедине с собой, беззвучно хныкать, вцепившись зубами в запястье. Вот ты думаешь, мне тебя не понять, я ведь такой большой взрослый дядька. Но, как это ни странно, и мне было семнадцать, и я жил той жизнью, что и ты теперь. Понимаешь, мне хочется быть не психологом, а другом, чтобы ко мне приходили не клиенты — глубоко несчастные люди, обиженные жизнью или на жизнь, а хорошие приятели, готовые поделиться своими проблемами и переживаниями, а потом и наоборот, чем-то радостным. Немного помолчав, мужчина взял паузу, чтобы сделать глубокий вдох, поправляя галстук. Нет, в комнате совсем не было душно. Дискомфорт создавал сидящий напротив голубоглазый дредастый блондин, который одним своим видом заставлял Линдеманна задыхаться. Взгляд скользнул по растянутой домашней футболке и свободным штанам, которые ничего не обтягивали, а наоборот, лишь создавали впечатление тощего мальчишки, на котором висит любая одежда. А впрочем, так оно и было. Быстро преодолев собственное смущение, которого, кстати, психолог у себя ни разу до этого не наблюдал, от вида молодого парня, брюнет продолжил: — Ты кажешься мне необычным, Рихард, что-то в тебе притягивает меня. За долгие месяцы работы я научился читать людей по их мимике, жестам, тембру голоса и окружающей обстановке. Могу сказать, что ты совершенно точно не пьешь, а курение — лишь результат влияния на тебя твоих товарищей. Да-да, именно товарищей, ведь близких друзей у тебя нет. Рихард слушал добрый, успокаивающий его голос, прикусив язык, дабы не заорать и не выставить за дверь наглеца, так бесцеремонно копающегося в его душе. А «наглец» тем временем продолжал: — Родители — у тебя нет никого ближе и важнее во всем мире, но они почти не уделяют тебе времени, лишь изредка интересуясь твоей жизнью и снабжая карманными деньгами, которые ты тратишь на атрибутику любимых рок- и металл-групп. А еще, конечно, наушники и сигареты, но расходы на последнее предпочитаешь держать в тайне, особенно от отца. Я говорю все это, чтобы расположить к себе, я словно смотрюсь в зеркало, глядя в твои глаза. Я вижу там себя в твои годы. Мы так невероятно похожи, я еще не встречал такого отчаянного бунтаря… — Так, с меня достаточно! — Подросток соскочил с кровати и резким движением поднял руку параллельно полу, указывая на дверь. — Вам придется уйти. Тилль не пошевелился, лишь удивленно моргая. — Немедленно! — грозно прибавил Рихард, топнув ногой. Мужчина усмехнулся и медленно привстал, пощелкивая пальцами. — Я хочу помочь тебе. — Замолчите! — Но ты не даешь мне закончить… — Я услышал достаточно! — Но ты ничего не знаешь… — Это вы! — Рихард ткнул пальцем в грудь мужчины. — Это вы ничего не знаете. А теперь — вон! — забыв всякие правила приличия, вскричал парень, а его палец снова указал в сторону выхода. — Грубо, но убедительно. Линдеманну ничего не оставалось, кроме как сделать шаг к двери. Вдруг взгляд уловил метнувшуюся мимо фигуру, и через мгновение прямо напротив его глаз оказалась светлая голова с потрепанными после лежания волосами. Тилль машинально протяну руку и пригладил приподнявшиеся на затылке пряди без какой-либо задней мысли. Хозяин бананово-желтой шевелюры вздрогнул от прикосновения к своей святыне и оттолкнул руку от нее. — Да что вы знаете обо мне?! — выкрикнул он, размахивая руками так, что гостю пришлось даже отойти в сторону, дабы не схлопотать по щам. А Рихард тем временем сделал полшага вперед. — Мои родители никогда, — он выделил интонацией последнее слово, — не имели понятия, что творится здесь, — обвел комнату подбородком, — а уж тем более здесь, — стукнул себя по лбу, — и здесь, — приложил ладонь к левой части груди. — Я думал, у меня есть друзья, которым я могу открыть свою душу, поведав о своих самых тяжелых проблемах, и получить столь необходимую мне поддержку. Я просто… хотел быть нужным… но вовремя понял, что всем не до меня. Живу себе, словно фикус в горшочке: поливают иногда, а в целом — безмозглое, ненужное, бесполезное, жалкое… Тилль не мог стерпеть этой жуткой тирады, выпаленной с каким-то надрывом и горечью, но при этом как-то так… обыденно, будто речь и правда шла о комнатном растении. Он снова вскинул руку, хорошенько замахнувшись, и отвесил стоящему напротив подзатыльник, за что получил такой же неслабый ответ в виде короткой, но жгучей пощечины. Охнув от неожиданности, он приложил к пострадавшему месту ладонь. Слишком быстрая реакция у этого парниши. — Вы что… себе позволяете?! — Из размышлений его буквально вырвал громкий, почти девчачий, визг. Мужчина действовал стремительно. Он прижал подростка к стене, держа предплечье прямо у его подбородка, несильно надавливая на горло. Приблизив лицо к уху, он прошипел, обжигая горячим дыханием кожу: — Не смей никогда говорить о себе… так. Слышишь? И отпустил его. Затем, не глядя больше на перепуганного мальчишку, резко дернул за ручку двери и так же скоро скрылся в коридоре. Рихард, выпущенный из «плена», закашлялся, потирая шею. Из глаз непроизвольно брызнули слезы, но остановить их он уже не мог. Он прислонился к косяку всей задней поверхностью тела, медленно сполз на пол, обхватил прижатые к груди колени и спрятал в них лицо. В наушниках, лежащих на кровати, внезапно музыка зазвучала так громко, что, будь они сейчас у кого-то в ушах, барабанные перепонки уже было бы не спасти. Рихард узнал знакомый мотив — именно он заставлял его, трясясь в истерике, снова и снова слушать ее. Этот раз не стал исключением. «А вот и припев», — подумал парень и начал «беззвучно хныкать, впиваясь зубами в запястье».