Sonntagsgast

Домой Рихард пришел на ватных ногах. Как ни странно, но ему не влетело по первое число за то, что он учудил несколькими часами ранее в своем университете. А ведь это вкупе с многочисленными прогулами могло грозить ему отчислением без права восстановления, и даже несмотря на то, что учеба для него была не бесплатной. Деньги здесь ничего не решали. Родители сидели на кухне и о чем-то негромко беседовали. Рих тихонько прикрыл за собой дверь и пробрался к себе. Ему было стыдно перед ними за произошедшее, но просить прощения сейчас не было настроения, а делать это — он был убежден — следует исключительно искренне и с твердым намерением не повторять этого впредь. Иначе какой смысл в словах? Телефон в кармане штанов пренеприятно вибрировал, но обращать внимание на это подросток уже перестал. Пошел он, этот Линдеманн. В груди снова сдавило, и парень с силой захлопнул дверь, уже потом жалея об этом и молясь, чтобы к нему не поднялись. Он все еще чувствовал запах чужого парфюма. Чувствовал, как на затылок ложится ладонь и притягивает к себе все ближе, как губы размыкаются навстречу его собственным так широко, словно вот-вот проглотят. А эти нежные прикосновения и взгляды прямо в глаза… а откровения, которыми психолог вряд ли делился с каждым случайным клиентом. «Случайным…», — вот что Рихарда задело и заставило прервать поток своих мыслей. Стало быть, он специально заманил меня к себе, потому что ему просто не с кем было «потрындеть за жизнь». А поцелуй — всего лишь еще один шаг к полному доверию глупого наивного подростка, никогда не знавшего такой любви. Рихард воткнул в одно ухо наушник от плеера и запустил пальцы в дреды, опуская голову и зажмуриваясь, чтобы не пропускать слезы, которые непременно покатились бы по щекам. Дурак, какой же он дурак… Теперь еще и предки в курсе его любовных похождений… Черт! Они ведь в курсе всего. Совсем всего. Круспе настолько разоткровенничался, что в порыве гнева не заметил, как выдал свою ориентацию и им, и фрау Шлоссер, и… О, боги… Рих еле слышно заскулил, от полного отчаяния и непонимания, как же действовать дальше, сжимая дреды в кулаках. Он точно бы вырвал их, дернув со всей силы, но в следующую же секунду услышал, как кто-то постучал. — Рихард? — Мама. — Да, ма. — Парень утер скопившуюся в уголках глаз влагу ладонями и поднял голову. Но, видимо, вид у него все равно был побитый, потому что заглянувшая к нему мать покачала головой и присела рядом. Она даже не стала спрашивать, хотя в их семье уже много лет, примерно с того момента, как их мальчик стал разговаривать, негласное правило: без стука не переступать порога его комнаты. Но Инге решилась нарушить его. Все эти «правила» и прочие условности только ставят преграды на пути к взаимопониманию и нормальному общению. — Что со мной не так, мам? — первый нарушил тишину юноша, кладя голову на плечо матери. Этот непривычный для него жест удивил обоих, и Инге даже почувствовала некоторую неловкость, однако отстраниться не дала и приобняла своего любимого, но такого далекого от нее сына. — О чем ты, милый? — в привычной манере ответила она, прижимая подростка еще ближе к себе. Ей самой хотелось разрыдаться от невозможности ничем ему помочь. Но она понимала, что ее слезы сейчас будут ничем иным, как проявлением крайней степени слабости. Сейчас Рихарду нужна ее поддержка, а не сочувствие и жалость. — Почему… я не такой? Не такой, как вы с папой, не такой, как мои однокурсники… Как большинство людей? — задал он совершенно бездумно вопрос, волнующий его менее всего. Просто нужно было как-то аккуратно подвести к теме о его ориентации. Явно от ушей родителей не ускользнула такая информация. Да что там — теперь уже весь универ в курсе последних месяцев его жизни. Сам виноват. Мать только мягко улыбнулась, качая головой. — Тебя это так беспокоит? — А тебя? — Рих задал встречный вопрос, наклоняясь и обхватывая колени матери, падая туда же лицом. — Вы же меня теперь ненавидите… После этих слов у Инге пропал дар речи. Она схватила парня за щеки и поднесла его лицо к своему. Глядя в красные глаза, она гладила его по скулам, а сердце просто разрывалось от боли. А ведь все могло быть иначе, если бы она просто разговаривала со своим сыном. Хотя бы пару раз в неделю. Узнавала от него о последних новостях с учебы или личной жизни, интересовалась хоть мало-мальски его хобби, внимательно слушала, когда он, возвращаясь со школы, рассказывал, как познакомился с очередным фанатом той же группы, коим являлся и сам. Но всего этого не было, и теперь бедняга чувствовала вину, искупить которую она не видела ни малейшего шанса для себя. Оставалось только надеяться на то, что сын окажется благоразумен и неравнодушен и сможет простить ее. Но сейчас же он говорил какие-то ужасные и недопустимые вещи, чем заставил бы плакать даже камень. — Что ты такое придумал? Разве я когда-нибудь говорила тебе это? Разве я заставляла тебя сомневаться в том, что люблю тебя? — Мать поджала губы. Конечно, она любила своего сына, иначе и быть не могло. Но она настолько мало уделяла ему внимания последнее время и уже сама стала сомневаться в том, что будет прощена. Рихард проморгался и чуть нахмурился, чтобы лучше разглядеть женщину в полутьме комнаты. — Ты… точно все поняла, что я тогда сказал? Инге лишь кивнула в ответ. — Но ведь… я… мне… — Черт, это оказалось куда сложнее, чем он мог себе представить. — Мне не нравятся девочки. — Ну и что? — пожала плечами мать, смахивая легким движением головы со лба надоедливую прядь челки. — Разве они должны тебе нравиться? — Не думаю. — Тогда почему ты видишь в этом проблему? — снова спросила Инге, уже свободнее общаясь с сыном. Если, входя в его комнату, она планировала поругаться, то теперь всяческое желание устраивать разбор полетов исчезало с каждым новым словом. — Мы с отцом не собираемся ненавидеть тебя, а тем более — за то, что тебе что-то или кто-то нравится. Мы просто не имеем права тебе ничего запрещать, особенно, если это делает тебя счастливым, — как можно убедительнее произнесла она и чмокнула ребенка — для нее сейчас он был именно таким, маленьким и беззащитным ребенком, обиженным жизнью — в кончик носа. — И вообще, я давно это знала. Я всегда очень серьезно относилась к твоим словам, — добавила Инге, видя, как тонкие брови Риха поползли вверх, а рот изумленно приоткрылся. — У всех матерей есть какое-то внутреннее чувство относительно их детей, и даже если она не принимает этого, то на подсознании обязательно лежит маленький клочок бумажки, разворачивать который или нет — дело только ее самой. Рихард продолжал пораженно таращится на мать, изредка переводя взгляд на свои руки. Он теребил край рубахи, в недоумении пожимал плечами и мотал головой. Он все еще не мог поверить в то, что только что услышал. Неужели это и правда так заметно? Но если она все видела и понимала, то почему ничего не сказала? Женщина словно прочитала его мысли. — Разве мне нужно было об этом говорить? Ты мальчик взрослый, сам справишься, сам разберешься. А если я полезу со своими советами, то не дай бог чего-нибудь испорчу, а я этого совсем не хочу. Мне важно, чтобы ты был самостоятельным и решал, кто и что тебе нужно. Я могу только подтолкнуть тебя к решению или помочь с выбором, но — ни в коем случае — не делать его за тебя. Рихард поймал небольшой шок, да что там — сидел не в состоянии вымолвить ни слова. Речь матери, несомненно, была правильной и нелицемерной, но он уже настроился на ставшие уже привычными вопли с последующим уходом к кому-нибудь из своих знакомых, способных приютить его у себя на несколько дней. Но та отреагировала неожиданно спокойно, более того — вселила в парня уверенность в том, что ему и правда нечего стесняться. Какая разница — мальчики, девочки, — если человек сам по себе хороший? А если бы был плохим, гетеросексуальность очень вряд ли послужила бы для него оправданием. Парень настолько был не готов услышать подобное от человека, от которого старательно скрывал свое увлечение Линдеманном, что оставшееся время до прихода отца, который стал вопросом времени, провел в полнейшей тишине. Он просто не воображал, что говорят в таких ситуациях. Благодарить? Извиняться? Плакать или смеяться? Этого он не знал, но где-то глубоко внутри понимал, что лучше будет посидеть тихо и дать обоим время поразмыслить над сказанным и услышанным. — Ушла, и с концами, — наигранно ворчливо произнес Эрвин, без стука пересекая порог уже не такого тайного уголка. — О, Ритсер, ты тут уже, что ли? — хохотнул он, поворачивая стоящий у письменного стола стул и присаживаясь на него. — Какой ты бесшумный. — Ритсер? — переспросил Рих, приподнимая бровь. Хоть отец всегда был горазд на придумывание различных прозвищ, они часто были не связаны с его именем, как и с любым в принципе. — Это что-то новенькое. Эрвин закивал, довольный собственным открытием. — Оказывается, это одно из производных. Как тебе? Парень только безразлично повел плечом. — Нравится… Знаешь, па, мне не до этого сейчас. Я хотел бы попросить… — Прощения? — подсказал он и, не дожидаясь ответа, снова кивнул, крутясь на стуле то в одну сторону, то в другую. — Не бери в голову. Мы с твоей матерью все обсудили и хотели как раз об этом побеседовать. Пожалуй, я возьму на себя смелость сказать это. Мы чрезвычайно виноваты перед тобой. За то, что позабыли и совершенно наплевательски относились к твоим проблемам, и в этом есть самое страшное. Пока твои проблемы были и впрямь несерьезными, мы могли помочь решить их на словах, чуть позже, затянув, были вынуждены обратиться к психологу. Подожди мы еще немного дольше — и тут бы спас положение только психотерапевт. При упоминании психолога Рихард заерзал на кровати, но продолжал молча слушать то, что говорит ему отец. В конце концов, не каждый день вот так вот удается посидеть и послушать на удивление не нудную лекцию. Однако вставить свои пять копеек хотелось до невыносимости. — Ты, вне всяких сомнений, поступил просто неоправданно плохо, когда начал пропускать занятия, но в этом есть и наша вина. Если бы мы были чуточку ближе друг к другу, этого бы не происходило. Хочу, чтобы ты взял себе в привычку, только, в отличие от твоих сигарет, полезную и важную… — Я подумываю над тем, чтобы бросить, — пискнул Рих, чувствуя неловкость от того, что пришлось перебивать. Мужчина одобрительно кивнул. — Очень надеюсь на это. Так вот, о чем это я… — Рассказывай нам обо всем, что происходит у тебя в жизни, нам и правда это очень важно. И тебе будет гораздо легче дышать, если не придется нести на своем горбу такой тяжелый груз. Мы — твоя семья, и мы всегда будем на твоей стороне. Потому что… ну не может быть иначе, понимаешь? — Инге пришла на выручку и взяла ладонь Рихарда в свою. Тот пораженно хлопал глазами, переводя взгляд с мамы на отца и наоборот. — Я совсем не знаю, что сказать… — лепетал он, растерянно жестикулируя одной рукой. Вторая сжимала руку матери. — Мне так стыдно перед вами, перед преподавателями… Что теперь будет с моей учебой? — Об этом не волнуйся. У меня есть хороший приятель в сфере образования, так что у нас будет подушка безопасности на случай, если тебя решат выкинуть. Но мы сделаем все, чтобы этого не допустить. Эрвин выглядел таким спокойным и уверенным, что Рихарду моментально передалось его настроение. Он прав: они — его семья, любящая и любимая, а главное — единственная. Они всегда хотели ему только добра, но чертова работа… Теперь все будет по-другому, во что Рих искренне верил. Глядя на отца, бывшего для него всегда незыблемым авторитетом, он решился заговорить с ним о том, о чем не решался все свои двадцать лет. — Я хотел бы тебе кое в чем признаться… — ковыряя носком пол, начал Рихард. Это оказалось еще сложнее, чем он ожидал, но главное в любом деле — это начать. Дальше должно пойти если не как по маслу, то уже значительно легче. Отец как-то странно с прищуром посмотрел на него и выдал совсем неожиданное: «Ты гей». Причем сказано это было скорее как утверждение, а не вопрос. Ну, или уставший мозг Рихарда не уловил вопросительной интонации во фразе. Ему оставалось только сидеть с отвисшей челюстью и не знать, что же на это ответить. Просто одно потрясение за другим, и все в один вечер… —Ты… — главное не сказать «ненавидишь», — не злишься? Эрвин хихикнул — да, именно хихикнул, чего не делал до этого, к слову, вообще никогда — и скрестил пальцы рук, располагая их на коленях. — Злюсь? А ты хочешь, чтобы я злился на то, что ты не в силах контролировать? За влечение ко взрослому мужчине? — Совсем нет! — Рихард покраснел. — Напротив, я очень надеюсь, что в нашей семье никогда такого не будет… И, знаете… — Он поднялся и подошел к отцу. — Простите меня тоже, пожалуйста. Я веду себя как идиот, и, хоть для вас это не секрет… — Иди уже сюда, — засмеялся мужчина и сгреб сына с супругой в объятия. Рихард обнимал обеими руками своих родителей и чувствовал, как в носу смешивался нежный аромат сладких духов и легкий запах алкоголя. Еще бы — подросток в таком состоянии и сам намахнул пару стопок, если бы пил. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и даже такое приятное явление как обнимашки не бывает бесконечным. Проплакавшись как следует и поблагодарив самых родных в своей жизни людей за все, что они сделали для него, за то, что не отвернулись и смогли разобраться во всем, не вовлекая его, младший Круспе собирался разорвать объятия, но ему не давало покоя стойкое ощущение, что они тут не одни, что есть еще кто-то четвертый. Он поднял голову над отцовским плечом, и от его не слишком зоркого взгляда не ускользнула темная фигура с едва различимыми очертаниями лица, стоящая в коридоре прямо напротив его комнаты. — Давно он здесь? — как-то отстраненно спросил Рих, несмотря на то что сердце уже выпрыгивало из его груди при одной мысли о человеке, который неведомо как очутился тут, пока они разговаривали. И кто только впустил его, если парень великолепно помнил, как самолично запирал дверь на все замки? — Что ему нужно? — уже расцепив руки, повторил он и сделал шаг вглубь комнаты. Фигура лишь тяжело дышала, не решаясь проходить. Такая враждебность подростка ощущалась на расстоянии и была способна оттолкнуть любого, а особенно человека к нему неравнодушного. — Герр Линдеманн набрал меня сегодня и вскользь поинтересовался, где ты есть, — попытался внести ясность в ситуацию отец, чувствуя, как обстановка становится все напряженнее с каждой секундой. — Но мы к тому моменту уже все знали про тебя и… вас обоих, в общем. Поэтому попросили его объясниться. Теперь он приехал сюда и хочет объяснить то же самое тебе, — вмешалась Инге и, потянув мужа за рукав, двинулась на выход. — Выслушай его, — добавила она, обернувшись, напоследок. — Не ради себя, а хотя бы ради нас. Покажи, что наш разговор сегодня не прошел для тебя даром. Отец хлопнул парня по плечу, слегка сжимая его, и подмигнул. Мол, не дрейфь, Ритсер, я знаю, что делаю, и в обиду тебя не дам. Родители покинули комнату, и скоро послышались удаляющиеся шаги по лестнице вниз. Рихард тяжело вздохнул. Все-таки он успел порядком вымотаться за сегодня, и не столько физически, сколько морально, поэтому ни на какие оры у него попросту не было сил. Но как же он ошибался. Этот мужчина напротив был способен заставить его выть до срывов голоса и болей в горле, бить его кулаками в грудь, вымещая всю накопившуюся в груди боль и злобу. Не на него — на себя. И как только можно быть таким наивным? Сжав зубы до нестерпимой боли, он все же решился открыть рот и обратиться к подонку, который, как он считал, «все испортил» и которого он не видел бы еще месяц. А то и все полгода. И все же пришлось, вложив все безразличие в голос, произнести единственное, на что он сейчас был способен, чтобы не сорваться на рев. — Зачем вы пришли?