***
Ишибаши по дороге домой с ярмарки думал о машине времени — о способе её «починки» и об очередной смене временной линии. Даже если он сможет хоть что-то починить или сделать хорошего, то переход в другую временную линию неизбежен, думал Ишибаши, бродя по тёмному переулку, опустив голову и сунув руки в карманы чёрных брюк. Ему очень не хотелось менять линию… Однако это может понадобиться для исправления какой бы то ни было ошибки или аномалии. Проехав до двадцатого этажа жилого дома и ступив на крышу, юноша зашёл внутрь машины времени, заперся и открыл люк в полу, где он на выходных нашёл странный гаджет — смесь планшета и монитора со множеством цветных проводов, фонариков, кнопок и переключателей на его толстой рамке и по бокам. Ишибаши перекопал всевозможные инструкции к машине времени (да, они были, но в ужасно малом количестве), порылся в проводах, узнал об их значении, но ничего толкового не нашёл. Взглянув на тот самый монитор снова, Ишибаши вздохнул, в волнении прикусил губу, смахнул пот со лба и после небольшой паузы нажал на один переключатель на боку рамки. На голубоватом экране гаджета сменилось изображение, и один круглый фонарик замигал. Ишибаши пригляделся. Рваные нити, которые соединяли вертикальные временные линии А и Б, исчезли, и рядом с обозначением линии В появилась новая полоса, по счёту пятая. Она оказалась к линии В ближе, чем все другие. Она мигала, как и второй фонарик на мониторе. — И что это значит? — хмуро выдал Ишибаши и выключил переключатель. Линия исчезла. Нажал снова, и та появилась. — Это что, новая временная линия? Почему она к линии В ближе? Куда делись нити, соединяющие другие линии? Юноша нажал на третий переключатель из четырёх. Та же новая полоса стала переплетаться с линией В, хотя до этого была впритык к ней; линии А и Б больше не соединялись. — Они что, как-то связаны друг с другом? — хмыкнул тот, сощурившись, ссутулившись и задумавшись. Второй фонарик теперь не мигал, а стабильно светился. — Ничего не понимаю. Ишибаши вздохнул, оставил всё так, как есть, закрыл люк и сел в кресло перед выдвижным столом и большими мониторами, висящими на стене. Он выдохнул ещё разок и откинулся на спинку кресла. Он замолчал; усталость мало-помалу превозмогала его боязливость, и он стал дремать, а вскоре глубокий сон и вовсе им овладел. Ишибаши видел что-то странное; сквозь сон он чувствовал, как кто-то тихонько дёргал его то за воротник рубашки, то за рукав пиджака, а затем услышал тонкий знакомый голосок, зовущий его по имени: «Така-Така». Ишибаши открыл глаза, но никого перед собой не увидел. Он оглянулся и проверил свой воротник и рукава. Ему стало грустно; кажется, ему приснилась Мэй; и он по ней очень скучал, и та по нему как сильно тосковала. Томно медленно моргая, вдыхая и выдыхая, Ишибаши сказал самому себе: — О, кстати, я же хотел время проверить… После этого он включил систему машины времени, взял свой ноутбук, положил его к себе на колени и вынул телефон из кармана. На всех трёх устройствах он зашёл в настройки даты и времени и стал внимательно следить, сосредоточившись и напрягшись. — На телефоне и ноутбуке время немного отстаёт, но в машине всё в порядке. Странно, я же везде правильно настраивал время… — Он прищурился и пригляделся: — На телефоне секунды медленнее идут. В полтора раза. — Он удивлённо вскинул бровью. — На ноутбуке тоже. Где-то раза в два или два с половиной. Погрешность: несколько сотых. У Ишибаши разбегались глаза и всё вокруг перед ним смазывалось, мерцало, моргало, когда он пытался следить за ходом времени на трёх экранах сразу, но тут же его передёрнуло: — У Кацуми на наручных часах ход времени тоже был замедлен. Если она заметила это невооружённым глазом, то разница, вероятно, была раза в полтора-два или даже больше. Тут же к Ишибаши пришло осознание, и он неожиданно вспыхнул, протараторил: — Часы замедлены везде, кроме машины времени? И как это понимать? И почему машина времени вдруг стала исключением?! Он задумался и несколько секунд спустя воскликнул: — Точно! Машина времени может оказывать влияние на окружающие её часы! Но только какое и по какой причине? Ишибаши вновь глянул на настенные мониторы, затем в экран ноутбука и дисплей телефона. То, что на последних двух устройствах ход секунд был замедлен, нельзя было не заметить; но, если на тамошних часах отображались простые цифры, то Кацуми увидела разницу на циферблате наручных часов, то есть механических, а там ведь обычные стрелки. — Видимо, здесь нет разницы между часами из обычных цифр и часами механическими. И на тех, и на других оказывается влияние. Странно... Странный феномен. Или же... Кровь резко ударила в виски Ишибаши. — ...Это аномалия! Он принялся вспоминать все аномалии, о которых когда-либо слышал. И самой первой из них была... — ...Гравитационная аномалия. Он начал рассуждать вслух: — Гравитационная аномалия может появиться в случае аномальных скоростей, нет, точнее, аномального распределения скоростей объектов... Всё это вяжется с машиной времени. Во-первых, сама аномальная скорость при её работе — 99,9999% от скорости света — и аномальное распределение, которое проявляется либо в резкой вспышке той самой скорости, либо в какой-то неполадке в работе машины времени... Кроме того, часто гравитационные аномалии связывают со скоплениями тёмного вещества. Если моя теория о том, что машина времени использует в качестве топлива тёмную материю (в крайнем случае — тёмную энергию), подтвердится, то тогда всё сходится! Ишибаши горделиво усмехнулся и, сидя в кресле, приподнял плечи и скрестил руки на груди. — Да, изменение скорости хода часов наверняка связано с гравитационной аномалией. Точнее, это и есть одно из её проявлений. Вдруг на самом большом мониторе, висящем над столом, появилось диалоговое окно. В нём по-английски было сказано, что требуется перезапуск системы. Ишибаши изумлённо вскинул бровями, но тут же нахмурился и строгим тоном процедил: — Какая ещё перезагрузка системы? Ты совсем спятила, что ли? Он сам не понял, что заставило его огрызнуться на машину времени. В тот же миг произошло что-то странное; началась принудительная перезагрузка системы; всё вокруг зашумело, засветило, а процессор оглушительно загудел; у Ишибаши сильно закружилась голова, в теле начало ломить, и сопровождалось всё это лютой светобоязнью; юноша упал на металлический пол и неожиданно даже для себя потерял сознание. За наносекунду до этого его посетило странное чувство, которое он испытывал здесь неоднократно… Очнулся Ишибаши на утро следующего дня, восемнадцатого июня 2019 года, вторник. Он приподнял голову, привстал с холодного пола, оглянулся и спросонья почесал затылок, которым сильно ударился. Кое-как проснувшись, он потянулся к телефону и посмотрел на дату: «Вроде всё спокойно... Что за хрень вчера вечером произошла? В смысле, машина времени с ума сошла, а я вывалился из кресла и вырубился... Но число вроде нормальное. Восемнадцатое. Не двенадцатое ведь. Фух, вот и славно, что она меня никуда не перенесла. Опять какие-то поломки.» Ишибаши перевёл взгляд на время, которое было написано цифрами ещё более огромными, чем дата. Он понял, что опаздывал в школу, вскочил, отряхнул одежду (он так и отключился в школьной форме), схватил рюкзак и выбежал из дому. Всю дорогу он шёл быстрым шагом, поскольку бегал плохо, поглаживал больной затылок и думал, как бы он не заработал себе очередную травму, ударившись о как-никак металлический пол. Затем он обратил внимание и на другие ноющие места: ломота в теле осталась ещё с прошлого вечера, пальцы слегка дрожали, нервный тик доставал глаза и брови. Ишибаши чувствовал себя явно не на четырнадцать лет. Сердце его было преисполнено печальными предчувствиями; он воображал грустный образ жизни, ожидающий его после совершённых ошибок в прошлом; он представлял безлюдье и полную обречённость, но после помотал головой и постарался отбросить в сторону все негативные мысли.***
После третьего урока в школе была большая перемена, на которой все учащиеся ходили в столовую пообедать. Ишибаши во второй её половине пожаловал в кабинет литературного кружка и застал там рыдающих Кацуми, Кими, а также успокаивающих их не менее огорчённую Минако. — Девочки! — воскликнул прямо с порога Ишибаши и бросился к ним, сев рядом на колени. — Что случилось?! Кацуми жалобно рыдала, закрыв лицо руками. Кими плакала не меньше, утираясь платком, поданным ей Минако. Первая захныкала, забормотала, глотая собственные слёзы: — Джун-чан... Д-Джун-чан... — Така-кун, тебя р-разве не было в с-столовой? — буркнула Кими, высморкавшись. — Нет. — Ишибаши напрягся и сглотнул ком в горле, глядя на девочек; его зрачки сузились, а брови поднялись и тут же сдвинулись от удивления. — А что случилось? Взгляды Ишибаши и Минако столкнулись. Последняя опустила голову и с грустью на выдохе произнесла, подержав паузу: — Джунсуина... Буракихори-сан… П-Президент… — лицо Минако покраснело, а на её сияющих серых глазах выступили горькие слёзы. — Умерла. Ишибаши сначала не поверил своим ушам. В продолжение нескольких секунд он ловил ртом воздух, точно задыхаясь, и вдруг ощутил падение с обрыва. Он почувствовал, как после этих слов у него стала подниматься температура. Говорил он одними челюстями, а губы его, как у мёртвого, были белые и совсем не двигались: — Что?! — после пронзительного крика он осторожно взял обеими руками Кацуми и Кими за плечи. — К-как так? Что произошло?! Его не покидала паника; тёмно-карие глаза его рассыпались в разные стороны и задрожали, как и руки, обнимающие рыдающих от горя девочек. От давящего со всех сторон напряжения он сжал пальцы сильнее, вцепившись в школьную форму девочек, но тут же разжал, стараясь не наносить тем вреда. Минако хотела и расплакаться, и нахмуриться одновременно, сохраняя хладнокровие, но первая эмоция перевесила; слёзы потекли по её разрумянившимся щекам, и она еле из себя выдавила дрожащим, слабым голосом: — Это произошло в столовой. Там... там были ножи... она напоролась на них... и те оказались у неё в животе... я не знаю, как так получилось... я не знаю... я не знаю... я не знаю... Под конец она тоже не выдержала; её дыхание стало тяжёлым и прерывистым; сердцебиение участилось, и холодок, и мурашки пронеслись по её белой коже, заставив тело вздрогнуть и напрячься. Ишибаши почувствовал упадок духа, печаль и тоску; он молчал, охваченный тоскливым предчувствием приближающегося одиночества и безысходности. Минако присела рядом с девочками с юношей; лицо её вмиг стало серьёзным, но оставалось всё таким же слезливым. Неожиданно по громкоговорителю объявили срочную эвакуацию. Ишибаши тут же вскочил, на лету схватил сумки Кацуми, Кими, Минако, разбросанные по кабинету, и поспешил к двери. — Девочки, идём! — громко, но с грустью, безнадёжностью и лёгким бессилием в голосе воскликнул он и встал на пороге кабинета, дожидаясь участниц кружка. Те кое-как собрались, продолжая хныкать и заливаться слезами, но всё же нашли в себе силы встать и покинуть здание школы.***
Старшую школу окружала огромная масса учеников. Некоторые школьники кое-как пытались протиснуться на стадион, где совсем недавно проходила ярмарка, но большинство будто застыло во дворе на одном месте. Старшую школу эвакуировали полностью, однако даже из средней школы, соседнего здания, вышла толпа любознательных. Люди бурно обсуждали происшествие в столовой, вследствие которого умерла Джун. Все участницы литературного кружка продолжали тосковать и оплакивать своего Президента, а Ишибаши и новоприбывший Ямада пытались их успокоить. Последний рассказывал о том, что он, хоть и учился в средней школе, задержался в студсовете, помогал учителям и успокаивал учеников. Вдруг Ишибаши увидел в толпе знакомый девичий силуэт. Тёмно-синяя короткая стрижка, низкий рост, узкие плечи... Нет, он не мог перепутать. Он громко предупредил своих: «Я отойду, ребята!» и попытался протолкаться сквозь тьму народа к той девочке. Он пробирался к ней, видя её только со спины, но и так вряд ли перепутал бы её с кем-нибудь ещё. Уж слишком много навидался... Невозможно описать того состояния, в котором Ишибаши находился, пока прорывался мимо других людей. Порой он совсем забывал, куда и зачем направлялся; оставалось только смутное осознание того, что случилось что-то непоправимое, чрезвычайное и ужасное, — нечто, похожее на тяжёлую беспричинную тревогу, из-за которой адреналин неумолимо выбрасывался в кровь. Ишибаши боялся потерять Умеко из виду; кровь шумела у него в голове, словно качавшаяся огромным и безостановочным насосом. Приблизившись к девочке, у юноши поначалу даже в груди и во рту всё похолодело от страха, в нерешимости он закрыл глаза на один миг, прежде чем собраться с силами и выкрикнуть: — Умеко Хаякава! Та обернулась к нему. На её прелестном, новом для Ишибаши лице в одно мгновение отразились, сменяя друг друга, лёгкое недоумение, испуг, радость, счастье, упоение и нежная сияющая улыбка. Её чуть бледноватая кожа на кругловатом миловидном лице сияла в лучах выглянувшего из облаков солнца, как и её пурпурные невинные глаза. Она оживлённо ответила и бросилась обниматься: — Такаши! Ты пришёл! — А я и не уходил... — тот смущённо улыбнулся и отвёл взгляд в сторону, а затем в растерянности подумал: «Обнимать ли её в ответ? И вообще, почему она жива?! Она же повесилась в пятницу! Что происходит?!» — П-Президент вашего клуба умер, да? — с наивностью и грустью в тонком голоске вдруг спросила Умеко, опечалившись и глянув на Ишибаши снизу-вверх ввиду разницы в росте. Тот помолчал, помрачнел и вскинул бровями: — Она п-просто напоролась на ножи, насколько я понимаю… Это очень странно. Самая странная смерть, о которой я когда-либо слышал! Умеко, а ты что-нибудь знаешь? — Ну-у… — та опустила голову и отвела взор, а её большие яркие глаза потускнели. — Сегодня ведь в старшей школе в столовой должны были продавать выпечку, это как продолжение ярмарки или что-то наподобие, приглашались люди ещё из средней и младшей школы… Некоторые из нашего класса пришли чуть раньше времени, я зашла в столовую и увидела, как Хотару Китамура-сан с чем-то возилась на столе выдачи блюд… Потом, на перемене, после звонка, пришли все остальные. А в той очереди, где была ваш Президент, Хотару как раз стояла недалеко... Не позади вашего Президента ли? Не помню, правда… Ишибаши с досадой ощущал себя всё более робким, неловким и ненаходчивым. Уже с утра он чувствовал себя нехорошо, но сейчас ему стало гораздо хуже: голова сделалась тяжёлой, и в ней ощущалась тупая беспрестанная боль; в ушах шумело, во рту пересохло, а по всему телу не прекращала разливаться какая-то ленивая, томная слабость. В глазах тоже чувствовалась боль, посему Ишибаши прищурился, а после слов Умеко он изумился, вытаращился, раскрыл от удивления рот и повторил: — Хотару?! — не стесняясь, он резко оскалился и насупился. — Опять?! — Что значит опять? — озадаченно спросила Умеко. — Второй раз, если считать тот случай, когда ты меня спас. Я и подумала, что Хотару Китамура-сан в столовой специально как-то переставила ножи... Честно, даже не представляю… — Нет-нет, это точно не второй раз, это уже больше намного! — Ишибаши приложил ладонь к своей голове из-за непрекращающейся мигрени. — Это точно не несчастный случай, Умеко?! — Я не знаю, правда! — голос девочки стал ещё тоньше, а на её глазах выступили слёзы горечи. — Я просто говорю то, что видела... И мои догадки! Но я ничего не знаю! Я плохо помню, но Китамура-сан точно была недалеко от стола выдачи блюд!.. Ишибаши сильнее нахмурился и злобно фыркнул; ненависть к Хотару у него увеличилась втройне, но он не хотел показывать свою злость Умеко, поэтому отвернулся, перевёл дыхание, вернул себе относительно нормальное выражение лица и спросил: — Много народу было в очереди? — Да! Толкучка была сильная! Ишибаши сделал паузу, задумался и поднёс руку к подбородку: — Смерть Джун-кун наверняка спишут на несчастный случай, но не смею отрицать того, что её специально толкнули на те ножи. Мне ещё сказали, что они оказались у неё в животе; ты не видела? Умеко покраснела, заплакала, а затем уткнулась носом в плечо Ишибаши: — Я не знаю, я правда не знаю... Но Китамура-сан жестока. Такое ей точно под силу... Умеко знала, чего ожидать от Хотару, и даже догадывалась, почему. Она вспомнила один момент, который произошёл с ней и Хотару полгода-год назад. Тогда девочки находились в раздевалке, и Умеко разговаривала с одноклассницей на глазах Хотару. Умеко жаловалась на трудную учёбу, проблемы в общении с родителями, их непонимание некоторых проблем и совсем уж шёпотом, чтоб никто точно не услышал, на саму Хотару. Но та всё слышала и из другого конца раздевалки. Она незаметно установила на рюкзак Умеко прослушивающее устройство, а тот лежал сейчас прямо на её коленках. В голове Умеко проносились, постоянно повторялись раз за разом слова Хотару, которые не давали ей покоя. «Мне нравится следить за тем, как ты спишь». «Твоё дыхание сводит меня с ума». «На деревьях напротив твоих окон очень удобно сидеть». Умеко очень напряг звук щелчка камеры, когда она находилась в своей комнате и переодевалась. Ей показалось, что она и сейчас продолжает всюду его слышать. (Прим. авт.: в азиатских телефонах, в частности японских и корейских, нельзя отключить звук камеры во избежание совершения преступлений на сексуальной почве). Однажды Умеко вышла из своего дома, прошла мимо почтового ящика и заметила, что на нём было нацарапано страшными, размашистыми буквами «я слежу за тобой». Совокупность этих факторов заставляет её нервно сглатывать слюну каждый раз, в панике оглядываться по сторонам, бояться любых шорохов и даже теней. И Умеко вспомнила, с чего всё началось. Они с Хотару были подругами детства. Их дома стояли напротив, а родители крепко дружили с незапамятных времён, поэтому позволяли гулять своим детям вместе. Поначалу, в раннем возрасте, всё было хорошо, и это хоть как-то походило на обычную дружбу между детьми. Маленькая Хотару с короткими кудрявыми красными волосами и юная Умеко с длинными синими волосами исследовали новые места вместе, собирали камушки, блестящие штуки, наклейки и журналы, показывали всё это друг другу и своим родителям. Сколько Умеко себя помнила, Хотару изначально казалась ей самым обычным ребёнком, таким же, как и все. Но так виделось только внешне. Хотару никогда не ходила со всеми на речку, не посещала с подругами магазины одежды, не переодевалась на физ-ру: обычно носила спортивную футболку под школьной формой, а снимала вещи только спиной к стене, хотя все делали в точности да наоборот. Умеко задавалась вопросом, почему так происходит, до тех пор, пока не увидела на руке десятилетней красноглазой девочки страшный синяк. Юная Умеко тут же моргнула и поскорее отвела взгляд, а Хотару поправила рукав своей кофты, поджав губы. Умеко видела Хотару только с её матерью, Короги Китамура. Это была женщина с длинными прямыми волосами, разделёнными надвое, и ровной чёлкой: одна половина её волос была чёрной, а вторая — ярко-красной. У неё были тёмные раскосые глаза, нарисованные брови домиком и всегда — вызывающий макияж. Хотару в детстве сама признавалась Умеко, что она не знала, кто её папа, даже не видела его никогда. Дети в этом плане порой бывают очень честны. Умеко не раз видела Короги с сигаретой в зубах. Хотару и в более сознательном возрасте говорила, что благодаря матери ни за что не начнёт пить и курить. Значит, её мать не только курит, но и пьёт. На руке Хотару Умеко видела большой синяк. Хотару никогда не раздевается перед всеми. Она редко носила открытую одежду, хотя к пятнадцати годам стала носить больше кофточек без рукавов. Хотару старалась не говорить о своей семье, но если тема разговора и касалась её, то та всегда отзывалась в негативном ключе. Она не знает, кто её отец. Её мать красится и одевается слишком вульгарно. Всё это складывалось у Умеко в одну единую картину. И она, несмотря на манипуляции со стороны девушки, всё же искренне сочувствовала ей... Да, Умеко всё-таки правили не разум, а чувства. И её семья тоже была отнюдь не ангельской — нет, родители вполне адекватные, дали хорошее воспитание, но не замечали токсичность дружбы Хотару со своей дочерью. Когда Хотару распускала руки, хватала Умеко, говорила ей вещи, заставляющие содрогаться... И всячески пыталась управлять её сознанием и поведением, подстроить под себя, сделать удобной, ничего не смыслящей идеальной куклой. Вся эта бессмысленная агрессия, нападки, угрозы и удары, что запечатлел даже Ишибаши... Такое происходило с Умеко повсеместно. И она понимала причину. А теперь... Прозвенел звонок, и все в спешке убежали из раздевалки, даже та одноклассница, оставив Хотару и Умеко вместе наедине. Последняя почувствовала себя в крайней степени некомфортно, отвела взгляд, сжала губы, сглотнула, стиснула в руках рюкзак, лежащий на коленях, встала с места и хотела удалиться, как вдруг Хотару задержала её: — Постой. Умеко остановилась на полушаге и затрепетала. Голова Хотару была опущена, чёлка и веки тяжело нависали над её глазами. Она обратилась к Умеко: — Думаешь, тебе одной легко? Что ты единственная здесь страдаешь? Умеко не смела ничего ответить и тем более противопоставить. Она упёрлась взглядом в стену, её ресницы задрожали, глаза намокли. Хотару сняла с себя футболку и встала к девушке спиной. Той самой спиной, которую та никому не подставляла и не показывала, словно боясь, что в неё воткнут нож. Увидев это, Умеко так и почувствовала: по ощущениям, в эту спину действительно воткнули нож. Острый и горячий. У Хотару был огромный ожог на половину спины. Кожа там была тёмная и сморщенная, что напугало Умеко и вызвало у неё не то реакцию отторжения, не то — сочувствия, и в голове девушки всё перемешалось, в том числе мнение о Хотару и её прежней жизни, её детства, предыстории. Умеко ахнула и округлила глаза, подавшись назад. Что же пошло здесь не так? — Это я получила от своей матери, — начала рассказывать Хотару, нахмурив тонкие брови. — Точнее, я не хочу звать её матерью, поэтому буду называть просто по имени. Короги в порыве злости облила мою спину кипятком... У меня тогда было плохое настроение, и я попросила её заварить мне чай, но в ответ получила это, когда повернулась к ней спиной. Теперь ты понимаешь? У Хотару всплыли в голове кадры того, как это происходило. Её мать сидела на кухне и опять курила, сильно дымила, да так, что Хотару разгоняла руками от себя дым и чуть ли не закашляла. Из-за небольшого происшествия в школе она чувствовала себя не очень хорошо, а потому, что Короги и так сидела на кухне, Хотару попросила у неё чая. Короги что-то пробубнила в ответ и поставила чайник. Скоро он начал закипать, засвистел, пошёл от него пар. Хотару повернулась к раковине, чтобы вымыть свою кружку (хотя бы на это у неё хватило сил), как Короги вдруг схватила чайник, послышался металлический скрежет от него и плиты, и она облила спину своей дочери кипятком. Хотару истошно закричала, не выдерживая такой боли; хуже было только, наверное, гореть заживо. Кипяток проник через одежду на кожу спины девушки и обжёг и её, оставляя страшные следы, и от Хотару шло много пара. Она упала на пол и скрючилась от боли, крича и рыдая. Короги села за стол и продолжила курить как ни в чём не бывало. Крик тогда услышали родители Умеко в соседнем доме и вызвали полицию; самой девочки дома не было, а мама с папой ничего ей не сказали про крики из дома семейства Китамура. После полиции приехала скорая, Хотару отвезли, а Короги задержали, хотя быстро отпустили по неизвестным остальным причинам. Возможно, она подкупила полицейских, либо её вины не нашли. Губы Умеко вздрогнули. Она не могла ничего вымолвить и просто стояла на месте и дрожала. Теперь она поняла, что за слухи появились вокруг семьи Китамура и их дома в тот день. По её щекам осторожно стали стекать слёзы. Умеко почувствовала себя маленькой немощной девочкой, слишком сильно переживающей за других и не думающей о себе. Выдержав паузу между всхлипами, Умеко бросилась к Хотару и обняла её со спины, прикладывая голову к её огромному шраму. — Чт... Что ты делаешь, уйди! — закричала Хотару, сбросила с себя Умеко и отбежала, встав к ней лицом. Умеко упала на пол, и Хотару ударила её ногой. — Кто позволил тебе это делать?! На лице Хотару была не злость, а скорее конфуз. Она точно не ожидала такого выпада со стороны Умеко и сильно смутилась. А на Умеко остался след от удара, и она заплакала. Хотару странно посмотрела на неё, сдвинув брови, и поторопилась на урок физической культуры, оставив Умеко в раздевалке одну. Та не пришла на занятие. Ишибаши тяжело вздохнул после слов Умеко. Он волновался и злился одновременно, но с уверенностью смог заявить: — Я постараюсь выудить результаты расследования по поводу смерти Джун-кун. Умеко, не переживай, пожалуйста. Если что, я всегда разберусь с Хотару. Не бойся просить меня о помощи. Я всегда буду рядом, пиши мне в любое время. Я ведь есть у тебя в контактах? Умеко медленно и чуть судорожно вытащила из кармана телефон, не переставая хныкать, зашла в Такаграм и уточнила: — @Ishibashi2023 — это ты? — Да! — Мне всё ещё интересно, что значат эти цифры... — опечаленная и всхлипывающая Умеко вдруг улыбнулась, листая переписки. — Ой, мне мама пишет. Требует скорее быть дома. О произошедшем уже всем разболтали, что ли? — Видимо. — Напряжение не сходило с лица Ишибаши; он посуровел. — Ладно, иди скорей домой, а то мало ли Хотару ещё чего натворит! — Хорошо! — Умеко кивнула, утирая слёзы рукавом серого жакета и не переставая улыбаться. — Пока, Такаши! Умеко только повернулась и собралась уходить, как Ишибаши передумал, и кто-то дёрнул его за хвост окликнуть Умеко вновь и взять рукой её за плечо. Та изумилась и повернула голову к нему, Ишибаши остановил её, развернул к себе и… Крепко обнял. Умеко сильно удивилась и покраснела. Она опустила голову и обняла Ишибаши в ответ, прижавшись к его груди. Слёзы снова накатились на её очи, которые впоследствии сморгнула, а сами глаза закрыла в эйфории и полном удовлетворении. Это было приятной неожиданностью и для Умеко, и для самого Ишибаши, щёки которого залились румянцем не меньше, чем у неё. Дабы разбавить царящую между ними тишину и шум скопившихся вокруг школьников, юноша смущённо пробубнил: — Меня учили… помогать девочкам… в трудной ситуации… Да. Так уж воспитали… Умеко тихо и блаженно промычала, то ли умиляясь, то ли просто радуясь; она сильнее зарылась носиком в рубашку и пиджак Ишибаши и ответила: — Это поистине прекрасная черта характера, Такаши! Сейчас редко встретишь таких, как ты! Тот смутился ещё сильнее и с горящими красным пламенем щеками поджал губы, не зная, что сказать. И всё же в воздухе чувствовалось нечто неуловимое и непривычное; тяжёлая, чуждая атмосфера давила на всех, словно разливая повсюду инородный запах. Он заполнял всю школу, весь двор, обволакивал столовую и несчастный литературный кружок, оставляя неприятный привкус у каждого до единого школьника и порождая странное ощущение внутри. Ишибаши и Умеко ещё недолго стояли и молча обнимались, пока у девочки резко не зазвонил телефон. Та вздрогнула и поняла, что это звонит мама, даже не глянув в экран. — И-извини, пожалуйста! — Умеко спохватилась, выпрямилась и сделала шаг назад. — М-мне теперь точно пора уходить! П-пока, Такаши, увидимся! Она убежала в направлении ворот школы, пытаясь протиснуться сквозь толпу учеников. Ишибаши с небольшим изумлением посмотрел Умеко вслед, и он не нашёлся, что и говорить. Он понуро опустил плечи, грустно вздохнул и погрузился в раздумье: «Ох, все эти объятия, телячьи нежности, миленькие разговорчики… Это всё мелочи. Но кое-что волнует меня гораздо сильнее: какого фига ты жива?! Вдруг оказалась живой средь бела дня! Меня это поражает, честно! А ещё опять везде замешана эта сучка Хотару. У неё ПМС круглый год, что ли?!» Ишибаши оглянулся вокруг, глазами выискивая среди массы людей участниц литературного кружка. Кое-куда он тоже пытался пройти, но безуспешно; поиски оказались тщетны. Ещё раз вздохнув и опечалившись, нося в себе бремя от смерти Джун, юноша, не предупредив девчонок в Такаграме, отчалил и поспешил домой. Над городом нависла глубокая тишина и безмолвное, жуткое ожидание чего-то ужасного, тревожного; жизнь, казалось, замерла; мир для Ишибаши поблек на несколько тонов, а улицы стали безгласны; небо было серым и загромождено чёрными тучами. Ожидание было томительно, и юноше хотелось, чтобы всё побыстрее закончилось. На лице Ишибаши была усталость, а в сердце таилась злоба, но гораздо сильнее он был изнеможён и истощён. И всё-таки он думал… Что же стряслось с машиной времени? Это из-за нажатых на том мониторе переключателей? Неужели… Сменилась временная линия? Продолжение следует…