***
Прошедшее словно за день лето, сменилось столь мимолетной осенью, что вот-вот и к концу своему близится. Солнце высоко над головой, дарит последнее настоящее тепло перед грядущими холодами, что обещаны на этот год для такого теплого края как Орланд; хищные птицы, что символом царства являются, парят далеко за облаками над чистыми кристальными водами. Проводит рукой по спутанной гриве лошади, ногтями пытаясь распутать, хмуря темно-синие брови в переносице, но мгновенно расслабляется, видя идущего широкими шагами омегу, в руках которого несколько расчесок и емкость с мыльной водой. - Тебя только за смертью посылать, Джин, - произносит с легкой ухмылкой, когда младший готовится возразить что-то в ответ. – Будешь помогать? - Почему ты не доверишь конюхам привести лошадей в порядок? – спрашивает омега, опуская емкость с кучей пузырьков на пол, бросая щетку в мыльную воду. – Разве это не отнимает время? - А что его сберегает? – ухмыляется Юнги, по-доброму приподнимая краешки губ, лбом ко лбу лошади прижимаясь. – Эти благоверные за мной несколько лет по свету следовали, - нежно вычесывает длинную коричневую гриву, поглаживая крепкую шею, - груз на себе таскали, в день и ночь, в дождь и в метель, - отступает немного дальше, чтобы дать Джину больше пространства. – Я обязан за ними присматривать. - Только не говори, что нас тоже за лошадей считаешь, - смеется, когда старший прикладывает указательный палец к подбородку, ногтем почесывая кожу. – Чимин узнает и покоя во дворце не будет. - Не припомню, чтобы рядом с ним вообще покой был, - улыбается ярко, десна обнажая, прихлопывая в хохоте младшего, от чего тот также смехом заливается, - “покой” и ”Чимин” – между собой несовместимы. Омеги приводят в порядок лошадей, довольствуясь их теперешним состоянием, думая, что лучшие конюхи королевства такое бы чудо с них не сотворили. Юнги тихо прыскает в слабо сжатый кулак, когда видит полностью мокрого младшего, которого немного толкнул хвост одного коня, и тот упал в емкость с мыльной водой. На Джине лица нет – лишь эмоции шока и праведного гнева на усмешки стоящего рядом брата. Старший с напущенной поддержкой хлопает того по плечу, говоря, что ему лучше вернуться во дворец и позвать слуг, чтобы те принесли сменную одежду. Сам же Юнги решил направиться в главный зал и с утра поприветствовать отца, у которого уже было некое важное собрание с наместниками других царств с населением нефилимов. Прежде чем войти в главную дверь, слышит усталые вздохи, взглядом провожает идущих к выходу незнакомых альф; практически бесшумно перешагивает порог, рассматривая сгорбленную фигуру отца возле небольшого трона. - Случилось что-то весьма плохое? – альфа немного содрогнулся от низкого шепелявого тона, но признав в нем голос сына, расслабился и развернулся к нему. – На тебе лица нет, увидит мать и снова заставит пить лишь чай на травах. - Юнги, сын, - не может не улыбнуться, видя улыбку своего первенца, - все же, как я рад, что ты снова с нами, и наша семья в полном составе. - Ты говоришь это при каждой нашей встрече, отец, - присаживается возле короля, разглядывая глубокие морщинки на лбу и появившиеся темные круги под небесными глазами. – Это уже шестой съезд наместников за последние три недели, - короткие фиолетово-голубые волосы ровными прядями спадают на невысокий лоб. – Что все-таки произошло, отец? - От тебя что-то скрыть, словно тебе под нос выставить, сын, - легко посмеивается царь, поглаживая плечо омеги теплой ладонью. – Слышал ли ты об империи Флорес… - … что начало свое взяла на Севере, продолжая путь на Востоке, - заканчивает за альфу Юнги. – О них молва в каждом уголке земли ходит, но при чем здесь империя трех роз? - Совсем не так давно был взят в осаду соседний город, их уничтожение – дело времени, что в случае с этой империей равняется нескольким дням, - четким и спокойным голосом твердит король, чувствуя беспокойство омеги. – Юнги, я впервые не знаю, что будет дальше. Могу надеяться, что все это пройдет мимо нас, но могу узнать в итоге, что я всего-то для себя оттягивал грядущую войну, - видит, что тот рот открыл, возразить что-либо хочет, но альфа и слова вставить не дает. – Я хочу, чтобы ты знал, что для меня с матерью твоей нет ничего дороже трех прекрасных омег, за спинами которых, уверен, сами боги стоят. - Отец, знаешь же, что мы не беспомощные и сражаться в небесном одеянии королевства всегда готовы будем, - чувствует родную руку на затылке, что мягко поглаживает шелковые волосы. – Не смей говорить, словно прощаться уже надумал. Юнги завтракает с отцом, рассказывая ему утреннее происшествие с Джином, который весь мокрый и нахмуренный выбегал из конюшни; слушает тихий смех короля, понимая, что сам этим удался явно не в мать; проводит с альфой время до полудня, слушая новости с недавней охоты, где тот убил большого и свирепого вепря, обещая сыну взять его в следующий раз с собой. Мин почтенно кланяется королю, выходя за порог главного зала, направляясь к заднему двору дворца. Невольно морщится от легкого запаха гари и серого облака, витающих в небе, замечая, как несколько слуг сжигают кучи опавших последних листьев деревьев; протирает золотые глаза от дымчатой пелены, когда среди горы частей сухой кроны, видит аспидно-черные лепестки розы, которых медленно поглощает пламя. Вновь открыв веки, впивается зрачками в горящую кучу, находя в ней только темно-бурые листья.***
Осада города началась два с лишним дня назад, когда флоресцы подступили настолько близко, что, кажется, будто бы их дыхание обжигает кожу, но единственной преградой остались высокие и крепкие врата. Многие залы дворца заняты ранеными воинами Орланда, чьи тела хранят в себе тепло, а сердце медленно, но все еще бьется под ранее цвета чистого неба мантией. В воздухе витает запах гари от сожженных поселков за территорией дворца, кровью пропитан зимний ветер, что более не приносит никакой свежести и легкости, оседая липкостью и вязкостью в легких до болезненного кашля. Омега зарывается пятерней в немного слипшиеся лиловые волосы, зачесывая те назад, от чего не сразу заметишь ярких прядей, а лишь темно-русые сальные корни; тяжело вздыхает, вновь опуская руки в ледяную воду, смачивая сразу несколько тряпок, накладывая на потные и грязные от крови и песка лбы болезненно стонущих солдат. Старается взглядами с ними не сталкиваться, потому что боится в зрачках, пеленой красной охваченных, вопрос их прочесть, ведь знает, что позорно скрыть ответа не сможет. Лекарей мало, а раненых все больше и больше, воздуха так и не хватает – крови же с омерзительным избытком. Хмурит раскосые русые брови в переносице, то и делает, что поглядывает на входные двери, готовясь бежать со всех ног, если братьев в них увидит. Джин боится слишком многого, но больше всего – сидеть вот так, на коленях с тряпкой, зажатой меж пальцев, протирать кровавое лицо уже не просто воинов, а родных ему людей. Перед глазами видит измученный лисий прищур золотых зрачков старшего, который вздох предсмертный в руках испускает, а еще то, как в последний раз улыбается младший бледными пухлыми губами. Джин мокрыми ладонями ко лбу прикасается, по лицу влагу разносит, но облегчения не чувствует, зная, что они сейчас у ворот, наравне со всеми сражаются или с некоторыми бездыханными телами уже лежат. Двери резко открываются, и омега чувствует, как его тело дрожит как осиный лист, когда в проеме видит небесно-голубые волосы; срывается на ноги, чуть не уронив емкость с водой, подхватывая Юнги под руки, только заметив, что до этого его вели Камиль и Чимин. Старший кряхтит, опирается на Джина, но после альфа поднимает омегу на руки, спеша к идущему на встречу лекарю, минуя омег. - Юнги! – кричит в след Джин, но тон срывается на еле слышное шипение, хочет сорваться за ними, но кто-то останавливает; видит измазанные в грязи и крови пальцы, что сминают рукава его зеленого одеяния и разворачивается к младшему. – Что случилось?! Неужели они уже пробрались за ворота?! Говори же, не смей молчать, смотря мне в лицо! - въедается взглядом серо-лиловых глаз в другие цвета безоблачного неба, замечая, как тот нервно проглатывает мнимый ком в горле, пытаясь что-то сказать. – Скажи хоть что-нибудь, молю тебя. - Мы были не в центре, а за воротами, Джин, - мнет края шелковой рубашки, подушками пальцев ощущает холодные мурашки на чужом теле. На лице старшего лишь страх бликом в зрачках отражается. – Отец и мать мертвы, нам не удалось даже перетащить их тела, Джинни, - голос становится все надрывнее, будто омега вот-вот расплачется, но такого он позволить себе не может, права не имеет. - Как мертвы? - опускается на пол, не в силах больше стоять на ногах, те веса собственного не выдерживают; притягивает к себе ближе вытянутые навстречу руки младшего, что за плечи обнимают, прижимая. – Юнги, что с Юнги, Чимин? - Стрела задела бедро, - чувствует как Джин содрогается всем телом под его ладонями, как только услышал слова омеги, потому обхватывает лицо старшего измазанными в крови пальцами, поднимая его взор на себя. – Ранение не смертельное, братец успел даже по пути двоих на тот свет отправить, - старается выдавить из себя что-то сродни улыбки, но та получается кривой и жалкой. – Соберись, все будет хорошо. Ты же знаешь нашего Юнги – за ним смерть придет, и он нож ей в печень вставит, - последние попытки издать легкий смех заканчиваются надрывным кряхтением, когда видит потухшие блики в родных зрачках, а взор все так же устремлен под ноги. – Джинни, кричи, плачь, можешь ударить меня так сильно, как захочешь, слышишь? Только не молчи, взгляда своего не отводи, прошу тебя, посмотри на меня, - ладонями собирает теплые капли слез в уголках век, вытирая чужие щеки от мокрых дорожек, замечая, как тот теперь на него с болью смотрит. – Ты нужен мне. Нужен Юнги. Чимин будто на полупрозрачное тело брата смотрит, цвет его волос и глаз потускнели до серого безжизненного оттенка, а теплая и загорелая кожа бледнее белого мрамора под ступнями, кажется, что сейчас трещинами покроется, кусками спадая. Джин всегда был его опорой, защищал от многих бед, был поддержкой, но сейчас в этом всем нуждается сам. Омега всегда знал, что случись что-нибудь подобное, то он не выдержит. Если все кинутся в бой, пытаясь победу зубами выгрызть, то Джин будет в стороне в сердце лишь надежду на это хранить, но сейчас тот ее потерял безвозмездно. - Ваша милость, - обращается к омегам подошедший только что альфа, весь измазанный в грязи и пыли, пытается выровнять дыхание после бега. – Его Высочество ожидает вас в главном зале. - Камиль, как брат? – даже не смотря в лицо, спрашивает Чимин, узнав знакомый голос, приподнимает старшего с колен за плечи. – Только безо лжи во благо. Спрашиваю тебя, потому что он правды ни в коем случае не скажет. - Стрела задела лишь мягкие ткани, лекарь сейчас с господином, – отвечает Камиль, помогая поставить на ноги вновь осевшего на пол Джина. – Он в полном сознании и все так же готов размахивать своим мечом. - Благодарю, - невольно улыбается омега, видя в ответ приподнятые краешки губ старшего, который уже немного стал чувствовать себя лучше и теперь тот сам хватает чужое запястье, таща золотоволосого в сторону выхода. Джин тут же подбегает к лежащему на софе в тронном зале брату, нечаянно задев ногу, от чего тот закряхтел. Чимин не отставал за ним, присел возле Юнги, уложив голубую макушку себе на колени, пока лекарь перевязывал рану на бедре. - Чего вы меня облепили всего, словно осы на мед налетели, - искренний хриплый смех заставил парней улыбнуться из-за того, что омега в хорошем расположении духа. Старший Мин замечает состояние Джина, от чего хмурит брови в переносице. – Значит, Чимин уже рассказал о родителях? – всматривается в легкие судороги, что охватили тело нефилима, наблюдает, как тот уста открывает, чтобы что-то сказать. – Не отвечай, не стоит, - опускает первую ладонь на светлый затылок над собой, а вторую - на лиловый возле, прижимая лица омег ближе к своей груди, обнимая. – Мы справимся, будем счастливы, разумеется, не так, как раньше, а по-другому. И то счастье уже будет для нас вечным, его нельзя будет отнять или уничтожить. Нужно верить и продолжать жить любой ценой, - слышит тихие частые вздохи и всхлипы, от которых маленькие мокрые пятна остаются на кольчуге. – Вы обязательно его обретете, потому что заслуживаете. И я желаю, чтобы вы приняли мое решение, как первый шаг к нему, - видит как на него уставились заплаканные любимые глаза людей, руки которых мнут одеяние между пальцев, - без своих пререканий и отказов. - О чем это ты говоришь, брат? – тихим голосом произносит Чимин, тон которого рвется как струна скрипки, слышится таким же сорванным. – Что ты хочешь всем этим сказать? - Юнги, ты же не… - молит глазами Джин, понимая, к чему клонит старший, видя положительный ответ в легкой улыбке, когда омега поднимает руку в указательном жесте, и в зал заходят двое солдат и столько же слуг с темными длинными накидками. - Вы сейчас же покинете Орланд и больше никогда не обернетесь в его сторону, - тон ровный и слышимый, произносит слова четко настолько, насколько позволяют частые вздохи из-за более чем ощутимой боли. - Ты совсем уже из ума выжил, Юнги?! – вопит во весь голос младший, кидая в сторону одеяние из рук слуги, в глазах которого пламенем горит чистый гнев, превращая небесный цвет зрачков чуть ли не в фиолетовый. – Чтобы мы сбежали словно малодушные, оставив наш город этим дикарям?! Оставив тебя?! – не слышит слова успокоения Джина рядом, ведь он готов рвать и метать; хватает старшего за грудки, притягивая ближе, сжимая ткань его одежды между пальцев в кулаки до побеления. – Подумай обо мне, подумай о Джине!? Каково нам будет жить в какой-то деревушке, зная, что все царство в огне сгорает?! Зная, что брат родной в самом его эпицентре, своей участи ждет?! – брыкается в руках омеги, который еле оттянул его от полулежащего голубоволосого. – Ношу твоей смерти за плечами с улыбкой носить?! Ты думаешь только о себе, Юнги! - С улыбкой и искренним смехом носить будете, – так же спокойно отвечает, разжигая злость в омеге еще сильнее. – Перед вашим приходом, меня оповестили, что последняя линия обороны пала. Оглядитесь, посмотрите в окна за собой, и увидите, что времени у нас считанные часы, - видит, как младший обмякает в держащих его руках. – Мы проиграли, Чимин, - приподнимается, не смотря на ноющую боль в бедре, становясь напротив парней. – Да, я думаю только о себе. О том, что хоть и не со значительной раной, но выбраться отсюда не в состоянии, стану лишь тянущей на дно обузой, - опускает руки на плечи омег, смотря им прямо в глаза. – Думаю лишь о себе. О том, что улыбнуться счастливо в последний раз перед смертью меня заставит лишь знание того, что вы со мной на тот свет не идете, - обводит ладонями лица братьев, нежно касаясь мягкой кожи своими шершавыми пальцами. – Да, я чертов эгоист и тот еще гном, - хрипит вместо смеха, но все равно это вызывает невольные грустные улыбки былых воспоминаний. – Я хочу, чтобы вы жили, любили и улыбались, но не так, как сейчас, а намного ярче, - натягивает поданные слугами накидки сначала на одного, а потом на второго. – И если сказания нашей матери о том, что души имеют несколько жизней, правдивы, то следующую готов истратить на то, чтобы годами прощения у вас вымаливать, но сейчас прошу об одном - сделайте так, как угодно мне. - Тогда прощаться мы не станем, - голосом, что вот-вот на рыдания сорвется, говорит Джин, зарываясь носом во впадинку между ключиц брата. - До встречи, Юнги. - Я тебя на коленях ползать перед собой за все это заставлю, вот увидишь, - прячет слезы в небесно-голубой макушке под тихий смех старшего. - Обещаю. - Берегите друг друга, - последнее, что бросает новоиспеченный король вслед, провожая взглядом облаченные в темные накидки спины. И только после того, как двери закрываются, оставляя его одного, Юнги позволяет себе слабость – накрывает испачканной засохшей кровью ладонью глаза, но по щекам все равно стекают ровные дорожки кристально чистых слез.