***
Музыка на струнных инструментах льется рекой веселья и временной беззаботности, позволяет упиваться всем без остатка, ведь ее хватит на всех, пока не сказано утихнуть - будет играть и дарить себя до последней капли. Закат лучами золотыми на мрамор белый совсем, холодом отдающий, плавно ложится. Солнце заходит за горизонт, прячется за высокими елями и соснами, растворяясь в снежных холмах, ведь в Ларрэне он такой - оттенками различными не пестрящий, предпочтение лишь одному отдающий - злату ясному, чистому без капли грязи, прекрасному в своем одиночном благородстве. В главном зале гул из голосов стоит, пока в центре самом девушки и юноши из домов знатных веселятся в танце то ли со своими мужьями, то ли с незнакомцами, даря им искренние пьяные улыбки. В этот день в столице империи Флорес празднование возвращения армии с затяжного похода, с того, из которого с победой вышли лишь они - люди, рожденные под знамением трех роз, что в нынешние времена чуть ли не с нимбом над головой и крыльями за спиной равняют, ведь чаще всего с закрученными рогами и остроконечным хвостом - люди, которые для многих чертами из самой преисподней переродившимися виднеются. На щеках ямочки красуются, когда губы пухлые в легкой улыбке раскрываются; ладонями широкими обхватывает тонкие запястья девушки, имени которой даже при всей своей вежливости запомнить не сумел, потому что в голове лишь одно голосом бархатным звучит. Намджун кружит дочку одного из богатых людей города в медленном танце; позволяет ей за плечи себя приобнять, ближе телом своим подвинуться настолько, что дыхание ее грудь через тонкую ткань обжигает. Десница девушку отпускает, прядь длинную и русую за ухо, золотыми серьгами украшенное, заправляет; взгляд глаз карих, бликов в котором, кажется, море целое, замечает, но отвечает лишь улыбкой. Ким солнце уходящее видит в золотых лучах на белых колоннах, ему туда хочется, где розы аспидные к себе манят, где красота в своем обличии человеческом снег белый на ладони собирает, лепестки черные бриллиантами осыпает. Намджуну его увидеть хочется, омегу, который верить лишь видом своим одним заставляет в сказки давние как сами боги о том, что у нефилимов кровь святая в жилах течет, ведь юноша, из мыслей до сего момента не уходящий, никто иной как сам ангел с душой слез чистее. Альфа руку чужую на плече своем ощущает, что несколько раз похлопывает, из мира дум вытащить пытается. Ким с глазами гуще сожженного сахара встречается, что блестят совсем неестественно из-за выпитого алкоголя, но в них ясности много до степени той, что кажется, их обладатель может слово в слово за мыслями в голове десницы повторить и ведь ошибки ни одной допустить тот не посмеет - Хосок никогда еще не ошибался. Намджуну ответить что-то хочется, будто во взгляде его вопрос увидал, но альфа улыбается лишь краешками уст, мимо проходит и за собой совсем невесомо тянет к столу, за которым правители сидят. - А вот и второй наш виновник столь позднего торжества, - грубый голос Тэхена сливается воедино со звоном чаши; руки свои раскрывает, ненадолго стискивая в своих объятиях блондина, который обхватывает его за спину, немного посмеиваясь. - У Намджуна на это хотя бы причина была, а что на счет тебя, мой старший брат? - зрачки пламенем алым горят с улыбкой слегка кривой, язвительный дуэт адский на лице чужом создают; нефилим внимание на короля юга обращает, который уже уселся на мягкую софу возле Чонгука. - Ты даже с нами до Ларрэна добраться сил не нашел, на полном ходу отправился в Маринэл после перевала. Только не говори мне, что за морем необъятным тосковал. - За городом присмотр требуется. В нем не псы на привязи живут, а люди вольные, мыслями преисполненные и иногда теми, что в себе отнюдь не благие намерения несут, - вещает Хосок, иногда отводя взгляд на золотой закат. - Если дать им полную свободу действий, если снять контроль и ослабить давление, останется ли все в прежнем безмятежье? - видит, что младший словами вполне доволен, улыбается совсем легко, взгляд свой не щурит, потому альфа решает ответить той же монетой с предъявой. - Тебе тоже стоило бы отправиться в Дамон. - Только присутствием вашим насытюсь так, чтобы последующий месяц всецелый лишь от мысли о вас меня передергивало, - смеется совсем слегка на смех старшего, пока король севера с Намджуном лишь улыбаются искренне, выпивая глоток за глотком. - И снова на запад вернусь. Разве ты тосковать по мне не будешь, Чонгук?- переводит взгляд на брюнета, а после снова на старшего Чона. - Потому что братец мой всем своим видом показывает обратное. - За тишиной и покоем, что раньше во дворце моем царили, я тоскую с того момента, как ты переступил порог, - не может не ответить колкостью северянин, а после и сдержать широкой улыбки на фырканье нефилима. - К слову о тех, кто этот порог переступил вместе с вами, - начинает Намджун, обращая на себя взгляды альф. - Оставили королевскую семью в живых, да и еще привезли их в столицу. - Лишь сыновей, - кратко произносит Чонгук, улыбка которого слишком быстро сошла с лица. - Они в подчинении Ли в рабочем крыле. Если бы было что-нибудь не так, он бы уже дал знать. - Верно, он всегда был не прочь почесать языком даже по всяким мелочам, - немного с облегчением произносит Ким, ведь если увидев среднего брата рода Мин в саду с внутренней его уверенностью о его беспомощности говорить может, то других принцев он не встречал. - Если уже заговорили о них, то почему бы не позвать их сюда? - языком по губе нижней проводит Тэхен, сам хочет на юношу одного глянуть, того, в котором столько гордости, что ее только выжигать. - Думаю, нашим слугам понадобится помощь, гостей во дворце к вечеру все больше, - подзывает к себе блондинистого омегу, несущего закуски. - Разыщи Ли и передай, что я хочу видеть орландских принцев в ближайшие пару минут. Чонгук молчит, пьяному желанию друга, того, которого братом считает совсем не один год, не возражает, вот только в голову мысли лезут о том, что это точкой невозврата стать вполне может. Король севера не знает зачем каждый раз, когда на конную прогулку собирается, оборачивается, стоит лишь услышать шепелявые нотки чужого голоса; не пытается найти ответ на то, почему краем глаза заметив где-то вдали голубую макушку невысокого юноши, у него улыбка на лице расцветает - искренняя такая, контролю что не подлежит от слова совсем. Его сердце быстрее в груди не бьется, дыхание совсем не учащается, а в голове туман один сплошной и тишина немая - не видно ни луча пробивного, не слышно и пения спасительного. Альфа взгляда отвести от омеги не может, от того, чьи волосы цвета утреннего неба, такого же безоблачного и чистого, что он каждый день через окно покоев видит, а глаза его - солнце именно то, что от восхода своего холодным кажется, но в конце самом со столицей империи великой прощается золотым закатом, все свое тепло скопившееся разом отдает, ничего не утаив. Чонгук за каждым движением людей в танце следит, водит за широкими шагами и развивающимися в ритме легкими тканями одежд - улыбается незаметно совсем, уголки еле ввысь тянет. Чон на альфу рядом глядит, который все в бокал свой всматривается, именно в того, который после слов Тэхена протрезвел после выпитого алкоголя: брови Хосока нахмуренны совсем немного, взгляд его расслаблен, но пуст - нет в нем прежних искрящихся бликов, туманность над пропастью, брюнет уверен, правитель юга уже на самом ее дне. Северянину смешно, желание рассмеяться слишком сильно, оно эхом где-то бьется в глубинах сознания, пока тело все так же неподвижно, ведь вся утопия в том, что тот, кого он братом старшим для себя именует, добровольно в бездну неприглядную прыгнул и выхода из нее совсем не ищет - слеп и беспомощен в своих чувствах. Чонгук не глупец и интерес Хосока к тому омеге давно заметил, также и то, что он иной совсем - сильнее, больнее, прочнее; не пройдет тот через месяц или месяцы, через год или года - слишком другой, но король юга для себя его отрицает, яд за воду принять пытается, пока демоны внутри его зельем ранее не виданным сполна упиваются - правитель севера улыбается во второй раз, но теперь не душам человеческим. Тэхен практически падает на софу рядом с брюнетом, задевая его локтем и тем же заставляя обратить внимание на себя; альфа беседу заводит, голосом своим низким и громким шумя до поры той, пока перед ним бета не останавливается. Красноволосый по склоненным в поклоне головам взглядом мажет и за всех рукой в позволительном жесте взмахивает. Чон лицо знакомое замечает, но не сказать, что очень запомнившееся: глаза лиловые, волосы оттенка схожего, но интересует его это мало. - Разве я не сказал принцев? - тянет тоном стальным, отметив для себя, как бета перед ним дрожать начал. - Объясни мне, как необразованный человек оказался при дворе? Или же ты оглох, не сумев расслышать окончание? - Прошу прощения, Ваше Величество, - мямлит Ли, совсем позабыв о рядом стоящем омеге. - Те двое в подземной темнице, мой король, - видит приподнятые алые брови правителя запада. - Они ожидают конца торжества, чтобы узнать о своем наказании за драку с рабочими и стражей, - на альф не смотреть пытается, но смех отчетливый слышит. - Только не говори мне, что страже еще и досталось от безоружных омег, - не сдерживает своего громкого хохота, на который многие гости обращают внимание. - Эти омеги совсем дикие, словно не во дворце росли, а в лесах... - Мои братья всего лишь защищали свою честь, - тихо проговаривает Джин, перебивая бету; голову склоняет только, чтобы взглядом с чужим пронзительным не встретиться, аромат сей морской в кожу въедается. - Честь? - король запада шагами широкими подходит, над омегой возвышается, дыханием пьяным обжигая чужое лицо. - Не слишком ли ты много на себя берешь? Какая честь у тех, кто давно ее утратил вместе со своим городом и людьми - абсурд, - видит, как парень перед ним веки сжимает, а губы в белую линию стискивает; альфа к бете взгляд суженных глаз пламени опаснее возвращает. - Приведи его братьев, иначе мое праздничное настроение не спасет твою голову от острия. Среднего возраста мужчина, имя которого Ли, поспешно кланяется и теряется в толпе приглашенных гостей. Тэхен от нефилима отходит, на прежнее место вновь садится, лишь наблюдая, как фиолетововолосый из рук слуги принимает поднос со сладостями и в ее сопровождении уходит из их зоны видимости.***
Юнги времени счет потерял, знать не знает день все еще или ночь уже глубокая; веки закрытыми держит, тишину слушает, что обволакивает нежно совсем, заботы на время убирает в самый дальний угол; дергается невольно, когда решетка с мерзким скрипом расходится. Омега на ноги тут же встает, удивляется вошедшему младшему, которого совсем не легко ускорили толчком в спину, от чего тот чуть ли не врезался в старшего Мина. Голубоволосый глазами золота тягучее впивается в следом вошедшего господина Ли с неизменной охраной в виде двух альф, у которого с руки ткани свисают. - Вы оба пойдете помогать дворцовым слугам на королевском торжестве, - с фырканьем произносит бета, осматривая их с головы до пят с явным омерзением. - Не думаю, что в столице империи настолько мало рабочих, что мы так нужны, - отвечает Юнги, принимая из рук мужчины влажные полотенца; медленно протирает лицо от свежих ссадин и застывшей крови. - Так пожелал правитель запада, - старший Мин морщится на слова господина Ли, вспоминая заносчивого красновлосого альфу и явную взаимную неприязнь. - Ваш брат уже в главном зале. Сделайте свою работу добросовестно и сегодняшнее событие останется в прошлом, - чеканит бета, видя заинтересованность в чужих глазах. - Наденьте их поверх, а то одежда на вас будет лишь отпугивать гостей, - протягивает немного мешковатые, но приятные на ощупь, кремовые накидки, а после передает Чимину небольшую расческу. - Приведите волосы в порядок, выглядите, как выходцы из деревень. Младший на такое лишь кривится в лице, но ничего в ответ не молвит; распутывает длинные золотые волосы под злобное шипение, от того, что те стали похожими на гнездо из-за кучи узлов; шнурком от рубашки перевязывает те в низкий и слегка неаккуратный пучок, после чего подходит к Юнги. Чимин пытается расчесать не менее спутанные пряди, что сами по своей текстуре куда жестче, от чего становятся очень пушистыми и объемными. Омега замечает, как настроение его выше поднимается наравне с невольной улыбкой пухлых губ, когда брат его по дороге из темницы все пыхтит и ладонями по макушке водит, пригладить волосы пытается, что напористо в разные стороны торчат. Они оба переглядываются, друг друга просят гордость и вспыльчивость, что в крови их по венам течет, утихомирить, если нужно, руками собственными горло тем сжимать, чтобы шансом воспользоваться, дабы возможность с Джином снова быть у них появилась.***
Чонгук не успевает глотка сделать, как под невольное шипение в сопровождении омега подходит тот, волосы которого наспех расчесаны, выглядят пушистым голубым облаком, что смотрятся притягательным контрастом с кукольным лицом. Юноша часто вертит головой, пытается пряди в глаза нагло лезущие смахнуть в сторону - на него не смотрит, взглядом своим водит по всем, кроме него. Чон невольно улыбается краешком уст от такой реакции парня, но рассматривать его отнюдь не перестает: ресницы длинные и довольно темные для натурального нежного цвета волос, в профиль маленький нос кажется еще крошечнее, а острая линяя челюсти обрамляет подбородок. Омега кривится на каждое сказанное ему слово, но графин с вином в руки все же берет, а северянин лишь на брови сведенные в переносице глядит, на то, как взор его лисий суживается в недовольстве, но королю мало. Альфа сильнее сжимает бокал в хватке из-за того, что кожа на пальцах огнем горит, что кости в пепел обратить грозится от желания вцепится ими в слегка впалые щеки бывшего принца и развернуть к себе; зубами щеку изнутри грызет, но действий никаких не осуществляет, следит спокойно, на лице эмоций не увидать. Чонгук фигуру стройную осматривает и хрупкой уже для себя очертить хочет, но осекается, силу нефилима вспоминает, но вот от сегодняшней новости об избиении стражи и рабочих альф, все же рассмеяться тянет до степени той, что губу нижнюю закусывает; омега перед ним худой совсем, вес в дороге потерявший, одежда тонкая на нем избытком ткани видится. Чон на плечи узкие, островатые глядит, кожа на коих алебастровая, жемчужным блеском одарена, прозрачной покажется из-за того, что вены лазурные росписью рисунков на чужом теле отображаются - глоток вина отпивает, ведь в горле першит, там огонь изнутри его сжечь пытается и водой его отнюдь не затушить. - Как скажете, - сквозь зубы произносит, краем глаза заметив, как Чимин с серебряным подносом, полным всяких закусок, бредет в центр зала, пока он тут - терпит ненавистного ему короля запада, который решил сделать его своим личным слугой на вечер; вглядывается в улыбку тонких губ на чужом, определенно красивом лице, ведь этот альфа внешне прекраснее многих известных скульптур, но у Мина все передергивает в омерзении к нему; подливает вина в вытянутую золотую чашу. - Не жадничай, в королевском погребе его еще навалом, - со смешком проговаривает Тэхен, наслаждаясь видом недовольного омеги, видом того, кто свой огонь внутренний разжечь лишь сильнее пытается, духом не падает, оберегает его, силы поднабраться времени дает, вот только пламя его с ним, с королем запада, кажется тлеющей искрой. - Мне сразу Вам бочку принести? - не может не ответить Юнги, стоит услышать обращающиеся к нему нотки чужого глубокого и низкого голоса; он в глазах алых, крови бурлящей оттенка блики пьяные рассматривает, из-за чего зрачки альфы и без того выделяющиеся ярче становятся. - Хотя ее Вы уже не осилите. - Чем больше тебя слушаю, тем сильнее с мыслями своими соглашаюсь, - вещает красноволосый, немного скалясь, облизывая кончиком языка пересохшие губы. - Отруби тебе голову, и твой язык, словно за мышечной памятью, продолжит острить направо и налево. - Не забывайте закусывать, - продолжает дерзить правителю запада, который на его слова издает громкий смешок, припадая устами к стенкам наполненной алкоголем чаши. Юнги взглядом пробегается по альфам за столом, ища того, кто возможно вытянутой рукой держит сосуд, который из-за своей нынешней работы обязан будет заполнить алой жидкостью; невольно внимание заостряет на развернутом к нему профилем того, кого в ту ночь первым встретил, того, к кому ненависть тогда пика его личного за считанные секунды достигла. Омега взором мажет по грубым и острым чертам чужого лица, линия подбородка мужчины ему кажется совсем идеальной - четкой и угловатой, нос с высокой перегородкой немного задран к верху по привычке, когда король севера увлеченно разговаривает с неизвестным ему блондином, который все время негромко смеется и хлопает брюнета по плечу, а тот отвечает парой слов и легкой улыбкой - красивой, замечает Мин, ведь мысль эту в голове контролировать он не смог, это слишком явное, до чертиков наяву настолько, что будто окружение шумное тихим стало мертвенно. Бывший принц слегка вздрагивает, когда натыкается на уставленные на него карие глаза человека, атмосфера возле которого тяжелая и давящая - правитель юга улыбается подошедшему к нему мужчине в меру пухлыми губами, белые зубы создают ровный ряд, но смотрит альфа на него, омега уверен, ведь взор этот оценивающий и неприятный от слова совсем. Юнги разворачивается, медленными и маленькими шагами уходит в толпу. Чимину все это не нравится, его это попросту раздражает, начинает выводить из себя или точнее из глупого послушного образа того, который он себе сознательно навязал, но тут же себе и клянется, что только на сегодняшний вечер. Если бы ему сказали назвать три причины, почему у него уже чешутся кулаки заехать по чьей-либо физиономии, то омега назовет куда больше, сложнее будет припомнить точное количество бесстыжих фраз пьяными голосами над ухом и то, сколько раз его пытались облапать в этой сраной куче народа, пока тот просто пытался пройти мимо. Младший благодарен сейчас лишь двум вещам: первое, что за это время так и не пересекся с Джином, собственно, ему не пришлось опускать глаза в пол из-за чувства стыда перед братом, а второе - он не предпринимает никаких действий в его сторону. Король юга даже взором его не окинул, когда Чимин стоял перед ним всего в нескольких шагах, слова ни единого ему не молвил, новый вихрь жгущего гнева из недр его души по щелчку чертовых пальцев не вызвал словно ручного пса по команде. Нефилима злит лишь мысль об этом альфе, о том, что одно упоминание самого ублюдского услышанного им имени заставляет конечности дрожать, а то, что сердцем зовется трепетать совсем не нежно, не так, как любят описывать поэты при мнимой тем влюбленности, а так будто он сейчас кончится на месте как человек дышащий и живучий от тахикардии. Чимину все это не нравится, его это попросту раздражает, начинает выводить его настоящего - такого чувствительного и до чертиков слабого перед чем-то подобным. Один взгляд карих глаз, что ему видятся пустыней опасной той, в которой вполне реально захлебнуться песком во время бури, стоит перешагнуть песчаный порог и сойти в буйно заросшей травой стези; хочется засмеяться хрипло и без доли радости, когда приходит осознание того, что из памяти исчезать начинает то, как мягкие стебельки щекочут кожу при ходьбе, зато жар солнца в день и знойный холод в ночь - куда привычнее. Чимину все это не нравится, его это попросту раздражает, начинает выводить из него разочарование, когда невольно снова голос его в голове своей слышит, он об стенки черепа бьется отнюдь не нежно, с остервенением, желанием вызвать внутреннее кровотечение и наслаждаться умирающим в агонии, но омега совсем иное делает: ладони сильнее к ушам прижимает, с болью словно один на один остается, ведь только так - сквозь страдания и приходящие вновь и вновь мысли биться лбом об стену, чтобы заглушить чужой смех - тот становится тише, вкрадчивее, таким возвышенным, легким в смысле ему совсем непонятным, не высоким и не низким, с рычащим и немного хриплым произношением - до дури приятным и мелодичным, кажется, словно не говорит, а поет вольную балладу. Чимину все это не нравится, его это попросту раздражает, начинает выводить из себя, но не толпа, не пьяные, липнущие к нему альфы как осы на мед, не паршивое настроение и саднящая кожа на костяшках рук после утренней драки, не они, лишь он - в роде таком своем один, его дьявол личный, его кошмар ночной совсем неповторимый, для него персональный, тот, чье имя Чон Хосок. Нефилим вздрагивает, когда рука чужая ложится ему прямиком на зад, сжимая мертвой хваткой; от неожиданности опрокидывает поднос с закусками прямиком на того альфу, который ладонь свою широкую от его тела убирать не собирается. Мин младший зубами губы пухлые закусывает до отметин, на шаг дальше отходит, на корточках начиная сгребать с пола упавшие заморские деликатесы. - Тебя извиняться не учили?! - сжимает в кулак собранные в пучок золотые волосы, ощутимо тянет наверх, чтобы заставить омегу встать. - Если бы Вы, господин, - нарочно протягивает слога на последнем слове, но все так же собирает на серебряный поднос испорченные приготовленные продукты с пола; совсем не кривится, когда тот лишь сильнее оттягивает пряди, - держали свои похотливые руки при себе, то я бы не выронил на Вас закуски, - глядит на напыщенное и красное от выпитого вина заплывшее явно жиром широкое лицо. - Мне незачем извиняться за последствия Ваших действий. - Сколько в тебе смелости смотреть мне в глаза, чертова шлюха! - кричит своим писклявым голосом с надрывными вдохами, привлекая к себе все больше и больше внимания остальных празднующих торжество людей; Чимин возводится на ноги с подносом собранных остатков красивых блюд, со всем недовольством бегает взглядом по остановившимся от танцев господ, стоящих и со всем интересом уже наблюдающих за интересной для них новой развлекательной программой, к слову, с ним в главной роли. - Тебя стоит учить определенно кнутом, зазнавшийся сучонок. Юнги алкоголь подливает, змеей между людьми бредя, в толпе затеряться хочет, но спиной не себе взгляд ощущает - глаза ночи беззвездной чернее, что холодом мертвым сопровождается; стоит остановиться, как мороз пальцами позвонки перебирает, кожу тонкую ногтями поддевает; только в мысли уйдет, как музыка, в зале летящая, веселая и заводная, пением душ усопших стает, с завыванием метели воедино сливаясь, и не важно ведь совсем, что за окном чистое ночное небо и белые, никем не тронутые снега. Омега аромат его ощущает, что терпкий такой, пряностями отдает, но только сильнее вдохнет, как тот приятнее становится, вот только въедается без разрешения, глубоко до степени той, что, кажется, с кровью по венам течет. Мин чувства этого не знает, страшит до дрожи в конечностях из-за чего приходится графин двумя руками придерживать, но умиротворение некое дарит, желанием веки прикрыть, ощущениям отдаться делится; оно непонятное, доселе неизвестное, но уверен он в одном, губительное, с максимальной в этом мире летальностью, осознает тогда, когда сложно сдерживаться и вместо игры инструментов не слышать лишь ветра вой, а мурашки на коже заставить исчезнуть. Юнги жизнью поклясться готов, что стоит ему с глазами чужими, ночей беззвездных чернее, пагубнее пропасти темной, светом не одаренной, встретиться - он ее навеки утратит, одной из тех душ, посмертно поющих, станет. Мин отчетливо голос младшего улавливает, чьи нотки злости разъяренной по помещению звонким эхом проносятся даже при сдержанной речи; замечает, как рука мужская в кулак ворот его одежды скомкала к себе потягивая. Нефилим тут же спешными шагами к ним направляется, успевая увидеть, как тот ладонь свою для удара заносит; хочет уже не бег сорваться, чтобы только успеть до Чимина добраться сквозь всю заинтересованную ситуацией толпу. Юнги чуть ли не громко выдыхает, не вскрикивает на тональности для него высокой, когда его за руку схватили, к груди широкой прижали; пальцы длинные, кожей медовой обтянутые, сильнее сжимают тонкое запястье, не давая и возможности вырваться из стальной хватки. - Не вмешивайся, - голос низкий, слегка утробный, жаром обжигает ухо омеги, который от такого невольно дергается. Юнги взгляд в гневе суженным вверх поднимает и тут же жалеет о своем поступке - над ним бездна черная, воронка в себя безвозвратно затягивающая, что морем ласковым и необъятным прикидывается, а на самом деле поток реки Лета, что чувства все с собой заберет, а после добровольно в Стиксе утопиться предложит - Мин в воды темные по уши зашел, о шансе на выживание своем уже не думает; души руками сильнее тело безвольное окольцовывают, на дно самое тянут, песнь свою петь продолжают. - Втянешься ведь и не выберешься больше, - я по уши уже погряз в твоей черноте, света в ней дневного не вижу, мои глаза его и не ищут, - проносится в голове омеги невольным ответом на слова альфы, смысла в котором он другого не улавливает, тот будто мысли его нагло, без разрешения всякого читает и сам того не скрывает, слишком явным делает - Перестань совершать ошибки, иначе мне каждый раз придется тебе на них указывать, Мин Юнги. Чимин не успевает убрать от ворота своей накидки жилистые цепкие пальцы, как чужой кулак заносится в ударе, от чего он невольно веки до радужных кругов сжимает в ожидании. Омега глаза голубые шире распахивает, видя искривленное в удивлении от произошедшего лицо пьяного мужчины, рука которого застыла в воздухе рядом с его головой. Нефилим невольно вздрагивает и маленький шаг назад от чего-то спутанными и слабыми ногами делает, стоит встретиться глазами с другими - карими, тягучими, совсем без намека на блеск, пугающими до задержки дыхания в легких, особенно, когда их обладатель глядит прямиком на тебя из-за спины господина, который ниже его на головы целых полторы; молча следит за тем, как альфа разжимает хватку на чужой конечности. - Разве драка не уместна лишь на сельских свадьбах? На нашем торжестве она явно лишняя, не находите? - голос, который и без того из головы не выходит, звучит сейчас совсем беззлобно, даже без нотки раздражительности; Хосок улыбается пухлыми губами развернувшемуся к нему торговцу совсем безвредно. - Ваша правда, мой король, - поспешно кланяется мужчина. - Прошу простить меня за такую вспыльчивость. Мне ранее не приходилось сталкиваться с таким хамством в свою сторону. - Этот омега лишь этим и похвастаться может, больше в нем ничего нет, - режет без ножа, рвет кожу на куски одними словами. Чимин губу нижнюю до крови прикусывает, пальцами сильнее в серебряный поднос вцепился, все силы на внешнюю непоколебимость тратит, когда на него бросают взор карих глазах, полных презрения и насмешек. - Вам не стоит вестись на подобных, не тратьте своих сил и нервов, господин... - Кван, повелитель. - Господин Кван, - радушно улыбается и похлопывает мужчину по плечу. - Я услышал от Вас, что этого омегу воспитывать лишь кнутом, в чем, конечно же, абсолютно правы, но делать этого не Вам, - поднимает руку вверх, после чего в зале вновь играет веселая музыка, а люди начинают снова увлеченно общаться между собой и танцевать; король юга передает торговцу чашу с вином, а подошедшему слуге приказывает принести тому другую накидку, ведь нынешняя уже вся в пятнах и остатках еды. Хосок взглядом обводит застывшего, который, он всецело уверен, готов взорваться от негодования и принижения собственной гордости, что, удивительно, все еще тому костью в горле не стоит; подзывает к себе среднего роста молодого бету. - Отведи его обратно в лачугу, на этом для него рабочий день окончен.