Tempora mutantur, nos et mutamur in illis

      За стенами дворца давно уже ночь безлунная, пыли звездной в ней не разглядеть, выйдешь - затеряешься в ее темноте, в той черноте непроглядной словно забвение, но лишь предсмертное; оно тебе не навредит, мараться не захочет, но давлением своим тебя придавит настолько, что от тебя и праха не останется. Альфа пальцами длинными, кожей загорелой обтянутыми, тянется к тяжелым и массивным шторам, вид для себя открывает, в котором только и белые снега свет спасительный излучают, надеждой одаривают. Он за Ларрэном тосковал откровенно: воздух здесь всегда морозный, свежесть неповторимую ощущать позволяет, красота этого города холодна и сдержанна, чем и манит сильно настолько, что посетив столицу впервые вместе с Тэхеном и Чонгуком - особо уезжать и не хотелось. Только тут ему было легче, давления никакого не испытывал, мысли, воспоминания о прошлом, о жизни той, что забыть бы стоило словно сон совсем не приятный, но кратковременный.       В Ларрэне Чон Хосок, правитель юга, чувствует себя никем - пустым душой и телом, не связанным и тончайшей нитью с реальностью той, что излишне приевшаяся, дурная от слова совсем, ведь наслаждение в ней находят лишь глупцы, те, что и протянутую руку примут за помощь, а не за возможность окунуть их в грязь, с которой им на самом деле выбираться не стоило, снова. Сейчас альфа лишь губы в тонкую белую линию сжимает, ощущая, как сухая корочка на тех трескается, а сам кулаками ткань велюровую комкает, в снег сияющий, искрящийся, представляя попутно то, как тот истошно бы скрипел под его ногами, вглядывается и тихо, самими устами, невольно совсем и без смысла всякого, прихоти сознанию ради, шепчет: "Меркни"       Стук в дверь, после чего те раскрываются, позволяя войти двум стражникам, что по полу тащат тело сопротивляющегося. Шатен взором совсем незаинтересованным окидывает брошенного на дорогой ковер мужчину с темно-серым мешком на голове, что, к слову, на нем смотрится краше дорогих одежд, ведь человеку украшение под стать души - Хосоку к лицу, кажется, отнюдь не белый; ногтями цепляет мешковатую ткань, срывая ее напрочь, откидывая подальше от себя. Пред ним тот самый торговец, имени которого он, конечно же, во внимание свое не взял, но вот мерзкий голос ему в сознании эхом отбивается при одном его виде: весь раскрасневшийся, опухший то ли от алкоголя, то ли от нехватки воздуха, глаза искрятся пьяными бликами, но чуть ли не вмиг трезвеют стоит рассмотреть того, кто над ним склонился - король улыбается.       - Повелитель, - мычит он, заикаясь на каждом слоге из-за дрожи по всему телу, когда он сталкивается с карими зрачками перед собой, что совсем какие-то туманные, кажущиеся более темными, чем освещение от жалкой единственной свечи в просторном помещении. - Я не понимаю...       - Тебе и не нужно, - с напускной добротой нежно и аккуратно развязывает веревки на чужих жилистых руках, большим пальцем потирает кожу с яркими алыми полосами от прежнего давления. - Одним людям хватает что-либо понять и запомнить на всю свою жизнь, но кому-то просто требуется зазубрить, - улыбка пухлых губ пугает, а ровный ряд белых зубов в чуть ли не кромешной темноте заставляет кожу умываться холодным потом словно водой; бегает глазами по тому, как альфа подносит вытянутый указательный палец на уровне собственного виска, - вбить себе в голову.       Окольцовывает чужую кисть ладонью под полное удивление на лице мужчины; взор свой на него устремляет нарочно, наблюдая за каждой испариной на низком лбу, что уже начинают скатываться по огромным и красным от вина щекам вниз; кажется, в ушах звенит, но тишина стоит всецелая, но кто же говорил, что та не кричит громче гула? Он большим пальцем по запястью грубому несколько раз проводит и морщится от сальной кожи, что тогда хотела коснуться совсем другой - бархатной, той, что приятнее любого заморского шелка, той, что принадлежит ему.       Хосоку хочется истерично засмеяться, вот только не как всегда не громко и заливисто, не звонко и радостно, а так: совсем истошно, на грани чертового кряхтения, после которого горло будет гореть червленым пламенем, из-за коего больше и звука произнести впредь не удастся; хочется признаться, что омега в душу запал, да так, что избавиться от него силы не найдется, вот только, где же та душа? Чон ее не чувствует, забыл уже каково это, ведь стоило демонам внутри позволение дать с цепи сорваться, как те бедолашную, ранее светлую и добрую по самое не хочу, разорвали в мелкие клочья, изваляли всю истерзанную в грязи, что та теперь совсем черна - смешалась с истинным оттенком этого мира.       - Я ведь держу именно ту руку, господин? - смотрит лишь на свои пальцы, ощущая дрожь от его тела, пока сам растягивает последнее слово со смешком в дьявольском оскале.       - Мой король, о чем Вы? - заикается, вызывая у правителя юга новую волну омерзения и, кажется, нарастающего веселья; машет головой в разные стороны, пытаясь что-нибудь разглядеть. - Что тут происходит?       - Этой же рукой ты хотел ударить его? - Хосок улыбается остро, совсем не по-человечески, когда альфа пытается освободить свою кисть из его хватки, вот только та демонами одержима, пока кровь людскую они не почувствуют, отпустить не позволят. - Сжал ее в кулак, - складывает чужие пальцы в подобии произнесенного жеста. - Замахнулся, - резко к себе приближает руку мужчины к самому носу, смотря на то, как тот весь кривится в страхе, пока у самого глаза уже горят, кажется, сотней белых бликов, и напоминают совсем стеклянные.       Чон несколько секунд наслаждается эмоциями на лице перед собой, понимая лишь то, что собственное тело накатывает безумием таким, что ему ранее присущим не было; он его ладонь одним махом под неестественным углом выворачивает и лишь теперь, когда до ушей доносится высокий визг и плачь взахлеб, когда звук сломанных костей напоминает потрескивание дерева в костре настолько, что хочется ломать вновь и вновь, ведь это тоже мелодия, музыка боли и страданий одного, но также удовлетворения и наслаждения другого - мысли на время оставляют его в покое, дают затеряться в чертовой тьме; он оставляет его в покое, но во тьме просит не задерживаться - альфа не слушает.       Хосок за волосы короткие тянет мужчину ближе, резво опрокидывая того на спину затылком к себе; обхватывает лодыжками того в поперек, склоняя голову слегка на бок, вглядывается в единственную горящую свечу, огонь которой чуть ли не потух из-за резких движений совсем рядом. Он нить, что раньше руки чужие связывала, вертит между длинных пальцев с выделяющимися перепонками, после чего ожерельем, змеей губительной окольцовывает толстую и широкую шею.       - Я тоже решил преподать тебе урок, - смеется прямиком в чужое ухо, обжигая дыханием в холодной темноте, концы между собой скрещивания, ими кулаки собственные обматывает. - Первый и последний.       Король юга со всей силы леску на себя тянет, ощущая подрагивания массивного тела. Он взор свой карий суживает, наблюдает, как тот подушечками пальцев толстых пытается давление на кожу уменьшить, но лишь ногтями ее себе до крови расцарапывает, боли не ощущая, ведь есть та большая, что меньшую вытесняет. Альфа рассматривает закатившиеся зрачки до одних белков с лопнувшими алыми капиллярами, тонкие губы все в слюне пытаются схватить нужный организму воздух, но не смогут, возможности им такой не дадут. Хосоку так откровенно легче, когда руки сильнее тянут нить, зная, насколько та глубоко вонзается в кожу, кажется, что слегка переусердствовал, когда та упорно впивается в позвонки, с мерзким, что на деле звучит довольно таки приятно, звуком разрывает сухожилия. Чону так откровенно проще, стоит только посмотреть на то, сколько крови реками стекает по чужой шее, вся шелковая рубаха алая до пояса. Хрипящий голос, всхлипы ласкают слух лучше музыкального исполнения на сегодняшнем празднике во дворце - каждому свое по душе. Ноги мужчины беспорядочно мечутся по дорогому ковру, скрючиваются так неестественно временами, что появляется приятная уверенность, что тот, забывшись в болевом шоке, собственноручно выкрутил себе ни одну лодыжку, но после те замедляются, падая безвольными конечностями.       Хосок с полным омерзением глядит на красное опухлое лицо, что местами уже желтеет, по подбородку стекает вязкая слюна прямиком на шею, смешиваясь со свежей кровью. Альфа хватается за короткие волосы и оттягивает вниз, чтобы убедиться в том, что стоило приложить на йоту больше усилий, и голова бы покатилась по полу, ни чем не удерживаемая. Шатен бросает леску прямиком на мертвое, остывающее тело; рукой лишь приказывает стражнику подойти, взглядом на труп возле собственных ног указывает, пока сам вытирает кое-где испачканные в брызгающей крови руки белым платком, что после откидывает на пол.       Чон на звуки волочения внимания не обращает, к окну медленно идет, ту же ткань велюровую пальцами убирает; на миг застывает, когда в комнате становится совсем темно, ведь свеча та единственная все же погасла - улыбается криво одним уголком, возобновляя шаг. Альфа вновь вдаль глядит: темную и непроглядную, безлунную и беззвездную, в которой светом служил лишь белый снег зимнего города, но не сейчас - он померк.

***

      Чимин знать не знает сколько времени он лежит вот так: уткнувшись кончиком носа в холодную деревянную стену ненавистной ему, но такой сейчас кажущейся нужной, лачуги; колени к себе ближе тянет, пряча голые стопы под тонкой серой простыней. Ему вставать совсем скоро, кажется, будто по завыванию холодного ветра снаружи стал понимать приблизительные часы, ведь только стоит ему утихомириться и из резвого обернуться в более спокойный - ранее утро, то, в которое теперь каждый день нужно возводиться на ноги и приступать к работе, забывая, скорее всего, навеки о существовании сна до полудня.       Нефилиму плохо еще со вчерашнего дня, нездоровится до степени той, что впервые закрылся в себе, притворился спящим, когда старшие братья вернулись поздно после королевского торжества. Ему говорить не хотелось, казалось, что с губ его и слова не слетит, ведь даже каждый вдох и выдох отдавался ударом по ребрам где-то там в груди, там, где сердце совсем неслышно билось, замерло словно умершее, ненужное телу больше, да и душе тоже, хотя осталось ли от нее что-то? Ее вчера наизнанку вывернули одним взглядом, а после на куски рваные тупым ножом разорвали голосом таким знакомым, в голове вновь и вновь раздающимся.       Унизительно? Несомненно, до трясучки и сильно закрытых век до радужных кругов, что отныне совсем цветами не пестрят - белые, ослепляющие, грозящие зрения навеки лишить, если не перестать сжимать их с такой силой - угрожают, но предупреждают.       Задета ли гордость? Более чем, в ней наконечники тысячи стрел из одного единственного лука, выпущенные не разом все, а одна за другой, чтобы каждое попадание, а промахов судьба ему не подарила, чувствовалось ярко, красочно в своей монотонности.       Чимин лбом к стене прижимается, пряча уже заледеневший кончик носа в собственных коленях. Ветер продолжает завывать, остервенело врезаясь в деревянную лачугу - все еще не время, новый день, но не его утро.       Вчера Чимин лег заболевающим, сегодня же проснулся больным.

***

      Солнце в небе слишком высоко настолько, что, даже подняв голову вверх так, как только может получиться, увидеть его возможности не представится. От того небо такое голубое и чистое, облака ни единого на нем не отыскать, они своей мглой белой, туманностью отнюдь не прозрачной красоту его не скрывают - ровное в собственном монотонном оттенке, природой ему дарованной. Птицы здесь поют мелодично, словно с ветром дуэт создают, ведь они погоды морозной не страшатся, ее родной уже для себя считают.       Омеги на утреннем завтраке чуть ли не первые, ведь многие столы пусты и, кроме них, тут всего пара человек. Юноши берут привычную им кашу, название которой почему-то запомнить кажется чем-то очень сложным, но, будут они честны, на вкус она неплоха, а после принимают охладевшими ладонями чаши с ароматным горячим чаем.       - Ты в порядке? - Джин замечает потухшего младшего, который лишь ложкой перемешивает вареную крупу, иногда выстраивая из нее своеобразные горы.       - Конечно, - отвечает с легкой полуулыбкой брату, но искренняя она лишь отчасти и от того, что события с их попаданием в дворцовую темницу за драку осталось в прошлом. - Просто нет аппетита, вчера наносился с кучей подносов с едой, теперь лишь от запаха воротит, - не врет золотоволосый, видя, как ранее нахмуренные русые брови выпрямляются, а складочка между ними разглаживается в привычную ровную кожу. - Незачем волноваться.       - Юнни, мы с тобой так и не пересеклись на торжестве, - заводит разговор с новой темой Джин, похлопывая старшего по плечу, от чего тот чуть ли не давится чаем и глядит на него из-под опустившейся челки совсем не добродушно, вызывая у омег улыбки. - Это правда, что тебя короля запада обхаживать заставили?       - И не напоминай, - фыркает голубоволосый, вспоминая напыщенное лицо и колкий взгляд алых глаз. - Я думал, что это вино вылью ему на голову, но вовремя понял, что смысла особого не будет, ведь цвет то одинаковый, - улыбается невольно, слыша удивительный и неповторимый смех среднего Мина, что похож на звук того, как посуду натирают до блеска. - Даже расстроился, потому пошел дальше в зал.       - Мины! - окликает общую фамилию парней Джина, на ходу натягивающая на узкие плечи теплую зимнюю накидку, направляясь прямиком к ним. - Ну вы вчера, конечно, устроили, нас переживать заставили! - вместе со своим тезкой окидывает двух омег строгим взглядом, но после возвращает на лицо прекрасную улыбку, которая, к слову, ей безумно идет.       - Да брось, чтобы с нами случилось, - уже смеется Чимин, дуя пухлые губы, когда ощущает не слабый подзатыльник маленькой, но сильной ладони девушки. - Зачем же сразу руки распускать, Джина?       - Я старше и имею право, - сказала как отрезала садовница, поправляя за ухо вечно лезущие ей в глаза русые волосы. Она для себя отрицать не будет, что к омегам сильно привязалась, считает их близкими друзьями, но и чувствует ответственность в силу своего старшинства. - Слышала, у вас двоих сегодня работенки будет выше дворцовых башен.       - С чего это вдруг? - интересуется Юнги, подвигая ближе к девушке тарелку с пресными булочками, и та тут же берет одну из них. - Нам ничего такого не говорили, вроде день как день.       - Думаю, на месте уже разъяснят, - медленно откусывает кусок за куском, запивая чаем. - Главный конюх на торжестве в городе отравился, скажем прямо, перепил.       - Утро начинается не с кофе, - недовольно произносит Юнги, явно не радуясь большему объему работы.       - Зато начинается с дерьма, - бурчит Чимин, полностью разделяя чувства старшего Мина, вздыхает, добавляя очень правдивое: С лошадиного.       Юнги начинает подмечать неладное, когда младшему добавили еще парочку царских коней, а его проводят совсем в иную конюшню, в которой, к слову, он ни разу не бывал, туда попросту не пускали. Нефилим по пятам идет за идущим впереди омегой и, как он понял, этот мужчина должен ему все объяснить. Мин глазами бегает по огромному помещению, удивляясь тому, что пока так и не заметил ни одного скакуна, пока взглядом, золотом ясным охваченным, не натыкается на огромного по своим размерам коня: тот недовольно фыркает, кончиком своего носа разбрасывает все сено и овес на деревянный пол. Голубоволосый чуть ли не врезается в спину остановившегося омеги, разглядывая явно королевского скакуна.       - До того времени, как главный конюх не поправится, вся твоя работа сводится лишь к этому жеребцу, - мужчина по-доброму улыбается животному, пока Юнги лишь сильнее хмурит светлые брови в переносице. - Август - конь ларрэнского правителя. Его Высочество ценит этого коня как своего друга и соратника, который с ним еще с юношеских лет, потому ему требуется наилучший уход и все твое время, - перевод взгляд на нефилима, который взора отвести не может от того, с кем ему предстоит работать. - Август очень характерный, мало кого к себе подпускает, с ним может быть достаточно трудно, но мне сказали, что у тебя прекрасные отношения с другими лошадьми, так что для тебя это будет проще простого, верно?       Так вот каков личный конь правителя империи.       Мин лишь кивает в ответ на довольно приятного в общении и внешности мужчине средних лет, украдкой смотря на то, как тот широкой походкой покидает конюшню. Юнги на коня глядит и понимает, что рассматривать его можно чуть ли не вечность: вороная масть, от чего его шерсть переливается стальными оттенками по всему телу, широкая грудная клетка, что мирно вздымается, крепкая шея и длинные незаплетенные черные волосы, что должны быть жесткими, но, омега уверен, что на ощупь мягче и приятнее людских. Он ближе подходит, погружая щетку в ведро с мыльной водой.       - Ну что, - смотрит тому прямо в глаза, отмечая то, насколько те черные и блестящие, - будем с тобой знакомы, - присаживается на корточки, закатывая длинные рукава рубахи по локти, опуская руки в еле теплую воду. - Меня зовут Юн...       Не успевает юноша отпрыгнуть, как конь с немалой силой опрокидывает копытом стоящее на полу ведро, содержимое которого всецело оказывается на Мине; сразу прикрывает ладонями нос, ведь на переносицу пришелся удар об железные стенки. Юнги всегда находил общий язык с лошадьми, так как с детства еще любил присматривать за молодыми жеребцами в царской конюшне, но такого бывший принц Орланда не ожидал. Омега злобно сощурил золотые зрачки в лисьем взгляде, прожигая им черные бусинки животного, того, который к тому же смеет фыркать своим огромным мокрым носом из-за того, что под ним теперь лужа мыльной воды. Отныне Юнги не знает, кто его раздражает больше: правитель запада или же чертов скакун перед ним, но уверен в одном - рабочие дни до возвращения главного конюха будут сродни адским мукам.

***

      Это все откровенно не для него: белые, искрящиеся на дневном свете снега, высокие сосна и ели, с ветвями которых словно играется ветер, тот, что знойный и резвый, властный в своей же силе. В столице трех роз слишком тихо: жизнь тут размеренная, до неприличия правильная и та, к которой многим нужно потеть чуть ли не кровью целыми годами, чтобы добиться подобного; здесь уютно для всех, кроме него.       Тэхен, честно говоря, вздыхает полной грудью, когда его конь копытом становится на ларрэнскую землю, оставляя след от стальной подковы на снежной почве - этот след на его душе словно в этот же момент отпечатывается. Он привык уже к шуму, звуку вечно играющих инструментов уличных музыкантов, различным местным разборкам на западе, в той части Флореса, горячей кровью жителей управлять у него получается лучше всего, ведь их альфа понять всецело может, по венам такая же течет - бурлящая, жаждущая не важно чего и уж точно все равно откуда. Ему тут тяжело до степени той, что хочется упиваться вином с утра до вечера, лишь бы разум затуманенным оставался. В Ларрэне время чертовски медлительно, оно насквозь водой стекает - впитывается глубоко в кожу, заставляя застрять в одном из промежутков на добрую вечность.       Чону тут откровенно не по себе: свежим и морозным воздухом надышался до легкой боли в горле, а бездействием собственным напился сполна так, что глоток вина не осилит. Тэхен - правитель западной части самой большой империи Флорес, король, чья армия под знамением красной розы, альфа, которому в бою один на один противостоять не сможет, кажется, даже исчадие преисподней. Он мнительный, слишком эмоциональный и в каком-то роде эфемерный из-за сочетания вспыльчивого характера и свойственного ему простодушия. Время заставляет мыслить, а они приносят слишком много боли, вскрывая прежние шрамы, нанося новые удары по все еще сочащимся горячей кровью ранам. Быстротечность ему соратник, пока бессрочность остается главным врагом.       Тэхен все больше выпрямляет ноги вперед, скрещивая голые лодыжки на весу, кожей ощущая весь морозный ветер нового дня в столице империи трех роз; легко, почти невесомо обхватывает длинными смуглыми пальцами плетенные бортики балкона, не боясь свалиться прямиком вниз и утонуть среди белых снегов. Альфа заносит подбородок вверх, подставляя под неслабое дуновение крепкую шею, не прикрытую высоким и теплым воротом. Он веки смыкает, оставляя багровые ресницы подрагивать, пока сам будет лишь думать, мыслить о том, что время по его собственной воле будет бежать быстрее.       Девушка замирает перед огромными дверьми покоев правителя запада, бегает серыми глазами по длинному коридору, искренне удивляясь отсутствию стражи возле царской спальни. Амели костяшками руки несколько раз стучит по толстому дереву, не слыша чужих позволительных речей, ладонями упирается и толкает со всей силы, чтобы войти внутрь. Северянка продолжает взглядом немного взвинченным разглядывать каждый угол просторной и светлой комнаты, убедившись, что повелителя в ней нет, принимается за то, за чем пришла. Служанка аккуратно укладывает сложенное и выглаженное постельное белье на поверхность нетронутой вещами тумбы; подушечками пальцев поддевает угол скомканного одеяла, потягивая его на себя.       Слишком холодно - это становится понятным слишком быстро, стоило переступить порог царских покоев. Амели поправляет чистую застеленную постель так, чтобы выглядело наилучшим образом, а после складывает старое, то, что следует тут же отнести младшим служанкам. Девушка невольно трет узкие плечи охладевшими ладонями, обхватывая себя руками, когда по помещению проносится усиленный морозный ветер. Северянка уже думает над тем, что придется разыскать кого-то, чтобы те разожгли огонь в камине, но после замечает нетронутую горку дров возле него. Она медленными шагами направляется ближе к каменному очагу в центральной стене напротив спального места; забрасывает несколько деревянных бревен и с помощью свечи и клочка бумаги достигает небольшой искры, что всего через минуту становится сильнее.       Амели несколько мгновений сидит вот так: на коленях, скрытых теплым подолом темно-синего платья, разглядывая уже немалый огонь в камине, из-за которого по покоям разносится приятный треск дров. Немного вскидывает голову набок, всматриваясь в алое пламя, что ей доводилось видеть в чужих глазах и бликом в таких же цветом волосах, но если эти искры кажутся опасными, если всего-то вытянуть к ним руку, то точно такие же на дне багровых зрачков были излучающими лишь тепло, дарящими умиротворение и совсем не вызывали и малейшего опасения. Девушка вновь сжимает узкие плечи в ладонях, когда ветер врывается в помещение с такой силой, что выбивает несколько темных прядей из заплетенного высокого пучка; оглядывается назад, замечая, что ранее безмятежные тяжелые шторы развеваются. Амели хмурит тонкие брови, когда отчетливо видит открытый настежь балкон; возводится на ноги, поправляя края одеяния, направляясь прямиком в его сторону. Северянка замирает, когда вместо ожидаемого зимнего вида видит широкую спину, облаченную в тонкое шелковое одеяние. Прикладывает ладонь к приоткрытому рту, смотря на то, как альфа, сидя на периле, болтает ногами над пропастью внизу.       - Ваше Высочество, - немного дрожащим голосом проговаривает девушка, боясь застать врасплох, чтобы мужчина только не ослабил хватку на деревянных перекладинах.       - Мышонок, - отзывается нефилим, разворачиваясь к ней с легкой полуулыбкой на смуглом лице, на время спокойно свешивая лодыжки.       - Прошу прощения за мое появление, - отвечает Амели, пропуская мимо ушей прозвище, что альфе пришлось явно по нраву; засматривается на растрепанные от ветра алые волосы и то, как в них даже холодный отблеск белого солнца обращается в теплые блики. - Я стучала несколько раз, но ответа не было, потому решила, что Вас сейчас нет в покоях и...       - Все в порядке, - прерывает речь брюнетки, не переставая разглядывать девушку за спиной, хоть и совсем неудобно сидеть с настолько развернутой головой; темные, цвета горького шоколада волосы уложены в высокий пучок, от чего открывается вид на длинную и тонкую шею с ровной молочной кожей. Она явно нервничает, ведь не перестает покусывать маленькие аккуратные губы, из-за чего те уже изрядно покраснели и опухли. - Ты пришла сменить постельное белье?       - Именно так, мой король, - склоняется в быстром поклоне, видя то, как мужчина заглядывает ей за плечо, определенно видя застеленную постель, но после его взгляд за что-то цепляется и немного сужается.       - Кто разжег камин? - хмурится в лице, всматриваясь в немалое пламя в очаге, что с остервенением сжигает деревянные бревна до сизого пепла. - Не помню, чтобы отдавал такой приказ.       - Смилуйтесь, правитель, - чуть ли носом в колени не утыкается, произнося слова дрожащим звонким голосом; хочется провалится сквозь землю за такие необдуманные поступки, но когда чувствует на своем затылке взор пронзительных алых глаз понимает лишь одно - этот взгляд найдет ее и под сырой почвой. - Мне показалось, что в Ваших покоях слишком холодно, потому я разожгла очаг, чтобы воздух был достаточно прогретым.       - Перестань корить себя за каждую мелочь, мышонок, - посмеивается своим бархатным низким голосом, что совсем грудной и приятный до дрожи; северянка поднимает серые зрачки на альфу, от которого пахнет вишней, что пьянит своей сладостью, но потом отрезвляет резкой горечью. - Я не собираюсь придумывать тебе наказание или же бросать в темницу на целую ночь из-за твоего беспокойства обо мне, - слова режут без меча, слишком правдивы, словно король понимает ее мысли лучше самой девушки.       - Тогда можно мне до конца выразить свое беспокойство? - поджимает маленькие губы в тонкую линию, от чего слегка круглые щеки девушки становятся немного больше, что вызывает улыбку у нефилима; на мгновение прячет глаза в подоле собственного темно-синего одеяния, а после вглядывается прямиком в заинтересованное лицо правителя запада.       Тэхен медлит с ответом, затерявшись в густом тумане серых зрачков напротив, игнорируя маяком светящиеся белые блики в них; пушистые темные ресницы слегка подрагивают от ветра, пока выбившиеся длинные пряди цвета горького шоколада иногда спадают на молочную кожу северянки. Альфа смотрит на то, как она сомкнула руки в замок у живота, немного нервничая, потирает костяшки подушечками пальцев; ее запястья кажутся настолько тонкими и изящными, что, он уверен, с легкостью оба обхватит одной ладонью. Чону нравятся чувства, что вызывает служанка в нем одним лишь своим видом - спокойствие и какую-то слишком ненавязчивую эйфорию. Нефилим взгляда от нее не отводит, держа зрительный контакт как можно дольше, а сам уста не открывает в попытке что-либо сказать, кивает слабо.       - Вам не стоит находится на воздухе в таком легком одеянии, - бегает глазами по белой шелковой рубахе с глубоким вырезом, из-за которого у девушки немного отнимает дыхания, глядя на смуглую оголенную грудь мужчины перед собой; переводит взор за свисающие вниз неприкрытые стопы, коих обдает морозным дуновением. - И уж тем более сидеть на деревянной перекладине. Вы же можете упасть прямиком вниз.       - А если не упаду?       - Тогда попросту заболеете и сляжете с жаром! - немного взвинченным голосом отвечает на пререкания мужчины, но после осекается и поджимает губы из-за своего тона.       - Если твое беспокойстве обо мне так сильно, то почему бы мне не прислушаться к тебе? - откровенно смеется громко и заливисто, слегка опрокидывая голову назад, игнорируя смотрящие на него с опаской и неким страхом серые глаза; альфа неожиданно спрыгивает обратно за бортик балкона, становясь прямиком перед северянкой, от чего не трудно чуть ли кончиком носа не уткнуться в чужую грудь. - Только вот от скуки в мысли лезут лишь очень странные идеи того, как скрасить время, и одной такой идеи ты меня уже лишила, мышонок. - улыбается тому, как Амели все же не опускает взгляда, хотя и выглядит менее строгой из-за немалой разницы в росте. - Потому ты выполнишь мою вторую.       - Не понимаю о чем вы, Ваше Высочество, - немного саднящим от кома в горле голосом проговаривает девушка, ведь алый взор устремлен прямиком на нее, от чего дышать становится непосильной задачей, а говорить - тем более.       - Я давно хотел прогуляться по городу, вот только, кажется, что видел там уже все, - нехотя отходит от брюнетки, заметив, как та явно слишком засмущалась и стала нервничать, но тайной для себя не оставляет то, что выглядит она в такие моменты чересчур мило; проходит вглубь комнаты, наспех натягивая на плечи длинную светлую накидку. - Ты ведь выросла здесь?       - Все так, мой король, - спешно отвечает, облегченно вздыхая, когда мужчина отдалился; следует маленькими шагами за нефилимом, не отводя от него взгляда. - Я родилась и выросла в Ларрэне в семье местного торговца рогатым скотом.       - Замечательно, показать мне невиданные мной ранее интересные места города тебе не составит труда, - спиной чувствует, как девушка округляет свои серые зрачки в удивлении. - После обеденного времени буду ждать тебя у главных ворот дворца, побудешь моим проводником, - улыбается северянке одними уголками уст, смотря на то, как хмурятся ее раннее приподнятые раскосые брови, кажется, еще чуть-чуть и она начнет топать ногой как недовольный ребенок. - Считай это не приказом, а платой за мое послушание твоим словам, - спрятав кисти рук в широких карманах накидки, выходит за порог собственных покоев, бросив лишь последнее: До встречи, мышонок.

***

      Он на небо ясное-ясное глядит, что искрится своей беленной чистотой без единого сгустка мглы, пока солнце отнюдь не тепло несет, но освещает свои сиянием больше, чем в летние дни. Ветер треплет в разные стороны алые волосы, заставляя всегда послушные прямые пряди липнуть к лицу, пока альфа пальцами их не убирает. Чон вглядывается в зимний пейзаж заднего двора с высоченными елями и соснами, снежными полянами, что переливаются стальными оттенками, но так же блестят с таким упорством, будто в них сотни тысяч крохотных звезд, тех, что пылью от угодных богам назвать можно, остатки от тех, что сияют лишь в глубокой тьме. Нефилим медленными шагами сворачивает с открытой террасы дворца, направляясь к огромному за своей площадью озеру, что сейчас напоминает немалых размеров стекло - чистое и прозрачное, дно разглядеть легко и без усилий, собственное отражение лицезреть можно. На лице короля запада тут же появляется улыбка, когда замечает рядом явно хорошо знакомого коня, к которому решает подойти поближе.       - Ну и какого беса ты от меня убегаешь уже второй раз?! - слышится хриплый голос, когда к скакуну спешными шагами, чуть ли не бегом, подходит голубоволосый юноша; Тэхен замирает на мгновение, наблюдая за тем, как животное недовольно фыркает, стоит тому положить на него ладонь. - Я с тобой с восходящей зари парюсь и все никак не могу просто искупать!       Чон остается позади, присутствие свое не выдает, хотя засмеяться хочется во весь голос, когда Август постоянно отходит от омеги подальше и не дает увести себя от озера. Нефилим чуть ли рукой рот не прикрывает, смотря на взбешенного старшего Мина, у которого волосы пушистым облаком торчат, а брови нахмурены до такой степени, что вот-вот сойдутся у переносицы вплотную одна к другой. Долго сдерживаться не приходиться, когда конь с немалой силой пинает юношу носом в поясницу, от чего тот летит прямиком в заледенелый пруд. Хоть какую-то оставшуюся тишину нарушает треск тонкого льда и всплеск холодной воды. Тэхен подходит ближе, не сводя глаз с пытающегося поднять свою пятую точку с мелкого дна возле самого берега озера; ладонь свою широкую и теплую укладывает на крепкую шею скакуна, который от альфы не отходит.       - Я же только высох после того случая в конюшне, чертов ты конь! - злится Юнги, пытаясь разлепить саднящие от мокрой пелены глаза, рукавом накидки смахивая с ресниц капли воды; хочет сказать что-то еще, но после не совсем еще четко, но видит алые волосы короля запада напротив себя.       - Почему же сразу чертов? - громко смеется альфа, смотря на то, как Мин возводится на ноги до ниточки промокший. - Разве тебе не говорили его имя? - взгляд красных глаз вдруг становится опаснее и серьезнее, когда омега всем своим лицом выражает недовольство. - И чей он? - улыбается стоит заметить, как юноша сжимает уста до белой линии, медленными шагами подходя ближе.       Тэхен откровенно насмехается над Юнги, который стоит вот так: в прилипшей к телу мокрой одежде, что можно смело выжимать руками, волосы его свисают сосульками со лба, с которых все стекают капли пресной воды по щекам. Омеге явно холодно, хоть он и ведет себя будто искупался в летнем озере, но плечи все же невольно подрагивают, уже начинает шмыгать крошечным и слегка покрасневшим носом. Альфа кривится, когда чует мыльный запах, исходящий от парня, и, кажется, понимает, от чего именно ему приходилось высушивать одежду ранее. Чон водит ладонью по гриве животного, иногда почесывая и поглаживая того, с кем знаком слегка меньше его хозяина.       - Август - конь Чонгука с самых ранних лет, он прошел немало битв как с ним, так и со мной, - прожигает дыру во лбу бывшего принца алыми зрачками, морщась от одного вида этого Мина. - Если ты думаешь, что я не прикажу отрубить тебе голову за лишнее слово в его сторону - то ошибаешься, - смотрит сверху-вниз на притихшего парня, который хоть и молчит, но буравит его ответным золотым взором. - На данный момент твоя жизнь совершенно ничтожна, ты можешь лишиться ее даже за случайно растоптанный цветок, для которого в последствии станешь удобрением его же почвы. Настолько твоя жизнь никчемна и дешева, Мин Юнги.       Тэхен таким видом омеги наслаждается, когда тот злится из-за явной правды, ведь в словах альфы ни доли лжи и притворства; ощущает то, как нефилим прожечь своими зрачками, солнцем охваченными, пытается, но смысла в этом никакого - огонь не сжечь. Голубоволосый кулаки бледные сжимает, от чего кожа на костяшках сильнее белеет, но и слова в ответ не молвит; глядит на высокомерного мужчину, что слегка скрестил длинные ноги в лодыжках, упершись плечом на сильное животное, которое опору ему с радостью дает. У короля запада кожа смуглая, достаточно загорелая, что и смотрится контрастом на фоне белых снегов и такого же цвета одежды, что на нем; он челюсти свои сводит, высоко вздергивая нос, смотря надменно и с долей насмешки, что красуется на лице довольным оскалом. Юнги вздыхает, захватывая губами побольше воздуха полной грудью, стягивая с плеч тяжелый из-за воды плащ, принимаясь его хоть немного выкручивать.       - Август всегда чувствовал высокомерных и капризных омег, - проговаривает альфа, пока гладит скакуна по спине.       - И я очень рад, что не из их числа, - не выдерживает Юнги, цедит сквозь зубы с напускной улыбкой, поднимая колкий взор золотых зрачков на удивленного мужчину, чтобы вот так, перед ним, подойти ближе и погладить коня маленькой ладошкой.       - Даже с такой милой улыбкой умудряешься заставить меня скривиться в омерзении, - отвечает наглому юноше, которого хочется вновь окунуть в ледяную воду только на более долгое время. - Твой голос пропитан гнилью, а слова несут в себе столько лжи, что я удивлен, как ты в ней еще не утонул, - говорит без тени насмешки так, словно совет дает, к которому Мину прислушиваться даже и не хочется, а вот в лицо тому все, что в душе сидит высказать желанием горит в груди, ведь какая может быть искренность, какая благодарность за сохраненную жизнь как бывшего принца павшего города - он слишком многого требует. - Неужели настолько хорошо плаваешь?       - Вы не представляете насколько, - лжет без доли совести, видя лишь то, как король запада посмотрел на него как-то слишком беззлобно, от чего у Юнги чуть тело дрожать не начинает, а зубы скрипеть от вспышки злости - его взгляд был слишком жалостливым, ему просто стало жаль; омега лишь под ноги глядит, пальцы собственные все трет, а после хватает поводья, собираясь уводить Августа.       - Доброго тебе утра, Чонгук, - Тэхену и кричать не нужно, голос его и без того разносится по двору.       Мин снова останавливается, спиной слова нефилима услышав, повернутся не желает, но стоит ему взгляд мимолетный бросить туда, где окно покоев короля севера, как натыкается на смотрящие на него черные зрачки. Чонгук стоит на террасе, по-доброму кивает правителю запада, а после снова на омегу взор возвращает, от чего Юнги откровенно не по себе, ведь в нем обида, злость на себя и, кажется, черт ее бы забрал, на всех бурлит нещадно, кажется, что альфа это все заметит - он еще одной жалости к себе не выдержит. Юноша прячет собственные, солнцем охваченные глаза за мокрой голубой челкой, что не перестает липнуть ко лбу, но сейчас тот ей благодарен. У него руки трясутся, но не от холода, не от насквозь, до ниточки единой промокшей одежды, а из-за того, что на душе пустырь бездольный, вот только отнюдь не песчаный, а весь изо льда тонкого состоит - разобьется вдребезги безвозвратно.       Юнги наспех кланяется уходящему от него Тэхену, который и слова ему больше не молвит, ведь тот одним взглядом все сказал, и признавать стыдно, что это ранит куда сильнее и глубже, чем оскорбления, принижения, угрозы - к черту все такое с улыбкой легко послать, но только не полный мерзкого сочувствия взор. Омега уводит вмиг послушного Августа подальше от озера и надеется лишь на то, что с новым днем забывается предыдущий, и, что пустота в нем самом не станет больше от еще одной лжи во благо, во благо для него, для братьев, ведь их жизнь, даже такая, благословение, но своя - сущее проклятие.