***
Чимин запутался, ввяз по самую макушку в чем-то таком, откуда выбраться не получается совершенно, словно он в песках зыбучих, словно шевелится, пытается выкарабкаться, но его все глубже затягивает, и он дна достаться страшится, хотя кажется чаще, что его там и вовсе нет - бездна бездонная и необъятная; бездна пустая и неоживленная; бездна, что кладбище для всех живых и уже почивших, что станет могилой для еще одного в нее угодившего, имя чье омеге слишком хорошо известно, ведь оно принадлежит ему самому. Нефилим живет в северном дворце в просторных, выделенных для него светлых покоях, что в площади своей превышают его прежние в Орланде, в городе, где он был вторым наследным принцем. Мин видится лишь изредка со стражей, что тенью за ним ходит, и с Гилбертом, что назойливой птицей пролетает с ним шаг за шагом. Может Чимин и предупреждал того однажды, что переломает ноги, но, оказалось, что нужно отрывать крылья. Омега встречался с правителем белой розы с того момента в конюшне лишь один единый раз, когда альфа позвал его к себе на ужин в собственные покои. Их разговор был монологом в двух частях, первую, что начал Чимин, требуя, чтобы его вернули обратно к братьям, ответом на это послужило лишь молчание со стороны мужчины и ненавистный взгляд Гилберта, который застал громкий скандал, устроенный нефилимом - после тишина, слишком оглушающая, кажущаяся приятной только одному, пока ненавистна другому. - Однажды любви подверглись даже боги, не так ли? - спрашивает Хосок, смотря на омегу сосредоточенным взглядом светло-карих глаз, отчетливо чувствуя аромат вина, исходящий прямиком от юноши, ведь ныне в четырех стенах нет и капли алкоголя. - О ней пишут слишком возвышенно, слишком нежно настолько, будто, чтобы не запятнать, переписывают каждый лист бумаги с искривленной буквой или потекшими чернилами, словно она чересчур невинна, - альфа рассматривает нефилима, который ноги под себя подмяв, сидит совсем напротив, демонстративно увлеченно пытается угадать состав заверенного в чаше чая по виднеющимся, прилипшим к стенкам лепесткам. Чимин красивый до степени той, что самые драгоценные камни на его фоне теряют свой блеск и ценность, чему Чон, кажется, удивляться не перестанет - он таких не встречал, таких как он, чтобы перед ним будучи, уперто молчать так, словно, кроме него, здесь нет больше никого. Омега подносит ближе к маленькому кончику носа чашу с настоем, немного болтая ее между слегка пухлых пальцев, внюхиваясь в травяной аромат, пока для мужчины ничего, кроме запаха вина, не существует. Тот с нотками цветущей герани и сухофруктов, что дарит некую свежесть, оставляя сладкий привкус на языке, медленно растворяясь в воздухе, в воздухе, в котором нужда в этот день напрочь исчезла. - Любовь - это война, - проговаривает альфа, склонив голову ближе к плечу, чтобы русые пряди касались верхних ресниц, напрочь забыв об ужине, помня, что пропустил обед. - Она так же безумна и хаотична, так же непредсказуема и та, что рушит все продуманные планы, сводит все стратегии на нет, выбирает идти лишь напролом и своим тараном сносит абсолютно все на своем пути, - Хосок замечает, как омега поджимает пухлые губы, из-за чего те на миг бледнеют, теряя оттенок спелой вишни, но в лице он никак не меняется. - Она убивает медленно и мучительно, терзает душу, разрывая тело в клочья. После нее временное перемирие, чтобы павших на тот свет провести, не объявляют; после нее хоронить уже нечего. Чон на ноги возводится, видя то, как стража моментально реагирует и подходит к нефилиму, который на месте долго не сидит. Альфы становятся по обе стороны от омеги, который демонстративно поправляет рукава голубого одеяния, совершенно не смотря на правителя, а ждет лишь того, как тот головой кивнет, остальным его увести молчаливо прикажет. Хосок подходит ближе, останавливается в двух шагах от юноши, пальцами цепляя его чашу с остывшем чаем, которого осталось примерно на маленький глоток. - В любви, в отличии от войны, нет победившего, - говорит слегка тише, болтая фарфоровую посудину в ладони. - В ней проигрывают все без исключений, в ней нет выживших, есть лишь почившие, - улыбается одним уголком в меру пухлых губ. - Однажды любви подверглись даже боги - не это ли тайна их исчезновения, не это ли причина их смерти? - альфа рассматривает неглубокое дно белой чаши и приставшие к стенкам светло-розовые лепестки на пару с более темными, чтобы подойти ближе так, чтобы кончик носа чуть ли касался чужого при наклоне головы и сказать: Чай был с розой и акацией, принцесса. Чимина оглушает тишина, сопровождающая его все последующие дни, но редкие голоса слуг, что обращаются к нему почтенно и смиренно, режут слух настолько, что нефилиму изредка хочется лишиться всякой возможности слышать. Ему и близко не разрешают ходить в те места, в которых есть хоть шанс увидеть братьев, все его прогулки заканчиваются массивными дверьми, открыв которые окажешься на заднем дворе замка, но для юноши те всегда закрыты. Мин переживает как никогда прежде, кажется, что сказанные кем-то слова о том, что с ними все в порядке, смогут успокоить колотящееся сердце хоть немного, самую малость, которой на первое время будет достаточно. Они семья, они все, что есть у друг друга, так было с самого начала и так будет до самого конца, омега в этом уверен; они друг другу поддержка, опора, что в нужный момент окажется за тобой, чтобы спасти от падения, и защита, что будет слегка впереди, оберегая от всевозможных опасностей - ему не хватает их, а им не хватает его. Мин сдаваться не намерен, руки опускать его никогда не учили, а потому он и не станет. Нефилим просит отвести его в дворцовую купальню, зная, что стража остановится на повороте, позволив омеге самому дойти до двери, до той, к которой сегодня доходить он и не думает. Чимин, оглядываясь по сторонам, поворачивает слегка вправо, идя по менее длинному коридору, много раз видел, что этим путем шли слуги, выносящие чистое белье. Юноша входит в довольно просторную комнату, заваленную грязными тканями, ища совсем другую дверь, ведь уверен, что верхние накидки приезжих лордов еще на давнее празднование, заносили сюда как раз таки с улицы, не проходя весь замок изнутри. Надежда очень слабовата и маловата, ведь в таком дворце таких комнат явно не одна и не две, но тогда остается надеяться лишь на чистое везение. Улыбка на пухлых губах появляется сама по себе, уголки уст без разрешения поднимаются вверх, когда Чимин тянет на себя дверную ручку, чувствуя морозный ветер из-под открытого просвета. Он выходит совсем с другой части заднего двора, что, если он правильно понимает, выходит на самое начало сада черных роз, пройдя который, он сможет выйти к конюшням. Омега быстрыми шагами пробегает к высоким цветущим кустарникам, слегка склоняясь, чтобы его было меньше видно. Мин смотреть пытается во все стороны одновременно, не забывая ходить осторожно босыми ногами по белому пушистому снегу, ведь легкую обувь оставил возле купальни, как то принято. Чимин резко выбегает за поворот, цепляясь длинным и широким рукавом белой шелковой рубахи за острые шипы роз, проезжаясь по скользкой поверхности земли. Нефилим выставляет руки вперед, чтобы хоть какая-то опора была при падении, но в итоге ногтями он впивается не в белые снега, оставляя на них глубокие вмятины, а в чужие узкие плечи, сжимая те посильнее. Его обхватывают за спину, пытаясь удержать, но у того человека силы видимо не так уж и много, а потому тот и сам немного скользит ногами под весом Мина. - Держу-держу, - слышится довольно мягко и красивым бархатным голосом, слегка рокочуще, прямиком над золотовласой макушкой, когда нефилим восстанавливает равновесие, отходя от другого юноши. - Вы же тот омега из семьи Мин, не так ли? Чимин на несколько секунд теряет дар речи, всматриваясь в знакомое привлекательное лицо омеги, которому еще при осаде Орланда приставил меч к горлу, заставляя стать его щитом. Перед ним высокий по росту юноша, который на вид немного старше его самого, у него волосы длинные, темно-русые у корней, что светлее ближе к кончикам, распущенные вдоль поясницы, пока несколько прядей послушно лежат на груди. Он его не боится, назад не отходит, а как-то по-доброму улыбается в меру пухлыми губами, что слегка побелели из-за мороза, изредка округляя свои зеленые, блестящие звездами глаза из-под длинных и густых ресниц. - Я тут совсем один, тебе нет нужды приставлять ко мне лезвие, - говорит омега слегка шутливо, прикрывая улыбку уголками уст длинным рукавом голубого одеяния, которое очень контрастирует с его смуглой ровной кожей. - Раз уж надумали сбежать, то не в моих силах Вас остановить, - он быстрым взглядом осматривает Мина, которого в последний раз видел в темной накидке и с оружием в руках, того, который сейчас в белой шелковой рубахе, разодранной на одной руке, но с теми же голубыми глазами, что все такие же ясные в своем истом оттенке. - Вот только Вы выбрали очень неудачный путь. - Почему ты так думаешь?- обращается к нему Чимин, немного успокаивая дыхание после быстрого бега. - На выходе из сада всегда стоит королевская стража, ведь наместник Агроаса часто прогуливается вдоль рядов цветущих роз, - отвечает русоволосый омега, немного поправляя длинную светлую накидку на своих плечах. - Вас в любом случае поймают, и не важно, тут или же там, важнее то, узнает ли о Вашей попытке побега король юга. - Разве он не узнает в любом случае? - со смешком проговаривает Мин, понимая тщетность своих действий. - Мне нет разницы до того, что он со мной сделает. - Не ищите смерти, господин Мин, - говорит омега, хмуря темные брови в переносице на такие слова, удивляясь тому, как подобное можно было сказать. - Она сама Вас найдет, когда придет время, не нужно идти ей навстречу, чтобы сократить путь - жизнь себе сократите, - шепчет последнее тот на грани слышимости, когда к нему подбегают два стражника, но тут же склоняют головы в поклоне. - Просим прощения, - произносит альфа, хватая нефилима тут же под руку явно не нежной и аккуратной хваткой. - Этот омега сбежал из дворца. - Нет-нет, - отвечает шатен с неловкой улыбкой и быстрым маханием головой, ложа свою руку на плечо стражника, чтобы тот прекратил держать Чимина. - Мой слуга встретил господина Мина, - окидывает быстрым взглядом зеленых глаз голые стопы блондина, - после купальни и проводил ко мне, так как мне захотелось прогуляться в его компании, - видит, как мужчина недоверчиво суживает свой взор на нем, а потому добавляет более тихое: Его Величество об этом знает, будьте уверены. Альфа тут же с поклоном головы отпускает нефилима из своей хватки, становясь на несколько шагов за его спиной, ожидая окончания прогулки омег, чтобы провести блондина обратно в покои. Чимин еще раз находит подтверждение своим прошлым мыслям о том, что шатен перед ним - фаворит короля белой розы, а потому имеет достаточно немалое влияние и доверие среди других. Юноша впереди шагает довольно медленно и размеренно, потому Мину догнать его ничего не стоит, но ноги будто против идти быстрее. Мин смотрит на то, как развиваются его длинные русые волосы, что идеально ровные даже при сырой погоде и влажном ветре, и то, как струится шлейф его голубого одеяния прямиком за ним - этот омега идеальный, такой, какими всех иных учат быть в детстве, приводя подобного в пример. Этот юноша непередаваемо красив, строен и тонок; у него голос бархатный, не высокий и не низкий, такой, который ощущается мягкостью натурального шелка; движения его плавные настолько, что можно потерять дар речи и возможность здраво мыслить от одного его наклона головы с улыбкой в меру пухлых губ - скорее всего, мать пыталась воспитать Чимина именно таким до того, как он впервые взял в руки деревянный меч; скорее всего, именно такие как он нравятся ему. Этот омега фаворит короля белой розы, и Мин не видит ни единой причины ему им не быть. - Благодарю за прекрасную компанию, - вдруг произносит шатен, слабо улыбаясь, секундно прикрыв веки так, чтобы длинные и густые ресницы касались щек. - Вы скрасили мое утро, господин Мин. Чимин смотрит на то, как омега перед ним, всего в нескольких шагах, разворачивается вновь спиной, а после к тому подходит альфа в форме королевской стражи, сопровождая его дальше. У нефилима в горле ком стоит, да и еще такой, от которого гортань словно разрывается изнутри. Он замечает, как к нему не спеша подходит стражник, приставленный к нему, но уходить не спешит. - Постой! – окликает Чимин омегу, который шаг за шагом от него отдаляется, а потому ему на встречу ступает, в темпе медленном, но ему кажущимся довольно быстрым. – Могу ли я впредь называть тебя по имени, если ты обиду больше на меня не держишь. - Разве на Вас можно держать обиду, господин Мин? – с легким смешком произносит русоволосый юноша, прикрывая яркую улыбку в меру пухлыми губами широким, спадающим вниз, рукавом; от чего-то во взгляде его видно, как ветер, тепло майских дней в себе имеющий, разносит его по зеленой и буйной траве на дне его глаз – и не важно совсем, что сейчас далеко не весна. – Мое имя Априкс. - Я слышал множество имен, но нечто подобное меня… - Удивляет? – заканчивает за нефилима омега, не прекращая тонко улыбаться самыми уголками, смотря на взъерошенные золотые волосы юноши, который почему-то все еще стоит на холодном снегу босыми ногами после ходьбы и не спешит во дворец, словно не ощущает и доли мороза. – В моей деревне, что ранее на южных берегах была, всем детям давали имена, вершащие их судьбу. Чимин губу нижнюю закусывает до боли, слыша голосом бархатным и тихим вещи столь ужасные, что звучат ровно, словно смирение с головой накрыло, чувства прежние в себе утопив; он челюсть крепко сцепив, зубами чуть-ли не скрипит на сказанное: «ранее была…» Априкс взгляд в небо отводит, на облака пушистые в светлой синеве глядит, оттенок с глазами господина сравнивая, отличий совсем не находя, но думать, что взгляд нефилима куда прекраснее, не перестает. Омега мнет собственную руку у локтя, делая вид, что всего-то разравнивает успевшую покрыться складками ткань светлого шелка, пока кожу свою смуглую натирает до алых пятен, ногтями короткими вонзаясь. У юноши в голове образ повелителя белой розы, у него перед глазами улыбка его яркая, солнечный свет всем задарма дарящая, то, как он кусками стекла о пол мраморный бьется, но лучи дневные отражать не перестает, пока сам день ночью не сменился, ночью, которая впредь не прекращалась. Он чувствует фантомные прикосновения чужих крепких пальцев на своей коже, на месте том, в котором сейчас оставляет следы-полумесяцы, то, как они однажды за локоть его ухватили, от пропасти, смерти несущей, спасая; то, как они потом касались нежно, залечивая раны те, которых и вовсе не было – сейчас места живого не осталось; сейчас они сами раны наносят. Ветер треплет русые волосы, до поясницы доходящие, раскидывая те по узким плечам, заставляя лезть в лицо, но омега их не убирает, почему-то, самую малость, в груди саднить начало, словно камень тяжеленный на душу лег, собою ее давя до жалких всхлипов. Априкс все в небо глядит, словно не мешает ему ничего совершенно, словно знает, что сейчас пальцы чужие в воздухе пряди его шелковые словят, за ухо нежно заведут, пока сам он дышать будет лишь ароматом соцветий липы, и не важно совсем, что сейчас далеко не лето – ждет того, чего не произойдет. - Непонятны мне твои слова, - произносит Чимин, возвращая к себе внимание омеги, снова смотря в его зеленые глаза, в которых тепло, чувство приятное, смешивается с чем-то горьким. – Разве имя может вершить человеческую судьбу? – подходит ближе, становясь в метре от русоволосого юноши, взора с него не сводя. – Разве имя, данное при рождении, решает твою жизнь за тебя? - Знать не знаю, господин Мин, - снова прячет улыбку в меру пухлых губ за длинным, прикрывающими кончики пальцев, рукавом. – Я был слишком юн, верящим в право выбора и в то, что судьба лишь в моих руках, а потому ладони всегда открытыми держал, чтобы и ей немного свободы этой досталось, - склоняет голову немного в бок, от чего пряди, шелком рассыпались по спине. – А потому мысли мои точно такими же были. - А сейчас? - Сейчас я бы с радостью расспросил бы старейшин о том, какую судьбу мне вершит собственное имя. Я бы направил ее по правильному пути, чтобы спасти одного важного мне человека, - переводит взор вниз, рассматривая собственные неглубокие следы на усыпанной снегом земле. - Хотя, думаю, что значение моего имени вершит совершенно жалкую судьбу, но отныне противиться я ей не смею, - Априкс смотрит в голубые зрачки напротив, замечая все непонимание и несогласие, которые даже и не нужно произносить чужим пухлым губам; он вновь мягко улыбается, пытается как-то горечь на собственном языке убрать, ведь свои же слова, тысячу раз обдуманные, продолжают ранить. - Не против ли, господин Мин, как-то еще раз прогуляться со мной только уже в стенах дворца? Чимин лишь кивком отвечает, поджимая уста практически до белой линии, цвета раннего снега, оттенка одеяния омеги, стоящего перед ним. Априкс спешно склоняет голову, вновь разворачиваясь к нефилиму спиной, продолжая свой неспешный путь. Мин несколько секунд неотрывно глядит на то, как светлый шлейф его теплой накидки оставляет еле заметные разводы на снегу, а после и сам делает пару шагов назад, позволяя стражнику стать прямиком за собой, вновь ходить тенью. Разговор с юношей позволил развеять плохие мысли в голове, немного успокоить душу, принес легкое облегчение, которому, кажется, в этой новой жизни не дано длиться долго.***
"Так тяжело еще не было", - беззвучно, в слух не произнося, но контуры букв очерчивают в меру пухлые губы, вечно такие ухоженные и блестящие от смягчающего нежную кожу масла, но сейчас потресканы в уголках; беззвучно, на грани слышимости самих богов в небесной вышине, поговаривает Априкс, смотря пристально на прекрасного нефилима перед собой. Тот, ноги под себя подмяв, утыкается затылком в огромный столб, окруженный горшками с различными цветами и растениями, находясь в зимнем саду во дворце, в том, который ему показал фаворит короля юга. Чимин каждый раз свои губы пухлые в улыбке невольной растягивает, рассказывая о своей прошлой жизни, о своем бывшем царстве, о всем том, что когда-то было его, а после уголки вниз сползают, когда вспоминает, что рассказывает о том, чего безвозвратно лишился. "Так тяжело еще не было", - вновь и вновь звучит в голове, бьется эхом об стенки черепа, вызывая болезненную вибрацию; уши закладывает словно из-за громкого шума, хочется прикрыть те ладонями, прижать посильнее. Априкс, чтобы поддержать, сжимает чужую более пухлую руку в своей слегка костлявой, поглаживая молочную кожу большим пальцем, улыбаясь совсем не радостно, но так успокаивающе, что ему отвечают так же. " Так тяжело еще не было", - все не сходит с языка, оставаясь горечью на кончике, да такой, от которой хочется избавиться, ведь та совсем невыносима. Раньше была надежда, раньше она еще горела маленькой вспышкой огня, ранее казалось, что и этой искры будет достаточно, но сейчас от нее остался лишь сожженный пепел от собственной и без того отчаянной веры и упований. Пока в нем самом вихрем кружатся дымчатые остатки чаяний в кромешной темноте и без доли света, то в этом омеге, с глазами цвета небесной синевы, горит пламя. Априкс никогда не забудет свои семнадцать лет, на которых закончилась его безмятежная жизнь. На полях его прежней деревни цветы сменились мертвыми телами тех, кого он когда-то знал или мог знать в будущем, зеленые раздолья были ими так же щедро усыпаны, вот только не было от них сладковатого аромата - они пахли металлом. Никто не мог предположить, что та война между еще не ставшей империей Флорес и южным царством пройдет через столько поселков, сметая на своем пути все под чистую, оставляя лишь кровавые реки и сизый дым вместо воздуха - место, что омега называл домом, не стало исключением. Он помнит все свои ощущения, все те чувства, что сгрызали его изнутри, оставляя полосы там, где никто никогда их не увидит, но такие, которые никогда впредь не затянутся. Паника, когда ноги несли тебя вперед себя самого, когда не успевал подумать куда, но уже бежал, не глядя, не слыша; когда чужая хватка на тонкой рубахе заставляет остановиться на полном ходу, с силой и грубостью отбрасывая на пыльную землю, чтобы ее обладатель, скалясь, мог замахнуться и без того окровавленным мечом; когда был охвачен чувством тем, что решает все за тебя, что в тот день первый раз помогло. Омега чудом, с милостью всех богов на небосводе, увернулся от меча, несущего смерть, чтобы отползти, песком в глаза врагу попасть, чтобы убежать, чтобы бежать и бежать. Страх, когда омега бегал глазами по горящей хижине, пытаясь найти хотя бы один выход, хотя бы один способ зайти внутрь и либо спасти кого-то, либо сгореть заживо вместе с ним. Априкс смотрит на смуглые изящные кисти рук, на которых, если приглядеться получше, можно заметить растянувшиеся шрамы, шрамы, что напоминания о том, что он пытался, о том, что он не бросил, о том, что он просто не смог. То чувство, которое не смогло отнять его слух, заставило слышать всецело все крики и то, как они стихают, знаменуя конец очередной человеческой жизни, последние минуты которых прошли в адских мучениях, в столь сильных и невыносимых, что настоящая Преисподняя, та, о которой пишут в религиозных книгах, покажется фальшивой; которое не смогло отнять его зрение, позволяя смотреть на то, как солдаты за волосы оттягивают омег от их детей, а после лишая их всякой возможности вновь прикоснуться к своей плоти и крови, рушат все обещания быть рядом, не смотря ни на что, ведь смерть с самого начала на такое не соглашалась - она всегда будет исключением. Апатия, когда Априкс, преклонил колени пред вселенской болью, пред войной, которая является ее орудием, упал на землю, что вся в пыли и свежей крови. Он не ощущал, как легкие одежды просачиваются алой вязкой жидкостью, то, как ткань стала липнуть к нежной смуглой коже, обжигая ее, сжигая до костей, чтобы превратить и те затем в сизый прах. Помнит, как ладонями собственными, такими истерзанными, такими обожженными пламенем тем, что сейчас заменяет ночью луну и звезды, освещая все вокруг, сжал острые содранные колени, вонзая сломанные ногти поглубже, пытаясь почувствовать хоть что-то. Пусть это будет гнев, пусть в глазах зеленых, сродни раздольным полям под майским солнцем, пылает искрами ярость; пусть рука потянется за лежащим рядом клинком того, кому он на том свете уже не понадобится; пусть душа и сердце будут жаждать отмщения, пусть злоба охватит разум, завладеет телом. Или хотя бы боль, полные ощущения того, как пульсирует собственная сожженная кожа, как горит горло изнутри из-за сизого дыма и гари, как сильно и глубоко он вонзает ногти в колени, намереваясь достать до самых костей и выцарапать на них число семнадцать - года, на которых его жизнь прекратилась. Априкс водит по золотым волосам Чимина с осторожностью и совсем невесомо, словно совершенно их и не касается, точно так же, как когда-то делал король юга, распутывая его слипшиеся от крови и грязи русые пряди. Альфа тогда, весь израненный, тяжело дышащий, склонился на колени перед ним среди деревни, сожженной пламенем войны, пламенем, которое стихло лишь благодаря крови, которой было пролито достаточно; пальцами, измазанными в саже и багровой жидкости, убирал взмокшие космы от лица, чтобы после заглянуть в глаза, в которых не было ничего живого. Омега тогда впервые, подняв на кого-то взгляд, прочувствовал всю ту боль, о которой так молил, ведь мужчина перед ним испытывал точно такую же. Хосок ладони свои на меньшие в размере уложил, мягко убирая их хватку на избитых коленях, и оторвав кусок ткани от собственного камзола с помощью острого клинка, перемотал поврежденные кисти своим ранее белым одеянием, что тут же пропиталось чужой кровью. Правитель юга и слова юноше не молвил, он ему глазами говорил, он ему позволял чувствовать, он с ним этим делился только, чтобы тот к жизни вернулся, ведь человек без чувств лишь малым отличается от покойника - тело живо, а душа уже погребена. Альфа вернул ему чувства, альфа вернул его душу из рек Стикса, вытянув собственными руками из глубоких и темных вод, альфа его спас, а он не может ответить ему тем же. Ведь времена меняются, и мы меняемся вместе с ними - Хосок держался непозволительно долго. Он взваливал на свои плечи слишком многое, видел слишком страшное, но все равно пытался сберечь то, что покоится в глубинах собственного тела - душу, которую так не желал запятнать в той крови, что более не смывалась с его смуглой кожи. Мужчина всего-то привык, смирился с тем, что металлический запах впредь заменяет ему чистый воздух, что витающая в небе гарь сродни серым облакам не предвещает ничего столь плохого, а очередная отнятая клинком жизнь не имеет никакой ценности в нынешних суровых реалиях мира. Хосок всего-то преклонил колени пред собственными демонами, кормя их по невыгодному расписанию, с каждым разом ослабляя цепь на их шеях; всего-то примирился с жестокостью и той тьмой, что окружает его, всего-то забыл свет восходящего солнца и голубого небосвода. Априкс сожалеет о том, что не имеет силы таковой, чтобы руку собственную в воды Стикса окунуть, стерпеть леденящий холод и вытянуть душу того, кто однажды вытянул оттуда его же. Омеге больно смотреть на того, кем король юга стал по итогу, ведь с прошлым не осталось практически ничего схожего. Юноша помнит, как альфа в каждом дворце строил для него зимний сад, а после привозил дивные растения из краев, в которых бывал; как он перевязывал его обожженные руки и ранним днем, и глубокой ночью, потому что Априкс боялся и не подпускал к себе никого более, никого, кроме мужчины с глазами оттенка зыбучих песков и улыбкой ярче небесного светила. Омега помнит чувство влюбленности, что охватило его сердце и разум, что слишком невинное и хрупкое словно стекло, разбитые вдребезги осколки которого сейчас изрезанными руками все собирает. Его единственным светом был он, тот, кто дал надежду, кто подарил вторую жизнь и сделал счастливым - теперь вокруг него лишь тьма, ведь его солнце навеки погасло. - Априкс, - молвит вдруг Чимин, перекидывая за спину заплетенную длинную золотую косу; слегка толкает юношу плечом о плечо, когда тот не сразу даже откликается. - Помнишь, ты говорил мне, что в твоей деревне каждое данное имя вершило судьбу? - нефилим смотрит на то, как шатен разворачивается к нему лицом, пока до этого момента глядел куда-то в пустоту. - Расскажи мне, что значит твое. - Не думал, что Вы так загоритесь этим, - фаворит короля юга прыскает в слабо сжатый кулак, видя, как омега, сидящий рядом с ним, снова хмурится на его манеру речи, а точнее на то, что он вновь обращается к нему как к господину. - "Априкс" - тот, который находит убежище в последнем снегу, - Мин не сводит голубых глаз с юноши, который рассказывает столь личное с доброй улыбкой в меру пухлых уст, - тот, который лишь в нем обретет дом и покой. - Твое имя имеет прекрасное значение, - проговаривает Мин со всей искренностью. - От чего же ты думаешь, что оно вершит жалкую судьбу? - Разве мое имя не значит то, что при жизни мне не обрести тот самый дом и то самое убежище, - отвечает Априкс, уткнувшись затылком в колонну позади сродни нефилиму, забыв о том, что так тот может рассмотреть все кровоподтеки на его оголенной шее, - что не дано мне найти то место, в котором будет покой и уют, - омега закусывает нижнюю губу, смотря в высокий потолок над собой. - И то, что моя судьба совершенно не связана с его, то, что не в моих силах сделать для него хоть что-то. - Ты рассказал мне о себе слишком многое, - с задержкой проговаривает Чимин, от чего-то переводя взгляд на собственные по-турецки сложенные ноги. - Ты рассказал мне о любви к нему, о любви, которой мне не понять, - замечает, как омега тут же вновь начинает смотреть лишь на него. - Неужели можно влюбиться в человека, который обращается к тебе вот так, - уголки губ Априкса опускаются вниз, когда взор голубых глаз скользит по его шее с виднеющимися синяками от чужих пальцев; одергивает ткань воротника выше. - Неужели можно продолжать его любить? - Я влюбился не в короля юга, тогда империя Флорес довольствовалась лишь несколькими поселками южного берега, - рассказывает шатен, продолжая смотреть куда-то в пустоту, потому что так проще увидеть события прошлого так, словно они иллюзии правдоподобного сна. - Я влюбился в Чон Хосока, - Чимин ощущает мурашки по собственной молочной коже, такие, словно он в легких одеждах стоит на улице в бушующую метель, когда улыбка чужих в меру пухлых уст излучает одновременно боль и нечто столь светлое и приятное, то чему юноша не может подобрать и слова. - В того человека, которого Вы еще не знаете, господин Мин, а то не сказали бы нечто подобное. - Ты говоришь так, будто это два разных человека, - молвит Мин, возводясь на ноги вслед за Априксом. - Что Вы, - слегка посмеивается, по привычке прикрывая широкую улыбку тканью длинного рукава. - Конечно же это один и тот же человек. Просто люди меняются, все со временем меняются, господин Мин, - заботливо поправляет теплую накидку на нефилиме, стоя перед ним. - Кто-то в лучшую сторону, а кто-то в худшую, но в нашем мире нет ничего необратимого, кроме самой смерти, - смотрит глаза в глаза, мягко улыбаясь краешками уст. - Отнюдь иногда человеку нужен тот, из-за кого он начнет меняться, становиться лучше для кого-то особенного, - шатен медленно отходит, встречаясь с подбежавшим к нему слугой и делает первый шаг из зимнего сада, - и, к сожалению, я не тот, кто нужен ему.***
И это наконец-то случается: Юнги с целой горой грязного белья перед самым носом чуть не спотыкается, когда видит идущего по коридору брата в компании стражи и одного темноволосого юноши, из-за которого младший кривится в лице и закатывает глаза до самых белков на каждое слово, произнесенное тем слугой. Мин долго не думает, спешно укладывает ткани на пол, опирая те на стену, чтобы быстрым шагом пойти ему навстречу, чтобы обнять первым, но, в случае с Чимином, ему всегда доставалось довольствоваться быть человеком, которого стискивают в крепких объятиях. Младший вырывается вперед, ладонью накрывает родной голубоволосый затылок, прижимая ближе и сильнее, так, чтобы разнять их вновь не смогли. Старший же поддается, сцепив руки замком за его спиной, чтобы уткнуться в тонкую шею, пахнущую лучшим сладким вином, аромат которого за долгое время уже успел позабыть. Юнги слышит, как Чимин чуть ли не рычит на стражу, приказывая им не подходить, слышит недовольные возгласы того самого юноши, но и те пропадают, растворяясь в воздухе - он слышит только биение родного сердца в груди нефилима, его дыхание и слова о том, как он скучал. - Юнни, - проговаривает младший, спутывая немного отросшие непослушные пряди цвета утреннего неба, оттягивая мягко у корней. - Прости меня, слышишь? - И в кого ты такой недалекий? - хриплым смехом слышится голос Юнги, который в привычке складывает веки в ровные полумесяцы. - У нас в семье таких не было, - немного закашлялся из-за легкого удара в бок от нефилима. - Я так переживал за тебя, что вот, - рукой проводит по собственному рабочему одеянию, - стал слугой при дворе. Кони как-то душе милее были, знаешь ли. - Но темно-синий тебе идет куда больше, - посмеивается Чимин, смотря на этого же оттенка свободные брюки, в которые заправлена серая простая рубаха. - Как Джин? - Кроме твоего отсутствия и меня, как новой прачки - ничего у нас не изменилось, вот только, - мнется Юнги, по привычке потирая ладонью шею и ероша пряди у затылка. - Светится он часто, словно от счастья, но стоит спросить причину, тут же замолкает, находя отговорки, - вздыхает старший всей полнотой груди, опираясь спиной на стену позади. - Разговоры по душам и вытягивание информации, как-никак, всегда было твоей работой в нашей семье, - слабо улыбается, впервые за долгое время рассматривая Чимина перед ним, обращая внимание на дорогие одежды и золотые украшения на его коже. - Но я с этим разберусь, научусь как-то. Ты мне лучше о себе расскажи, - видит, как нефилим тут же поджимает пухлые губы и на секунду всего отводит свой взор в сторону, а потому голубоволосый снова вздыхает на такое поведение. - Не лги мне, Чиминни, - тот тут же смотрит глаза в глаза, вот только у него на дне зрачков четко читается растерянность. - Я знаю, почему ты во дворце и то, почему одет в шелка и драгоценности. - Юнни, - еле проговаривает младший, пытаясь говорить, но выходит плохо из-за удушливого кома в горле. - Я не... - Знаю, - Юнги вновь подходит ближе, легко приобнимает родные узкие плечи нефилима. - Это не твоя вина, слышишь? - обхватывает ладонями лицо Чимина, поднимая его взгляд на себя. - Мы что-нибудь придумаем, - тараторит он, часто облизывая треснутые уста, не замечая, как сильно вонзается ногтями в чужую кожу. - Я что-нибудь придумаю, обещаю. - Брат, - обращается к нему младший Мин, накрывая своими ладонями более костлявые, аккуратно и не спеша поглаживая. - Ты говорил не лгать, а потому не стану рассказывать басни о том, что я в порядке, - слабо улыбается пухлыми губами в ответ на суженные лисьи глаза старшего, смотря в зрачки оттенка чистого золота. - Знаешь, не думаю, что я вообще могу быть в порядке, не после того, что случилось, может, и давно, но для меня извечно будто вчера. Для меня все еще существуют воспоминания о нашем детстве, о нашем царстве и наших родителях, а потому все еще существует боль в начале каждого нового дня с понимаем того, что все это далеко в прошлом, - Чимин сжимает руки Юнги в своих, не позволяя убрать те от своего лица. - Я не в порядке, брат, - прижимается лбом к родному лбу напротив, прикрывая веки в ровные полумесяцы, - ни ты, ни Джин не в порядке, и не будем, пока наши воспоминания приносят нам страдания, но я не думаю, что это плохо. Мы прошли уже многое, и нам суждено пройти еще столько же, если не больше. Мы справимся, - немного отходит от нефилима, ощущая, как по собственным щекам текут слезы, которые становятся сильнее, как только заметил, что они так же блещут в чужих уголках. - Обязательно справимся, чтобы ни было, но иногда нам придется делать это в одиночку. И это "иногда" наступило для меня. - Тогда пообещай, - отвечает Юнги, когда младший уже готовится уходить, чуть ли не стискивая кулаки. - Пообещай мне, что справишься, - говорит сдавленно и без того не громким голосом, потому что горло саднит, его разрывает изнутри. - Иначе я до конца твоих дней буду звать тебя мелким гномом, и твои нынешние украшения и одежды этого явно не скроют, - Чимин округляет голубые глаза, посмеиваясь вместе со старшим, ведь может и по-детски, может и давит на то "больное", что у них на двоих из самых малых лет, но все это слишком родное и вечное. - Пообещай, что справишься в лучшем виде и не прибежишь ко мне за помощью. - Обещаю, Юнни, - проговаривает с искренней улыбкой пухлых губ и сложенными в смехе глазами в ровные дуги. - А ты пообещай, что научишься разговаривать по душам и вытягивать информацию не хуже меня, чтобы разговорить нашего Джинни. - Обещаю, - отвечает старший Мин, уже смотря в след уходящему вперед Чимину в сопровождении слуги и стражи. Юнги тяжело вздыхает, опускаясь на пол и ладонями обхватывая гору грязного белья. В его глазах, в самых уголках зрачков, что сродни золотым закатам, когда солнце отдает все свое тепло и весь свой свет всего на последний миг перед кромешной тьмой, блещут слезы, которые тот смаргивает, немного шмыгая крошечным носом. В воздухе все еще витает аромат сладкого вина, из-за чего Мин грустно улыбается, вспоминая то, как в детстве дразнил омегу тем, что судьба человека с пристрастьем к алкоголю ему предназначена самими богами, а тот все подбородок выше задирал, отвечая, что запах у него благородный. Только сейчас, после месяцев жизни в Ларрэне, где они довольствовались лишь коричневыми или серыми рубахами из лоскутной ткани, размеры которых им более, чем велики, где горячая вода была чем-то вроде благословения - у него перед глазами Чимин, стоящий напротив несколько минут назад, разодетый в фиолетовые шелка и золотые украшения с драгоценными камнями. Винный аромат действительно благороден, но все это лишь из-за того, что его обладатель именно его младший брат. Юнги улыбается, становясь на ноги с горой грязных тканей, что доходят ему до кончика носа, и делает первый шаг по коридору с уверенностью в том, что Чимин справится, он обещал, а в их семье обещания принято держать.***
- Ваше Величество, могу ли я задать вопрос? - Априкс не притрагивается ни к чаю, ни к еде перед собой, разложенной на столе, в конце которого сидит король белой розы. - Говори, - Хосок на омегу и не смотрит, все его внимание сосредоточено на пергаменте, развернутом на деревянной поверхности, и на бокале с вином, в котором впервые за долгое время плещется как раз таки белое. - Вы влюблены в него? - юноша не медлит, произносит слова более, чем четко и без единого заикания. - Думаешь, я действительно отвечу на твой вопрос? - Хосок впивается в омегу раздраженным взглядом, но тот лишь смотрит на него довольно отрешенно, а потому альфа взмахивает рукой, чтобы надоедливого фаворита увели. - Простите меня, Ваше Величество, - отвечает Априкс, склоняя голову в почете, когда мужчина уже вновь переводит свой взор на пергамент перед собой, решив, что это последние слова юноши. - Простите меня, что этот человек не я, ведь тогда, возможно, слишком многое было бы иначе. Чон поднимает взгляд округленных карих зрачков на омегу, по щекам которого текут слезы. Его зеленые глаза, которыми тот раньше восхищался, сравнивая с раздольными полями в жаркие майские дни, блещут тысячами белых бликов; длинные темные ресницы дрожат, пока влажная от слез смуглая кожа немного краснеет. Априкс вытирает их длинным рукавом белого одеяния, улыбаясь слишком вымучено и совсем не так, как то было раньше, ведь уголки его в меру пухлых губ, при всем желании, все равно опускаются вниз. Хосок взглядом провожает омегу, который удивил своим несвойственным поведением, смотря на то, как его спешно уводит стража, а после закрываются тяжелые двери покоев. Среди четырех стен витает аромат цветущих роз, который уже слишком давно не вызывает в нем абсолютно ничего. Хосок разглядывает повешенного на деревянной балке омегу, мертвое тело которого нашел слуга, когда его господин неожиданно пропал. Альфа вытягивает меч из ножен прямиком у своего стража, делая несколько шагов ближе к человеку, наложившему руки на собственную жизнь. Его длинные русые волосы струятся шелком по спине и узким плечам, доставая до осиной талии, перевязанной белым тканевым поясом; темные раскосые брови привычно расслаблены, а веки сложены в ровные полумесяцы, обрамленные ресницами, что более не дрожат. Одно окно настежь открыто, из-за чего по комнате гуляет холодный зимний ветер, залетая внутрь вместе со снегом. Чон одним взмахом лезвия перерезает плетенную веревку, подхватывая не дышащее тело руками и прижимая его к себе, тот головой падает ему на плечо, утыкаясь холодным кончиком носа в смуглую шею. Хосок несколько секунд удерживает омегу, висящим на себе, рукой перебирая длинные мягкие волосы, перекидывая те на другую сторону. Он взглядом карих глаз, в которых нет ни сочувствия, ни сожаления, в которых нет ничего, кроме зыбучих песков и палящего солнца, которое сжигает все на своем пути, но тьму совершенно не рассеивает, впивается в веревку, обвязанную вокруг тонкой шеи, а после перерезает и ее лезвием меча. Король передает тело омеги подошедшему стражнику, который тут же поднимает умершего юношу на руки так легко, словно тот ничего и не весит, готовясь уходить. Чон слышит знакомый звонкий голос и спешные шаги, недовольную ругань и приказы пропустить его. Хосок оглядывается: высокие окна, пропускающие в помещение света много настолько, что будто стоишь на улице под самым солнцем; различные красочные цветы в декорированных горшках по всему периметру зимнего сада, того, который построил в Ларрэне по его собственным советам, а все потому, что они нравились ему. Тому, чье тело небрежно держит на весу стражник; тому, кто отнял жизнь своими же руками, решив, что смерть ему ближе - это его выбор, а потому Хосок всего-то взмахивает рукой. Чимину все это не нравится, понял еще тогда, когда в коридоре увидел настоящее столпотворение из стражи и слуг, пока одни стояли с невозмутимыми лицами, вторые ладонями свои прикрывали. Никто из альф даже и не думал пропускать его дальше, грозясь оружием, но будто это когда-то пугало того, кто с лезвием чуть ли не с самых ранних пор. Мин не знает, что хуже: неведение того, что там впереди и того, почему ему не дают прохода, или же то, когда стража перед ним расходится, освобождая путь - второе пугает куда больше предыдущего. Чимин проходит мимо них, идя в прекрасно знакомый ему зимний сад дворца по длинному коридору, идет спешно до тех пор, пока не видит в итоге мужской силуэт. Омега на несколько секунд останавливается, разглядывая русоволосый затылок короля юга, который все так же стоит к нему спиной, вглядываясь в открытое настежь окно посреди комнаты, сквозь которое залетает метель. Нефилим решает не застывать надолго, а потому собравшись с собой, вновь продолжает идти, удивляясь тому, что даже оказавшись внутри, не привлек и доли внимания альфы к себе. Мин спешно оглядывается, замечая, что стражи рядом больше, чем обычно, что в руках развернутого к нему спиной мужчины зажата рукоять меча; ищет взглядом всему этому причину, пока не находит стражника с лежащим на его руках телом. - Априкс, - еле произносит нефилим сдавленным голосом, срываясь к тому альфе, который поначалу схватился рукой за меч в ножнах, но, взглянув на короля, остановился, позволив подбежавшему омеге стянуть с него покойного. Чимин падает на пол вместе с юношей, дрожащими руками хватается за воротник его одежды, чтобы потянуть на себя, уложить на собственные колени; чтобы ладонями обвести тусклую смуглую кожу, от которой отдает холодом большим, чем от метели за открытым окном. Мина трясет, он судорожно поджимает пухлые губы до белой прямой линии, водит пальцами теплыми по уголкам чужих уст, по застывшим во времени длинным ресницам, которые никогда более не будут обрамлять открытые зеленые глаза, глаза, в которых теплые майские дни на зеленых раздольях, в которых весна и все то, что заставляет чувствовать себя лучше, особенно, когда их обладатель улыбался, когда он посмеивался тихо и приятно, прикрываясь широким рукавом одеяния. Нефилим взором впивается в красно-синие отметины от веревки на тонкой шее, сцепив зубы, зарывается в те самые следы кончиком носа, ощущая аромат цветущих роз, что все еще такой легкий и нежный. Он совсем не заслужил. Он не заслужил жизни той, которой так сильно хотелось лишиться, что собственными руками ее у себя отнял, только не он, не тот человек, который слишком сильно поддерживал, который сжимал твои руки в своих, делясь своим же теплом - Чимин пытается ему свое отдать, но тот его более не берет, не принимает. Априкс был из тех, кто идеален, из тех, у кого нет и единого изъяна, из тех, кто достоин только самого лучшего. Он же тот, на кого так сильно хотелось равняться в детстве, тот, кого представлял, читая романы о прекрасных омегах, которым доставались лучшие альфы и целые королевства. Он же тот, кто говорил не искать смерти, кто просил не идти ей на встречу, кто уверял, что всему свое время и его не стоит торопить. Почему же ты тогда ее искал? Почему пошел ей на встречу собственными ногами? Почему решил, что твое время уже пришло? - Это ты виноват, - хрипит Чимин, топя собственные слезы в длинных русых волосах, что путаются у него на коленях. - Его кровь на твоих руках, - Хосок во взгляде голубых глаз видит тысячи белых бликов, видит злость и ярость, видит отчаяние и боль, видит то, что когда-то отражалось в его зрачках. - Это ты его погубил, не он, - омега закусывает губы до крови, дрожащими руками прижимая к себе мертвое тело. - Это ты его жизни лишил, не он, слышишь? - стягивает с себя темно-фиолетовую накидку, накрывая им юношу возле своих ног. - Это ты его руками удушил, ты ему следы от своих пальцев на шее оставил, ты его смертью клеймил. Чон разрешает страже наконец-то увести поднявшего шум нефилима, который и не сопротивляется, скидывает с себя чужие руки лишь раз, чтобы поправить мантию на мертвом теле. Чимина берут под руки и чуть ли не волочат, ведь тот спутанными ногами шел слишком медленно и не спешно. Хосок смотрит в след тому, как омегу уводят, как тот на него и не оглядывается, пряча глаза за растрепанными золотыми прядями, но альфа знает, что по его щекам все еще текут слезы, скатываясь с подбородка, пока пухлые губы дрожат словно от мороза. Король белой розы вглядывается карими глазами в открытое настежь окно, за которым бушует лютая метель, что прям перед ним стихает до легкого снегопада. Холодный ветер гуляет среди четырех стен, слегка треплет его русые волосы, продолжая кружить снежинки, словно забаву. В воздухе витает аромат цветущих роз, цветов тех, что символ империи, что вышиты на всех их флагах, что являются символом тем, который всегда приносит победу. В воздухе витает аромат цветущих роз, цветов тех, что впервые высадил в собственном саду в Маринэле только из-за того, что ему они очень нравились. Хосок помнит, как спас израненного и осиротевшего в один день омегу, забрал его из разрушенной малой деревни на южных берегах; помнит, как испугать его малейшим действием боялся, а потому был осторожен, потому так аккуратно перевязывал обожженные красивые руки, что казались ему прекрасными и под слоем ткани, пропитанной мазью и кровью. Чон тогда розами заполонил весь дворцовый сад, запрещая садить там нечто другое; приказывал застроить зимними садами весь замок, чтобы юноше не приходилось холодной вьюгой выходить на улицу. Он осыпал его драгоценностями и новыми одеждами, но тот все равно продолжал носить лишь то, в чем альфа однажды назвал его красивым. Чон шел на войны с мыслями лишь о том, что, вернувшись, принесет не только новую победу - принесет новые рассказы о дальних странах и людях, которые попались ему на пути; рассказы те, которые омега будет слушать от зари до зари, прося рассказывать снова и снова. Хосок каждый раз приносил ему лишь лучшее, делился с ним всем хорошим, что было у него самого до тех пор, пока ничего этого более не осталось. Он был для него солнцем, был тем, кто освещал путь, кто обещал всегда одаривать светом, а по итогу стал тем, кто в кромешной тьме погубил.- "Априкс" - тот, который находит убежище в последнем снегу, - Мин не сводит голубых глаз с юноши, который рассказывает столь личное с доброй улыбкой в меру пухлых уст, - тот, который лишь в нем обретет дом и покой.
Какой бы долгой и затяжной не была бы зима, сколько бы боли и страданий она не принесла, но и ей суждено найти свой конец в последнем снегу, уступая год весне. Весне, которой под силу все изменить.