***
Юнги смотрит на Намджуна. Намджун смотрит на Юнги. Искра. Бура. Безумие. — Ты совсем охуел?! — вопит Юнги, от уличной сырости и нервного напряжения срывающимся голосом. — Намджун, сукаблять! Вымачивая любимые кеды в холодных лужах, пока отыскивал нужный бар, он ожидал увидеть своего друга в окружении дюжины досуха выпитых из горла́ стеклянных подружек, такого же опустошённого и разбитого. Но в компании очень даже живых людей — не ожидал. Девочки в мини явно не на ум его тут заглядываются, слушая рассуждения о смысле жизни. — Милый, это со-овсем не то, о чём ты подумал… — бормочет упитый в стельку Намджун и хлопает стеклянными глазами. Юнги ругается на это, ругается, заметив на его бедре чью-то когтистую граблю, и даже думать не хочет, как бы на всё это безобразие мог среагировать Сокджин. Было бы… страшно. Очень. Вполне возможно, что Намджуна потом и с собаками не нашли бы. Юнги закатывает глаза, устало выдыхая. Молиться зеркальному шару — бессмысленно. Музыка бьёт по ушам, запахи — в нос, а ответственность — по несуществующей ранее совести. Он рывком тянется к Намджуну и хватается пальцами за ворот его рубашки, прикладывая все силы, таящиеся в его внешне слабом теле (и надеется, что не надорвёт спину), чтобы поднять этого коня на ноги, но… ничего не происходит. И тут Юнги видит её. Её, вцепившуюся в Намджуна мёртвой хваткой. Девица пялится недовольно, буквально отстреливаясь подведёнными глазками, тычет в него указательным острым пальцем и гордой львицей выдаёт: — Мальчик, найди себе другого. Этот — мой. Юнги от неожиданности теряет дар речи, на пару секунд его посещает ступор, а после он усмехается совсем уж издевательски, скалясь. — Дорогуша, рви отсюда когти, потому что если о твоём существовании узнает его «жена», — выделяя это слово интонацией, он опасно щурится, — тебя не соберёт ни один хирург. А ты, — он смотрит на Намджуна испепеляюще, и тот, кажется, немножко от этого трезвеет. — Твой мальчишник окончен. Придумывай алиби.***
Чимин хватается горячей ладонью за запотевшее стекло и резким движением отвинчивает крышку, тут же присасываясь к бутылке. Его кадык рвано двигается под напором терпкой жидкости, но он настойчиво добивает её до дна, едва не давясь под конец. Несколько капель пересекают подбородок и пачкают футболку. Сморгнув проступившие слёзы, Чимин с укором смотрит на Тэхёна. Тот послушно откупоривает бутылку для себя, тут же заглатывает, словно вдыхая одним глотком, содержимое. Чимин удовлетворённо кивает. Трезвый Тэхён — всё помнящий Тэхён. Чимину такое счастье ни к чему. — Тэхён-а, — хнычет он, — я облажался… Подперев голову кулаком, Тэ смотрит сосредоточенно и серьёзно, как, кажется, никогда в жизни. Но надолго его не хватает, и он округляет глаза, по-детски невинно хлопая ими. — Что ты сделал? Чимин шмыгает носом с особой убедительностью, устраиваясь на полу возле дивана в позу пьяного лотоса, и вздыхает так горестно, что Тэхён на несколько мгновений забывает о своём коварном плане — дождаться отключки и добраться до заветного местечка, которое так упорно Чимин ото всех скрывает. Так сказать, изведать неизведанное, освоить неосвоенное… Все мысли вышибает растерянным взглядом из-под трепещущих ресниц и видом дрожащей губы. — Я думал, что нашёл человека, которому могу доверять, с которым могу поделиться переживаниями, который поддержит меня, но… Чимин икает тихонько и на выдохе закидывает в себя немного кимчи, тут же неудачно пытаясь вскрыть вторую бутылку — пальцы, липкие от соуса, соскальзывают, прокручиваясь по резьбе. Тэхён отбирает бутылку, открывает сам и смотрит пристально, ожидающе. Он догадывается, в чём проблема (и, боже, как же он неправ), а потому пытается быть очень хорошим, понимающим другом (когда-то же надо начинать, а сегодня как раз Меркурий в Сатурне). Чимин ещё немного разбавляет кровь алкоголем, тихонько ругаясь сам с собой, и совершенно неожиданно размякает окончательно. Даже глаза немного косят, но ни один на Тэхёна не смотрит. Из бесконечного потока невнятных слов (и некрасивых детских ругательств, вроде «хён — какашка») Тэхёну удаётся выловить «я верил ему!», «гадский хён» и «смешно, блять!», прежде чем Чимин отрубается, откинувшись головой на сидение. И начинает сладко посапывать. Тэхён с любопытством юного натуралиста наблюдает, как капелька слюны стремительно достигает подбородка и спешит к ярёмной вене. А потом он чешет макушку, отхлёбывает ещё, для пущей храбрости, и сдирает со сгиба локтя пластырь одним точным движением.***
Оказывается, что тащить чьё-то полубессознательное тело через квартал и на пятый этаж (при поддержке лифта, храни его лифтёр), да не абы кого, а друга, что на десяток килограммов (а то и больше, Джин его откормил) тяжелее — гадость редкостная. Оказывается так же, что Юнги это очень не нравится, и протестующе ноет не только он, но и его поясница (кажется, у Юнги на плече живёт демон, шепчущий лукаво: «брось его»). Но Юнги самоотверженно тащит безвольное тело на себе и надеется, что не зря. Потому что оказывается, что Сокджин не собирается отвечать на его звонки, и милый девичий голос сообщает, что абонент не в сети и в душе не чает о ваших проблемах. Когда Юнги втаскивает Намджуна в их с Сокджином квартиру, та встречает их темнотой и прохладой, струящейся из приоткрытого окна. А лучше бы — Сокджином. В этот момент Намджун, встрепенувшись, дёргает носом (видимо, учуял запах своей су… «супруги»), и оказывается, что: — Джин-хён меня бросил! После этого следует звучный шмыг и отключка Намджуна, ещё метров десять волочения его через сбитые коврики вглубь квартиры и падение по инерции на их постель (Юнги думает о необходимости купить ведро антисептика, чтобы обеззаразиться целиком, а то мало ли чем ванильным заразится). Юнги вздыхает, набирая Сокджину раз в пятнадцатый, но не добиваясь взаимности. Он бродит в нерешительности по чужой квартире, куда до этого его силком затаскивал друг пару раз, и с трудом отыскивает аптечку с таблетками от похмелья в ней непочатой упаковкой. Предусмотрительно прихватив на кухне бутылку воды, он идёт обратно в спальню, когда замирает в коридоре, и не иначе как чудесным образом догадывается обо всём сходу. Юнги поднимает листок с пола, прочитывает корявое, явно торопливое «Вернусь через пару дней, люблю» с сердечками по периметру, и вздыхает, глаза устало прикрывая. — Ну что за детский сад? — ворчит. — Почему они такие? Спасибо, что не размножаются… Оказывается в итоге, что Джун — криворукий растяпа, смахнувший с тумбочки записку, а Джин — сентиментальный романтик, играющий старыми козырями. А вместе они — безнадёжные… просто безнадёжные.***
Первый день лета вовсе не пахнет раскалённым асфальтом или букетом полевых цветов, не ощущается жаром и песком, прилипшим к мокрой коже, и на вкус совсем не как фруктовый лёд. Чимин думает, что утро имеет килограмм сто пятьдесят веса и носит свинцовые ботинки, раз наступает так тяжело и болезненно. Во рту кисло и сухо, тело ломит после неудобной для сна позы, а от запаха горелых лавандовых благовоний (спасибо Тэхёну, ему приспичило «расслабляющую обстановку» устроить) голова кругом. Тэхён тут же, рядышком, в позе снежинки на ковре рассыпался вместе с крошками от чипсов, что нимбом обрамляют его голову. Остался за компанию, наверное. Так Чимин думает до того момента, как заглядывает Тэ в лицо и видит у него на лбу подозрительно знакомый пластырь… Значит, остался из жалости. Вздохнув, Чимин нащупывает на столе мобильник — Тэхёна — и… Не, ну как тут без мести? Чимин сдирает пластырь и на его месте маркером изображает кое-что неприличное, чтобы неповадно было (ребячество, зато приятно). Только после этого он бредёт на кухню за живительной влагой. Часы бессовестно показывают почти пять утра, а солнце безжалостно заглядывает лучами в окно, словно Чимин — кусок негативной фотоплёнки, которую обязательно надо засветить. Позитивнее он от этого не становится. Наоборот. Чимин знает, что Тэхён коллекционирует номера чужих телефонов, поэтому (не без труда) находит нужный, выжидает гудки и на сонное «алё?» не выдерживает. Резьбу срывает. В одностороннем порядке очень громко и агрессивно, но по возможности вежливо Чимин делится с Хосоком своими соображениями о том, какой тот хреновый хён, друг и человек в целом. Очень эмоционально делится, с размахиванием руками и топаньем ногой. Жаль, видит это только Тэхён (но мысленно оценивает на десять из пяти и восхищённым «ого!»). Претензия растягивается минуты на три сплошной гневной тирады, и обрывается резко и решительно, без права на ответ и оправдания. Чимин тут же объявляет телефону голодовку, вытаскивая, почти выдирая аккумулятор, и с почти спокойной душой и громким топотом ретируется в спальню, где ввинчивается в одеяло. Через пару секунд к нему присоединяется Тэхён, разбуженный ранее криками, молча закидывает на него конечности и умиротворяюще храпит ещё часа три. Чимин не вырывается, он долго слушает своё колотящееся где-то в горле сердце. И немножко разочаровывается в людях.***
Юнги просыпается резко (грохот такой, словно кто-то сломал и эту Корею тоже) и болезненно (потому что предпочитает спать на чём-нибудь мягком и упругом, вроде подушки, а досталась жёсткая доска — столешница). Сперва он, потирая ноющую щёку, смотрит в кружку с недопитым кофе, потом ищет взглядом виновника своего не-сладкого пробуждения. Намджуна, с угрюмой миной обиженного на весь мир ребёнка, внешностью готовящегося к сессии и не спящего третьи сутки студента, и спиртовым амбре алкоголя и духов, Юнги провожает одним, с трудом проснувшимся глазом. С одной стороны, думает он, неплохо будет, если друг его чуточку помучается. Накосячил тот знатно. С другой же, думает, розовые тапки, в которых Намджун неторопливо шаркает до раковины, на нём неспроста. Рушить своим друзьям жизнь ради жестокой шутки… Намджун плюхается на стул и открывает рот. Поздно, понимает Юнги — Он меня бросил, — шмыгает носом Джун. — Нам, — пытается старший, — это не… — Его любимого чемодана, который с колёсиками, малиновый, — Джун роняет голову на ладони, — нет… Он… Джин-хён даже не предупреди-ил… Юнги вздыхает и прежде чем его загребут в утешительные объятия (и, возможно, сделают пару не предусмотренных природой изгибов), быстро шлёпает в коридор, где двумя пальцами берёт записку и с ювелирной точностью вкладывает её в повлажневшие от слёз руки Намджуна. Тот быстро пробегается взглядом по строчкам, с каждым словом светясь всё ярче, как лампочка, и вскидывает на Юнги счастливый взгляд. — Олень ты, — говорит старший почти ласково, — безрогий. — Хён! — радостно возвещает Намджун. — Свершилось чудо, — скучающим тоном цитирует Юнги, — друг спас жизнь друга. А теперь я сваливаю из этой обители зла.***
Чимин просыпается всё тем же утром первого дня лета, но на пару часиков позже. С кухни привычно тянет чем-то горелым, а это значит, что Тэхён уже раскаялся в содеянном и творит искусство вместо завтрака. Вылупившись из тугого одеяльного кокона вовсе не бабочкой, а липкой гусеницей, Чимин плетётся в душ, где с помощью медово-дынного геля для душа соскабливает с себя весь предыдущий день и по итогу наконец-то становится похож на человека. Тэхён в режиме домохозяйки, в подозрительно кружевном переднике с рюшечками и оборочками на голое тело, в боксёрах и с ободком для волос соблазнительно (что за чёрт?) подмигивает, расставляя перед Чимином блюда, приготовленные «с дымком». Чимина осеняет, откуда этот передник, как раз когда он грызёт гранит второго тоста с клубничным вареньем, и почти давится этим осознанием. Тэхён, тут же придвигая сок, сидит рядышком, сложив ручки на коленях, словно девица благородных кровей, и невинно бякает ресницами (и это нисколько не сочетается с «шалостью» на его лбу). — Всё нормально? — интересуется. — Выглядишь нервным. Не выспался? Чимин издаёт нервный смешок. Он чувствует себя сапёром на минном поле, где один неверный шаг может стоить жизни. И, вроде бы, Тэхён не более странный, чем обычно, но кто ж знает, чего от него вообще можно ожидать? Поэтому Чимин просто пожимает плечами, судорожно отхлёбывая из кружки. — Ты… — осторожно начинает он, прищуривая глаза. — Ты видел? — Да, — мгновенно сознаётся Тэхён. — Чёрт, — бормочет Чимин, вздыхая. — Только я, — продолжает Тэхён, пальцами теребя оборки, и Чимин не может не признать, что с басистым голосом эта вещичка сочетается ну никак, — я… Я забыл. Чимин от неожиданности округляет глаза. Он наблюдает, как Тэхён дрыгает в воздухе ногами, отчего лёгкая кружевная юбка сползает по бёдрам выше, и думает, что хуже сегодня уже ничего быть не может (некто, кто распоряжался его судьбой до этого момента, чуть не падает с облака и принимает это за личное оскорбление с недовольным «вызов принят!»). — Ну, твою метку я прочитал, — поясняет Тэ, накручивая прядку волос на палец. — А на утро не вспомнил. Покажешь ещё раз? — и смотрит щенячьими глазками. У Чимина дёргается глаз. — Не дождёшься, — наконец, отмирает он. Чимин прослеживает, как у Тэхёна в глазах красной строкой пробегает: «У меня был шанс, и я его просрал». Повезло, думает Чимин. Но булки сохраняет в напряжении — расслабляться рано, это ж Тэхён.***
Одна из причин, почему Юнги недолюбливает Хосока, в том, что тот работает в гадюшнике. То есть, конечно, многие работают в офисах, так же нелестно отзываясь о своих «любимых коллективах», в которых, разве что, удавиться и хочется. И лучше бы уж Хосок работал в таком гадском офисе - Юнги бы просто попинал хуи, поимитировал бурную деятельность, уснув на клавиатуре, и с чувством выполненного долга ушёл в обеденный перерыв. Хосок попросил подменить его ненадолго на работе, и Юнги бы без проблем (за небольшое вознаграждение) согласился на это, но… Ёбаный Хосок работает в реальном гадюшнике — то есть, с живыми, скользкими и шипящими змейками, парочкой мохнатых паучков и несколькими ящерками. Ёбаная выставка. Юнги ненавидит её заочно, и пошёл бы Хосок нахуй вприпрыжку, если бы не… — Ну-у хё-он! Прошу-у-у-у-у! — Айщ, не завывай! Ухо заложило… — Пожа-а-алуйста! — Да не хочу я с твоими самочками знакомиться, отвали… — Хё-он! Юнги безумно хочется заорать что-нибудь о том, что не собирается он менять планы проспать весь день в своём укреплённом и готовом хоть к метеоритному дождю, хоть к ядерной зиме, бункере (он преувеличивает, эту картонку снесёт первой), но так же он понимает, что это будет очень подозрительно. Безусловно, Юнги тот ещё затворник и любит, как рак-отшельник в своей ракушке, всё свободное время тусить в компании четырёх стен, но постоянно динамить друга на протяжении последних двух месяцев, не давая ясных причин такому поведению… Сто́ит Хосоку получше принюхаться, и станет ясно — пахнет пиздежом. И это осознание породит бесконечное множество вопросов и — как вишенка на торте — раскрытие правды о метке. Занавес. Аплодисменты. Таким образом, Юнги так и не доходит до своей квартиры, берёт в кафешке кофе на вынос и, всего через каких-то жалких пятнадцать минут, Хосок со светящимся счастьем еблишком презентует Юнги свои скромные владения в виде зала, напичканного террариумами с разными тварями, от которых морозец по коже и прогрессирующее чувство омерзения. Глядя на них, Юнги невольно кривится и удивлённо переводит взгляд на совершенно спокойного (если не учитывать безумный блеск в глазах) друга, чинно вышагивающего впереди и раздающего ценные указания. —…а вот к этому лучше близко не лезть — он буйный и может крышку скинуть… — Назову его Намджун, — тихонько гиенит Юнги, издалека глядя на серо-коричневый полосатый шланг, который, судя по бугорку на пузе, кого-то благополучно переваривает. — Бля… Юнги очень чётко помнит — буквально в ушах стоит — тот тоненький визг, с коим Хосок шарахнулся от маленькой, невинно-зелёной цикады. Это было около года (или трёх?) назад, когда они всей рэп-компанией и ещё парой тел, что «друзья друзей», выехали загород, так сказать, в лоно матушки природы. Воздухом подышать вдали от городской суеты. Цикада мирно перемещалась меж зелёных травинок, когда рука Хосока случайно накрыла её, нанеся тем самым бедному насекомому травмы, не совместимые с жизнью, а человеку — травму моральную. Он и до этого был трусишкой, дёргаясь и вскрикивая даже от того, что задел что-то своим плечом, а после этой трагической случайности всё усугубилось раз в двадцать. Но тут — целый, мать его, серпентарий, а у Хоупа — страха ни в одном глазу! И, вроде бы стоит порадоваться за друга, успешно исцелившего свой недуг, но… Отныне не получится спугнуть Хосока из квартиры намёком на то, что видел в углу паука, а теперь тот куда-то пропал… Печально. — А вот эту красавицу, если хочешь, можно взять на ручки, — Хосок блаженно лыбится, указывая на небольшой контейнер с узким полосатым шнурком, облизывающим тонкой раздвоенной ниточкой камень, на дне. — Только не раздави, она — натура хрупкая и ранимая. Юнги выгибает бровь. — Похоже на шарфик, примеришь? Хосок закатывает глаза и идёт одеваться. — А если кто-то придёт? — Юнги от неожиданности выпучивает глаза, чем становится жутко похож на присосавшегося к стеклу жёлтого геккончика, которого рассматривал секунду назад. — Что мне с ними делать? Хосок отмахивается, смеясь. — Кто придёт сюда в субботу? — фыркает. — Не волнуйся, хён, я быстро сгоняю к Чимину, разберусь, за что огрёб, и… — он бросает томный взгляд, протягивая руку, и с фальшивой театральностью декламирует: — Ничего не бойся, прекрасная принцесса, я вернусь и спасу тебя из этого драконьего логова! Настаёт очередь Юнги закатывать глаза.***
Чимин не знает, зачем он здесь. Он, в самом деле, толком понять не может даже, где это «здесь» находится территориально. Здания высоченные, отсветами солнца слепящие, абсолютно повсюду — ему этот район не знаком; людей толпы, и все снуют и спешат, словно знают то, о чём Чимин не в курсе (вроде того, что Годзилла на подходе, и надо прятаться в укрытии). Спрашивать что-то не хочется. Аргумент «сегодня же суббота!» Чимину особо веским не казался, но Тэхёна это вовсе не смутило и он практически насильно начал впихивать Чимина в джинсы и обещать, что они отлично повеселятся. Проще было согласиться. Голова всё ещё немного кружится после выпитого накануне, но особой активности от него никто и не требует. Чимин просто послушно следует за Тэхёном, то частью декоративного ограждения прикидываясь, пока тот покупает на двоих мороженое (и почти всё съедает в одно лицо, потому что Чимину не нравится фисташковое с шоколадным сиропом, а Тэ мычит с каждой ложки как бурёнка); то еле осиливает двухчасовой марафон по выставке современного и крайне странного искусства (где Тэхён разражается оглушительным «Гениально! Это шедевр!» на разлитую посреди зала лужу клубничного морса в форме Таты); то принимается отыгрывать роль заядлого модного критика, устало восседая на пуфике перед Тэхёном, который буквально натягивает на себя третий магазин (кажется, там даже была парочка платьев, Чимин не уверен). Чимин кивает, мол, всё тебе идёт, даже мешок из-под картошки будет смотреться лучше, чем на модели, но Тэ лишь лыбится довольно и так ничего и не покупает (сложно забыть лица продавщиц после этого). В итоге Чимин говорит: — Тэ, я устал, иди нахер. Тэхён не идёт, с места не двигается. Тэхён косит безумным взглядом куда-то мимо его плеча и — всё. — Чимин-а! — с восторгом вопит Тэхён, и в глазах его олени дрыгаются в ритме вальса. Чимин вздыхает, оборачиваясь, и давится воздухом. — Нет… Нет-нет-нет! — Да! Чимин не знает, зачем он здесь. Но впервые за день точно знает, где это «здесь», потому что всё пугающе очевидно по вывеске с огромными буквами и по ярким, пёстрым, но ничуть Чимина не завлекающим плакатам. Отпугивающим — да. Всех нормальных людей, походу, такое отпугивает, кроме Тэхёна, который верещит что-то на своём ультразвуке, за что получает удивлённо-осуждающий взгляд от парня на входе. Чимин трясётся осиновым листом и хочет сбежать, пока Тэхён приобретает билеты или продаёт его душу — суть одна. Он смотрит в пол, глуша дрожь одной своей ладони в кармане рубашки, пока вторую ободряюще (на самом деле, очень болезненно, но за стрессом не чувствуется) сжимает Тэхён. Тэхён тянет его за собой, и это похоже на нырок в бездну. Потому что никто не боится бабочек так сильно, как Пак Чимин.***
— Кто придёт сюда в субботу? — передразнивая, бурчит Юнги. — Не волнуйся, хён, я быстро… Он кидает взгляд в след двум абсолютно неожиданно-внезапным посетителям. Тот, что покупал у него билеты, явно пышет каким-то нездоровым восторгом ко всему этому гадко-ползучему. Другой же дребезжит от страха всем телом и восторга не разделяет. Юнги ему даже немного сочувствует. А потом достаёт из кармана телефон и теряет связь с реальностью, залипая на фоточки котиков и крутых татуированных мужиков. Кто набил его ленту этим дерьмом? Юнги хмурится недовольно, избавляясь от мужиков, когда натыкается на очаровательнейшую моську котёнка, и что-то тревожно вспыхивает в его памяти, тут же превращаясь в строчки. Юнги спешно строчит их в заметках, и даже не сразу замечает грохот и вопль, доносящиеся из зала. Он подрывается с места, и словно бы попадает в какую-то идиотскую дораму. Юнги смотрит на верещащего в панике пацана, на его не в меру восторженного друга и, наконец, на причину шума — на сердито шипящий шланг, намеревающийся высунуть морду из приоткрытого контейнера. Юнги всплёскивает руками и досадливо взвывает: — Ну, блять, ну, Намджун! — и спешно захлопывает крышку, придавливая локтями и надеясь, что не нанёс змеюке черепно-мозговую, ибо, как говаривал Намджун: «Хоби в ярости - как злой единорог: в лучшем случае, отделаешься дыркой». Юнги надеется, что Джун тогда преувеличил. Но его размышления прерывает очередной вопль. — Тэ, мудак, я слишком молод, чтобы умирать! — вопит, как ужаленный, укушенный парень, и Юнги даже обернуться не успевает, как чувствует крепкую хватку на своём локте. — Ты должен мне отсосать! — умоляет он и добавляет после паузы неуверенно: — Яд… Юнги оглядывается, накалываясь на встревоженный, растерянно мечущийся взгляд таких красивых, притягательных глаз. И они смотрят друг на друга в упор, прежде чем до него доходит. — Ёбучий ангел… — одними губами. Пацан хмурится с каким-то (совершенно оправданным) недоумением на всё лицо. — Говорю, — Юнги прокашливается, случайно вырывая свою руку из чужой хватки, — змея не ядовитая… Ты не умрёшь, — и зачем-то совсем тихо добавляет: — Нот тудэй. Парень выдыхает тихое, растерянное «А-а…» и выглядит таким маленьким, таким юным, ещё совсем пацаном, со своими этими светлыми волосиками и маленькими, сжимающимися в кулачки пальчиками… Но ровно до того момента, как тот шумно вдыхает и кидает уничтожающий взгляд на своего друга, буквально прилипшего в стеклу террариума, где раздражённо наматывал круги шланг-Намджун. — Ким, мать твою, Тэхён! — неожиданно низко рычит парень, словно дровосек, что предупреждает о скором падении только что подрубленной сосны. — Я тебя!.. — Стоять! — рявкает уже Юнги, хватая пацана за плечо. — Ты! — он кидает взгляд на вжавшегося в стекло Тэхёна. — Держишь крышку! А ты, — обращаясь к пацану, — идёшь со мной!***
Чимин вовсе не робкого десятка, и боли, в принципе, не боится — всегда стойко переносил растяжения и вывихи, полученные на тренировках. Но тут, признаться честно, струхнул и вопил как девчонка. От неожиданности, наверное. Всё-таки, не каждый же день тебя кусает змея. Тэхён не в счёт. Но Чимину всё равно неловко сидеть перед своим «спасителем», пока тот рыщет по кладовке в поисках аптечки. Парень, одновременно с этим, не теряя даром времени, подносит к уху телефон и так пылко, с чувством, тактом и расстановкой, самозабвенно атакует кого-то по телефону матерной картечью, что у Чимина искрит в ушах и румянцем разгорается на щеках. Многих слов Чимин попросту не знает (и на всякий случай запоминает), но о значении стыдливо догадывается. А ведь Тэхён с Чонгуком — те ещё умельцы, изобретательные и с фантазией, но тут им явно не потягаться. «Матерный гуру» возвращается в поле зрения, недоумённо оглядывая помещение. Чимин мельком фиксирует взглядом, что у парня очень светлая кожа и красивые руки. — Это… — начинает он неловко. — Спасибо. — Не за что, — отмахивается парень. Он тянется к верхней полке шкафа и привстаёт на носочки, позволяя задравшейся толстовке оголить тонкую полоску кожи на пояснице. — Какой дурак держит аптечку так высоко? Чимин спешно утыкает взгляд в пол и вновь исподтишка косится на приближающуюся фигуру, пока его не окликают: — Эй, будет больно, но ты терпи, окей? — О-окей, — неожиданно для себя заикаясь, соглашается Чимин, кивая. Прослеживает, как пальцы парня прижимают пропитанную в антисептике марлю к мелким ранкам на запястье и зачем-то говорит: — Я Чимин. — Я знаю, — как-то обречённо вздыхает парень. — Ты друг Хоупа. То есть, Хосока. Чимин вскидывает полный недоумения взгляд и приподнимает брови. Они что, знакомы? — Откуда ты… — и шипит от резкой боли, пропуская момент для вопроса, после напарываясь на острый взгляд. — Скажи мне, Чимин, — очень серьёзно говорит парень, удерживая ватку, как пыточное орудие, — на спор или Хосок по приколу тебя подговорил? — Чё? — после минутных гляделок выдавливает совершенно ошарашенный Чимин. — В смысле? — Ну, я понял уже, — парень морщится недовольно, — что он меня разыграл и всё такое… С Намджуном спелись, когда только успели?.. Браво, придурки, я засуну вам в жопу по кочерге… Чимин моргает, не успевая за витиеватой мыслью. — Погоди, что… — Мне просто интересна твоя роль в этой идиотии, и я даже злиться не буду, честно, — завершает свой монолог парень, отбрасывая в сторону бинт со следами крови, вытаскивает пластырь и поднимает на Чимина взгляд. — Мы неплохо общались, и вполне нормально, если ты всего не знаешь, но… — Стой! — Чимин вскидывает не покалеченную руку. — При чём здесь Хосоки-хён? Парень смотрит на него, как на дебила, а после вздыхает и с силой лепит на обработанную ранку пластырь. — И это… — Чимин морщится всем лицом и озадаченно смотрит на своё «ранение». — Всё? — А что ты хотел? — бурчит парень. — Поцелуйчик, чтобы не болело? Несколько мгновений неловкой тишины повисают в воздухе вместе с ехидно кружащимися пылинками. — Зайди в сеть, всё поймёшь, — добавляет парень, в ожидании откидываясь на стуле. Боль в руке, в принципе, тупая и несильная, всё равно отнимает на себя какое-то внимание, не давая толком сосредоточиться. Слишком много стресса для одного дня, слишком много нервных клеточек пало смертью храбрых, а сердечко до сих пор выписывает за сотню кувырков (некто на облаке, совершенно удовлетворённый, цепляет себе на саван орден «за заслуги»). Чимин растерян настолько, что даже миссия «убить Тэхёна» откладывается на попозже. Он просто слушается, под внимательным взглядом прищуренных карих глаз выуживает телефон из кармана джинсов, включает его, видит новое сообщение и открывает диалог со своим «хёном, ненавидящим соулмейтов»… Вот та селка, которую он отправил вчера, вот то злополучное голосовое, а вот… фото… Чимин неверяще вскидывает взгляд, вновь пялит на экран и вновь на парня, тянущего хитрую лыбу, беззвучно округляет рот и… хмурится непонимающе. — О, — выдаёт наконец, — так это — ты? — Здрасть, — парень фыркает насмешливо и приподнимает ладонь в приветственном жесте. — Хён, — тут же оживляется Чимин, улыбаясь очаровательно, — рад познакомиться! А, это... как тебя зовут? — Юнги, — в ответ тот неожиданно теряется. — Юнги… — раздумчиво повторяет Чимин, словно распробуя имя на вкус, смакуя на языке, и им же губы неторопливо обводит. Его губы ещё на первом звуке чужого имени чуть вытягиваются вперёд, и Юнги, застигнутый врасплох, вздрагивает и нервно тянет носом воздух. Взгляд словно приковало наглухо к этим губам, и отдирать приходится насильно. Юнги залипает настолько, что проёбывает тот самый важный момент, когда у Чимина внезапно меняется выражение лица. Он вдруг резко распахивает глаза. И рот. — Чего? — недовольно буркает Юнги. — Хоби-хён рассказывал, что его хён Юнги злой, асоциальный и постоянно на всех ворчит… Так вот почему он не сказал мне имя, когда предложил познакомить… — на одном дыхании выпаливает Чимин и бьёт себя по губам, резко вскидываясь и выпучивая глаза. Юнги с тихим «вау» наблюдает, как искрящиеся отблесками света глазки Чимина заволакивает густой темнотой, словно звёздное скопление поглотила чёрная дыра, и по коже бегут мурашки. — Хоби-хён — скотина, — серьёзно заявляет Чимин, вводя собеседника в ступор. — И ты, хён, с ним заодно? Они смотрят друг на друга пристально, комната только что молниями не наполняется. Юнги промаргивается озадаченно. Что-то как-то не похоже, чтобы пацан его разыгрывал — выглядит он разозлённым и губы дует совсем уж натурально, и вообще… Юнги молча щурится и вновь достаёт телефон, что-то набирая. Вскоре из динамика слышится робкое «да», и он чеканит: — Хоуп, тикай из города. Я с Чимином. Тебе пизда.