***
Еще до отъезда в отпуск коллеги, заметив обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки Маттиаса, подходили к нему и, обнимая, сердечно поздравляли. Только один Андреан как-то подозрительно косился. Собственно, то, что Андреан – завистник, Маттиас понял давно, еще в тот памятный вечер в ресторане. Однажды после репетиции, когда Маттиас уже вышел на улицу, чтобы идти домой, Андреан подошел к нему вместе с подъехавшим его встречать Виктором. - Маттиас, мы с мужем можем помочь тебе, - участливо заговорил Андреан, - Ты не беспокойся – о происшествии в ресторане я никому не говорил. И Вик – тоже. У Вика есть очень хороший знакомый – просто гений психиатрии. Мы могли бы организовать вашу встречу… Никто ни о чем не узнает, все останется между нами четырьмя. Шокированный Маттиас отпрянул, сделав два шага назад. Это ж как надо ненавидеть человека, чтобы применить по отношению к нему газлайтинг, т.е. пытаться убедить, что он сошел с ума! Не стесняясь в выражениях, Маттиас выматерил Андреана и Виктора трехэтажным матом. Придя домой, он поделился с Клеменсом переживаниями об Андреане. - Любимый, каждому Моцарту – свой Сальери! Такова участь всех гениев! – обняв мужа в знак поддержки, ответил Клеменс.***
В следующие после возвращения из отпуска выходные Маттиас напросился на семейный ужин в дом отца и мачехи. Ему не терпелось представить семье своего избранника. А дальше… Какой-то провал в памяти и обрывки воспоминаний… Кажется, в тот вечер он, Маттиас, сильно повздорил с отцом и его женой, и причиной ссоры стал Клеменс…***
Какие-то шаги за дверью и обрывки диалога… Что-то подсказывало Маттиасу, что нужно притвориться спящим. Открывается дверь… Маттиас слышит приближение шагов двух пар ног. Два мужских голоса. Один, низкий, сиплый и прокуренный, очевидно, принадлежит мужчине средних лет. Второй, высокий, юный и свежий – судя по всему, молодому человеку лет двадцати, не старше. - Йохан, - обратился старший мужчина к своему товарищу, - Вот вновь поступивший – Маттиас Триггви Харальдсон, двадцати шести лет, театральный режиссер и сценарист. У него острая шизофрения, сопровождаемая устойчивыми галлюцинациями и фантастическим бредом. Подделал с помощью фотошопа свидетельство о браке с неким Клеменсом Никюлауссоном Ханниганом, распечатал его на цветном принтере и вписал имя этого Клеменса шариковой ручкой в свой паспорт в графу «семейное положение». Когда мачеха пыталась его убедить, что никакого Клеменса не существует, пришел в ярость, набросился на женщину и начал душить. И задушил бы, если бы отец его не остановил. Именно отец и вызвал скорую психиатрическую помощь. Ты его заставь сходить на утку, затем подмой, накорми, но, ни в коем случая не развязывай! Ты ведь новенький, многих нюансов не знаешь. Шизики говорят очень убедительно! Смотри, не поддавайся на его жалобы и уговоры, иначе поплатишься здоровьем, а то и жизнью! Он ведь буйный! Тяжелые шаги последовали к двери, затем затихли где-то в глубине коридора. Маттиас открыл глаза. Над ним склонялось детское конопатое зеленоглазое лицо, которое резко диссонировало со спортивным торсом и широкими плечами. На бейджике молодого человека Маттиас прочел: «ГБУ «Рейкьявикская психоневрологическая больница». Йохан Густавсон, санитар". На вид Йохану было лет восемнадцать-девятнадцать. «Поздравляю тебя, Маттиас, ты в дурдоме»! - Доброе утро, господин Харальдсон! – ласково улыбнулся Йохан, - Собственно, уже день… Как ваше самочувствие? «Хреновое, Йохан, хреновое…» Йохан наклонится и достал из-под кровати утку. - Вы, наверное, хотите в туалет… - осознавая неловкость ситуации, Йохан опустил глаза. Маттиас прислушался к своему телу - в самом деле, мочевой пузырь и кишечник не мешало бы освободить. - Я выйду минут на пять, а вы пока делайте свои дела… - просунув утку под Маттиаса, Йохан развернулся и направился к выходу. Вернулся Йохан с тазом, наполненным водой, мылом и губкой. Убрав из-под пациента отходы его жизнедеятельности, санитар приступил к гигиеническим процедурам. От мягких, деликатных прикосновений юноши член Маттиаса предательски встал. «Нет, Маттиас, нет! Ты не можешь реагировать так! Это ведь не Клеменс, следовательно, своего рода измена. Ты обязан хранить верность Клеменсу даже в мыслях!» Щеки Йохана стали пунцовыми от смущения. Закончив омовение, он вышел. Вернулся с тарелкой какой-то клейкой субстанции и стаканом, наполненным серобуромалиновой жидкостью. - Необходимо поесть, господин Харальдсон. Йохан привел спинку больничной кровати в вертикальное положение, тем самым заставив Маттиаса сесть. Присев на краешек кровати, санитар поднес ложку с клейкой субстанцией ко рту больного. «Овсянка, сэр!» - Йохан, пожалуйста… Меня тошнит… Я не могу… - взмолился Маттиас. - Надо, господин Харальдсон, надо! Иначе доктор распорядится кормить вас насильно. Чтобы не подводить столь милого юношу, Маттиас заставил себя проглотить несколько ложек гадкой, без соли и сахара, каши. Далее последовал обход лечащего врача, какие-то уколы внутримышечно и внутривенно, капельницы, пичканье таблетками. Снова провал в зазеркалье, в это пограничное состояние между сном и бодрствованием. «Клеменс! Где ты, Клеменс! Не смей бросать меня, слышишь!»***
- Малыш! Что они с тобой сделали?! До боли знакомый и такой родной голос и нежное прикосновение к щеке ласковой любимой ладони вытащили Маттиаса со дна тяжкого медикаментозного сна! Маттиас открыл глаза. В лунном свете глаза Клеменса неестественно блестят черными линзами. Вульгарный макияж, состоящий из стрелок и лаковой помады, нанесен крайне небрежно. Из глаз к подбородку стекают несколько темных дорожек. - Любимый, мне невыносимо видеть тебя таким! – касаясь мокрой от слез щекой щеки Маттиаса, зарыдал Клеменс, - Видишь – я плАчу о тебе кровавыми слезами! - Клем… дорогой… Я так счастлив тебя видеть! – Маттиас буквально задыхался от радости, - Я знал, что ты меня не бросишь! Как бы я хотел сейчас обнять тебя! Умоляю, развяжи меня! - Я бы рад, малыш, но не могу!.. Пойми, это для твоего же блага! Для нашего с тобой общего блага! Ты сейчас должен слушаться докторов и во всем с ними соглашаться. Иначе они начнут более интенсивную терапию, и мы с тобой больше не увидимся. Разве ты хочешь этого?! Матти, любовь моя, умоляю, не дай мне умереть! – Клеменс сжал ладонь Маттиаса и пристально посмотрел ему в глаза, - Ради нашей любви! Ради всего хорошего, что между нами было и есть… Если я хоть сколько-нибудь тебе дорог… Не дай им убить меня! Я хочу жить, и я буду цепляться за жизнь! - Клем, любимый… Ты самое дорогое, что у меня есть! Никто никогда не любил меня так, как ты! Ты - единственный, с кем я когда-либо был счастлив. И я никому не позволю разлучить нас, и уж тем более – убить тебя. - Другого ответа я от тебя и не ждал, - прекратив плакать, Клеменс поцеловал Маттиаса в губы, затем стал спускаться вниз по его телу, оставляя влажную дорожку. - Признавайся, негодник, тебя ведь возбудил молоденький санитар! - Ну, что ты, Клем, я… - Молчи, паршивец! Иначе накажу! – игриво, и, вместе с тем, развязно, хихикнул Клеменс. Шаловливые, опытные и умелые губы сомкнулись в кольцо вокруг детородного органа Маттиаса, вырывая из его рта протяжный скулеж.***
Спустя пару часов во время ночного обхода, стоя у кровати Маттиаса и заметив влажное пятно на прикрывающей его простыне, один санитар сказал другому: - Ты глянь – шизик обкончался! Неси чистое белье!