***
- Друзья! – сидя на крутящемся стуле в центре круга, обратился к присутствующим Маттиас, - Сегодня знаменательный день! Сегодня Маттиас Триггви Харальдсон прощается с иллюзией! И, поскольку я – труженик пера, мне проще сделать это в письменной форме. Маттиас достал из кармана спортивного костюма сложенный вчетверо тетрадный листок, развернул его и принялся зачитывать текст. - Дорогой Клеменс! – голос Маттиаса звучал так, будто он декламировал со сцены. Театрал оставался верен себе даже в убогих стенах дома скорби, - Мое больное воображение создало тебя, когда я чувствовал себя всеми покинутым и преданным. Ведь каждый из нас нуждается в любви, в уважении, в признании, в поддержке в трудную минуту. Особенно важно чувствовать всё это от ближнего круга – родителей, братьев и сестер, друзей (или от тех, кого мы таковыми считаем), возлюбленных (опять же – от тех, кто, как нам кажется, любит нас, а мы – их). Я искал любви в ближнем круге – и не нашел. Я искал признания и уважения – и не нашел. Я ждал, что дружеская рука поддержки будет протянута, а плечо, на которое можно будет опереться, или, хотя бы, в которое можно будет выплакаться – подставлено, но этого не произошло. И вот, чтобы в порыве отчаяния не наложить на себя руки от осознания собственной никчемности и ненужности, я призвал на помощь свой воспаленный мозг. Так появился ты. Ты дал мне все то, что я тщетно рассчитывал получить от реальных людей, сказал мне все те слова, которые я жаждал услышать от них, но так и не услышал. Ты дал мне сил и вдохновения двигаться в нужном направлении и помог мне состояться как драматургу. Но теперь-то я понимаю, что это именно я, опираясь на ресурсы собственной психики, как барон Мюнхгаузен, вытащил себя за волосы из болота тоски, уныния и депрессии. Ведь ты – это, в какой-то степени, я сам. Мое альтер эго. Я наделил тебя всеми теми качествами, которых мне недоставало, но которые я хотел бы видеть в себе – уверенность, граничащая с наглостью, гибкость, способность держать нос по ветру, моментально корректируя свои действия в соответствии с меняющейся ситуацией, ну и… сексуальная раскрепощенность, блядовитость в хорошем смысле этого слова. А, может, все эти качества были во мне изначально, но лежали под спудом табу, запретов и представлений о правильном и неправильном. Ты стряхнул с них пыль предрассудков и помог вытащить их из глубин моей искалеченной души. Клеменс, дорогой… Я в самом деле очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Нам было охуительно хорошо вместе. Но сейчас для меня настало время идти по жизни дальше – без тебя, ибо невозможно бесконечно жить в виртуальном мире иллюзий! Иллюзий, которые когда-то спасли мне жизнь, но и которые погубили меня, приведя сюда, на больничную койку. Сердечное тебе спасибо за всё, и – прощай! Сейчас (и это, отчасти, благодаря тебе), - Маттиас оторвал глаза от листка бумаги, окинул взглядом уставившихся на него безмолвных пациентов и, уцепившись за пристальный взгляд доктора Кристоферсон, не отводя от того немигающих глаз, завершил свою речь, - Мое сердце и душа открыты! Я готов к отношениям с реальным человеком, даже если они, эти отношения, в дальнейшем причинят мне боль! Твой… Нет… Теперь уже не твой – Маттиас Триггви Харальдсон. Повисла пауза. Рот доктора Кристоферсона был приоткрыт, а глаза широко распахнуты от изумления. Что это – хитрый манипулятивный ход больного изворотливого ума? Ведь шизофреники очень изобретательны, и могут убедить в чем угодно. Или же чудесное исцеление благодаря его, доктора Кристоферсона, искусно назначенной терапии? Уязвленное самолюбие и тщеславие психиатра склоняли его к последней версии. Наконец он прервал молчание. - Друзья, поаплодируем Маттиасу! Маттиас!.. Это… невероятно! Это так впечатляет!.. Ты проделал колоссальную внутреннюю работу на пути к своему выздоровлению! Я… Я горжусь тобой! Разреши пожать твою руку!***
- Маттиас, - обратился к теперь уже бывшему пациенту врач, вручая Маттиасу на следующий день выписку из больницы, - Настала моя очередь просить у вас разрешения… Ваш случай воистину уникален. Я хочу написать по нему диссертацию. Разумеется, ваше подлинное имя упомянуто не будет. Я назову вас… Ну, скажем… «Больной N». - Да, конечно, - глядя в глаза своему уже бывшему лечащему врачу, улыбаясь, ответил Маттиас, - Буду счастлив внести свой скромный посильный вклад в развитие отечественной психиатрии! И, доктор Кристоферсон… (Маттиас выдержал паузу) Буду рад видеть вас на своих спектаклях! - Якоб, - протягивая ладонь для рукопожатия, ласково улыбаясь, поправил его врач, - Вот теперь – Якоб!***
Вдыхая полной грудью такой долгожданный, и оттого такой пьянящий воздух свободы, по-детски подпрыгивая и пританцовывая, Маттиас зашагал прочь от здания больницы. Его душа рвалась в театр. Ему не терпелось приступить к постановке рожденной в доме скорби пьесы. - Ну что? Думаю, твое освобождение из заточения нужно отметить! Маттиас остановился и повернул голову направо, откуда доносился голос. Перед ним, в красной куртке с крашеным меховым воротником, в сапожках на каблуках, из которых выглядывали веселые желтые носки, и в джинсах-рванине стоял Клеменс. Лицо Клеменса было вульгарно и неумело размалевано каким-то недовизажистом, и напоминало русскую матрешку. - Клеменс…- решительно глядя в глаза своей галлюцинации, твердым голосом произнес Маттиас, - То, что было в том письме – все это на полном серьезе! Уходи! Ты мне больше не нужен! Я… Я влюблен в Якоба. Не мешай мне строить мою жизнь! - Ну да… Столь стремительный переход из задрота в мачо-мэна трудно не оценить! - криво усмехнулся Клеменс, - Что, у меня даже нет права последней ночи? Улыбка вмиг слетела с его наштукатуренного лица. Он положил прохладную ладонь на щеку Маттиаса. - Клем… В том письме я все сказал. Повторять не вижу смысла. Уходи! Маттиас крепко взял руку Клеменса за запястье, оторвал ее от своего лица, опустил вниз, и, развернувшись, зашагал прочь, не оглядываясь. - Ты еще будешь в ногах у меня валяться, умоляя вернуться к тебе! – донесся до него сквозь ветер крик Клеменса, - А я очень хорошо подумаю, дать ли тебе шанс!