— // —
Общение с Сергеем не подчинялось ни логике, ни здравому смыслу. Каждый раз Кондратий думал, что это их последняя встреча — и каждый раз ошибался. Когда в один из выходных ему пришли сообщение с адресом, оказавшимся одним из крупнейших книжных, и лаконичное «приедешь?», студент почему-то согласился. Просто он давно собирался купить вышедший том Парфёнова, а Трубецкому была нужна компания для выбора подарка маме (в итоге купили не книгу, а сумку в магазине на соседней улице, но Кондратий счёл это деталями). Когда после нескольких прогулок и распитых чайников чая Сергей внезапно заявил, что ноябрьская столица восторга у него не вызывает, и в следующий раз Рылеев может приехать к нему, тот только хмыкнул на «следующий раз». И сказал, когда свободен. Всё, что было связано с этим высоким насмешливо-спокойным ещё-не-другом казалось настолько алогичным, что Кондратий почти не задавался вопросом, что он делает, нажимая на кнопку дверного звонка. Квартира была не похожа на те, в которых приходилось бывать раньше. Стильно, просторно, обезличенно. Ни ковра на стене, ни выгоревших прямоугольников на обоях, ни шеренги дурацких сувениров за стеклом. Рылеев старался не проявлять бестактность, глазея по сторонам, но Сергей отмахнулся с усмешкой: смотри, мол, что хочешь. Сам отошёл к панорамному окну с видом на Москоу-сити в противоположном конце комнаты, будто приглашая последовать за ним, но Рылеев приглашением не воспользовался. — Это что, твоя библиотека? — Её филиал, — он пожал плечами. — Библиотека частично у родителей, частично в Англии. — Никогда бы не подумал, что ты читаешь Фуко, — гость склонился над книгой. — Впечатляет. — С каких пор я не читаю Фуко? Шпилька осталась без ответа, и Рылеев чуть смущённо вернулся к корешкам: — Это… библиотека на английском? — Нет, на латыни, — Сергей и бровью не повёл. — Я десять лет жил в Западной Римской империи, ты не знал? — Латынь выглядит иначе. Как там Цезарь? Чем он занят, всё интриги?.. — Бродский? — Рылеев тихо угукнул и поставил мысленную галочку. Несложная была загадка, но услышать правильный ответ было всё ещё приятно. — А это… — он запнулся. — Что? Хочешь почитать Стейнбека? — Просто издание красивое, — Кондратий чуть сдвинул брови и достал книгу с полки, тщательно игнорируя дыхание почти неприлично близко стоящего Трубецкого, который предпочёл всё-таки оторваться от окна и теперь опирался рукой на полку чуть правее рылеевской головы. — Кондраш, — Сергей мягко забрал у него книжку, — это «Грозовой перевал», а «Гроздья гнева» правее. Рылеев вынырнул из-под руки и неловко поправил волосы. Сергей, тихо посмеиваясь, вернул книгу на место. — Немецкий в школе учил? — вкрадчиво спросил парень. — Английский и французский, но оба языка знаю паршиво — впрочем, ты заметил. Если ты можешь читать в оригинале… это здорово. — Здравый смысл подсказывал, что это не только здорово, но и весьма ожидаемо, но из всех комплиментов Рылеев не жалел только касающихся интеллекта. Как говорил один знаменитый — кстати, британский — детектив, грамотность — это сексуально. Трубецкой пожал плечами. Весь его вид так и сквозил самоуверенным: «могу, делов-то». Рылеев подавил глупое желание попросить сказать что-то по-английски: нерационально хотелось проверить, услышит ли он интонации диктора ВВС или русский акцент не вычищают даже десять лет эмиграции. Впрочем, кажется, Сергей и сам не устоял перед желанием покрасоваться: — My mistress' eyes are nothing like the sun… — Его голос упал на пару тонов и приобрел новый бархатистый оттенок. Сергей читал сонет лениво, небрежно, будто между делом и вовсе не стараясь — и всё же с безупречным произношением и почти театральной интонацией. На секунду показалось, что это был совершенно другой Сергей Трубецкой, а не тот человек, которого Кондратий знал. И новый Трубецкой ему нравился определённо больше. — Шекспир? — Сергей с еле заметной улыбкой кивнул, Рылеев отвёл взгляд, чтобы и отголосок эмоций, бушующих в груди, не был замечен. Несложная была загадка, но правильно ответить было приятно. — Красиво. — Знаю, — и вместо благодарности Трубецкой добавил: — И ведь за последние четыреста лет ничего лучше как-то не сочинили, декаданс, кажется, затянулся. Рылеев возмущённо задохнулся. Короткие минуты перемирия закончились, разговор перерос в очередную перепалку. Не то чтобы он сам был ценителем всей современной поэзии, но слышать подобное от человека, в предмете явно не разбиравшемся, было невыносимо. — … А ты выкладываешь выстраданные стихи, которые прочитают только твои друзья, пока попса гуляет по интернету! — Рылеев встретился глазами с вопросительным взглядом Трубецкого, и только махнул рукой. Понял, что попытки выстроить логически чёткую аргументацию грозятся перерасти в жалобы на собственную тяжёлую судьбу. — Глупости, забудь. — Я не понимаю, объясни, — Сергей выжидающе поднял брови. — Только не смейся, для меня это правда важно. — Разве я смеюсь? — Трубецкой ждал. Не было ставшего привычным прищура, предвещающего череду насмешек, но решение продолжить казалось Рылееву минимум решением загадки Сфинкса. — Я пишу — возможно, ты даже об этом помнишь. И, — парень раздражённо выдохнул, — я не знаю, что ещё сделать, чтобы пробиться. Даже по Мишиному совету завёл группу в ВК, писал в несколько издательств, но всё больше кажется, что современная поэзия — узкий круг, куда не попасть. Я хочу, чтобы моя фамилия ассоциировалась не только с… ай, да ни с чем она сейчас не ассоциируется! Самое смешное, что я на том пикете и свое читал, но кому оно интересно… Это же моя жизнь, часть меня, а я не вписываюсь ни в один поэтический лагерь, чтобы быть услышанным. — А… концерты? Или как это называется, с чтением стихов? — Трубецкой прищурился, то ли пытаясь разобраться в совсем незнакомой ему жизни, то ли что-то усиленно обдумывая. Рылеев на сложное лицо внимания почти не обратил. — Делал как-то, — голос, несмотря на все старания, звучал совсем уныло, — в университете. Но это смешно: пропуски для всех посетителей-не студентов и всё в этом духе. Кто-то пришёл, конечно, но куда такими темпами бороздить просторы Большого театра… А нормальный зал я не потяну — даже не в центре аренда обойдется слишком дорого. — Прочитаешь что-нибудь? — негромко спросил Трубецкой. — Тебе правда интересно? — недоверчиво уточнил Кондратий, чувствовавший себя непривычно уязвимым, почти обнажённым под взглядом проницательных серо-зелёных глаз. Он почувствовал прилив благодарности, но с губ сорвалось только: — если ради вежливости, не стоит. — Мне правда интересно. Поэт остановился около окна, заложив руки за спину, и тихо начал. С каждой строчкой голос постепенно набирал силу и уверенность, и Рылеев скоро пересёк комнату, вставая перед единственным слушателем. Стихи были яростные, хлёсткие, и сам он будто подобрался и искрил энергией, для которой жестикулирования было недостаточно. Когда Кондратий, тяжело дыша, замолчал, парень мягко улыбнулся так, как умел только Сергей Трубецкой, и, поднявшись, тихо сказал: — Тебе точно нужна публика побольше. Сделав нерешительный шаг навстречу, Кондратий резко остановился, опуская глаза в пол. Внезапный порыв обнять Сергея пропал так же резко, как и появился. — Спасибо, — он поднял взгляд. — За что? — За то, что умеешь слушать, — и, пресекая собирающуюся последовать неловкую паузу на корню, Рылеев быстро спросил, не хочет ли Трубецкой чай. К поэзии больше не возвращались, но внимательный взгляд Трубецкого, который слушал его стихи, отзывался в груди чем-то тёплым даже на следующее утро.— // —
Пестель водрузил на стол три бокала и бутылку и занял последний свободный стул. — Видели, что творят наши либеральные журналы? — Аня рассеянно пожала плечами. — Шути уже, что ты там придумал, — Серёжа снисходительно улыбнулся. Паша цокнул и демонстративно протянул девушке телефон, в котором была открыта вкладка со статьёй. — Наш дикпик опубликовали! — студенты переглянулись, а потом столик взорвался хохотом. Даже Муравьёв, по инерции продолжавший делать вид, что осуждал их легкомысленное поведение, широко улыбнулся. — За это и выпьем, — Миша, давясь смехом, поднял бокал. Попойка объявлялась открытой. Бестужев, не удержавшись, проверил сообщения — который раз. Ещё с утра он отправил Рылееву свои первые стихи, над которыми просидел всю ночь, и теперь находился в нервном ожидании экспертной оценки. Но сообщение так и висело непрочитанным. Бестужев разочарованно отложил телефон. Его просто распирало от желания поделиться хоть с кем-нибудь. Бокал спустя желание перевесило здравый смысл и он, наклонившись к Ане, прошептал (недостаточно тихо, чтобы не услышала остальная часть стола): — Я, кажется, стихи написал. Хочешь послушать? — Конечно! — оживленно согласилась девушка, разворачиваясь так, чтобы лучше его видеть. — Давай всем уж тогда, что вы, как первоклашки, секретиками делитесь, — недовольно потребовал Паша. — Серёж, ну скажи им! — Читай всем, — Муравьёв устало выдохнул и ободряюще улыбнулся. Ебал Миша такие ободряющие улыбки вкупе с красивыми глазами. Но ничего не оставалось, так что Бестужев неуверенно огляделся и, прокашлявшись, начал читать. Когда он закончил, за столом повисла нехорошая тишина. — Миш, Сократ мне друг, но истина дороже. Хуйня, а не стихи, — вполголоса сказал Паша. Аня виновато поджала губы. Серёжа, не проронив ни слова, угрюмо пододвинул тарелку с закусками к себе. Миша, не решив, рад он этому молчанию или нет, вздохнул: — Я подозревал, что они плохие, — парень горько улыбнулся, — но надеялся на лучшее. Расставание, наверное, не значит, что ты становишься великим поэтом. Студенты переглянулись, не зная, что ответить. — Я просто не создан для серьёзных отношений, — после недолгого молчания заявил Миша, задумчиво прокручивая бокал в руке. — Сам порчу даже самое хорошее. Аня открыла рот, но Паша её опередил: — Без обид, но ты и серьёзное — понятия перпендикулярные. — Вот все так и считают, — неожиданно согласился парень, от чего молчание за столом стало окончательно неловким. Паша скованно взъерошил волосы и отвёл взгляд. В конце концов, он же не изверг и просто хотел перевести диалог в менее серьёзное русло, а в итоге только расстроил ещё больше. — Миш, ну ты оглянись. Ты ничего такой, хоть и из Петушков, Серёжа с пивком потянет — шучу, ты лучший из нас, все знают, — Аня выше всяких похвал, я так вообще предел мечтаний, и что? Сидим тут кукуем, гордые и одинокие, потому что больше не с кем. Но я не жалуюсь. Ну, почти. За вас, — и с на удивление тёплой улыбкой Пестель отсалютовал бутылкой. Миша слабо улыбнулся и повторил жест. Бездумно проследил, как отпивает Муравьёв, как он морщится и на секунду меж бровей появляется морщинка — пиво и вправду горьковатое, как еле заметно дёргается кадык, задевая край рубашки. И почему он никогда не пытался зайти дальше, чем друзья? Он же ещё на посвяте хотел подойти с каким-то дурацким флиртом, который, как ни странно, в половине случаев работал. Серёжа же просто потрясающий — вообще непонятно, почему очередь на него не выстроилась. Возможно, всё потому, что о его недосягаемости Бестужев услышал раньше, чем узнал самого Муравьёва, и сразу решил не тратить сил понапрасну. Или потому, что чувствовал себя слишком нескладным рядом. В конце концов, такому, как Серёжа, нужен кто-то равный, кто-то сдержанный и разумный, а не Миша, за которым укрепилась слава легкомысленного шалопая, вечно влипающего в неприятности. Вот и оставались попытки построить доброе и вечное с кем-то другим, со всей душой ныряя в новые отношения. Доброе и вечное выстраиваться не хотело — ни с девушками, ни с парнями — и продолжалось в лучшем случае месяц. Он бы, может, и попытался, но рядом с ним Серёжа деревенел, мрачнел, чеканил сухие ответы, будто одно присутствие Бестужева ему было неприятно. Достаточно очевидные сигналы, чтобы порывы оставались только порывами и редкими пьяными мыслями о несбывшемся. Сам виноват, конечно, заработал статус ходячей катастрофы — расплачивайся. Вот и сейчас Серёжа хмуро смотрел в стакан перед собой, даже не улыбнувшись на шутку Паши. О чём он думает? О том, что Миша действительно безнадёжен? Ещё не было ни разу, чтобы Муравьёв ошибался.— // —
Серёжа сдержал тяжёлый вздох, но улыбнуться даже не попробовал — знал, что не получится. Неужели Пестель не мог пошутить о чём-нибудь другом? Прошёлся по самому больному — Серёжа «лучший из них», да только Бестужев в его сторону даже не смотрит. Влюблённость за влюблённостью, Алина, Маша, кто там ещё… И все, разумеется, девушки. Конечно, тут ни единого шанса, конечно, первокурсник не может даже предположить, почему Серёжа так внимательно слушает его выступления на дебатах, но, когда они сталкиваются взглядами, отводит глаза. Муравьёв скосил глаза. Бестужев под Пашин смех делал из сухариков клыки. Иногда казалось, что оставаться просто друзьями вполне достаточно. Иногда хотелось выть от того, как легко и просто его заменяли кем-то другим. Худшее, что можно было сделать — влюбиться в натурала. — Эй, — Паша толкнул его локтём, — чего смотришь так, будто кто-то умер? Шутка не зашла? — Муравьёв перевёл взгляд на друга, моргая пару раз, чтобы вернуться на бренную землю. Паша уже растянул губы в улыбке, но встретившись с ним глазами, передумал смеяться и прищурился. Зазвонил телефон. Никогда ещё Серёжа не был так благодарен брату за то, что он есть. — Поль, не могу говорить, я в «Ссылке». Да нет, бар так называется. Подожди, на улицу выйду… — он, извинившись, встал и быстро пошёл к выходу. Можно не думать о Бестужеве хотя бы десять минут. И не прокручивать в голове осознание: Паша, кажется, догадался. Брат, пулеметной очередью выдав семейные новости и привет от мамы, завершил тираду обещанием приехать в гости на пару дней. — Не устраивай много оргий. Не хочу травмировать свою детскую психику и наткнуться на последствия бурной ночи. — Хорошо, устрою совсем немного оргий, — с возрастом Ипполит становился всё более невыносимым, но всё ещё оставался самым любимым членом семьи. Серёжа сбросил вызов и вдохнул прохладный московский воздух. Скоро выпадет снег, люди наденут шапки, придёт зимняя сессия, потом весенняя, потом летняя, диплом и всё. И никаких улыбчивых первокурсников. Нужно будет работать и… будут с Пашей ходить выпивать по пятницам, если он не променяет его на Аню в скором времени. Пестель догадливый, но и сам Муравьёв не слепой. Дверь бара открылась, выпуская пьяного и несколько растерянного Мишу, который тут же завертел головой. Ну конечно. Первокурсник поежился — надеть куртку он, разумеется, не догадался. — Серёж… — он замялся, — всё хорошо? — Пока жив, — Муравьёв, уткнувшись в экран телефона, слегка качнулся на носках. Хотелось курить, но он держал себя в руках. Пожалуйста, пусть только Бестужев не подходит близко и не заглядывает в лицо со своими встревоженными интонациями. — Ты… В общем, если хочешь поговорить, я здесь, — парень неопределённо махнул рукой. Сделал небольшой шаг вперёд. — Ты нам всегда помогаешь, а сам всегда молчишь… — Холодно уже, чтобы без куртки на улице стоять, — не глядя по сторонам, он случайно задел парня плечом и зашёл обратно в бар. Оставшийся в одиночестве Миша со всей силы пнул стену. — Охуенно поговорили.