Только через пару дней Кондратий понял, что хорошего помещения в центре города недостаточно. Сто стульев нужно кем-то заполнять, и даже если каждый его друг займет три, публика все равно не наберётся. С божьей помощью и Мишиным ассистированием рекламная кампания создавалась по принципу «плюнем, крякнем и крепко склеим скотчем».
— Не придут сами — буду за шиворот у входа в метро отлавливать, — с мрачной решимостью заявил Бестужев, вглядываясь в цифры статистики.
Две недели за подготовкой прошли быстро: нужно было отобрать материал, составить программу, отрепетировать прочтение (Володя Одоевский, старый друг, уже получивший определенную известность и привыкший к публичным выступлениям, посменно с Мишей потратил несколько вечеров на попытки морально поддержать Кондратия). Накануне концерта Рылеев сорвался посмотреть на зал — чтобы убедиться, что всё это и правда происходит, и даже заставил Трубецкого отвлечься от Очень Важных Дел и наконец-то передать дубликат ключей от помещения.
Помимо концерта хватало и других забот: в университете вовсю шла зачетная неделя. Нужно было дописать статью в онлайн-журнал, куда он устроился на полставки. Всё чаще звонила мама, предлагая на новогодние вернуться в Питер, но студент отнекивался.
А потом Бестужев позвал на очередной митинг против повышения пенсионного возраста, и как можно было остаться дома? (К счастью, обошлось без задержаний — на них в плотном графике совершенно не было времени.) На базовые человеческие нужды вроде сна и готовки времени тоже не было. Оставалось надеяться, что организм протянет до конца декабря на кофе и глицине, а там можно и отдохнуть.
К тому же, совсем скоро Новый год, а значит, предстояло купить подарки для друзей и родителей. Поколебавшись, он купил подарок и Трубецкому — теплый шарф бутылочного цвета, на который ушла треть зарплаты. Кондратий даже не был уверен, станет ли Сергей его носить, впишется ли это в его дорогой гардероб, но они друзья, а друзья делают подарки. Так ведь?
Ко дню концерта Рылеев был вымотан и физически, и морально. Но он ждал этот день как никакой другой, поэтому чуть нервное возбуждение перекрывало усталость сполна. Всё должно было пройти хорошо. Он даже заранее погладил (второй раз за время проживания в общаге) лучшую из своих рубашек и попытался уложить волосы.
Миша согласился приехать на пару часов пораньше, чтобы помочь с окончательной подготовкой — убедиться, что микрофон работает и Рылеева слышно даже в конце зала; прогнать самые сложные отрывки; занять шарфом место в первом ряду для Трубецкого. Бестужев, услышав, благодаря кому вечер вообще состоялся, только удивлённо покачал головой.
Решение прочитать
то самое стихотворение было принято уже давно. Глупо и необдуманно, но ближайшие полгода не были расписаны под литературные вечера, и Кондратий хотел прочитать всё лучшее, что было, сегодня. К тому же, где-то в глубине души поэт надеялся (и одновременно боялся), что Сергей поймёт.
Зал постепенно наполнялся. Муравьёв, пришедший заранее, поздоровался с парой человек (видимо, птенцами гнезда Вышки) и занял место в первом ряду рядом с Мишей. Но, кажется, спокойно сидеть он не умел — или необходимость дышать одним воздухом с Бестужевым неожиданно обжигала, — потому что скоро парень снова подскочил и стал приветствовать гостей, приглашая занимать места. Люди собрались разные: были те, кто годились в родители, были и те, с кем можно столкнуться в коридоре университета.
Пришли Пестель с Бельской, на удивление вместе. Повесив обе куртки на достаточно заполненную вешалку, парень вместе с ней опустился во второй ряд. Ближе к началу какая-то пожилая пара вошла и села сзади. И все они пришли на творческий вечер «Думы» Кондратия Рылеева.
Поэт, оставшись один в подсобке, расхаживал из стороны в сторону и повторял про себя короткое вступительное слово. Когда до семи оставалось три минуты, Кондратий открыл дверь и выглянул. Зал был почти полным. Он неверяще и восторженно улыбнулся: удалось. Но, обежав взглядом первый ряд, помрачнел. Прямо напротив микрофона все ещё оставался пустым стул, на котором лежал шарф.
Наверное, он просто опаздывает. Он постоянно опаздывает, а в центре сейчас везде пробки. Можно пока начать, а Сергей прибежит, займет своё место, улыбнется чуть виновато, и всё наконец будет
хорошо. Трубецкой мог жестоко иронизировать, но не променяет же он вечер, который сам помог организовать, на поход в театр? Он ведь тогда просто пошутил, да?
Но ждать дальше и откладывать начало уже нельзя, и Рылеев, надеясь, что с Сергеем всё хорошо, вышел на сцену. Зал выжидающе притих. Поэт чуть прищурился от направленного в глаза света и спокойно снял микрофон с подставки. Кондратий мог до потных ладоней нервничать перед выступлением, но, стоило выйти на сцену, он попадал в свою колею и расслаблялся. Главное, не смотреть на пустой стул и не переживать понапрасну. Трубецкой обязательно придет.
Он скользнул поверх голов взглядом, перехватил поудобнее микрофон и совсем другим, уверенным, ровным, но полным почти священного гнева голосом, начал:
— Ты скажи, говори.
Как в России цари
Правят.
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
Давят.
В моменты сомнения Кондратию казалось, что его стиль — не оммаж золотому веку литературы, а неумелое вычурное подражательство; что никто из современной публики не воспримет такую поэзию ни на слух, ни при прочтении; что вопросы, которые он раз за разом поднимал, ни у кого не вызовут желание найти ответы. Но потом он начинал читать, видел, как преображаются слушатели, и понимал, что всё делает правильно.
В короткий перерыв между стихотворениями, ожидая, когда утихнут аплодисменты, Рылеев сфокусировал взгляд и с замирающим сердцем посмотрел на первый ряд. Стул справа от Бестужева всё ещё пустовал. От концерта прошло больше половины. Трубецкой не придёт.
Он сделал паузу, для отвода глаз глотнув воды из стоящей рядом бутылки. Следующим должно было идти стихотворение, посвящённое Сергею. Стоило ли теперь его читать? Заслуживал ли Трубецкой того, чтобы из-за него Кондратий отказывался от собственных стихотворений? Поэт прокашлялся и заговорил:
— Это — последнее из написанных. Проба пера в новой для меня тематике.
Слова любви еще невнятны
Душе младенческой твоей.
Не умножай побед своих
Победой легкой надо мною…
Когда Кондратий читал, Серёжа не удержался и краем глаза посмотрел на своего соседа. У Миши непослушные волосы, толстовка с дурацкой надписью, самая красивая улыбка и шило в заднице, из-за которого парень не мог сидеть спокойно дольше трёх секунд. Миша на него не смотрел. Серёжа сглотнул. Одним волевым усилием заставил себя не поднимать руку и не трогать русые волосы. Вторым — отвернуться и снова посмотреть на Рылеева. Впрочем, это не значило, что Мишин профиль перестал стоять перед глазами. Муравьёв даже не заметил, как за его спиной Паша неловко взял девушку за руку и переплёл их пальцы. И пропустил тот момент, когда Бестужев краем глаза покосился на него.
Кондратию хотелось верить, что он держался хорошо — ему самому казалось, что за весь концерт голос и лицо дрогнули только на стихотворении Трубецкому. Но внимательный зритель заметил бы, что глазами поэт метался от двери к пустому стулу в первом ряду.
И всё же, когда Рылеев торжественно закончил последнее стихотворение, когда зал зашелся аплодисментами и почти половина зрителей встала, когда он увидел искренние уважение и радость в глазах друзей, он понял: всё было не зря. Незнакомая девушка подарила ему цветы, ещё несколько людей спросили о публикациях. Будто оглушённый переизбытком эмоций, Кондратий машинально пожимал руки, благодарил, принимал визитки и давал собственные контакты. Поток тех, кто остался, чтобы поздравить лично, казался бесконечным: друзья из университета, Одоевский, Муравьёв, Пестель, Бестужев… Поэт должен был чувствовать благодарность, но чувствовал только бесконечную усталость. Почти отмахнулся, но, кажется, всё-таки согласился на предложение отметить в ближайшем баре, и с облегчением закрыл дверь подсобки. Вечер дался ему тяжелее, чем часовые пикеты.
Парень достал телефон. В уведомлениях три сообщения от Трубецкого, последнее без пятнадцати семь —
«удачи на вечере».
Рылеев закрыл глаза и медленно рвано выдохнул. Он не может себе позволить разбить телефон, даже если очень-очень хочется. Зато можно пару раз ударить стену — рука заживёт.
В конце концов, Сергей ничего не обещал. Рациональная часть знала, что верить в лучшее в людях — опасная лотерея с высокой вероятностью в очередной раз разочароваться. Но в случае с Трубецким безумно хотелось верить, что парень был лучше, чем хотел казаться, и что общество Рылеева ему хоть в какой-то степени нужно.
Не открывая сообщений, Рылеев набрал Бестужева.
— Миша, на стуле в первом ряду лежит шарф. Забери, пожалуйста. Встретимся на улице.
При мысли о том, что придётся носить напоминание, что человек, которого он ждал больше всех остальных, не пришёл, Рылеев поморщился. Лучше остаться без шарфа и простудиться.
