— // —
После нескольких новогодних ночей, встреченных с друзьями, идея о праздновании в кругу семьи ужаса не вызывала. Приедет Матвей, с которым не виделись сто лет, да и Ипполиту с братьями точно веселее, чем наедине с родителями (говорить об этом младшему Апостолу он, конечно, не собирался). Возможно, всё пройдёт хорошо. К девяти часам все блюда заняли место на столе в гостиной, подарки для Максима Матвеевича были спрятаны за елкой (Серёжа ненавидел эту елку — украшения были подобраны под дизайнерский ремонт и поэтому каждый год её наряжали одинаково — в чём тогда было новогоднее удовольствие?), а большая семья сидела вокруг. Мама с Матвеем обменивались последними новостями, она — в попытках выпытать из сына как можно больше, пока тот снова не уехал, он — поддерживая разговор в перерывах между поглощением бутербродов с икрой. Ипполит накладывал еду себе и племяннику, параллельно развлекая его пародированием «Тачек» наизусть. Серёжа спокойно отвечал на вопросы невестки об учёбе: не самая интересная тема, но, если не углубляться в подробности, относительно безопасная. Отец был в соседней комнате — выяснял какие-то рабочие вопросы, отмахиваясь на мамины вздохи и вопросы, какая работа может быть в начале десятого вечера тридцать первого декабря. — Ну что, раньше сядем — раньше встанем! — спустя десять минут отец всё-таки грузно опустился за стол. Иногда Серёжа не понимал, как он может быть настолько стереотипным депутатом из анекдотов — полным, лысоватым, с несколькими квартирами в центре Москвы и сыном в оппозиции. Большее недоумение вызывало только то, что между ними вообще было что-то общее. За двадцать минут семья дружно смела со стола основную массу еды, отец поднял первый тост (традиционное «за нас»; хорошо, что не за наше великое государство). Ипполит, которому не так давно стали наливать полный бокал, делал вид, что спаивает Максима. Мама явно была в шаге от того, чтобы предложить посмотреть «Иронию судьбы», Матвей рассказывал про работу, Серёжа отмалчивался. Всё могло бы быть хорошо до самого конца, если бы в полдвенадцатого отец не включил «Голубой огонёк» — чтобы, когда тот кончится, сразу получить лицо президента во весь экран. Видимо, не хотел пропустить ни секунды. — Я это смотреть не буду. — Это обращение главы государства, в котором ты живёшь, Сергей, — взгляд отца мог резать сталь. — Или ты у нас уже не гражданин? Мама напряженно сжала в кулаке салфетку, взглядом пытаясь предотвратить перепалку. — Не хочу слушать великую победу в сорок пятом и традиционные ценности. — Когда Серёже было пятнадцать, он не выдерживал прямого взгляда своего отца. Но ему больше не пятнадцать. — Я в них не верю. — Президент не Дед Мороз, нельзя верить или не верить в него! — воскликнул отец, опуская руку на стол так, что звякнула посуда. — Ты не веришь в подвиг наших предков? Не веришь в семейную любовь? — Я не верю в культ военной техники. Не верю в то, что высшее счастье кроется в детях и жене. Ничего личного, — Серёжа покосился на брата. — И не верю в российскую стабильность. Хочешь, я прямо сейчас перескажу, что он будет говорить, и мы это выключим? — Сергей, сядь и смотри телевизор! — мамино предложение посмотреть только куранты в качестве компромисса потонуло в нарастающем крике. Муравьёв смотрел на вену на виске отца и кричал на него в ответ, пытаясь понять, почему он сам так сильно злится. Он прекрасно знал, что мог свести конфликт на нет. Но дело не в шаблонных словах президента, не в очередной приукрашенной правде и не в личном отношении Муравьёва к человеку на экране, дело в системе, которую эта речь украшала вишенкой на торте. — Папа с Серёжей опять поругались и испортили всем праздник. Никогда такого не было и вот опять, — с постным лицом произнёс Ипполит. Серёжа на секунду прервал пламенную речь. Этой секунды Матвею хватило, чтобы усадить брата на место, а маме — переключить внимание отца на странное мигание гирлянды на ёлке (Ваня, может быть, купим новую, эта уже такая старая!). Пару минут в комнате стояла абсолютная тишина, потом телевизор всё-таки выключили до того момента, пока не придёт время слушать куранты. В двенадцать Матвей поцеловал жену и убежал на балкон звонить коллегам под гром салюта, который пускали рядом с их домом. Ипполит, гордо заявивший, что ему поздравлять некого, увёл племянника смотреть на разноцветные искры. Серёжа позвонил Паше, написал в беседу дебатного клуба давно заготовленное поздравление. «С Новым годом!!!» от одногруппников и однокурсников заполняли личные сообщения рекордно быстро. Серёжа не спешил их открывать — успеет со своим «и тебя». Спать ещё не хотелось, чем заняться было не особо понятно. Тут снова завибрировал телефон. Миша. Единственный, чьего поздравления Муравьёв ждал и кто до сих пор не поздравил. Серёжа торопливо вышел из комнаты — говорить при всех совершенно не хотелось. — Серёж, — голос Бестужева был счастливым, пьяным и почти не слышным из-за радостных криков и хлопушек. Он на улице, что ли? — С наступившим тебя! — И тебя, — парень зажал плечом телефон и подошёл к окну. Где-то вдалеке взрывались фейерверки. Не успел он что-то добавить, как Миша продолжил, почти крича в динамик: — Я не писал — надеялся придумать что-то доброе и вечное. Не придумал. Я желаю тебе найти то, что сделает тебя по-настоящему счастливым. Уделай всех в финале дебатов, напиши лучший диплом за всю историю нашего муравейника, выполни все дела в своих бесконечных списках дел, прыгни в любовь с головой — тебе лучше знать, что нужно сделать. Ты заслуживаешь только лучшего, Серёж. Мы все тебя любим — я тебя люблю так, как думал, не умею, и безысходнее этого только смотреть, как ты сам себя изводишь, и не знать, что сделать, — голос испуганно запнулся, но продолжил: — Бля, не так хотел сказать… но да, я в тебя, кажется, влесбиянился. Прости, я пытался это контролировать, правда! Если захочешь меня отпиздить, или перестанешь общаться, или выгонишь из клуба, я пойму. Не хотел грузить своими чувствами — и ты не переживай, пожалуйста, я могу вообще никак это не проявлять, могу не подходить даже, если тебе противно, — но раз сказал, заодно скажу, что ты реально лучший из нас и я горжусь нашим знакомством. И буду гордиться дальше. С Новым годом, — как-то испуганно закончил Миша и сбросил вызов раньше, чем Серёжа обработал информацию. Парень посмотрел на ещё не погасший экран телефона: — И что это, блять, было?Часть 9
8 апреля 2020 г. в 15:03
Когда Кондратий внезапно написал, что купил билеты в Питер на январские, Миша, конечно, расстроился. Сам он домой не собирался столько, сколько это будет возможно — то есть приблизительно до лета, — и последнюю неделю отчаянно искал компанию на каникулы. Отъезд друга рушил планы и оставлял Бестужева почти в одиночестве. Пестель с Муравьёвым никуда не уезжали, но вытащить их куда-нибудь удастся пару раз. Да вряд ли это была хорошая идея — холодности в Сережином поведении не уменьшилось.
Миша предложил проводить до поезда почти машинально. Встретились в метро, и по одному виду журналиста стало понятно, что проводы выйдут не самыми увеселительными. За два дня, что они не виделись после концерта, Рылеев будто ещё сильнее побледнел и осунулся (хотя казалось, что дальше уже некуда), а круги под глазами вызывали нешуточную тревогу. С Кондратием явно что-то происходило, но все попытки разговориться он пресекал односложными ответами.
Вокзал отвлек привычной суетой и ощущением предстоящих перемен, пусть и не своих. Нужный путь и платформу нашли быстро, но идти предстояло до самого конца — туда, где кончался козырёк и начиналась обволакивающе тяжёлая декабрьская темнота.
Билеты проверили, до отправления оставалось десять минут. Остановились в полуметре, чуть неловко смотря друг на друга. В жёлтых пятнах ламп суматошными мотыльками метались хлопья снега, медленно оседая на платформу. Шипели составы, готовящиеся к отправлению. Множащимся эхом объявили продолжающуюся посадку на поезд, следующий по маршруту «Москва — Санкт-Петербург».
Рылеев поежился, поднимая ворот пальто. Попытался изобразить улыбку:
— Ну, до встречи?
— Кондраш, — осторожно начал Миша, пряча озябшие руки в карманы красного пуховика, — а ты домой едешь или убегаешь?
— Совмещаю, — глядя куда-то в Мишино плечо, ответил парень.
С возрастом постепенно приходило понимание, когда стоит промолчать и не задавать неудобные вопросы. Мало ли что тогда казалось на вечере, мало ли о чём шептала интуиция. Поэтому вместо «Из-за того, что он не пришёл?» Миша сказал:
— Близко от «Англетера» не ходи, а то мне тревожно.
— Идиот, — со смешком покачал головой Рылеев. — Не буду.
— И обязательно проведи расчет, на каком километре шаурма превращается в шаверму. Ради науки.
— Ты пытаешься сделать всё, чтобы я меньше по тебе скучал? — посмеиваясь, спросил парень. Бестужев, увидев призрак улыбки, довольно прищурился. — по ГОСТу оформлю и вышлю в трёх экземплярах.
Обнялись уже менее неловко. Рылеев, вскочив в вагон, обернулся и помахал на прощание. Миша повторил жест и улыбнулся. Подождал, когда испускающий струйки дыма поезд зашумит и плавно тронется, и развернувшись, неторопливо побрёл обратно.
Новогоднего чуда хотелось как никогда.