Когда Муравьев впервые пригласил остаться на ночевку, Миша сначала обрадовался, потом задумался, потом испугался и вконец запутался. Предложение было более чем логично: они опять засиделись до ночи в попытках готовиться к экзаменам и не отвлекаться друг на друга, и перспектива в который раз играть в догонялки с последним поездом не прельщала. Да и не то чтобы Бестужев хотел уходить.
Но, несмотря на то, что Миша сам вился вокруг парня, как кот вокруг сметаны, предложение остаться показалось ему негласным обязательством и потому смутило. В конце концов, от Сережи станется и личную жизнь вписать в свободные промежутки в своем планере, а к такой концепции Бестужев внезапно даже для себя оказался не готов.
Парень, кажется, заметил Мишино внутреннее смятение, потому что отвлекся от работы и мягко спросил, в чем, собственно, дело. Выслушав чуть скомканный ответ, он не выдержал и рассмеялся, потому что такую нелепость мог придумать только один человек — и он сидел прямо напротив, смущенно надувшись и неловко дергая шнурок от капюшона толстовки.
— Какой, к черту, секс по расписанию, Миш? — качая головой, сквозь смех спросил Сережа.
— У тебя вся жизнь по вдохам распланирована, откуда мне знать? — парень защищался вяло, сам посмеиваясь и понимая нелепость ситуации.
В тот раз они преувеличенно торжественно договорились, что ночевка значит исключительно ночевку (Муравьев даже предложил диван в гостиной, но тут возмутился уже сам Миша). Но сегодня, подходя к подъезду уже знакомого дома, Бестужев в душе рассчитывал, что к этому слову добавится дополнительное значение.
— Миша, клянусь, если я дожил до двадцати двух лет без этого фильма, то и дальше справлюсь, — не рассчитывая уже на результат, сказал парень.
— Сережа, это не просто фильм, это культурная пропасть между нами, и ее нужно преодолеть! — нравоучительно протянул Миша, пытаясь разобраться в хитросплетениях проводов и настроить, наконец, телевизор. — Не так страшен черт, как его малюют, вполне хорошее кино — первая часть так точно.
— Хорошее кино, — Сережа посмотрел на свой список фильмов в открытых на телефоне заметках, — вот. А это, Миш, смертная классика.
Под осуждающим взглядом Бестужева Сережа забрал у него пульт и всё-таки сам включил телевизор, сдаваясь. Не убьёт же его всего один фильм.
—
Я никогда не думала о смерти… но, по-моему, умереть за любимого человека — не худшая смерть, — произнес томный женский голос.
Сережа вздохнул и перевел взгляд с экрана на довольное, полное предвкушения лицо Бестужева. Он не ожидал, что по соседству с «Солярисом» в списке любимых фильмов его парня окажутся «Сумерки», но Миша всегда умел удивлять. Слава богу, что не русские комедии. Тогда Муравьеву пришлось бы разительно переосмыслить свою жизнь.
Стоило отдать Мише должное, комбинация из драматичного стиля повествования и его собственных шуток и комментариев сделали просмотр приятным. А когда он небрежно перекинул ноги через ноги парня и положил голову Сереже на плечо, Муравьев пришел к выводу, что в теории он готов посмотреть и вторую часть. Он даже отвертелся от неудобного вопроса «Эдвард или Джейкоб?», не став угадывать правильный ответ, а просто отдав все свои симпатии отцу Калленов («Карлайл, Сережа, его зовут Карлайл!»). А когда Миша повернулся, донельзя серьезный, и прошептал на ухо «я знаю, кто ты», Сережа решил, что кино может и подождать.
Кажется, в мире существовала только одна вещь, которая могла заставить Мишу поставить фильм на паузу, не дойдя до лучшей сцены кинематографа (в более широких кругах известной как игра в бейсбол), и это были поцелуи Муравьева-Апостола, плавно сместившиеся с губ на шею. Кажется, для Сережи все неоспоримые преимущества фильма проигрывали перед парнем, перебравшимся к нему на колени и нетерпеливо расстегивающим пуговицы рубашки.
Кажется, просмотр «Сумерек» переносился на неопределенное время.
По собственным меркам Миша проснулся достаточно рано. Страшно хотелось пить, и парень решился на короткую вылазку до кухни, надеясь не разбудить умиротворенно спящего под боком Сережу. Но, когда он уже набрал воды и развернулся в сторону спальни, раздался скрежет входного замка. Проснувшийся десять минут назад мозг отказывался принимать решения в критической ситуации, поэтому Бестужев растерянно застыл, пытаясь понять, какой исход лучше: ограбление или внезапный визит Сережиных родителей. Миша подошел к проему, осторожно выглядывая в коридор.
В дверях стоял незнакомый парень примерно его возраста. Он, очевидно, старался вести себя тихо, но действовал уверенно, будто был в квартире не первый раз. Серийный грабитель? Такие бывают? Или злой бывший, которого нужно победить? Незнакомец неторопливо снял кроссовки и, наконец, поднял голову, встретившись глазами с растерянным Бестужевым в другом конце коридора. Запоздало пришло осознание, что на Мише из одежды только трусы и полупустая чашка с эмблемой «Энтерпрайза» в руках.
Кажется, теперь было понятно, о какой именно немой сцене пишут в пьесах. Миша прочувствовал ее всей своей сущностью.
— Это моя чашка, — парень нахмурился и этим недовольным выражением лица неуловимо напомнил одного человека с двойной фамилией, который сейчас спал и понятия не имел, какая драма разворачивалась в его коридоре.
— На ней не написано, — на автомате ответил Миша, но подумав, добавил: — могу отдать. — В конце концов, чашка — куда более простая дилемма, чем выбор между кошельком или жизнью.
Парень не успел выразить, какие эмоции вызывает у него эта идея (а, судя по лицу, она, как минимум, вызывала одновременное желание вернуть единственную любимую чашку и брезгливость от того, что из нее минуту назад пил незнакомый человек), потому что дверь спальни открылась и из нее выглянул заспанный Сережа, выгодно отличавшийся от Миши наличием футболки.
Несколько секунд троица молча переводила шокированные взгляды, пока незнакомец, наконец, не расплылся в ехидной улыбке:
— Сереж, это что, твой хахаль?
Миша не был уверен, что прозвучало раньше: давящийся кашель Сережи или его собственные возмущения, что никакой он не хахаль. Неизвестный, насладившись эффектом, продолжил:
— Вот говорил же тебе, убирайся вовремя, иначе заведется что-нибудь. Завелось… — фальшиво драматично вздохнул он.
— Господи, Поль, ты свою комнату вообще видел? — кажется, Сережа начал приходить в себя. Или по крайней мере хорошо делал вид, что это так.
— Я пытался туда попасть, но у меня на пути оказался молодой человек приятной наружности жителя Балашихи.
— Какая, в жопу, Балашиха? — активизировался оскорбленный до глубины души Бестужев, чья душа требовала справедливости. — Я из Петушков!
— Откуда? — Ипполит перевел пораженный взгляд на Сережу, а потом зашелся истерическим смехом. За это время Мишина память выудила из глубин нужную информацию и на парня снизошло озарение:
— Поль — это от Ипполит? Ты Сережин брат, верно?
— Хотел бы я ответить отрицательно, — пробормотал старший Муравьев, незаметно скользнув взглядом по Мишиному торсу и уделив особое внимание чашке. — Миша, это Ипполит, мой брат, Ипполит, это Миша… — в глазах Сережи явственно читалось отрицание всего, происходящего в его квартире этим утром. — Мой парень.
— Решил разочаровать папу по всем фронтам, да? — склонив голову набок, протянул Ипполит. — Я не скажу, не бойся.
— Отлично, потому что у меня есть друг, который в случае чего поможет спрятать тело, — холодно ответил Сережа, но тут же чуть мягче добавил: — Мы же договорились, что ты предупреждаешь, когда приходишь.
— Сюрприз? — неуверенно предположил Ипполит. — Больше удивлять не буду, понял. Напарываться на полуголых парней в мои планы не входило.
— Столкновение полуголых парней и тебя в мои планы тоже не входило, — пробормотал Сережа, а Миша наконец-то предпринял попытку проскользнуть мимо него в комнату, чтобы что-то на себя надеть, но его остановил еще один вопрос младшего Муравьева.
— А Серж в постели такой же скучный или он только когда я рядом прикидывается? — Миша покраснел, смущенно опуская глаза и в результате не вписываясь в дверной проем, а Сережа пытался выбрать между тем, чтобы нормально вдохнуть, проводить ледяным взглядом Ипполита на кухню и придержать Бестужева, потирающего ушибленное плечо.
— Это конфиденциальная информация. Не дорос еще, — огрызнулся Миша, натягивая футболку и джинсы.
— По моим прикидкам, мы одного возраста, — прокричал Ипполит из кухни. — Что, Серж, потянуло на молоденьких? 134 статья, что ли, не для тебя писана?
— Там, знаешь, и без нее парочка актуальных статей есть, — пробормотал Сережа, все еще стоявший меж двух огней. Если он и планировал знакомить Бестужева с семьей, то явно не таким способом. Ипполита, судя по всему, ничего не смущало.
— Мне есть восемнадцать! И статья за проникновение со взломом тоже есть, — угрюмо добавил Миша, останавливаясь в проеме.
— Взлома не было. А ты тоже из Вышки? — Ипполит успел залезть в шкаф, достать конфеты, которые сам же там и оставил, и, бухнувшись в кресло, начать довольно их разворачивать. — Хотя чего я спрашиваю, раз вы вместе. Разве что в Москве завелся новый гейский рассадник, а я пропустил.
Сережа раздраженно закатил глаза.
— А ты забрал все выебоны в вашей семье, да? — Миша перелез через спинку дивана и сел напротив парня, скрещивая ноги по-турецки.
— Процентов десять Матвей забил, пришлось довольствоваться остатками, — Ипполит посмотрел на брата, который не смог сдержать стон. — Ты бы хоть чай поставил, хозяин.
— Ты, насколько я вижу, и сам не гость, — Миша рефлекторно огрызнулся, хоть Сережа и явно не выглядел обиженным.
Судя по лицу, Сереже Муравьеву нужен был либо кот Леопольд, либо выпить. Выбрал он ни то ни другое и молча подошел к чайнику, включая его.
— А удивился ты как-то несильно, — негромко сказал парень, исподлобья изучая брата.
— Да просто конспиратор из тебя хуевый, Серж, — сообщил Ипполит, облизывая с пальца шоколад. — Так, как сегодня, ты, конечно, еще никогда не светился, но в целом картинка давно сложилась. Я, знаешь ли, не только все выебоны, но и всю внимательность унаследовал, — посмотрев на дернувшийся кадык парня, младший цокнул и добавил уже спокойнее: — Забей ты, никто больше не знает и не узнает. И я же не совсем идиот.
Бестужев тихо хмыкнул, показывая степень своей уверенности в последней реплике. Щелкнула кнопка, оповещая о вскипевшем чайнике.
Чаепитие прошло настолько напряженно, что Ипполит первый вспомнил про учебник, который забыл у брата, и бодро исчез в коридоре. Миша одними губами спросил: «что, блять, происходит?». Сережа развел руками и в качестве компенсации поцеловал его в щеку. На том и сторговались.
Впрочем, тишина продолжалась недолго, потому что вернувшийся из спальни самодовольный Ипполит (который держал в руках не только учебник, излучающий ужасную энергетику негуманитарного предмета, но и пару белых кроссовок) громко спросил:
— Вам понадобилось двадцать минут «Сумерек», чтобы поймать настрой? — как его брат угадал минуту по стопкадру на телевизоре, который они забыли выключить, Сережа решил не уточнять.
— Завидуй молча, — и бровью не дернув, сказал Миша.
— Тут не завидовать, тут соболезновать надо. Не знаю правда, моему брату или тебе.
— На учебу опоздаешь, — прервал тираду Сережа. Его улыбка по шкале от советского школьника до Джокера уже приближалась к последнему. Не было похоже, чтобы Ипполит испугался, но куртку послушно натянул и вещи в рюкзак затолкал.
— Ладно, Серж, ты не расстраивайся, но я уже ухожу. И чтобы ты не умер от радости от моего следующего визита, так и быть, напишу заранее. Миша, удачи, — и, подмигнув, парень шустро покинул квартиру.
— Завтра же поменяю замки, — сказал Муравьев, смотря на закрывшуюся за Ипполитом дверь.
— // —
Сессия прошла на одном дыхании — вернее, на мучительно долгом промежутке между вдохом и выдохом. Урывки сна, неохотно отступающая болезнь, многодневная зубрежка билетов, поездки в универ затемно и такое же позднее возвращение, часовое ожидание своей очереди, эмоциональная опустошенность при выходе из кабинета — все слилось в единое нечто. Рылееву показалось, что он по-настоящему вдохнул только когда последний экзамен остался позади. С чистой совестью проспав половину следующего дня, он предложил Одоевскому встретиться — сто лет не виделись, — и, наконец, решил позвонить Трубецкому. Насколько Кондратий помнил из обрывков их разговоров про учебу (а выглядели эти разговоры очень странно, потому что Рылеев охотно делился всем, что происходило с ним на факультете, а Трубецкой смеялся и потом рассказывал что-то только в ответ на прямые вопросы поэта), у Сергея сегодня был последний экзамен. Теперь они оба могут наконец-то расслабиться — если Трубецкой вообще напрягался и не вылетел на пересдачи — и, возможно, даже добраться до театра, про который тот постоянно заикался.
Правда, планы Рылеева были несколько сбиты автоматическим голосом, который раздался из телефона:
—
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…
Кондратий чуть нахмурился, сбрасывая. Не в метро же он едет. Во-первых, там ловит связь, во-вторых, речь все-таки про Сергея Трубецкого. Впрочем, Рылеев не позволил себе думать об этом слишком много, потому что он и так проводил уйму времени с мыслями о парне, который не собирался (да и не должен был) отчитываться ему о каждом своем шаге. У Сергея, в конце концов, есть личная жизнь — освободится, вылезет из бункера и перезвонит, никуда он не денется.
Через пару часов Рылеев не выдержал и снова набрал его сам, опять получив в ответ только голос оператора и волну раздражения. Стоит ли начинать волноваться, если человек, который обычно не выпускает телефон из рук дольше, чем на десять минут, не берет трубку полдня? Выдохнув и отгоняя то ли тревогу, то ли раздражение, он открыл диалог и ненадолго задумался.
Перезванивать в Англии научить не успели? Ты там живой вообще?
мертвый
у меня нет пропущенных
ты что звонил на московский номер
ты же понимаешь что я не могу на него ответить когда я в лондоне?
Подожди, ты в Лондоне? Ты не говорил, что уезжаешь.
…
кондраш заведи инстаграм
Сдался мне твой инстаграм.
я здесь с понедельника держу в курсе
Разве у тебя не сегодня последний экзамен?
сессия на отлично))
все вопросы легко решаются парой пачек банкнот
Хочешь сказать, ты купил закрытую сессию?
Кондратий заблокирокировал экран, какое-то время надеясь, что ответа не будет. Он уже его знал. Но через пару секунд телефон завибрировал и в диалоговом окне появилось короткое:
да
Рылеев чувствовал пульсацию крови в ушах, и это было не преувеличение. В их последнюю встречу Трубецкой был таким… остроумным, излучающим спокойствие и чертовски привлекательным, а сейчас это же человек пишет о взятках, как о чем-то самом собой разумеющемся. Парень, который ему нравится, платит за экзамены вместо того, чтобы их сдавать. Парень, который ему нравится, не придает никакого значения вещам, которым Кондратий готовился посвятить жизнь, — образованию и науке. Парень, который ему нравится, совсем не тот, кем Рылеев его представлял.
Снова.
Что еще ты купил? Может, и егэ не ты сдавал?
сдавал
дви не сдавал потому что надо было возвращаться раньше
Ясно. Купи и диплом сразу, чего мелочиться.
если захочу купить тебя не спрошу
эта поездка важнее дурацкой сессии которая все равно ничего не решает
какое вообще тебе дело до моего образования
Кондратий выпустил телефон из рук. Хотелось то ли выкричаться, то ли напиться, то ли все сразу. Было бы лучше, если бы он не знал, если бы не видел эти две небрежные скобочки в конце сообщения. Он же гордится собой, Трубецкой правда этим гордится. Наверное, считает себя изворотливым. Что он не тратит время на такую ненужную ерунду, как заучивание определений и фамилий.
Да он же просто занимает чье-то место в этом университете. Зачем Сергей вообще туда ходит, зачем ему диплом? Почему он не остался в своем дурацком Лондоне? Почему Кондратий никогда не придавал значения его откровенно равнодушному отношению к учебе, убеждая себя, что это все напускное — и с чего он, ничего не зная об успеваемости Сергея, вообще решил, что это напускное? Почему, за что и как Кондратий так глупо не хотел замечать очевидного? Что он вообще знал о Трубецком, раз ошибся в нем дважды за месяц?..
И, главное, почему, зная, что Сергей ничего ему не должен, Рылеев чувствовал себя глубоко преданным?
Парень не знал, зачем вообще пытаться поддерживать с ним общение сейчас, когда так хорошо понятно, насколько мало у них общего. Не было никакого смысла в этих дурацких перепалках и дружеских перемигиваниях, потому что, когда речь заходила о чем-то важном для Кондратия, он оказывался в ловушке: Трубецкой это важным не считал. Рылеев всю жизнь думал, что если он и будет с кем-то встречаться, если он когда-то влюбится, то это будет человек, который станет рядом и будет подавать ему патроны. Трубецкой стоял не рядом, а прямо напротив.
Кондратий так сильно, до боли хотел его разлюбить. Хотел действительно не думать ни об образовании Трубецкого, ни о его мировоззрении, ни о нем самом.
Но не мог.
