@polny_pestez
господа присяжные заседатели, лед тронулся и кукуха вместе с ним
я заебался, давайте отдохнем
@svyatie_nasekomye
Паш, семестр начался неделю назад…
@a_ne_hlopnyt_li_nam_po_ryumashke
звучит супер!! что где куда
@polny_pestez
привет, мой новый лучший друг!
да есть одна идея
— То есть из всех возможных вариантов досуга ты выбрал квест? И из всех возможных квестов ты выбрал «Иммерсивный театр "Безумцы меняют мир" с полным погружением» — Паш, это вообще что? — оторвавшись от флаера, спросил Муравьев.
— Это ты не возникаешь, надеваешь мундир и идешь со мной убивать императора и совершать государственный переворот.
— Не хочу я убивать императора, — поморщился Сережа.
— Вот из-за таких, как вы, крестьяне и были двести лет несвободны, — Паша обернулся к Рылееву в поисках поддержки, но тот шел позади, отстраненно крутил в руках телефон и слушал, как вполголоса говорит о чем-то Александр Одоевский. Об эксцентричном друге Кондратий вспомнил, когда от компании внезапно отвалился Оболенский, а мероприятие было забронировано на шесть человек. «Старый знакомый» оказался магистрантом философского факультета, известным в узких кругах поэтом с цепким взглядом, но бесстрастным выражением лица, которого абсолютно не смущала компания незнакомых людей, обсуждающих теорию революции, — он даже умудрялся вставлять комментарии, не теряя общую нить разговора с Кондратием.
— Давай по ходу дела решать, а не вносить разлад в наше общество? — миролюбиво предложил Пестель.
— Сереж, да ладно, прикольная идея, и мы уже на месте, — глаза Бестужева засветились еще на слове «мундир», и моральные дебаты по поводу убийств двести лет как мертвого человека его мало волновали, так что он потянул парня в комнату, где должен проходить инструктаж.
— Мы вышли, нам не вернуться, — хмыкнул Муравьев и взял в руки на удивление неплохо сшитый мундир, который им выдал администратор пару минут назад, прежде чем исчезнуть в неизвестном направлении.
Аня скептично оглядела что-то, отдаленно напоминающее платье и, хмыкнув, отложила его подальше:
— Ну уж нет. И так Полина оставила меня в гордом женском одиночестве, еще за вами в этом носиться. Миша, передай мундир, пожалуйста.
Кондратий наморщил нос при виде военной формы, выходя из своей странной задумчивости.
— А обязательно становиться частью правительственной машины насилия, чтобы свергнуть правительство? Я против армии, — столкнувшись с насмешливым взглядом Паши — единственным в компании, кто отслужил, — мысль Рылеев решил не развивать, но, покопавшись немного в шкафу, нашел какое-то подобие фрака и натянул его. Может быть, не так горячо, как в мундире, но и покорять особо некого.
Компания быстро справилась с нехитрыми застежками — в конце концов, на историческую достоверность мундиры не претендовали. На осознание, насколько всем идет форма, времени потребовалось гораздо больше.
— Извините, что нужно кричать, чтобы связаться с оператором? Я прослушал, — сипло спросил Паша, не отводя взгляда от смущенной, но определенной довольной произведенным эффектом Ани. Миша даже не пытался сделать вид, что слушал, пожирая глазами поправляющего воротник Сережу.
Администратор вздохнул, оглядывая компанию, где из шести человек внимательно слушал только Одоевский.
— «Ура, Конституция!». Хором, — удерживаясь от желания произнести по слогам, произнес он. — К предметам физическую силу не применять, к актерам — тем более.
Не было похоже, что кто-то из компании заметил бы актера, даже если бы он выпрыгнул прямо перед ними, но все автоматически покивали головой.
С грехом пополам пройдя инструктаж, новоиспеченные заговорщики оказались в комнате с интерьером с претензией на дворянскую гостиную. На массивном овальном столе лежала кипа книг и бумаг, позади стоял книжный шкаф в потолок, большая часть пространства тонула в полумраке. Поскольку лидеры восстания еще не определились, члены группы быстро разошлись по комнате, попросту трогая все предметы, попадавшиеся под руку.
— Сейчас нужно выбрать стратегию и, возможно, распределиться, — оглянувшись по сторонам, сказал Сережа. Сразу было понятно, кто отвечал за здравый смысл и обладал лучшей выдержкой.
— Чего тут стратегию выбирать, — пожал плечами Пестель, — срезать верхушку и все.
— Переименую твой контакт в «якобинец», — не отвлекаясь от изучения камина, сказал Муравьев.
— О, смотрите, — довольно обернулся Миша, держа в руках ящик с бутылками. — начало мне уже нравится!
— Жаль тебя огорчать, — Сережа перехватил ящик и поставил на стол, — но не думаю, что там осталось шампанское.
Пробка бутылки действительно вышла легко и без хлопка. Рылеев предположил, что там может быть что-то спрятано. Так и оказалось: на стол выпали два свитка.
— Написано на французском, — задумчиво сказал Одоевский.
—
Mes amis! Si vous lisez ceci, je suis probablement mort… — заглянув через плечо, прочитал Муравьев, —
voici toute la révolution… Так, тут какие-то имена и цифры, наверное, они нам понадобятся. Сейчас, дайте мне пару минут, — Миша был готов дать ему и пару часов, если они включают в себя разговоры по-французски в мундире. В принципе, не так и хотелось пройти дальше первой комнаты.
— Ребят, — вывел всех из оцепенения голос Ани, — здесь есть на русском. Не думаю, что для прохождения нужно знание французского — хотя это было красиво.
— Ты ищешь легкие пути. Тогда вся знать говорила по-французски, — Паша отобрал у Сережи свиток и хмуро пробежался по нему глазами. — Либо я совсем забыл язык, либо тут какая-то бессмыслица… — язык Пестель никогда особо хорошо не знал, но пережить Анин комплимент Муравьеву было не так легко.
— Ваше благородие, — раздался голос из динамиков. Судя по тону, оператору хотелось то ли рассмеяться, то ли обложить всех матом. — Вам стоит сосредоточиться на русском письме.
Миша пробормотал что-то подозрительно напоминавшее «кайфоломщик», но послушно склонился вместе с Аней и Кондратием над русским вариантом. Рылеев довольно быстро пришел к выводу, что речь идет про издание «известной всем в дворянских кругах» книги 1825 года и переместился к книжной полке, скользя взглядом по корешкам.
— Смотрите, тут пять одинаковых книг на разных полках, — заметил Одоевский, — и их можно вытащить.
Как только вытащили пятую, раздался щелчок. Часть шкафа отъехала в сторону.
— Магия-колдовство, — восхищенно протянул Миша. По взгляду Муравьева было понятно, что магией он считает вовсе не автоматическую дверь.
Один за одним, как утята за мамой-уткой, которой неожиданно оказался Паша, новоиспеченные заговорщики попали в пространство, изображающее зимний проспект. Стены были расписаны силуэтами прохожих, в углу стояла карета с двумя сундуками. Один из них был перевернут, и содержимое в виде бессчетного количества бумаг дорожкой тянулось через половину комнаты. Серёжа с Аней быстро прошли вглубь, рассматривая обрывки газет и писем. Кажется, если Аню мотивировало желание победить, то Муравьев просто старался скорее попасть в пространство без камер наблюдения. Миша изучал кладку дома, надеясь найти тайник, Кондратий проверил, не выдвигаются ли из стены кирпичи, а Александр потерянно замер посреди комнаты. В это время Пестель умудрился где-то раздобыть ключ (буквально никто не видел, откуда Паша его достал) и распахнул закрытый сундук. На дне оказались еще один свиток и револьвер.
— Предлагаю императора все-таки грохнуть, — задумчиво изрек он, взводя курок и прицеливаясь в дальнюю стену.
— Отставить грохнуть императора, — нахмурившись, сказала Аня. — Мы не будем возводить империю на крови. И актер не виноват, что у тебя свои счеты с монархией.
— Есть, мой капитан, — подмигнув, ухмыльнулся парень.
— Можете грохнуть меня, — пробурчал Одоевский, распечатывая конверт. Это оказался шифр к одному из писем, которое Миша чудом выцепил из общей массы. Сопоставив цифры, они быстро нашли нужную страницу и начали читать:
— Чем ближе день восстания, тем опаснее обстановка. Я не знаю, кому можно доверять; наши собрания превратились в бесконечные споры, ни на йоту не приближающие к цели. Общество раскололось на Северное и Южное, их задачи разошлись … бла-бла-бла… Кажется, нам нужно разбиться на две команды.
Кондратий закатил глаза и встал рядом с Александром, всем своим видом показывая, что они само олицетворение слова «команда». Миша, Сережа и Паша остались стоять рядом, так что Ане ничего не оставалось, кроме как закатить глаза, сказать «Мальчики!» и занять место рядом с поэтами. Одоевский кивнул на письмо.
— Судя по всему, Южное общество идет налево, Северное направо, — Миша сделал шаг, но Сережа удержал его за локоть.
— Это право, — он улыбнулся парню и разжал тонкие пальцы. Может, ориентацию в пространстве Бестужев и нашел, но сексуальную только что окончательно уронил.
— Просто я думал, что мы Северное, — невозмутимо ответил Бестужев. А Сережа просто хотел хотя бы подержать его за локоть, если не мог поцеловать, но говорить это вслух он уже не стал.
Такими темпами, отвлекаясь на мундиры, перепалки по поводу того, ради чего они вообще сюда пошли (вариант «а что еще ты собирался сегодня делать, не диплом же писать» от Паши с отрывом выиграл у «ради мечты» от Миши), компания разделилась. Северяне зашли в одну дверь, а южане в другую. В процессе прохождения они нашли еще какие-то пергаменты, ключи, двууголку, которую торжественно нацепили на Сережу, потому что «тебе очень идет», и шпагу с императорской гравировкой. Пару раз прокричав «ура, Конституция!», когда подсказки оказались уже совсем не очевидными и к истории никакого отношения не имеющими, обе команды медленно подошли к финалу. Попутно все заговорщики подготовили свои программы по преобразованию страны для предоставления их императору, следуя просьбе из пергамента.
Когда очередная дверь с трудом поддалась, троица южных оказалась в последней — судя по всему, последней — комнате, интерьер которой изображал дворцовую залу. Пару секунд спустя дверь в противоположной стене открылась, пропуская все еще что-то обсуждавших северян. Компания радостно переглянулась, порадовалась воссоединению и огляделась. В кресле, которое с натяжкой можно было назвать троном, сидел император, которого с натяжкой можно было назвать Николаем I.
— Так вот они, заговорщики. Мне о вас докладывали — с презрением протянул император.
— Так точно, ваше величество, — на редкость довольным голосом протянул Пестель, который, кажется, получал от происходящего ни с чем не сравнимое удовольствие. — Вы не ждали нас, а мы приперлися.
Миша закашлялся, скрывая смех. Актер лишь вскинул бровь, явно не впечатленный широтой кругозора Пестеля. Если он сталкивался с чем-то еще хуже, чем это, то Сережа ему искренне сочувствовал.
— И с какой целью вы идете против самодержавной власти?
— И у вас, и у нас цели правые… — начал Сережа, но его быстро перебил Рылеев.
— Для начала, освободить крестьян и дать им землю!
— И фабрики рабочим, — на автомате добавил Паша.
— Мой друг, вы революции перепутали, — Одоевский усмехнулся, лениво оглядывая комнату.
— Ничего я не перепутал! А вас, ваше императорское величество, надобно казнить… — у Паши было такое лицо, как будто он сейчас выстроит целый раунд дебатов с объяснениями, почему. — Ибо нехер.
Аня всплеснула руками и возмущенно встряла с возражениями. Кондратий не оставлял надежды вернуться к крестьянскому вопросу. И даже Миша отвлекся от своего парня, пытаясь завоевать внимание псевдо-Николая и объяснить ему, что казнить они его может и не будут, но арестовать сейчас обязаны. Сам император лишь недоуменно наблюдал, предпочитая не вмешиваться.
— Господа заговорщики, — раздался голос оператора из динамиков, — к сожалению, императорская гвардия на подходе, вы не успели.
— Слава богу, — с облегчением выдохнул актер.
Уже стоя на эскалаторе, компания в лице Паши, обнимающего Аню, самой Бельской, Миши и Сережи все еще выясняла, из-за кого им не хватило времени и они оказались казнены. Кондратий с другом стоял через ступеньку от них и с рассеянной улыбкой кивал в ответ на слова Одоевского, рассуждающего о квестах как социальном явлении. Внизу компания разделилась, прощаясь: Аня и Паша пошли в направлении пересадки на другую ветку, а Александр сел на поезд в другую сторону.
Последним Кондратий попрощался с Мишей и Сережей, с которыми он ехал в одном поезде (Бестужев вышел на одной станции с Муравьевым, хотя пересадка к общежитию была дальше). Оставшись один, Рылеев задумчиво вгляделся в свое размытое отражение в окне вагона. Сегодня как никогда остро чувствовалась тоска по Трубецкому — если не по присутствию, то хотя бы по возможности ему написать.
В глубине души Кондратий понимал, что в сложившейся ситуации была преимущественно его вина. Как бы ни хотелось обратного, Сергей имел полное право придерживаться других взглядов и ценностей. Раньше Рылеев со свойственной ему радикальностью решил бы, что это непреодолимое препятствие для общения, но сейчас он понимал, что есть критичные расхождения в мировоззрении и есть совместимые. В конечном итоге все упиралось в простой вопрос: каким из них является это?
Пока сознание взвешивало все за и против, он разблокировал телефон. Найти инстаграм-аккаунт Трубецкого оказалось проще, чем он думал (хотя не то чтобы он делал это осознанно). Последней была выложена фотография из аэропорта с геолокацией Шереметьево. Значит, вернулся. Машинально просмотрев еще несколько публикаций, Рылеев понял, что знает ответ.
— // —
Сергей Трубецкой вряд ли вернулся из Лондона отдохнувшим, но определенно был немного больше доволен жизнью, чем до этого. Спустя полгода он наконец-то выпил пива в том самом баре с действительно нужными людьми и наработался так, что очень хотелось не вылезать из квартиры пару дней, чтобы привести себя в порядок и отоспаться. Мамино предложение поучаствовать в переговорах компании он принял с радостью, но спуску ему, ожидаемо, не давали (хотя бы не заставили заниматься ненавистным синхронным переводом, потому что все шло на английском, и на том спасибо).
Впрочем, теперь никто не мешал ему просто тупить в телефон оставшиеся до учебы дни. Никто, кроме все еще молчащего Рылеева. К счастью, всю эту неделю Сергей был достаточно занят, чтобы не думать о нем, потому что мысли о Кондратии имели свойство отвлекать и нарушать и так с трудом собранную концентрацию. Тем не менее, у него было достаточно времени, чтобы обдумать ситуацию. Извиняться Сергей, конечно, не собирался. Но сейчас, спустя время, он понимал, что не сказать Рылееву про отъезд было как минимум некрасиво, как максимум… не особо по-дружески. Правда, похоже, самого Кондратия это волновало не очень сильно, но Трубецкой провел несколько минут, как попугай с зеркалом, объясняя себе, что, когда ты ценишь общение с человеком, надо бы писать ему. До Лондона, может, и было добираться чуть ли не столько же, сколько до Питера (про который Рылеев, кстати, тоже случайно забыл рассказать), но иногда стоило вспомнить, что это все-таки в другой стране.
На следующее утро Сергей проснулся чуть более живым и, откинув уже немного отросшие волосы со лба, разблокировал телефон, чтобы среди рабочих имейлов и рекламных рассылок обнаружить пришедшие поздней ночью сообщения.
До твоего образования мне действительно нет и не должно быть никакого дела.
Как поездка?
утомительно, но круто
Парень зевнул, задумчиво садясь в кровати. Ему хотелось поделиться впечатлениями подробнее, но заставлять Рылеева спросонья слушать его трехминутное голосовое про рабочие переговоры было странным способом примирения (вопрос с сессией Сергей попросту считал закрытым).
если хочешь приезжай сегодня расскажу
Ответ пришёл ближе к обеду и заставил Трубецкого мягко улыбнуться.
Я надеюсь, что поменять адрес и не сказать мне ты ещё не успел.
В пять удобно?
Услышав дверной звонок, Сергей лениво выполз в коридор и распахнул дверь, его взгляду предстал Кондратий с покрасневшим носом и руками в карманах расстегнутого пальто. Трубецкой посторонился, пропуская его.
— Я думал, там минусовая температура.
— Нулевая, — ответил парень, внимательно изучая лицо хозяина квартиры и, наконец, улыбнулся. — Привет.
— Привет, — Трубецкой закрыл за ним дверь. — Ну да, это меняет дело. Если снова заболеешь — на меня не рассчитывай.
— У меня с прошлого раза остались лекарства, — посмеиваясь, Рылеев достал из внутреннего кармана бутылку вина и протянул Сергею. — К столу.
Хозяин с улыбкой забрал ее, рассматривая этикетку.
— Очень предусмотрительно с твоей стороны. Раздевайся, проходи. — Сергей пошел в направлении кухни. — Как экзамены?
Рылеев, следуя за парнем, чуть напряженно помолчал, но ответил ровно:
— Закрыта на отлично. Коллеги, можно сказать. Как Лондон?
Трубецкой хмыкнул, доставая штопор и два бокала.
— Еще лучше, чем я помнил. Хотя времени, чтобы просто пройтись по центру, не было. Пришлось отложить на лето. — Сергей чувствовал взгляд Кондратия, следящий за движением его рук.
— Что за важная поездка, не терпящая отлагательств? — в голосе журналиста слышался искренний интерес. Пробка вышла из бутылки с негромким хлопком.
Наполнив бокалы, Сергей вкратце рассказал парню про работу в маминой компании и переговоры, на которых она предложила ему ассистировать, несмотря на сессию. Немногие вещи вдохновляли Трубецкого строить монологи больше, чем из трех предложений, но ему правда нравилось заниматься этой работой (в отличие от университета) и он видел, что Кондратий, кажется, это уловил, потому что он слушал и смотрел в ответ на Сергея очень внимательно. Когда парень закончил, а Рылеев молча сделал глоток вина, обдумывая, что на это сказать, у Трубецкого на экране высветилось уведомление и он, недолго думая, открыл голосовое сообщение, прикладывая телефон к уху. Правда, парень немного не рассчитал громкость, и низкий насмешливый голос прозвучал на всю кухню.
—
Hey, Knyaz, hope you`re still alive. Are you…
— Князь? — изумленно переспросил Кондратий. — Извини, это было слишком громко, чтобы я не услышал — там правда было слово «князь»?
Трубецкой посмотрел на него, понимая, что отрицать сейчас что-то слишком глупо. Прикидываться дурачком при Рылееве на третий раз уже перехотелось.
— Ага. Это вроде… я. Князь.
Секунды три собеседник пораженно молчал, а потом зашелся смехом, даже не пытаясь его сдержать.
— Ты, открещивающийся от русской культуры, ты — Князь?
Сергей фыркнул с улыбкой, делая глоток.
— Это все потому что меня назвали в честь князя Сергея Александровича, сына Александра II, губернатора Москвы, — с абсолютно непробиваемым лицом заявил он.
— А я-то думал, что в честь Сергия Радонежского, — в тон ему ответил Рылеев. — Нет, ну серьезно?
— Князь Мышкин?
— Еще скажи, что «Повесть временных лет» тебе английские друзья почитать посоветовали, — Сергей закатил глаза.
— В свои восемь лет я неделю провел, объясняя лондонским школьникам концепт богатырей и статус князя Владимира. Так что я очень благодарен, что князь, а не
Dobrynya Nikitich.
— За тебя, Князь, — с нескрываемым удовольствием протянул Кондратий, будто пробуя слово на вкус, и поднял бокал.
— Господин литератор, — процедил Трубецкой и поднял бровь и бокал в ответ.
Допив бутылку, парни переместились в гостиную. Сергей растянулся на диване, бросаясь случайными фактами из своей эмигрантской жизни в ответ на истории Рылеева про его гимназию: булочки с корицей в российской столовой, эмблема школы на жилетках вплоть до девятого класса и прогулянные за написанием первых стихов уроки. От вина у Сергея слегка порозовели щеки, и он стянул свитер, оставаясь в одной футболке. Парень тихо смеялся над тем, как Кондратий, сидевший на другом краю дивана, размахивал руками и описывал, как в русских школах проходят гражданские учения с ватно-марлевыми повязками и тушением пожара в шине на школьном дворе.
Посреди следующей рылеевской истории у парня зазвонил телефон и он, извинившись, поднялся и пошел по направлению к кухне, отвечая на вызов и оставляя Сергея наедине с самим собой. Трубецкой закинул ноги на диван, занимая его фактически целиком, и внутренне поморщился — рассказ был интересный, хотелось дослушать. Да и вообще, отвечать на важные сообщения во время разговора еще куда ни шло, но вот так вот быть оставленным в одиночестве Кондратием, который ушел разговаривать по телефону, было обидно. Кто вообще может звонить ему в десять вечера в выходной, не деканат же?
С другой стороны, это вообще не дело Трубецкого. Он выдохнул, закрывая глаза и потирая переносицу. Дело не его, а на душе все равно неуютно. Он привык чувствовать внимание Рылеева, ему было
приятно чувствовать это внимание, зная, что в таком объеме оно достается только ему. Да, Сергей знал, что Кондратий влюблен в него — догадался давно, а сейчас был уверен в этом почти на сто процентов. Рылеев слишком внимательно смотрел с этим своим характерным прищуром. Трубецкой долго принимал это как данность (он привык нравиться людям, все-таки он прикладывал для этого некоторое количество усилий), но потом понял, что на какого-нибудь Мишу Кондратий смотрит не так. Парень ничего не сказал ему, потому что, по большому счету его все устраивало: Кондратий был выше глупого флирта или пошлых многозначительных намеков, а их дружеское общение Сергею нравилось. Так что он не собирался ничего делать до того момента, пока Рылеев сам не признается. А зная нерешительность поэта, шансы такого исхода были маловероятны.
Черт, сколько можно говорить по телефону? Они там «Войну и мир» решили обсудить? Сергей прищурился, чувствуя отвращение к самому себе. Было противно от того, что Рылеев променял его на неизвестного абонента, и было противно от того, что ему от этого противно. Трубецкой считал ревность все-таки не самым достойным чувством. Погодите, считал что? Нет-нет-нет. Сергей даже замотал головой, садясь на диване ровнее. Он ревнует Рылеева. Не может. Блять. Быть. Из всех людей, с которыми он знаком, прожив десять лет на улице, где каждый июнь вывешивались радужные флаги, он решил влюбиться в поэта-оппозиционера в гомофобной России? Да он сам для себя шутка после такого. Сергей очень тяжело выдохнул, пытаясь вернуться в спокойно-расслабленное состояние, в которое его погрузили алкоголь и истории Кондратия. Кажется, для этого ему нужна еще бутылка. Ну серьезно, Рылеев даже не был его типажом, каким образом он оказался в этой ситуации? И что ему теперь делать?..
Вернувшись из кухни, Кондратий увидел затылок Сергея, растянувшегося на диване. Он негромко позвал парня, говоря, что ему, наверное, пора, чтобы потом не догонять последний поезд, и Трубецкой не попытался его задержать. Парень просто встал и проводил Рылеева до двери, полушутя напомнив ему поплотнее завязать шарф и поднять воротник пальто. Закрыв за поэтом дверь, Сергей стер с лица самую натянутую улыбку в своей жизни. Поступком, глупее, чем игнорирование Кондратия при их первой встрече, была только влюбленность в него.
