— // —
То, что на время восстановления Миша останется жить с Серёжей, было решено как-то единогласно, когда парни приехали домой после митинга. Бестужев в любом случае постепенно оккупировал квартиру: в стакане на раковине появилась вторая зубная щётка, под его футболки была отведена отдельная полка в шкафу, и ужинал парень всегда одной и той же любимой вилкой. К тому же, отпускать его одного с разбитой головой в общежитие категорически не хотелось — были подозрения, что вместо лечения наступит старый добрый русский авось. Впрочем, ещё можно было поспорить, кому требовался больший надзор: бессмысленно забивавшему на своё здоровье Бестужеву или Муравьёву, который с каждым днем все реже поднимал голову от ноутбука. Миша, не зная, что делать с освободившимся временем при запрете на чтение и интернет, слонялся по квартире, от скуки впрягался в домашние дела и рано или поздно возобновлял попытки отвлечь парня от учебы. Он будто интуитивно знал, где грань, когда Серёжа уставал и не давал себе отдохнуть исключительно из-за перфекционизма. Прямо сейчас Муравьев крутил головой, пытаясь размять шею, которая отказывалась функционировать после многочасового сидения за столом, а Миша растянулся на диване, мысленно делая ставки, вспомнит ли Серёжа про еду раньше четырех часов дня. Впрочем, размышления парня прервала неприятная вибрация телефона под боком. Поднявшись с дивана, Миша торопливо вышел в коридор. Серёжа проводил удаляющуюся спину заинтересованным взглядом: должно быть, это очень важный разговор, раз заставил обычно безразличного к лишним ушам Бестужева выйти. — Да, пап… — донеслось в эхе коридора. Муравьёв мотнул головой. Подслушивание никогда не входило в список его привычек, но особо громкие возгласы невольно долетали до уже потерявшего концентрацию сознания. — Зря ты так, общага далеко не плоха. Мне нравится, правда!.. — как мог убедительно говорил Миша. — И сосед адекватный, и ремонт нормальный, от учебы ничто не отвлекает. Слышишь, какая тишина? Удивление быстро сменилось пониманием. В конце концов, был миллион причин, по которым парень решил не сообщать о том, что почти неделю живёт у очень хорошего друга. Муравьёв решил не делать никаких выводов за спиной, и, когда Миша вернулся с телефоном под мышкой и тарелкой в руках, Серёжа уже снова стучал пальцами по клавишам и игнорировал весь внешний мир. — Знаешь, — из-за откушенного бутерброда разобрать слова было очень сложно, — ты определённо вскружил мне голову. Облокотившись о стол, больной застыл в ожидании реакции. — У тебя когда-нибудь кончатся шутки про сотрясение? — Серёжа недовольно нахмурился, но опытный взгляд (а Мишин точно был таковым) видел смешинки, спрятавшиеся в уголках глаз — значит, на самом деле не сердился. — Нет, я постоянно работаю над новым материалом. Серёжа явно хотел сказать, что лучше бы Миша работал над чем-нибудь другим, но не мог — Бестужеву были запрещены почти все активности. Студент только откусил кусок от своего бутерброда, заботливо подсунутого под нос, и, не уронив ни одной крошки на клавиатуру, вернулся к чтению статьи. — Ты когда из рудников гранита науки в последний раз выбирался? — со вздохом спросил Миша, пристраивая кружку с чаем для Серёжи рядом с ноутбуком. — Когда я последний раз проверял, диплом сам себя писать не научился, да и сессия на носу, — парень мрачно выдохнул, но отвлёкся и кивнул благодарно, целуя наклонившегося Бестужева куда-то в район виска. —…что повлияло на формирование оппозиции… Серёж, а каково так жить? — М? — Муравьев вопросительно поднял голову от ноутбука третий раз за пять минут. — У тебя голова с такими мозгами остальное тело не перевешивает? — Миша, не обращая внимание на наморщенный нос парня, радостно расположился у него на коленях, полностью перекрыв возможность видеть ноутбук. — У меня, кстати, плохие новости: раз я сплю за двоих, это не значит, что ты от этой рутины освобождаешься. — Я скоро закончу и мы… — Миша приложил палец к его губам, прерывая обещание. — Ты повторяешь это какой вечер кряду и ни разу ещё не сдержал слова. Понимаю, у меня сотрясение, но я пока не растерял последнюю краткосрочную память. Ты заканчиваешь так скоро, что аж сейчас. Серёжа автоматически поцеловал его палец, а потом откинул голову назад, морщась и устало потирая переносицу. — Очень хочу, Миш, но не могу. Домашки меньше не становится, сдача диплома ближе, чем кажется, а ещё я фонду обещал… — Если ты сейчас от переутомления свалишься на несколько дней, сможешь сделать целое нихуя. Я тебе завтра помогу с чем смогу, а сегодня возражения не принимаются, ты время видел? Рабочие часы кончились, так что шуруй спать. — Тебе нельзя… — мгновенно вскинулся Муравьев, но руки вокруг талии всё-таки сомкнул. — Ну, ещё пять минуточек, я только дочитаю и сразу пойду. — Страницу дочитаешь? — Миша обернулся к ноутбуку, этим действием заставляя Серёжу крепче себя придерживать, чтобы парень не свалился с его коленей. — Главу?.. — Муравьёв спрашивал с надеждой в голосе, как будто торговался с мамой за ещё одну серию мультика перед сном. — Да хоть десять, — Миша захлопнул ноутбук и, нагло выпутавшись из рук парня, направился в другую комнату. — Если сможешь сосредоточиться. Жду тебя в постели через тридцать секунд, время пошло. — Слушаю и повинуюсь, — пробормотал Серёжа, которому не оставалось ничего, кроме как пойти следом. — Интересно, — пробормотал Миша, залезая под одеяло и устраивая ноутбук рядом с собой, — если бы я тоже был прямоугольным, металлическим и серебряным, ты бы соблазнялся мной чуть активнее? — Если бы ты был готовым дипломом, точно было бы горячо, — Серёжа отобрал у него своё главное интеллектуальное оружие и сел рядом. — Мне начинает казаться, что в твоем случае нетрадиционная ориентация — это альбомная… — Бестужев глубокомысленно кивнул и устроился у парня на плече. Серёжа настойчиво протер глаза, которые уже начинали слипаться, и попытался снова сосредоточиться на тексте. Вероятность, что прочитанное вспомнится завтра утром, стремилась к нулю, но так просто Муравьёв не сдастся. Скучающий Миша почти не мешал, только иногда особенно надрывно вздыхая. Когда сбоку донёсся сдавленный смешок, Серёжа невольно повернул голову. Бестужев молча показал экран телефона — и когда только успел его взять? Аня, наконец, скинула фотографии с митинга в «союз дебилов» (видимо, Паша всё-таки был прощён и милостиво допущен к их просмотру наравне с остальными). Двумя сообщениями — архивом и одним отдельным документом. @annabel Держите в курсе) Фотография в отдельном файле сначала показалась самой обычной, но потом внимание привлекла целующаяся посреди толпы пара, которой при рассмотрении оказались Рылеев с Трубецким. Переглянувшись с Мишей, Серёжа рассмеялся и только покачал головой. Комментариев в чате ни от одного, ни от другого, впрочем, не последовало. В конце концов, оставив все попытки выхватить ещё хоть какой-то смысл из плывущих перед глазами букв, Серёжа дочитал главу и захлопнул ноут, отставляя его на тумбочку. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что он хотел спросить у Миши про родителей, но Муравьёв отложил её на момент, когда челюсть не будет сводить от зевков, и просто крепко обнял парня, соскальзывая вниз по подушке.— // —
От одного словосочетания «квартирник, устроенный моими хорошими друзьями» веяло беспросветным унынием и скукой. Воображение подкидывало калейдоскоп образов из какой-нибудь крошечной квартиры в хрущобах с ремонтом двадцатилетней давности, хоровые завывания советских песен под гитару и выспренне-интеллектуальные разговоры, от которых становится душно на третью минуту. Но Кондратий так искренне улыбался, повторяя «Тебе понравится!», что просто невозможно было не согласиться. Оставалось надеяться, что они достаточно друг друга узнали, чтобы давать подобные обещания. Впрочем, даже снобизм Сергея не позволял назвать хрущобами окрестности Тульской, поэтому за двадцать минут, что заняла дорога от метро, его настроение значительно поднялось. Начало пока не подводило. Хозяин квартиры, впрочем, произвёл впечатление куда менее приятное. Инфернально худощавый молодой человек с рыжим облаком вместо волос почти дёрнул Рылеева на себя, утягивая в приветственные объятия. Сергею он протянул ладонь с сухим: — Александр. Ты, полагаю, Сергей. Наслышан. — А я вот о тебе нет, — Трубецкой сдержанно улыбнулся, сжимая ладонь чуть сильнее, чем того требовал этикет. После парень мягко забрал у Кондратия, который уже успел раздеться, пальто и вместе со своей курткой закинул на крючок к уже образовавшейся горе чужой верхней одежды. — Саша Одоевский, мой давний друг, — интонацией, пресекающей зарождающуюся напряжённость, встрял Рылеев. — Про Серёжу ты знаешь. Упомянутому Серёже было достаточно интересно, что Одоевский про него знал, но он только мимолетом коснулся рукой плеча своего парня и продолжил по-лисьи улыбаться, оглядывая прихожую. Из приоткрытой двери в гостиную уже доносились негромкие голоса и Кондратий уверенной походкой человека, который здесь не первый раз, направился туда. Ни одно из опасений не подтвердилось: чехословацкая стенка не нагоняла тоску по причине своего отсутствия, гитары в обозрении не наблюдалось, а отголоски разговоров варьировались от философии нового романа до идентификации себя через смешариков. Лавируя между группками незнакомцев с вынужденными остановками, в которые Рылеев с кем-то здоровался, Сергей добрался до пустующего дивана — он приметил его ещё с порога и был очень рад, что стратегически выгодное место никто не успел занять. С наслаждением утонув в пучине подушек, парень довольно прищурился и откинул голову назад. Вставать он не собирался как минимум бесконечность — благо, вовлеченности в беседы Рылеев от него и не ждал. Беседа нашла Трубецкого сама, оказавшись приятной девушкой, заметившей его временное одиночество. Она каким-то чудом сходу нащупала одну из немногих интересовавших Сергея тем, поэтому он быстро переключился с коротких ленивых ответов на развернутые и даже сел нормально, чтобы видеть собеседницу. Кондратий, вернувшийся с бокалами, только довольно улыбнулся. Сергей подвинулся, освобождая ему место рядом с собой и оставляя руку лежать на спинке дивана. Трубецкой не заметил, когда шампанское в бокале кончилось, а к беседе подключился Одоевский, не способный пройти мимо споров о политике: устроившись на подлокотнике по другую сторону от Рылеева, он отпустил пару излишне самоуверенных комментариев насчёт Брексита, и разговор быстро превратился в построение политико-экономических прогнозов. Сергей внимательно следил за дебатёрами, медленно переводя взгляд с одного на другого, но в конце концов не выдержал и резко вклинился: — Такого не будет, домыслы на уровне школьника. И не самого умного. — Обоснуй, — процедил, поднимаясь с подлокотника, Александр — его, собственно, и перебили. — Потому что, — перегнувшись через Рылеева и окончательно вторгаясь в его личное пространство, вкрадчиво начал парень, — живя в России, зная, что такое пропаганда и искажение информации, быть настолько уверенным в своей правоте и транслировать даже не свои собственные слова, когда дело касается политики другой страны, может только сознание школьника. Конечно, каждый рассчитывал на интересный ответ (в конце концов, ради того все и затевалось), но вряд ли кто-то ожидал получить от обычно расслабленного и немного безразличного Трубецкого подробнейшую тираду о реальных настроениях среди граждан и политиков Великобритании. Парень даже разжал хватку на плече поэта — хотя он практически не жестикулировал, а только жестко и веско один за одним приводил аргументы, пару раз останавливаясь, чтобы подобрать русский эквивалент английскому термину. Но меньше всех этой длинной речи ожидал Рылеев, которому в принципе почти не приходилось видеть, как Сергей говорит в такой серьёзной манере, полной спокойной уверенности. — Кондраш, а ты не говорил, что твой друг — бывший член британского парламента, — криво усмехнулся Одоевский, залпом допивая вино. — Действующий член, — Трубецкой нехорошо сверкнул взглядом на обращении парня и из того, как он касался рукой плеча Рылеева, пропала всякая нежность. Александр неожиданно хмыкнул и, попросив не принимать никаких законов в ближайший час, направился к другой компании. Сергей только поджал губы и озаботился вопросом нового бокала шампанского для себя и Кондратия. Разговор быстро принял более безопасный вид. Атмосфера в комнате становилась веселее прямо пропорционально растущему количеству пустых бутылок. В какой-то момент раздался грохот: один из гостей на спор запрыгнул на стол и разразился декламацией Бориса Рыжего. Парня оттуда быстро стащили, но, видимо, желание что-то читать вслух осталось, потому что люди постепенно распределились по залу, формируя круг. По праву первенства начинал хозяин дома: Одоевский аккуратно опустил свой бокал на стол, пару секунд смотрел перед собой и, качнувшись с мыска на пятку, негромко стал читать собственное стихотворение — судя по улыбкам слушателей, не новое, но одно из любимых. Голос постепенно набирал силу, и даже Сергей, не самый горячий поклонник поэзии (и, честно говоря, Одоевского), признался себе, что заслушался. Приглушённый свет, еле уловимый запах сигаретного дыма в воздухе и почти звенящий голос в тишине — было в этом что-то гипнотизирующее. Александр закончил так же неожиданно, как начал, откланявшись через несколько стихотворений и передав выступление кому-то другому. Новый оратор, к вящему сожалению, оказался куда более посредственным. Трубецкой почти успел заскучать, рисуя пальцем узоры на плече Рылеева, когда в перерыве между стихотворениями кто-то из толпы воскликнул: — Кондраш, давно ты нас не радовал. Прочитаешь что-нибудь? Парень вскинул голову, будто очнувшись, и обвёл комнату взглядом. К голосу присоединились еще несколько людей, и поэт, чуть виновато улыбнувшись, вынырнул из гнезда подушек и рук Серёжи. Театрально поклонившись на аплодисменты и одобрительные восклики, он выдохнул и медленно начал: — Теперь, когда у меня есть, с чем сравнить, ответственно заявляю: читать стихи вам всегда будет волнительнее, чем огромному залу. Вы были моими первыми слушателями, видели, как я рос — или думал, что рос, — на секунду губы расплылись в улыбке в ответ на несколько смешков. — Я рад вернуться. Горящий взгляд на секунду вернулся к дивану, а затем Кондратий начал читать. Трубецкой чуть неверяще улыбнулся, пристально глядя из глубины подушек на силуэт посреди комнаты. Стоило догадаться, что если твой парень поэт, то рано или поздно он напишет о тебе стихотворение. Но раньше думать об этом не приходилось, а сейчас было уже поздно, потому что Рылеев читал. Трубецкой перевёл взгляд в свои колени, он не мог справиться с улыбкой на лице, но хотя бы заставил себя не краснеть: было удивительным иметь возможность почувствовать, как Кондратий видел его со стороны, понимать, как он воспринимал мир и о чём думал. Конечно, он и так понимал это из разговоров с поэтом, но слова, выбранные для описаний, сложенные именно в таком порядке, служили своеобразной призмой — как будто Кондратий смотрел на мир через особый бинокль и на две минуты Серёже тоже дали в него заглянуть. Трубецкому было одновременно сложно и легко представить, что человек, которого описал поэт в стихотворении, — это он сам. Каждая по отдельности характеристика правда ему подходила, но до чего сложно было осознать, что цельный образ, собранный с помощью слов поэта, — он. Рылеев уже закончил и перешёл к следующему стихотворению, а Сергей продолжал смотреть куда-то вниз, понимая, что он чувствовал бесконечную любовь, которую не мог описать и с которой не сумел бы в полной мере справиться. Казалось, что уже каждый человек в комнате увидел, насколько он очевиден и безнадёжен. Ему нужна была пара минут, чтобы пережить произошедшее. Или часов. Или всей жизни не хватит. Когда довольный собой Рылеев опустился обратно на мягкий диван рядом с парнем, тот перевёл взгляд на горящие счастьем глаза и улыбнулся. — Очень красиво. Кондратий только закрыл глаза и благодарно сжал его ладонь. Всё, что хотелось сказать, он уже сказал. Перебарывая желание поцеловать его в висок, Сергей сжал губы и вместо этого просто тихо добавил: — Я пойду покурю. Он встал с дивана и, найдя свою куртку, вышел из квартиры и спустился во двор. Только что захлопнувшаяся за спиной дверь подъезда снова открылась, выпуская Кондратия. — Ты чего без пальто? — с неизвестно откуда взявшейся хрипотцой спросил Трубецкой, прикуривая от металлической Зиппо и отправляя её обратно в карман. — Тут уже не так холодно, — голос звучал уверенно, но то, как зябко Рылеев обнимал себя, невольно втягивая голову в плечи, не очень вязалось с его собственными словами. Поэт стоял достаточно далеко, чтобы делать вид, что он вышел только за компанию, но слишком близко, чтобы избежать пассивного курения. Сергей только окинул его взглядом и расстегнул куртку, явно собираясь просто снять её и передать своему парню с вечно холодными руками и тягой к простуде, но в последнюю секунду передумал и просто поманил к себе. Кондратий осторожно подошёл ближе, и Трубецкой, потянув его на себя, обнял поэта со спины, одной рукой крепко держа его поперек груди, а другой поднося сигарету к своим губам. Секундное напряжение, в которое пришли все мышцы Рылеева во время прикосновения Трубецкого, моментально ушло, когда парень оказался в коконе из его объятий и куртки, разделенной на двоих. На несколько минут, пока Трубецкой докуривал сигарету, весь мир поэта сосредоточился на запахе табака с лёгким оттенком мяты и покалывающей его собственную щёку однодневной щетине парня, упирающегося подбородком в его плечо. Не выпуская его, Сергей протянул руку в сторону, чтобы потушить сигарету. После душной квартиры лёгкий вечерний мороз приятно освежал. Стояла тишина и не было видно ни единой живой души. Трубецкой чувствовал, как отзвуки разговоров оседали у него в голове, мозг медленно обрабатывал все, услышанное за вечер, а Рылеев в руках легонько покачивался из стороны в сторону, заставляя двигаться вместе с ним. Трубецкой медленно провел носом по его шее, обнимая парня второй рукой поперек живота. — Я тебя люблю, — пробормотал он, мягко касаясь шеи Кондратия губами. Почти машинальное движение головы, подставленная ласке шея. В темноте практически шёпотом прозвучало ответное: — Я тебя люблю. Серёжа улыбнулся и поцеловал его, обнимая удобнее и всё ещё закрывая руками и курткой от холодного ветерка. Обратно в гостиную они вернулись с подозрительно покрасневшими губами под внимательным взглядом нескольких человек, включая Одоевского, но в целом никого не волновала вся глубина дружеских отношений Трубецкого и Рылеева. Это стало приятным облегчением. Остаток вечера был проведён на уже облюбованном диване. Случались и песни под гитару, и игры с хитроумными правилами, и горячие споры, и ссоры, но в большинстве случаев участие Кондратия ограничивалось парой комментариев. После того, как голова сонного Трубецкого съехала ему на плечо, — а потом, когда усыплённый шампанским и тихими разговорами Сергей задремал крепче, на колени, — поэт и вовсе замолчал, задумчиво перебирая отросшие волосы и не волнуясь больше ни о чём. Правда, спустя минут пятнадцать сон Трубецкого был нарушен грохотом посуды на кухне, но парень не спешил открывать глаза, плавая где-то на границе между явью и грезами среди голосов, негромко выводящих «Спокойную ночь», и на удивление мягких и нежных прикосновений. Серёжа провел ещё несколько минут в полудрёме, понимая, что, если он откроет глаза, Кондратий сразу же прекратит. Но сдерживаться становилось всё сложнее, и, в конце концов, губы парня растянулись в неконтролируемой улыбке, а ресницы слабо задрожали. Почти в тот же момент пальцы замерли, и, медленно открыв глаза и заспанно проморгавшись, Сергей встретился со взглядом Рылеева, спрашивающим «и сколько ты так не спишь?». Он почти незаметно дёрнул плечом и, потянувшись, с улыбкой поймал застывшую руку поэта, поднёс её к губам и аккуратно поцеловал в районе запястья. Кондратий смущённо отвёл глаза. Посмотрев на него ещё пару секунд, Сергей сел, одёрнул свитер и привычным жестом поправил волосы. Вскоре после этого толпа начала постепенно рассасываться: пара человек оставалась ночевать, остальные вытаскивали из кучи или поднимали с пола пальто и торопились, чтобы успеть на последний поезд метро. Трубецкой шутя предложил Рылееву локоть, а когда тот отказался, только закатил глаза и пошёл в прихожую отважно добывать их верхнюю одежду и вызывать такси. Кондратий, который подошел к Александру, чтобы попрощаться за двоих, не удержался и через комнату посмотрел на Сергея, сонно протирающего глаза и быстро набирающего что-то в экране. Поэт немного неконтролируемо улыбнулся, на что Одоевский только покачал головой: — Ваша лодка либо потонет, либо станет флагманом. — Что? — Ничего, — парень хмыкнул, — говорю, вы хорошо вместе смотритесь. И он умнее, чем кажется. А теперь иди, мне ли препятствовать высокой любви. Рылеев задумчиво кивнул, Александр цокнул языком и оглянулся, сталкиваясь взглядом с Трубецким, что смотрел на них ожидающе (хотя, судя по напряженным плечам, скорее выжидающе). Одоевский повернулся обратно и крепко пожал руку друга, следом обнимая его и похлопывая по спине. Тот мягко улыбнулся в ответ и пошел к выходу, принимая из рук Серёжи пальто. Трубецкой приложил максимальное количество усилий, чтобы не заснуть снова на плече парня в такси, хотя, кажется, Рылеев был бы не особо против. Он всю дорогу соприкасался коленями с Сергеем, завороженно и умиротворённо глядя на мелькающие за окном дома. Смотреть из комнаты общежития, как на улице Трубецкой вызывает себе такси, уже стало привычкой.