— // —
— Это, значит, твой план? Зрелище, конечно, было завораживающим. Бестужев, скрючившись в три погибели, сидел на верхней ступеньке лестницы к выходу на крышу и пытался вскрыть замок. Вместо ключа у него были лом, одолженный у Паши, и врождённые слабоумие и отвага, а потому процесс шёл не так быстро, как хотелось бы. Серёже оставалось с вежливым интересом наблюдать снизу. — Мог бы не ёрничать, а помочь, — проворчал парень. — Я просто физически не помещусь с тобой на одну лестницу. Так что только морально. Громкий щелчок, победный возглас, почти случившееся падение с лестницы. — Прорубил нам окно на крышу, — гордо объявил Миша и исчез в проёме. Серёже ничего не оставалось, кроме как поднять с пола брошенный там рюкзак и последовать за ним. За четыре года жизни в этой квартире Муравьёв, конечно, ни разу не был на крыше и теперь с интересом оглядывался. Вечерний город казался одновременно и знакомым, и немного другим, перемигиваясь огнями и обволакивая знакомыми звуками. — Осторожно, наступай только на чёрное, пол — это лава, — Миша, улыбаясь, подошёл к парню и подал ему руку. Глядя на Серёжино лицо с немым вопросом во взгляде, он добавил: — Иначе поднимешь грохот. — Я знаю, — пробормотал Муравьёв, который, конечно, об этом понятия не имел, но пальцы переплёл и послушно пошёл следом строго по рубероиду, которым были покрыты две трети крыши. Идти, впрочем, оказалось недолго: через несколько метров Бестужев огляделся, привычным жестом расстелил куртку и скинул рюкзак. С видом заправского фокусника достал оттуда огромный термос, походную кружку и упаковку печенья мадлен из круглосуточного через дорогу. — Как в лучших домах Лондона и Парижа, — довольно резюмировал Миша, устраиваясь на куртке и скрещивая ноги по-турецки. Второго приглашения не требовалось: Серёжа с удовольствием растянулся на остатке куртки. Солнце зашло всего полчаса назад, и шершавая поверхность крыши была ещё тёплой на ощупь. Нечто мешающее под боком оказалось мадленками. Рассеяно повертев упаковку в руках, парень с весёлым удивлением посмотрел на Мишу. Дешёвая выпечка, купленная в супермаркете, никак не вязалась с человеком, который даже майонез готовил сам. — Это традиция, — чуть смущённо начал Бестужев, — отмечать важные события поеданием мадленок. Серёжа аккуратно подцепил пальцем крышку коробочки и раскрыл её, разумно посчитав, что состав лучше не читать. Он взял одно печенье — при внимательном рассмотрении оно правда казалось скорее аппетитным, чем нет. Муравьёв уже приоткрыл рот, чтобы откусить и попробовать эту пищу богов искусственных красителей и маргарина, но в последний момент передумал и поднес мадленку ко рту Миши. Бестужев немного удивлённо улыбнулся и наклонился навстречу руке, смотря парню в глаза. — Это на случай, если они отравлены, — хмыкнул Серёжа, чувствуя, как Миша то ли намеренно, то ли случайно задел губами его пальцы, а потом наблюдая, как он жевал бисквит и, видимо, уже начинал мысленно вспоминать свое детство. — Только моей любовью, — Бестужев похлопал ресницами и, недолго думая, повторил жест парня, предлагая печенье. Серёже оставалось только откусить в свою очередь. Бестужев смотрел на него выжидательно, как будто существовала только одна правильная реакция на вкус угощения. — Не отлично, но и не ужасно, — заключил Муравьёв и доел мадленку из Мишиной руки. — Что в термосе? — Чай с травами. Тоже часть традиции. Порыв теплого ночного ветра принёс запах отцветающей сирени, и с новым вздохом пришло умиротворение. Всё наконец-то было правильно. Вокруг родной город, рядом — любимый человек, впереди — целое счастливое лето, а может, и жизнь. И пока они вместе, даже горы по колено.— // —
— Как дипломированный политолог заявляю: это пиздец, — устало вздохнув, внезапно заявил Паша. Аня нахмурилась тревожно и накрыла его ладонь своей, будто это могло что-то изменить. Парень только слабо улыбнулся. Как-то не так представлялось себе празднование защиты диплома, но после мартовского митинга Пестель стал говорить на политические темы в два раза чаще, чем на остальные, и почти всегда, если пил. Глупо было полагать, что этот вечер станет исключением. Муравьев потёр переносицу. — Никогда не думал, что это скажу, но, может быть, обсудим что-нибудь другое? Мы вторые сутки бьёмся над заявкой на митинг, пытаемся понять, стоит ли его собирать, и если стоит, то когда. Даже я скоро крышей поеду. А ещё мы, дружески напоминаю, буквально сегодня защитили диплом. — Серёж, а какая разница? Что, блять, согласовывай, что нет. На наших глазах плюют на принципы независимости и равенства выборных кандидатов, а все, что мы можем — пойти помахать плакатами, и даже это согласовывать надо. Мы буквально лягушки, не чувствующие, как постепенно выкручивают огонь до максимума, и я не знаю, что должно произойти, чтобы что-то поменялось. Хоть Белый дом штурмуй. — Только ситхи приемлют абсолют, — хмуро возразил Миша. — Видели, пробовали, вообще не выход. В общем, не чокаясь. — За наше будущее, — хмыкнула Аня. Выпили. — Давайте лучше за то, чтобы эти корочки не пылились на полке, — выдохнул Серёжа, чувствуя Мишину руку, сжимающую его колено под столом. — Буду лично стирать с твоего пыль, — подмигнул Бестужев. Бутылки и стаканы, соприкоснувшись, зазвенели. Разговор медленно перетёк с политики на вещи поприятнее — планы на лето (Паша с Аней думали над тем, чтобы уехать на пару недель на дачу, Серёжа же с Мишей всё пытались выбрать, какие города из Золотого кольца они хотят посмотреть) и смешные истории с политфака Вышки (на каждой Бестужев напряжённо пытался понять, не пиздел ли Паша, но на все вопросы они с Серёжей только тихо посмеивались и переглядывались). — Кстати, — встрял Миша в очередную байку, ставя свою почти пустую бутылку на стол. — Давно хотел спросить. Что значит твоя татуировка? — и он ткнул в шею Пестеля, на которой красовался штрих-код. Серёжа неожиданно смущённо прыснул и спрятал лицо в ладонях. Паша бросил тяжёлый взгляд и равнодушно сказал: — Когда ты шутил, что я не человек, ты был ближе к истине, чем думал. На самом деле я киборг-убийца. — Приятно знать, что где-то в мире есть кнопка, отключающая Пашу Пестеля, — пробурчал Миша, недовольный тем, что парень пытается уйти от ответа. — Да все прозаично, — вздохнул Паша, машинально касаясь шеи. — На спор бил. Что-то в духе «Матрицы», смесь киберпанка и пластмассового мира, который победил, понимаешь? А этот несвятой святой услужливо предложил помочь с эскизом. Ничто не предвещало, пока… Кажется, я хотел таким образом к кому-то подкатить. В общем, решили проверить, считывается ли он или нет. Стараниями Муравьёва-Апостола перед вами паштет, господа. Упомянутый Муравьёв-Апостол не мог перестать почти истерично хихикать, а Миша только переводил глаза с одного на другого: то ли не мог поверить, что Пестель действительно всю жизнь собирался ходить со штрих-кодом паштета на шее, то ли пребывал в шоке от того, что его собственный парень на такое способен. Аня только покачала головой, явно прикидывая, было бы лучше, если бы парень набил 1703, или и так пойдет. В конце концов, бесконечная тоска и отсутствие каких-либо надежд на прекращение этой стабильной ситуации в государстве всегда сменялись на веру в то, что всё не зря и мир можно изменить. Потому что без этой веры жить было совсем невыносимо.— // —
Сергей бы с удовольствием провёл подавляющую часть летних каникул после закрытия сессии преимущественно в постели (и как бы Кондратий не пытался это отрицать, он тоже придерживался этой стратегии), но все изменилось в тот момент, когда Трубецкой неосторожно проронил в разговоре: — Да откуда я знаю, какой вид открывается с Петропавловской, я в Питере последний раз был пятнадцать лет назад. Рылеев был готов пережить многое, но встречаться с человеком, у которого самое яркое воспоминание о Петербурге — мороженое из Петергофа, он готов не был. Поэтому через два часа они забронировали билеты на «Сапсан» и апартаменты в центре города. Оставшуюся часть вечера Кондратий составлял программу, то и дело восхищённо косясь на Сергея в предвкушении того, сколько всего они посмотрят. Чисто технически, всё это время они действительно валялись в постели в квартире Трубецкого, но практически, когда Сергей предполагал, что они станут проводить время так, он думал о чём-то другом. Амбициозные планы посмотреть что-то по дороге в утреннем поезде разбились о зевки Сергея и слипавшиеся глаза Кондратия. Так что, недолго думая, Трубецкой просто вытащил из рюкзака свой свитер, чтобы парень подложил его под голову, а сам привычно прилёг на его плечо. Несмотря на середину лета, Петербург встретил их прохладным ветерком и затянутым облаками небом. Сергею не пришлось поворачивать голову, чтобы почувствовать, как Кондратий глубоко вдыхал городской воздух. Впрочем, пока Трубецкой с интересом оглядывался, поэт уже убежал вперед, на ходу предлагая дойти до апартаментов пешком и заодно одним глазом посмотреть центр. И ему никак нельзя было отказать. Где-то ближе к Гостиному двору (то есть, пройдя две трети Невского проспекта), Сергей заподозрил, что «да тут в двух шагах» от Рылеева означало чуть большее расстояние, чем он себе представил. На центральной улице города было людно — туристы, ростовые куклы, люди с листовками и снова туристы. Сергей оглядывал старые здания с современными рекламными вывесками и с удовольствием слушал льющиеся из Кондратия факты и интересные истории буквально обо всём, что их окружало. Ещё издалека было слышно знакомую мелодию, а когда они подошли ближе, Трубецкой смог разобрать и текст «Перемен». Солист рок-группы, выступавшей на улице, изо всех сил пытался изображать из себя легенду музыки, пока другой парень ходил с кепкой между людьми в толпе. Но взгляд Кондратия, в отличие от Сергея, привлекли к себе не музыканты, а девушка с плакатом, стоявшая в двадцати метрах от них. На белом ватмане красной краской было выведено «Моя Россия сидит в тюрьме». Трубецкой повернул голову как раз в тот момент, когда её обступили два человека в форме. Сергей отвернулся, снова переводя взгляд на группу, и непроизвольно коснулся руки Кондратия. Невооруженным глазом было видно, как напряглись его плечи. Рылеев сжал челюсть и остановился. Кажется, все его душевные силы уходили на то, чтобы не броситься к ним прямо сейчас. — Ты же понимаешь, что не сможешь помочь? Её либо арестуют, либо нет, — вполголоса проговорил Трубецкой, взглядом умоляя не принимать необдуманных решений. Если бы только Кондратий смотрел в его сторону. Студент шумно втянул воздух и хмуро бросил: — Пойдём отсюда. Следующие несколько минут парень шёл молча, так быстро, что даже Сергею с его длинными ногами пришлось перейти на трусцу и в конце концов схватить его за плечо, вынуждая остановиться. — Нет твоей вины в том, что это произошло. На какие-то вещи ты просто не можешь и не сможешь повлиять. Но, — он замолчал и закрыл глаза, собираясь с мыслями, — ты сможешь поменять гораздо больше, если будешь на свободе, а не за решеткой. Потому что, как бы мне этого не хотелось, и твое везение не бесконечно. — Сергей молча смотрел на него, оставляя невысказанным то, что каждый гребанный раз ему было страшно, что именно сегодня удача отвернется. И он не мог просить Кондратия не делать всего этого, но в глубине души так сильно хотел больше никогда не видеть его в очередном полицейском участке. Рылеев ничего не отвечал и почти не моргая смотрел в ставшие родными серые глаза, полные невысказанной тревоги за него. Он молчал, но было видно, что он принимал непростое решение. — Я понимаю, — наконец, Кондратий заговорил. — Ты прав, конечно, не знаю, что на меня нашло, — он мотнул головой и перевёл тему. — Наверное, я останусь в Питере на какое-то время. Родители соскучились. И так будет спокойнее нам обоим. Ведь самый верный способ не утонуть — это держаться подальше от воды. Они оба это понимали. Больше эта тема не поднималась. За неделю в Питере они исходили весь центр вдоль и поперёк, пока Сергей не валился с ног, а Кондратий не начинал хрипеть из-за непрекращавшейся экскурсии. Поэт показал парню и улиток на стене Новой Голландии, и любимые дворы Петроградской, и тот самый вид из Петропавловки. По вечерам Трубецкой отказывался ходить по комнате в чем-то кроме боксеров, и, честно говоря, никто его отговаривать не собирался. Рылеев пересматривал фотографии в его телефоне перед тем, как лечь в постель и позволить парню перед сном шептать себе на ухо всякую ерунду. Через неделю он крепко обнял Трубецкого на перроне и глазами проследил за «Сапсаном», быстро набиравшим скорость и направлявшимся в столицу. Парень задрал голову и хмуро оглядел свинцовые тучи, прислушиваясь к гулким, пока далёким перекатам грома. Надо было успеть добежать до метро. Небо будто давило, как часто бывает перед грозой, которая либо принесёт разрядку, либо перерастёт в шторм.