Я Бестужев/Мы Рюмин

      — Есть у нас такая традиция: каждую субботу мы с друзьями ходим на митинги.       На Пашину шутку — шутку ли? — никто не улыбнулся.       Первый митинг состоялся неделю назад — к счастью студентов, без задержаний и травм. Всеобщая злость и усталость чувствовалась почти физически. И без слов было понятно: одним собранием не обойдётся, это только начало. Только вот начало чего? Свободной России? Пока что было больше похоже на её конец.       — Невовремя Кондратий в свои болота уехал, — вздохнул Миша. — Его здесь не хватает.       — Ничего, своих болот и болотных достаточно, — Аня хмыкнула горько и переглянулась с Пашей.       Серёжа ничего не сказал, только сильнее втянул голову в плечи из-за сильных порывов ветра, срывавших зелёные листья с деревьев.       Они пытались говорить не о политике, но ни о чём другом уже не получалось. С каждым днём ощущение затягивающейся на шее удавки только возрастало.       Бестужев продолжил шагать рядом, больше ничего не добавляя и изредка переглядываясь с Сережей:       — Если ваши свидания не выглядят так, то вы или идиот, или абсолютно счастливый человек. — Паша совсем не весело улыбнулся, а Муравьев всё ещё молчал. — Серёж, Серёжа... Всё будет хорошо, — глаза парня говорили, что все уже не хорошо, но он кивнул, в двадцатый раз судорожно проверяя воду, пауэрбанк и документы в собственном рюкзаке.       Прохождение проверки стало уже чем-то привычным; автоматизм, с которым студенты открывали рюкзаки, оглядывались, пытаясь не смотреть в глаза гвардейцам, и шли сквозь толпу, пугал. Мальчики в двадцать лет должны знать, куда они хотят пойти работать после университета, а не механически разворачивать белые ватманы и готовиться кричать лозунги с надеждой, что они могут хоть на что-то повлиять.       «Здесь ни выбора, ни перемен».       Серёжа посмотрел на плакат в руках Миши — тот, который парень усердно рисовал вчера вечером, пока сам Муравьёв перебирал его волосы и пытался отвлечься от плохого предчувствия. На секунду ему даже удалось представить, что Миша просто делает обычную стенгазету в университет, а потом он утянет его в поцелуй и они запутаются в одеяле, забыв обо всем. Но этого не произошло, а сейчас они стояли на проспекте, что планомерно заполнялся людьми, и ждали.       «Командир, сколько стоит моя свобода?».       Паша крепко держал ватман над головой, хмурясь и сжимая челюсти, а люди всё прибавлялись и прибавлялись. Серёжа оглядывал проспект с ужасом и восхищением — он никогда не видел митинга таких масштабов. Миша рядом, точно так же окидывавший толпу взглядом, слабо улыбнулся, махнув плакатом и головой, как будто говоря: «смотри, сколько нас, что-то может получиться». Тысячи людей вокруг требовали справедливости одним громким голосом, который объединял их всех и разносился далеко за пределы проспекта. Серёжа коснулся плеча парня рукой и закричал вместе со всеми.       Слишком быстро крики протеста сменились на крики паники и боли.       Не получилось.       Люди в чёрных костюмах и шлемах, скрывающих лица, разрезали толпу похлеще, чем волнорез разбивал морскую пену. Казалось, что ребёнок просто очень жестоко раскидывал солдатиков, в которых ему надоело играть. Детские солдатики хрупкие — их легко поломать, вот тот остался без руки, а у этого хрустнула шея. Детские солдатики упорные — они не хотели ломаться, продолжали двигаться, даже когда оставалась одна нога. Детские солдатики живые, они постепенно превращались в неваляшек и начинали оказывать сопротивление.       Возможно, это было самовнушение, но Муравьёву казалось, что он чувствовал в воздухе металлический привкус крови вперемешку с запахом потных тел. Толпа давила и наседала со всех сторон, старательно пытаясь оттеснить его от Миши и заодно сломать пару рёбер. Кто-то рвался вперёд, к омоновцам, кто-то, наоборот, пытался сбежать, пока не поздно. Впереди были дубинки, которые колотили воздух и вызывали лишь злобу и желание отомстить, сзади была паника, которая отключала все органы чувств и оставляла только стремление убежать куда подальше. Человека, который вырвал бы ради них сердце из груди, не предвиделось. Пощады ждать было тем более неоткуда. Оставалось рассчитывать только на себя.       Ещё пара резких движений толпы, и Серёжу вынесло на первый ряд, в самую гущу событий, где битва велась за каждый сантиметр. Последним барьером между наступающими силовиками и митингующими был железный забор. Вместе с десятками других Муравьёв вцепился в ограду, игнорируя удары дубинок. Не выдержат — будет больнее.       Наверное, к лучшему, что он не видел, как в десяти метрах правее Миша с яростным криком повис на рукаве омоновца, задерживая его и тем самым выигрывая для Оболенского несколько секунд, чтобы отбежать; как, отброшённый, упал на брусчатку и лишь чудом увернулся от тяжелого сапога, метившего в нос; как не смог увернуться от удара дубинки; как, ослеплённый болью и злобой, швырнул плакатом в безликую фигуру силовика, пытаясь хоть как-то защититься; как ему заломали руки, а сам парень закусил губу, чтобы не крикнуть имя, что так предательски вертелось на кончике языка.

—// —

      Дни, когда получалось забыть про телефон больше, чем на пару часов, выпадали редко. В тот день это вышло скорее случайно, чем намеренно: Сергей собирался спокойно выкурить сигарету, выпить кофе из любимой чашки и начать книгу, которую ему подарил перед отъездом Рылеев. Он думал прочитать пару страниц и вернуться в гостиную за телефоном, но увлёкся и просидел на кухне несколько часов. Только ноющая боль в спине заставила лениво потянуться, отложить книгу и размять конечности прогулкой в соседнюю комнату и проверкой уведомлений. Новое сообщение от Кондратия. Рассеянно-машинальная улыбка поблекла, стоило только прочитать первые строки.       Серёжа, прости, знаю, что обещал, но я физически не могу оставаться в стороне. Приехал час назад, иду на место сбора. Я просто должен быть там, пойми, пожалуйста. Это в последний раз. Встретимся после? Всё будет хорошо. Я тебя люблю.       Сергей с замиранием сердца посмотрел на время отправки: три часа назад. Сквозь зубы обматерил парня и подорвался с места, судорожно хватая вещи, которые могут пригодиться. Всё время коротких сборов в пустой квартире раздавались пожелания катиться ко всем чертям со своими митингами и обещания пальцем о палец больше не ударить ради безголового упрямца. Трубецкой замолк только при вызове такси, пытаясь понять, был ли ещё смысл ехать в центр. Вбил всё-таки в строку с адресом назначения место проведения митинга, истово надеясь, что пока не опоздал. Шум крови в ушах превратился в секундомер, отбивающий пульсом время.       — Ты же обещал... — Сергей шептал еле слышно, до побелевших костяшек сжимал кулаки и все раздражённее требовал ехать быстрее, под конец поездки вдрызг разругавшись с таксистом.       Дрожащие пальцы не сразу попали по иконке бумажного самолётика. По последней сводке новостного телеграм-канала, задержания уже начались. Подсчёты перевалили за четыре сотни.       Всё было хуже, чем он мог представить. Трубецкой бездумно посмотрел на беседу, в которую его ещё осенью зачем-то добавили. Переписка была совсем недавно, поэтому “союз дебилов” держался в первых строках. @polnypestez скажите, что Аня с вами. блять. я потерял ее в толпе. @kryleev Со мной её, к счастью, нет. Не могу сказать насчёт других автозаков. @polnypestez господи блять боже ты же в питере был. какой участок? @kryleev Напишу, как узнаю.       Через несколько минут высветилось сообщение с адресом и номером отделения полиции.       — Меняем маршрут, — деревянным, будто чужим голосом сказал Трубецкой, не отрываясь от экрана.       Таксист начал возмущённую тираду, но доведённый до белого каления парень только отчеканил, пресекая возражения:       — Я сказал. Меняем. Маршрут, — прикрыв глаза, он добавил тише: — Разницу доплачу.       Мысль о том, насколько спокойно он назвал адрес полицейского участка, вызвала горькую усмешку. Ещё полгода назад Сергей понятия не имел, как вести себя при задержаниях, а сейчас знал размер штрафа, который придётся заплатить, чтобы забрать парня. Если его вообще выпустят.       Когда машина остановилась, Трубецкой кинул на переднее сидение несколько купюр и вылетел из такси, не дожидаясь реакции водителя. Участок другой, но внутри все то же: такие же люди в форме, те же повороты, те же вопросы.       Казалось, что прошла вечность, пока полицейские разбирались с бюрократией, подозрительно косились на его респектабельно помятый внешний вид и куда-то звонили. Трубецкой слышал какие-то обрывки фраз: цитировал Конституцию, требовал законности, нарывался…       Через несколько мучительно долгих часов и половину выкуренной пачки Рылеева всё-таки выпустили. Студент вышел, потирая руку и оглядываясь. Беглым взглядом убедившись, что с парнем всё нормально, Трубецкой поднялся со стула и молча пошёл к выходу из участка. Кондратию оставалось только идти следом, но, когда они оказались на улице и избавились от заинтересованных взглядов, Сергей даже не подумал остановиться. Или хотя бы поздороваться.       — Серёжа, я...       Парень только обернулся и устало покачал головой, заставляя этим жестом остановиться и недоуменно замереть. С полминуты они стояли на расстоянии метра, а потом Трубецкой закурил последнюю сигарету и молча пошёл прочь. Кондратий не стал его догонять.       Они оба знали, что дело было не в самом митинге. Трубецкой бы пошёл с ним, если бы парень попросил, помог бы, чем умел, и ни слова не сказал. И руки бы так не дрожали. Но, обещая остаться в стороне, Кондратий вместе с этим добровольно выбрал их спокойствие — Серёжино спокойствие — вместо идеи вечной революции. Хотя бы раз. И Трубецкой не просил о таких жестах, но был за это благодарен. Тем больнее было осознавать, что Рылеев действительно не мог оставаться в стороне, с упорством мотылька стремясь в пекло раз за разом.       Однажды ты всё-таки сгоришь.       И меня не окажется рядом, чтобы тебе помочь.       Ты же обещал, что останешься в стороне.       Трубецкому нечего было сказать.

—// —

      Всё будет хорошо.       Глаза уже устали от чтения в машине во время движения и начинали саднить, но бездействие ещё хуже. К тому же, информация лишней не будет — неизвестно, чего ждать в отделении, а рассчитывать теперь можно только на себя.       Всё будет хорошо.       В конце концов, он уже забирал Мишу из участка. Он уже лечил его сотрясение. Если снова случится что-то плохое, это будет просто несправедливо.       Всё будет хорошо.       Пестель написал из участка: Аня попала под раздачу, серьезных обвинений нет и осложнений возникнуть не должно. Час-полтора ада составления протоколов — и можно забыть, как страшный сон. Кому-то, впрочем, не так повезёт, и сон превратится в затянувшийся кошмар. Чем масштабнее протест, тем жёстче его будут подавлять. Но это не их история, нет.       Всё. Будет. Хорошо.       Серёжа вышел из машины, до боли сжимая собственное запястье, чтобы не терять связи с реальностью. Он не мог позволить себе такую роскошь, как паника. Только войдя в здание, Муравьёв почувствовал: что-то не так. Люди в форме напряжённо, с ехидными улыбками и странным блеском в глазах переговаривались вместо того, чтобы привычно оформлять административные аресты. Людей в форме было слишком много.       Всё. Будет. Хорошо. Блять.       Три слова, словно молитва, повторялись всё время, пока он ждал своей очереди; пока он ровным голосом называл фамилию Бестужева-Рюмина и смотрел, как лениво проверялся по базе статус задержанного.       Молитва прервалась, когда побледневший Муравьёв выскочил на улицу, судорожно ища, у кого можно попросить сигарету.       Ничего не будет хорошо. @polnypestez что у тебя? @svyatie_nasekomye Мишу не выпускают. Они завели уголовное дело.