Я Бестужев/Мы Рюмин

      Здание было знакомо: выцветший кирпич, давящий массив стен, клубки колючей проволоки, в которых, кажется, застревали все хорошие мысли. Серёжа был здесь, когда относил первую передачку. Тогда верхом надежд был одобрительный кивок дежурной, проверявшей продукты и одежду, — большую часть приняли.       Заявление на свидание, не иначе как чудом, тоже приняли.       Через полчаса он увидит Мишу.       Адвокат поймал взволнованный взгляд и только успокаивающе кивнул: интересно, сколько таких испуганных мальчиков, сколько влюблённых по разные стороны металлической сетки он видел за всю свою практику? Серёжа только расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и убрал руки в карманы — чтобы не тряслись.       На юриста вышли через знакомых, и теперь они вместе с Муравьёвым шли в СИЗО каждый на своё свидание. Адвокат не выказывал эмоций, и Серёжа пытался не дать собственным тревожным мыслям появиться на лице. Он мог позволить себе слабость вчера вечером, когда подушка оказалась неожиданно влажной, мог не держать лицо, когда, сидя на полу, сжимал в руке флакон с Мишиным одеколоном и чувствовал, как его запах пропитывает одежду. Но сейчас пора было собраться. В конце концов, это он будет по ту сторону стекла, где есть выход.       Дверь в помещение открылась нехотя, со скрипом. Внутри в ряд стояли стулья и висели телефонные трубки. Прозрачная перегородка разделяла два мира: хуже, чем в королевстве кривых зеркал. За стеклом, сгорбившись, сидел до боли знакомый парень в не менее знакомой красной футболке.       Серёжа сделал шаг и сел напротив. Взглядом попытался охватить всё сразу, отметить изменения, произошедшие за несколько дней. Ничего, кроме непривычной русой щетины и проступивших кругов под глазами. Тревога, тисками сжимавшая сердце, немного ослабла — воображение рисовало картины куда более страшные. Пронеслась мимолетная, будто чужая мысль вложить в следущую передачку бритвенный станок.       Серёжа знал: повезло, что его вообще пустили, юридически они с Мишей чужие и могут претендовать только на статус друзей. Повезло, что дали пятнадцать минут, а не десять или пять. Он всё это знал. Но было ли легче от того, что между ними стекло, прослушка и игра в друзей? Едва ли. Он бы, кажется, всё отдал, чтобы просто крепко Мишу обнять, уткнуться носом в русую макушку, вдохнуть ускользающий запах любимого Мишиного шампуня с яблоком и услышать очередную дурацкую шутку.       Шутки, он впрочем, услышал — Бестужев храбрился и рассказывал о своей новой рутине, перемежая откровенно нелепые каламбуры с нервными смешками, пока Серёжа изнутри раскусывал щёку и смотрел на него, не двигаясь. Но как никогда хорошо вместо паясничающего первокурсника с ветром в голове Муравьёв видел испуганного мальчишку и в нём — полную беспомощность. Мише было страшно, и, как всегда, Миша никому не давал об этом знать. И раз в жизни Серёжа попытался сделать вид, что ничего не замечает.       — Знаешь, в местном распорядке есть и свои плюсы — может, режим сна налажу.       Прости меня.       Серёжа, не пытаясь даже выдавить ответную шутку, только дернул слабо уголками губ и покачал головой. Он ведь продумал заранее, что будет говорить. Знал, что время ограничено, составил список важных вещей. А теперь просто сидел и молчал, как будто пытаясь взглядом вытащить парня из-за стекла.       Не за что тебя прощать.       Словно все шпионские игры детства вели к этому моменту: истинный смысл сказанного восстанавливался из переглядок, мимолетных движений и пауз посреди предложения. Серёжа чувствовал: Миша и так балансировал на грани, и любое упоминание его положения было бы равносильно толчку в пропасть. Поэтому говорили о чем угодно постороннем.       — Как поступление в магистратуру? Паша снова в приёмке?       — Я… не подал пока документы.       Миша непонимающе нахмурился.       — Не знаю, буду ли вообще поступать. Не до этого.       — Если ты, мой дорогой друг, из-за всей этой ситуации пропустишь магистратуру, о которой так долго мечтал… бойся меня, когда выйду. — Серёжа возмущённо открыл рот, но парень только мотнул головой недовольно и вздохнул, подбирая слова. — Жизнь-то продолжается. И не смей пускать под откос свою, если что-то не клеится в моей. Я этого ни себе, ни тебе не прощу.       — Я пытаюсь тебя вытащить, а ты мне про магистратуру.       — Ты не можешь повлиять на исход со стопроцентной вероятностью, — Миша заговорил мягче и, не удержавшись, прикоснулся рукой к разделяющему стеклу. — Если придётся немного меня подождать, если ты захочешь ждать... хоть будет, во что силы вложить, будет то, что тебе нравится.       Серёжа выдохнул и тихо сказал, глядя в глаза:       — Ты мне ещё вторую часть «Сумерек» не показал.       Он и не осознавал, как скучал по лукавому огоньку в светло-карих глазах.       Время закончилось. Муравьёв уже был готов встать, когда его позвали тихо-тихо:       — Серёж… Серёжа… — и без слов были понятны напряжённость плеч, бегающие глаза и нервно закушенная губа: оба думали об одном же. Как выразить тревогу, любовь и тоску, когда в каждое слово вслушиваются? Как за пятнадцать минут наверстать время, которое у них отобрали — которое у них отбирают до сих пор? Но, наконец, Миша еле заметно улыбнулся: — Первая часть гораздо лучше.       Серёжа улыбнулся в ответ — с трудом, устало, опустив уголки глаз, но улыбнулся и сильнее сжал трубку. «И я тебя», — говорили его глаза и палец, касавшийся стекла в самом низу. Парень с трудом отвёл взгляд. Лицо Миши продолжало стоять перед глазами, когда он шёл к выходу из помещения. Как будто, если он позволит себе забыть хоть одну чёрточку, ничего не получится.       Казалось, что адвоката он ждёт не отведённые полчаса, а целую вечность. Маленький жёсткий стул неприятно впивался в спину, хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть грязно-бирюзовую краску стен. Когда Серёжа приедет домой, одежда сразу отправится в стирку, только как содрать с себя кожу и стереть воспоминания? Он был в СИЗО всего час и уже чувствовал осадок отчаяния в лёгких отчётливее, чем сигаретный дым последних дней. Каково же Мише, который здесь уже несколько суток? Каково же Мише, который не знает, куда он отсюда поедет?       Дверь открылась с одним тихим щелчком, вторым тихим щелчком адвокат закрыл портфель. Серёжа подскочил навстречу, смотря на мужчину с помесью испуга, надежды и немым вопросом «каковы шансы?».       Адвокат покачал головой. Его слова как будто с запозданием достигали сознания. Ни образование, ни начитанность, ни попытки морально подготовиться не помогали Серёже понять сказанное: Мишу обвиняли в насилии в отношении представителя власти, а также в организации митинга и пропаганде массовых беспорядков. В рюкзаке нашли копии листовок, которые Муравьёв делал для фонда, — он бросил их к Мише за несколько дней до роковых событий, когда парень встречал его у метро, а сам Серёжа оказался без сумки. Это были неровно обрезанные, бракованные экземпляры из всей партии. Черновики, обрывки материала про современное гражданское общество и митинги как инструмент. Они никакого отношения к июльским событиям не имели. Они были просто мусором, который Серёжа забыл выбросить. Они могли стоить Мише свободы.       — Боюсь, мне нечем вас обнадежить, — сочувственный взгляд ненадолго задержался на окаменевшем лице и скользнул дальше. — Если он признает вину, возможно, суд пойдёт навстречу и сократит срок до двух лет колонии.       — Он бросил. Чёртов. Плакат. — Слова вырвались машинально, в голове было пусто до звона. — Ему нечего признавать. Он не виноват в том, в чём его обвиняют.       Адвокат, привыкший к издержкам своей работы и эмоциям клиентов, только продолжал сочувственно смотреть.       — И вы ничего не можете сделать? — тихо спросил Серёжа, чувствуя себя не на двадцать четыре, а на шесть. Он понимал, что существуют чёткие законы, против которых было нельзя ничего сделать. Он знал, что эти чёткие законы сегодня не такие уж чёткие и вовсе не на их стороне. Но он не был готов сдаваться, не так.       — Подумайте по поводу сделки.

— // —

      При виде знакомой двери в горле пересохло. Рылеев даже приблизительно не знал, чем закончится этот разговор, знал только, что откладывать дальше нельзя и каждая секунда промедления отдаляет от Сергея ещё больше.       Только когда рука, тянувшаяся к дверному звонку, оказалась перед глазами, он понял, что неосознанно дрожит. Из квартиры еле слышно донеслись шаги, но щелчка замка не последовало.       — Серёжа, это я. Мне очень надо с тобой поговорить. — За дверью безмолвствовали, и Кондратий добавил почти отчаянно: — Пожалуйста.       С каждым мгновением, что он смотрел на равнодушную черноту двери, в груди поднималась волна удушающего страха вместе с возмущением. Выдохнув, он сжал кулаки.       — Ну хорошо, я всё равно не уйду. Хочешь, чтобы слышала вся лестничная клетка — пускай.       Мне жаль, что так вышло. Мне жаль, что я заставил тебя волноваться, — хотя я и не просил себя забирать, знаю, ты бы не смог иначе. Но и я иначе не мог. Ты сам видел, что сейчас в стране происходит, там, на улицах, творится история. Знаю, я обещал оставаться в стороне, и я виноват перед тобой, и ты имеешь право злиться, но, — голос надломился, — но это же не конец? Ты не можешь оборвать всё единолично!       Тишина.       — Хотя знаешь что? Если ты готов перечеркнуть всё из-за того, что я поступил, как считаю правильным, из-за одной ошибки и не хочешь даже поговорить, то катись ты к чёрту.       Постояв еще с полминуты, Рылеев уже развернулся, чтобы уходить, но дверь распахнулась резким рывком, чуть его не задев. Стоявший на пороге Трубецкой столкнулся с парнем взглядом и, недобро прищурившись, сжал челюсть.       — Да твоя ошибка чуть не стоила не только этих отношений, но и твоего будущего, — выплюнул он. — Ты сделал то, что считал нужным, — чуть не загремел за решётку за уголовное дело, спас мир, помог людям, супер, Кондраш! — С каждым словом Трубецкой говорил громче, выдавая всё невысказанное, что копилось эти несколько дней. — Отличный план, блять, надёжный!       — Уголовное? — Рылеев нахмурился потеряно. Когда его выпускали, речь шла об административном.       — Задумался ли ты хоть на секунду, что это твой третий арест, что у нас и за меньшее можно в колонии оказаться? Ты сам хоть понимаешь, насколько тебе повезло? Нет, зачем обременять себя пустыми материями, выпустили же! Можно же продолжать Конституцию вслух читать и в глаза омону выжидающе смотреть, пока не загремишь так, что никто тебя не вытащит. Плевать на меня и на то, что мне больно, но ты, блять, вместо того, чтобы спасти чью-то жизнь, сам станешь тем, кого нужно спасать, ты это понимаешь? Думаешь, умереть за страну, отсидеть за свободу романтично? А ты попробуй за них поживи. — Сергей развернулся и пошёл вглубь квартиры, оставляя дверь открытой.       Рылеев прошёл следом и обежал Трубецкого, тяжело и неровно дыша.       — Пожить, говоришь? То-то Миша Бестужев сейчас поживёт в курортных условиях за брошенный плакат. И сотни, тысячи других, кому дела шьют и за меньшее, как ты совершенно точно заметил! Вот мы и живём, не поднимая головы, и никто друг за друга не вступится, пока однажды некому будет вступиться. Только разве это жизнь? Твоя хвалёная Англия без революций обошлась в своё время? Да вся европейская демократия выросла из бесконечных восстаний и гражданских войн!       Трубецкой тяжело вдохнул, чуть не давясь воздухом, но поэту продолжить не дал:       — А что насчёт революций, которые закончились тоталитаризмом и диктатурой? Кстати, как там твоё презрение к тирании поживает? Что насчет реставрации? Что насчёт неудавшихся переворотов и восстаний? Кстати, знаешь, что отличает успешный переворот от неуспешного? Тактика, стратегия, план — называй, как хочешь. Бестужева ты штурмом вызволять собираешься? Выведешь войска на площадь? Или хорошего адвоката найдешь и линию защиты построишь? Хочешь сражаться — сражайся. Только ты всегда выбираешь грудью на амбразуру, и, поправь меня, если я не прав, это никогда ничего не меняет. Есть другие способы добиться справедливости, — он устало опустился на диван и прикрыл глаза, сжимая пальцами переносицу.       Рылеев выдохнул чуть ли не в первый раз за всю ссору и спрятал лицо в ладонях.       — Чего ты от меня хочешь, Сергей?       Трубецкой открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл его.       — Ничего, — голос сорвался на шёпот, а потом наступила оглушающая тишина. Рылеев пытался встретиться с ним глазами, но видел только далёкий профиль, частое подрагивание ресниц и напряженные плечи. Обвинения Трубецкого были слишком расплывчатыми и противоречивыми. После обещания помогать хотя бы морально сыпались обвинения в том, что Кондратий поступил так, как всегда поступал; после предложения отношений парень сам же разрушал их почти до основания. Эффективность протестов, Кондратий был готов поклясться, всё еще мало волновала Трубецкого. Это был искаженный рикошет его мыслей, первое, за что удалось ухватиться. Корень проблемы скрывался куда глубже, но в потёмках чужой души его было не разглядеть. Они зашли в тупик.       — Поздно уже, давай спать, — парень встал. Ни поцелуя с пожеланиями сладких снов, ни даже объятий. Только тихое «в ящике дивана есть одеяло» и удаляющиеся в направлении спальни шаги. В полной тишине квартиры из-за приоткрытой двери щёлкнула зажигалка.       Сейчас сон казался последним, что нужно было делать.       С утра Рылеева разбудил тихий хлопок дверью. Ещё несколько мгновений он лежал на диване, пока не убедился — Трубецкой вышел на кухню, кажется, готовить завтрак. Парень спустил ноги на пол, поджимая пальцы от холода, медленно наклонил голову вбок и подавил вздох. Пожалуйста, пускай они оба выспались, выдохнули, и теперь всё станет хорошо. Кондратий провёл рукой по растрёпанным волосам и — чего уж тянуть? — направился в сторону кухни.       Приоткрыл дверь, тихо переступая порог, и водя пальцами одной ноги по другой. Холодно. Сергей, стоявший у плиты, парня не заметил. Рылеев скользнул взглядом по стенам кухни, привычно не задержался глазами на виде из окна и остановился на Трубецком. На ставшей родной спине, на чёрной майке, которая открывала разлёт широких плеч, на начавших виться на шее мягких волосах. Вдохнул аромат кофе — Сергей любил молоть зёрна перед самой варкой ради яркого запаха, насыщенного вкуса и просто удовольствия от процесса. Кондратий понял, что пропустил момент, когда парень стал собирать отросшие волосы в маленький растрёпанный пучок на затылке, осознал, что первый раз слышит, как Сергей тихо подпевает песне, что играла из динамика телефона. Трубецкой, пребывавший в полной уверенности, что он на кухне один, вёл себя по-другому: забыл надеть маску и остался собой. Парень аккуратно пересыпал кофе в турку, покачивая бёдрами в такт музыке. Рылеев скользнул взглядом по мышцам спины, двигавшимся под оголённой кожей, и остро ощутил, как он на самом деле соскучился.       Завороженный то ли плавными, будто кошачьими движениями, то ли тембром голоса, что расслабленно подпевал песне, Кондратий шёл ближе и ближе, пока не оказался почти вплотную, но почему-то боялся сделать последний шаг или протянуть руку вперёд и коснуться тёплой кожи. Сергей, услышав неровное дыхание поэта, обернулся и посмотрел чуть вопросительно. Ни радостного узнавания, ни игривых огоньков, ни неприязненного холода — только вежливое отстранённое недоумение, будто даже нахождение в одной комнате теперь становилось невозможным. Захотелось взвыть: всё вчера проговорили, почему сегодня ощущение пропасти только усилилось?       Покачав головой, Рылеев отвёл взгляд. Равнодушие, с которым Трубецкой вернулся к своему утреннему ритуалу, отозвалось жгучей обидой. Кондратий либо проломит этот лёд между ними прямо сейчас, либо не проломит никогда.       Он негромко окликнул парня, удивляясь нехарактерной бархатности голоса.       — Серёжа.       Трубецкой вскинул голову — этого было достаточно, чтобы оказаться рядом, вытянуться струной и впиться в губы требовательно и вместе с тем почти что просяще. Если не словами, то так показать: я люблю тебя, я хочу тебя, я тобой дорожу и до одури боюсь тебя потерять. И он показывал как умел, со всем огнём, на какой был способен. Почти машинально отметил, что Серёжа вслепую отставил турку и несмело огладил освободившейся рукой спину и, вторя, поэт сам притянул его ближе, собирая майку в кулак.       Я рядом, всегда был. Почувствуй меня.       События последних дней будто обострили чувствительность в разы: привычные касания жгли огнём, проникали сразу под кожу и расходились по всему телу. Кондратий чувствовал, что с Трубецким творилось то же самое: слишком жадными, слишком торопливыми и рваными были его движения, пока он выталкивал парня из кухни, ни на секунду не отпуская от себя. Рылеев не пытался потеряться в Трубецком — он хотел его найти.       Сергей удивительно ему поддавался, отвечая на касания парня, но инициативу не перехватывал: целуя, но давая дышать, увлекая на кровать, но не двигаясь почти, сводя с ума одним затуманенным взглядом из-под дрожащих ресниц. Между ними — два слоя одежды, сбивчивые движения пальцев и любовь, способная выжечь все недомолвки и обиды.

— // —

      — Просто охуеть и не выхуеть обратно, — без приветствия начал Пестель. — Мы смотрели материал с митинга и нашли видео Мишиного задержания. Снято будто бы мной после месячного запоя на калькулятор, но что-то разобрать можно. Угадай, кто там тоже был? Женёк Оболенский! Миша на гвардейца-то полез, чтобы он убежать успел.       Муравьёв устало уткнулся лбом в оконное стекло. Что ещё предстоит узнать?       — Вот и я слов не нахожу, рыба моя. Кто угодно пытается помочь, даже этот Трубецкой припёрся и с барского плеча информацией поделился, хотя Миша ему никто, — и слава богу, что приперся, хотя снобизмом квартиру провонял. А где Оболенский, наверное, спросишь ты? Я вот себя спросил и позвонил. И Женечка у нас отсутствовал по уважительной причине — он ссыкло.       Сил хватило только на шумный выдох и отрешённое «пиздец».       — Не слышу праведного гнева и шелеста крыльев. Только не говори «я так и знал», иначе мир схлопнется от твоей проницательности. Но ладно, это наша наименьшая проблема, с ним я потом разберусь. Что адвокат-то сказал?       Адвокат много чего наговорил, и Серёжа потерянно блуждал взглядом по круглосуточному магазинчику через дорогу, который было видно из окна, пока пытался выложить перед Пашей основную информацию по задержанию.       — ...Сделка — наш лучший сценарий. — Слова всё ещё казались чужими и неправдоподобными. Должен быть другой, лучше, просто Серёжа его пока не видел. Пестель по ту сторону экрана коротко выругался.       — Беспонтовая сделка, Апостол. Есть способы. Рылеев вон статью вчера написал — говорит, в топе просмотров. Аня ищет, где ещё можно Мишину историю рассказать. Если наш адвокат ставит такую низкую планку, значит, мы меняем адвоката, только и всего.       — С ума сойти. Да я не смог найти никого другого за все грёбанные дни, а сейчас чудесным образом кто-то появится. Это просто невозможно, — Серёжа закрыл глаза, удерживая телефон у уха из последних сил.       — Значит, мы сделаем невозможное.