— // —
Предварительное слушание показало, что доверились они адвокату не зря. Серёжа не боялся Романова и трепета перед ним не испытывал, но там в зале суда он чувствовал, как под холодным взглядом, сверху вниз изучающим зал, люди придвигаются ближе друг к другу и опускают глаза в пол. И, несмотря на это, адвокат добился лучшего возможного для них исхода: листовки больше не были частью обвинения. Муравьёв понимал всю абсурдность ситуации — радоваться, что случайные черновики не станут причиной, по которой его парень окажется в колонии. Как будто это не восстановление справедливости, а поблажка судьбы. И тем не менее, дело двигалось, и это давало надежду. Может быть, ситуация была не такая отчаянная, как казалось. У них ведь есть доказательства невиновности Миши. Если суд оказался готов отозвать часть обвинений, то есть шанс, что Мишу полностью оправдают. Иначе и быть не могло. Даже если оставались миллиарды сомнений, даже если всё это было просто убеждением и едва ли исполнимым желанием лучшего, Серёжа верил в это, верил до того сильно, что в груди начинало болеть. Когда Муравьёв вышел из машины рядом со зданием суда, вокруг было немноголюдно. В глаза бросились фирменные университетские футболки у небольшой группы людей, рядом — несколько политических активистов и группа журналистов с камерами наготове. В глубине души он чувствовал радость и благодарность за то, что они пришли. Словно огонёк его надежды, который дрожал на сильном ветру, заботливо прикрыли ладонью. И несмотря на это, Серёжа не забывал: когда всё кончится — как бы оно ни кончилось, — эти люди поедут домой есть тёплый ужин и целовать любимых. Они пришли сюда ради собственной совести, ради будущего страны, ради одного из фигурантов дела. Серёжа пришёл ради Миши. Взглядом отыскал Пашу с Аней, наконец-то: девушка помахала в ответ на жест Муравьёва, зовущий их подойти ближе, Пестель держал руки в карманах и хмурился. Поздоровались только кивками головы и продолжили стоять молча в ожидании, пока двери откроются. Краем глаза Серёжа автоматически продолжил сканировать толпу и отстранённо отметил, что и Рылеев с Трубецким пришли, стояли в некотором отдалении, о чём-то перешёптываясь. Минута. Две. Десять. Пора. Когда Паша открывал дверь перед Бельской, Серёжа заметил кровь, покрывавшую корочкой костяшки его пальцев. — Встретил Оболенского, сказал ему пару ласковых, — равнодушно пожал плечами Паша, отвечая на немой вопрос. — Да не смотри ты так, господи. Сам бы так поступил, если б нимб не мешал. — Женя, я так понимаю, на заседание не придёт? — сухо спросил Муравьёв, глазами оценивая степень сбитости костяшки. — И не собирался, — Паша криво усмехнулся и кивком оборвал разговор. — Мне не стыдно, Апостол. — Аня коснулась руки Паши и достала из рюкзака платок. До свадьбы заживёт. В какой-то своей внутренней морали Паша был прав, и Серёжа не собирался с ним спорить. Он не знал, поступил бы он сам так же. Он сейчас уже совсем ничего не знал.— // —
…как в детстве, когда, девятилетний, прыгаешь бомбочкой с пирса в сверкающее на солнце Чёрное море, и волны смыкаются над головой, обволакивают плотным одеялом. Открываешь глаза и видишь сквозь толщу воды размытый одинокий силуэт наверху — мама. Смотрит наверняка с тревожной улыбкой и ждёт, когда ты вынырнешь. Только ему не девять, а девятнадцать, а вокруг — не морская прохлада, а здание окружного суда; и мама не ждёт, её даже нет в зале — Миша проверил несколько раз. Только сейчас вынырнуть не получалось. Миша то проваливался в отстранённое оцепенение, то возвращался к реальности, фокусируясь на одном и совершенно пропуская другое. Стук молотка, призывающий к порядку. Тревожный взгляд адвоката — вопрос повторили три раза и нужно было что-то ответить. Спокойный, насмешливый даже взгляд того самого силовика, в которого полетел плакат. Дёргающийся кадык, уверенный голос, подтверждающий причинение ущерба, и кривоватые пальцы на крае трибуны. Мише казалось, что он чувствовал эти пальцы на своей шее. Осознание, что где-то в этом же зале сидел Серёжа. Он наверняка плохо спал последние дни, изведённый вечным желанием держать небо в одиночку, да вот только плечи у него далеко не каменные. К горлу подкатила тошнота. Не хотелось искать его взглядом. Страшно, стыдно за свой страх, он не готов, не готов, не готов… Слепящие вспышки фотоаппаратов. Журналисты. Отказ рассмотрения видео-доказательства. Адвокат, кажется, говорил, что это их козырь. Прокурор, смотревший в глаза, пока выдвигал требование пяти лет колонии. Сбивчивая импровизация адвоката, потому что в показаниях свидетелей тоже отказали. И всё. Последнее слово. Они с адвокатом готовились, проговаривали до запятой. Нужно просто повторить, сделать последний рывок, рассекающий водную гладь навстречу воздуху, и вынырнуть. — Сидя на скамье подсудимого, я как никто хочу верить в справедливость судебной системы. Я знаю, что невиновен. Ещё я знаю, что вы не меня судите, а пытаетесь загасить недовольство, запугать и разобщить, чтобы через неделю никто не вышел на улицы. Если вы признаете мою вину, вы признаете, что душите гражданскую свободу во всех ее проявлениях. Но как там было — «я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью был»? Вы можете меня посадить, но всех не посадишь. Страх не может длиться вечно. Если мы не будем держаться друг друга, однажды некому будет вступиться за вас самих. Зал притих. Миша обесиленно выдохнул и рухнул обратно на скамью, не поднимая головы. Ужас адвоката чувствовался нутром. Миша говорил не по тексту. Впервые за все заседание Бестужев осмелился найти в толпе Серёжу. Побледневший, он только еле заметно качал головой, не до конца веря в то, что произошло. — Прости, — Миша прошептал беззвучно и отвёл глаза. Он всё испортил. Романов, не сказав ни слова, вышел из зала для вынесения приговора. Время будто замедлилось. С трудом выталкивая из лёгких воздух, подсудимый смотрел только на сцеплённые в замок дрожащие руки. Стало по-детски обидно, что он так и не увидел маму. В душе до последнего теплилась надежда, что хотя бы она на заседание придёт. Через несколько вечностей вернулся судья. Пока тот шёл к своему месту, у Миши обострились все органы чувств, словно он пытался впитать в себя всё, что мог. Как шумел кондиционер, как, оказывается, душен августовский день, как жёстко и неудобно сидеть на скамье — и как странно смотреть на зал из-за решётки. Романов неспешно встал и раскрыл папку с приговором. И снова будто сквозь толщу воды донеслось: — …суд постановил признать Бестужева-Рюмина Михаила Павловича виновным в совершении преступления, предусмотренного по первому пункту 318 статьи уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить ему наказание в виде двух с половиной лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима содержания.