— // —
Домой Сергей и Кондратий ехали в абсолютной тишине. Трубецкой, будто бы не решив до конца, что ему делать, одновременно пытался касаться колена парня, чтобы поддержать, и сесть подальше, чтобы не мешать. Он несколько раз прочищал горло в попытке начать говорить, но все реплики оставались лишь мыслями и застревали в трахее при одном взгляде на лицо Рылеева. А Кондратий будто и вовсе не замечал всех движений парня, погрузившись так глубоко в себя, что угадать, о чем он думал, не представлялось возможным. Он молчал даже в лифте, что уже начинало то ли пугать, то ли раздражать. И когда в прихожей Трубецкой повернулся, чтобы хоть как-то разрушить этот кокон тишины, парень неожиданно сказал: — Я отчисляюсь. — Что, прости? — судя по лицу, Сергей, замерший с кроссовкой в руке, искренне думал, что ослышался. — Я сказал, что отчисляюсь, — тихо повторил Рылеев, как ни в чём не бывало добавляя: — Чай будешь? — Что-нибудь покрепче, — Трубецкой избавился от обуви и побрел на кухню вслед за Кондратием, который невозмутимо поставил на стол второй стакан. — Посвятишь в подробности? От молчаливости, с которой журналист — уже, кажется, бывший — разливал виски и ходил за льдом, хотелось взвыть, но Трубецкой, собрав все остатки воли, ждал. Легонько подтолкнув второй стакан к парню, Рылеев сделал первый глоток и заговорил: — Я долго думал после нашего, — губы дрогнули в лёгкой улыбке, — разговора о митингах. О твоих словах про другие способы менять мир. Ты прав, — Трубецкой только тихо хмыкнул, мысленно помечая красным день в календаре: не так часто Рылеев с ним соглашался, — можно иначе. И я, кажется, понял, как. Я хочу защищать таких, как… Защищать политических заключённых. Поле боя не менее жестокое, чем митинги. Это тяжелее, чем выходить на протесты, но я действительно смогу помогать, не рискуя получить дубинкой. — И давно ты над этим… думаешь? — Трубецкой качнул рукой, перекатывая в стакане лёд, и допил содержимое. — Достаточно, — Рылеев повторил жест, не сводя вопросительно-ожидающего взгляда с собеседника. — Ты же понимаешь, — Сергей тщательно подбирал слова, смотря в окно за спиной поэта, — что тебе придётся выгрызать справедливость… и не всегда будет получаться. Как сегодня. — У меня крепкие зубы. — И так они хотя бы будут на месте, — Сергей рвано посмеялся, а потом отодвинул стакан в сторону, несколько секунд вглядываясь в тёмные глаза напротив, скрывающие много секретов. Секретов, в которых он постепенно учился разбираться. — Я тебя тоже люблю, Кондраш. Спасибо. Рылеев только улыбнулся, накрывая его руку своей.— // —
Концепция лжи во спасение Мише никогда не нравилась. Идея великомученичества — тоже, но с первого взгляда на Серёжино лицо, полное надежды, он решил врать напропалую. Незачем ему знать, что Миша просто с ума сходит в четырёх стенах, а ведь от срока прошло меньше недели. Что на теле под одеждой расцвели первые синяки и перед отбоем приходится ворочаться в поисках позы, в которой не больно. Что сокамерники спрашивают, почему он по ночам зовёт во сне какого-то Серёжу, но пока что принимают версию с братом на веру. — Паша привет передавал. И остальные тоже, — Серёжа сложил руки на столе, почти касаясь пальцами рук парня. Миша кивнул, эхом ответил «им тоже». Не выдержав тяжелого, чуть шокированного взгляда, опустил голову. Ему самому непривычно было без гнезда волос на голове, но Серёжина реакция будто зацементировала новую реальность. — Тебе и так неплохо, — будто угадывая мысли, тихо сказал Муравьёв. Не меняя позы, заключённый благодарно кивнул. Пусть оба знали, что это ложь, но её очень хотелось услышать, чтобы хотя бы на минуту вернуться к ощущению привычной жизни. Серёжа, без слов понимая, продолжил. Про магистратуру, куда он в последний день отнёс-таки документы; про поступление Ипполита, заключавшееся в ленивом походе в приёмную комиссию — с его-то олимпиадами любой университет оторвёт с руками и ногами; про наполеоновские планы Рылеева в правозащитной сфере; про апелляцию и кампанию, которую они с Пашей начали буквально вчера. Серёжа говорил, что рано опускать руки, что ничего ещё не кончено — непонятно, убеждал себя или его, но главное, что убеждал. И Миша ему верил — не только потому, что это Серёжа, просто должно же было быть что-то, ради чего стоило вставать по утрам. Миша был благодарен за неозвученные за несколько часов вопросы: он не знал, что бы ответил. Но Серёжа ловко сглаживал углы и под конец свидания Бестужев даже нашёл в себе силы на несколько шуток. После была встреча с адвокатом — обсудить стратегии, шансы и линии защиты. И несмотря на то, что по-человечески он Мише нравился и само его появление было надеждой на лучшее, с хлопком двери, за которой исчез Серёжа, в животе скрутился узел тревоги.— // —
Адвокат вышел хмурый и будто чем-то озадаченный. — Сдаёт, конечно, парень. — О чём вы? — Сначала молчал, как партизан — и ладно бы просто молчал, я, честно говоря, не уверен, что он хотя бы слышал, что я говорю. Но когда я заикнулся про сам процесс… Я за годы практики немало истерик повидал, и всё ещё паршиво успокаиваю. Он мальчишка, смелый глупый мальчишка. Тюрьма для таких совсем не место, ни для кого не место. Кроме смеха, слёз и просьб позвать вас обратно я ничего не услышал. Но ничего, справимся, — скомкано добавил адвокат, отводя глаза, как будто эмоции на Серёжином лице были чем-то настолько личным, что ему не стоило их видеть. Серёжа покачал головой, сжимая губы в тонкую линию. Там, в комнате для свиданий, было сложно держаться, заставлять себя улыбаться, пытаться говорить о каких-то совсем простых вещах, смотря на похудевшего Мишу, уже рефлекторно вжимавшего голову в плечи. Но Серёжа старался изо всех сил, чтобы только поймать слегка поднявшиеся в улыбке уголки глаз, чтобы из движений Миши хоть на мгновение пропала паника, вскормленная тюрьмой. Но держаться, зная, что где-то там Миша отчаянно зовёт его по имени, было стократ тяжелее. Попрощавшись с адвокатом, Серёжа достал телефон. Уведомления расчерчивали Мишино лицо, закрывая глаза и улыбку, — у Муравьёва на заставке стояла его дурацкая фотография с того вечера на крыше. Восторженно-взволнованные сообщения от Паши, репосты в инстаграме, уведомления из твиттера. Серёжа практически слышал нарастающий гул голосов, которые цитировали Мишину речь в суде, требовали справедливости и бесконечное множество раз повторяли «он не преступник».— // —
— Ты не подумай, я очень рад, что приехал и увидел тебя не жующим сопли под Уитни Хьюстон, а полным энтузиазма, но всё-таки: какой у нас план? — Нет у нас плана. Но, как минимум, можно подать на апелляцию. И… с большой вероятностью она окажется удачной только под влиянием каких-то внешних факторов. Пестель одобрительно кивнул. — Наведем шороху на это садоводство. О деле и так уже говорят. Сделаем, чтобы о нём кричали из каждого утюга. Нам нужен хэштег, — Паша покачивал ручку в пальцах, во второй руке держа телефон с открытыми заметками. — Что? — Серёжа устало потёр глаза, выливая остатки чая в раковину. — Решётка, решёточка, хэштег. Что-то, что запомнится и зацепит. Давай, Апостол, это классика, без тиражируемого названия мы никуда не уедем. — Например? Пестель подался всем телом вперед и криво ухмыльнулся: — Один за всех… и все меня задрали. Не знаю, думать надо, программу составлять. Миша, конечно, ёбу дал такое со скамьи говорить, но он прав: мы должны держаться друг друга. Пусть это и будет лейтмотивом. Сделаем его грёбанной сойкой-пересмешницей, только лучше. Серёжа опёрся о столешницу, сверля друга тяжёлым взглядом. Но вместо укора сказал: — Я Бестужев, мы Рюмин. Через слэш. — А когда ты настолько преисполнился, что стал сам про двойные фамилии шутить? — Паша, высунув кончик языка, записал первый и пока единственный вариант. Он знал, что ходит по краю, но чувствовал, что дурацкие шутки скорее помогают Серёже сохранить настрой, чем мешают. — Не можешь победить — возглавь, — одними глазами улыбнулся Муравьёв. — Пиши Рылееву, для него найдётся занятие. И поздравляю вас с почетным званием главы оппозиционной кампании, Павел Иванович. — Думал, ты никогда не попросишь, — Серёжа только потянулся, а потом, придвинул стул и занял место напротив Паши, забирая у того блокнот и ручку. Времени мало, ресурсов, считай, нет. Не сложнее, чем курсовой проект.