***
Микки казалось, что все следующие четыре часа до окончания рабочего дня его истязала какая-то неведомая сила. Пациенты приходили и уходили один за другим, рассказывали ему о своих проблемах, делились планами. Он слышал лишь белый шум. Утренний случай не покидал мыслей ни на минуту. Намертво обосновался в черепушке, вместе с образом рыжеволосого пацана, горячо дышащего ему в губы. Милковичу начинало казаться, что он, слушая о сумасшедших фантазиях полубезумной старушки напротив, свихнулся следом, когда не смог отделаться от ощущения, что в кабинете до сих пор витает аромат чужого геля для душа. Но когда Галлагер не покинул пределов разума и по пути до дома, Милкович окончательно капитулировал, поддавшись теории, что зародилась в его голове еще пару часов назад. Ему нужно расслабиться. Отвлечься от работы, выпить после напряженного дня, или даже дать какому-нибудь потерянному отсосать себе. Прежде чем он успел еще раз все хорошо обдумать, ноги сами понесли его в сторону спальни. Микки подошел к тумбе, выдвинул нижний ящик и под стопкой чистого белья откопал нужную вещь. Пальцы пробежались по мягкому шелку лент и плотной черной ткани. Маску для приватных вечеринок Милкович заказал давно, когда еще посещал такие мероприятия с завидной регулярностью. В обычных клубах он старался не мелькать, чтобы случайно не наткнуться на кого-то из коллег или клиентов. Построение карьеры далось ему нелегко. И Микки не хотел рисковать профессиональной репутацией. Через четверть часа он уже был там. Закрытый клуб «Арлекин» располагался почти в самом центре Нортсайда, но узнать среди его посетителей кого-то из знакомых было невозможно. Интимный полумрак, маски, скрывающие большую часть лица, отсутствие даже минимального общения между посетителями: правила клуба делали свое дело. В эти стены стекались знатные шишки: политики, доктора, адвокаты, тайная жизнь которых могла оставить след на карьере. Милкович, едва переступив порог, направился через зал, тонущий в мягком красноватом свечении, прямиком к бару. Несмотря на середину недели, клуб заполнен народом. И абсолютно каждый здесь был в маске, кроме официантов, барменов и танцоров. Микки заказал бурбон и развернулся на стуле. Так перед ним открылся удобный угол обзора, на извивающихся призывно колоритных танцоров. Приватный клуб — не дешевое удовольствие. Мальчики тут, как на подбор: упругие, подкаченные тела, сверкающая кожа, блондины, брюнеты, с длинными волосами, короткими. На любой вкус и кошелек. Каждый из танцоров был облачен в черные, едва ли что-то прикрывающие шорты. Бармен поставил на стойку напиток, привлекая к себе внимание Милковича: — Трудный выбор, верно? Микки хмыкнул, потянувшись за бурбоном: — И не говори… — Ну, может быть, я смогу помочь, — подмигнул бармен, натирая белоснежным полотенцем стойку. — С недавних пор у нас обновления в составе… Милкович усмехнулся: — Чувак, последний раз я был здесь больше года назад, для меня весь ваш состав и так обновлен. — Тогда, если никто из этих мальчиков не вариант, новенький вам точно понравится. Танцует у нас только пару недель, говорят, переманили с какой-то «Феечки». Видел его выступления несколько раз в свои смены, и это просто что-то невероятное, пацан владеет собственным телом, как Бог! Серьезно, он так двигается, что даже у меня встает, а я тут такое повидал… думал, уже ничем не удивить. Микки залпом проглотил напиток и фыркнул: — Тебе что доплачивают за рекламу? Бармен наклонился чуть ближе и заговорщицки зашептал: — Поговаривают, что от его приватов кончит даже святой… — Я не святой, — Милкович откатил пустой стакан обратно. — Еще один. Бармен поспешил выполнить просьбу, но вдруг замер с бутылкой в руке и хищно улыбнулся: — А вот это мы сейчас и проверим… Микки нахмурился, но посмотрел туда, куда был направлен, едва ли не стреляющий сердцами, взгляд бармена. Что сегодня самый, по пизде идущий день в его жизни, доктор Милкович заподозрил еще на работе, завалив одну консультацию за другой. Укрепились смутные подозрения, когда он на взводе влетел в квартиру, с почти что болезненным желанием, найти свободный член посреди рабочей недели. И окончательно убедился в этом, моментально осознав, кому принадлежит, горящий огнем в мягком свете софитов всполох рыжих волос. — Твою мать… — А я что говорил?! Огонь, скажите? — воодушевленный реакцией посетителя бармен наполнил стакан бурбоном почти до краёв. Микки, будто находясь где-то в астрале, смотрел, как его пациент, страдающий паническими атаками, грациозно поднимается на сцену, виляя узкими бедрами в черных шортиках. Смотрел, как он эффектно поворачивается лицом к залу с ослепительной улыбкой на веснушчатом лице, как начинает двигаться в такт медленной мелодии на фоне, а рассеянный теплый свет скользит по бледной, бесстыдно усыпанной веснушками коже, словно подсвечивая ее. Видел все это, но поверить не мог. Не хотел. Галлагер со стороны, будто в таком же трансе: глаза закрыты, голова запрокинута, на приоткрытых губах призрак ухмылки. На секунду в голову закрадывается мысль, что он тоже не хочет видеть ничего вокруг. Но выглядит при этом так, будто кайфует от своего положения больше, чем все присутствующие тайные извращенцы. От него исходит такая энергетика, что другие танцоры просто растворяются в полумраке зала. Вероятно, так кажется только самому Милковичу, потому что он определенно забывает обо всем на свете. Кто он, где он, и кто этот рыжеволосый парень, двигающийся так, будто завтрашний день никогда не наступит. Йен прогибается в спине, поглаживает себя длинными пальцами, спускает шорты немного ниже рубежей дозволенного. Микки дышит через раз и вдруг начинает понимать на собственной шкуре, что чувствуют люди во время панических атак. Вот только его приступ зарождается где-то под клеткой рёбер, сгущается там, как грозовое облако, и переползает против воли теплой тяжестью ниже. Милкович пробуждается, когда давление в штанах становится невыносимым, а осознание своего положения сокрушительным. Он разворачивается спиной к сцене и прячет пылающее лицо в бокале с бурбоном, хотя оно и так скрыто под маской. Микки отчаянно пытается угнаться за чередой суматошных мыслей и успокоить тяжесть внизу живота. Йену Галлагеру девятнадцать лет. Он пациент. Йен говорил, что работает в ночь, правда, не уточнил, где именно. У Йена тревожно-паническое расстройство. Милкович понимает, что соскочил с верного направления мыслей, когда вновь начинает чувствовать знакомый запах и видеть перед собой не глянцевую поверхность стойки, а глаза с широкими зрачками, направленные на его губы. Как покидает клуб, добирается до дома и оказывается под душем, Микки осознает смутно. Виной тому бурбон или еще что-то, кто-то, он не раздумывает об этом. Милкович закрывает за собой створку душа, направляет на спину обжигающий кожу поток и позорно дрочит. Рвано, торопливо, почти болезненно, облокотившись рукой, на холодную стену душевой. Только бы быстрее снять напряжение, подавить ощущение, будто его член сейчас разорвет на части. Сжимает бордовую головку сильнее и стонет сквозь плотно сжатые зубы, продолжая ритмично толкаться себе в кулак. Глаза закатываются и под прикрытыми веками, словно так впоследствии будет меньше себя корить, спускает мысли с поводка. Вспоминает детально ощущение мягкой теплой кожи под подушечками пальцев, и как красиво на ней смотрелись брызги веснушек в переливах теплого света. Думает о том, каким податливым и послушным, было дрожащее от неконтролируемой паники тело в его кабинете, и каким сильным и пластичным в клубе на сцене. Представляет перед собой растерянный взгляд, слегка приоткрытые губы, длинные пальцы, сминающие игрушку антистресс, и как эти же пальцы скользили по упругим бедрам и подтянутой груди. Микки прикусывает кожу на руке, приглушая вымученный стон, и, слишком ясно слыша в голове виноватый голос, шепчущий: «Простите, мистер Милкович…», с хрипом кончает на стенку душевой. — Блять… — он открывает глаза и сквозь мутную блаженную дымку наблюдает, как белесый сгусток стекает по матовой поверхности и падает на дно душевой, вместе с его уверенностью в себе.***
Оборачивая бедра полотенцем, доктор Милкович видит единственно верное решение: Йена Галлагера придется направить к другому психотерапевту.