***
Милкович возвращается в клуб вечером. Весь путь до центра Нортсайда он взывает к высшим силам, чтобы сегодня была не смена Галлагера. Противоречит сам себе, потому что едет туда именно из-за него. Перед входом прячет лицо под маской, следуя непреложным правилам закрытого клуба «Арлекин». И до этого обязательно переодевается дома, следуя своим собственным. До бара Микки добирается, не оглядываясь по сторонам, и сходу заказывает бурбон. Ненавязчивая мелодия и мягкий свет привычно расслабляют и настраивают на соответствующую волну. Справа с кожаного диванчика, что стоит ближе всех к барной стойке, доносятся шумные вздохи и легкие стоны. Милкович искоса наблюдает за парочкой: седовласый мужчина в красной маске, скрывающей большую часть возрастного лица, и полуголый худощавый блондин. Танцор сидит на коленях у гостя, активно двигает бедрами и мастерски изображает неземное наслаждение мимикой. Лицо мальчишки не скрыто под маской. На вид ему лет семнадцать. — Скучаешь?.. Микки отворачивается от сцены и осматривает парня, соблазнительно облокотившегося на барную стойку. Темнокожий брюнет — совсем не его типаж. — Не интересно, — отзывается Милкович и обращает все внимание на выпивку, демонстрируя, что разговор окончен. Парня отказ ничуть не задевает. Он пожимает мускулистыми плечами и тут же находит другую, более сговорчивую компанию. Микки оборачиваться на зал все еще не рискует. Алкоголь и атмосфера ослабили волнение, но теперь он не понимает, для чего вообще вернулся сюда. К чему этот неоправданный риск. Складывается ощущение, что компания рыжего пациента разжижает мозги и эффект этот сохраняется еще на какое-то время, препятствуя рациональному мышлению. — Странно видеть вас здесь снова, — бармен подливает бурбон в пустой бокал. — Я имею в виду, снова в одиночестве, учитывая, что это за место. Милкович улыбается, делая глоток: — Мне казалось, маски должны скрывать личность. — Они скрывают, — спокойно кивает бармен и добавляет с хитрой ухмылкой. — Но у меня хорошая память на молодых, одиноких, задумчивых брюнетов. — Звучит, как нарушение устава этого чудного заведения. — Тогда мы никому не скажем. Микки опустошает второй стакан и возвращает его бармену, отказываясь от добавки. — Странно пересекаться с одним и тем же барменом в таком солидном месте, — парирует он. — Вчера работал Кёртис, — просто отвечает мужчина и достает из-под стойки знакомое белоснежное полотенце. — Кёртис, значит… Бармен хмыкает: — Наш обожаемый рыжий демон везде успевает… Микки чувствует, как встают дыбом волоски на руках. Не соврал, значит. — А сегодня… — он косится на бармена, тщательно продумывая вопрос, прежде чем слова сорвутся с губ. — Сегодня Кёртис отдыхает? — Не, пацан почти без выходных пашет. На приват, наверное, вышел, не видно в зале. Милкович сглатывает, чувствуя, как привкус бурбона дерёт глотку и двигается чуть ближе к бармену. — Что нужно сделать, чтобы заслужить расположение вашего хваленного Кёртиса? Мужчина злорадно косится и всем своим видом излучает внутреннее ликование: — А я сразу понял, что наш малыш понравится тайному гостю. Не мог не понравиться. Микки вертит пустой стакан в руке, согревая мутное стекло пальцами, и поднимает уголки губ: — Скажем так, Кёртис кажется мне интересной личностью. Бармен кивает и подманивает охранника у входа коротким жестом. Шепчет бугаю что-то на ухо, тот так же кратко отвечает и скрывается в полумраке зала. — Проходите на свободный диванчик, сэр, танцор уделит вам самое пристальное внимание, как только освободится, — манерно докладывает бармен. — Правила он объяснит вам лично. — Да знаю я ваши правила… — Милкович проходится языком по губам, чувствуя, как приглушенное алкоголем волнение поднимается из глубин с новыми силами. Он встает, проверяет маску на лице, натягивает капюшон толстовки на голову и рукава на пальцы, чтобы скрыть татуировки и, сделав глубокий вдох, идет к диванчику в конце зала. Время не растягивается в бесконечность, как этого бы хотелось. Микки снова думает, зачем пришел сюда, когда видит знакомую огненную вспышку рыжих волос. Красноватый свет приглушен и в зале туманно из-за искусственного дыма. Официанты и танцоры скользят по залу тенями. Соседние диваны почти не видно, как и барную стойку со сценой, но бледная кожа становится в такой атмосфере еще ярче. Еще привлекательнее. Милкович немного задыхается. И ловит себя на мысли, что панические атаки, кажется, передаются воздушно-капельным путем, потому что в последнее время дышать спокойно ему становится все труднее. Йен Галлагер прямо напротив него выглядит, как произведение грёбаного искусства. Стоит в своих шортиках, улыбается по-блядски, наклонив медную черепушку в бок, как задумавший что-то непотребное, сбежавший из ада демонёнок. — Вечер добрый, — его губы кривит ухмылка, а взгляд задерживается на капюшоне. — Прежде чем начнем, я напомню правила… Йен говорит и говорит, что-то про полную неприкосновенность, двадцать пять баксов и ограниченное время. Микки концентрируется только на мягком, волнующем тембре его голоса и думает, что если бы Галлагер использовал этот прием на сеансах, он бы начал дрочить еще в кабинете, под столом. Деньги за пояс проклятых шорт он сует дрожащими пальцами. Последние суматошные мысли покидают обезумевшей стайкой голову, когда Йен забирается на него сверху, широко расставляя ноги, и упираясь коленями в мягкую кожу диванчика. Отклоняется назад, демонстрирует рельефную грудь и опирается на чужие плечи, а у Милковича сердце с катушек слетает и во рту пересыхает. Галлагер наклоняется непозволительно близко и губами касается мочки уха, горячо выдыхая: — Как твой день проходит?.. Милкович прикусывает внезапно опухший язык, но Йен и не ждет ответа. Интересуется для галочки. Он выпрямляется и, не торопясь, на пробу, проезжается ягодицами по бедрам Микки, потираясь об него, и удовлетворенно улыбается. У Милковича пульс в ушах надрывается и щеки вспыхивают, пока он запоздало осознает, что до дискомфорта в брюках готов. — Полагаю, уже лучше, — отмечает очевидное Йен и продолжает скользить, надавливая на бедра чересчур правильно и в восхитительном темпе. Микки сам себе теперь не принадлежит и, как может, вскидывает бедра навстречу, в отчаянной попытке усилить мучительное трение. Галлагер будто охватывает его целиком и поглощает в себя, превращая танец на коленях в изощрённую пытку. Адреналин сладко растекается по венам, как жженая карамель, и Милкович побеждено откидывает голову на спинку дивана, закатывая глаза, и сжимает рукава толстовки в пальцах сильнее. Йен останавливает скользящие движения и вырисовывает бедрами круги на одном месте, а он так хорошо чувствует через тонкую ткань шорт ложбинку между половинками ягодиц танцора. — Посмотри на меня… — низко и хрипло просит Галлагер. — Ты должен смотреть на меня. Микки ёрзает, давит затылком на спинку, не понимая, что хочет больше: сбежать от изысканного истязания его выдержки тяжелым горячим телом, или окончательно поддаться соблазну. Жмурится до искр, до скрежета сжимает челюсть, но все равно не может сдержать полузадушенный стон, когда Йен, выгибаясь, снова проезжается по его налитому члену. — Пожалуйста… посмотри на меня, — рокочущий голос его персонального палача тоже граничит со стоном. Микки ничего не может поделать с собой, когда затуманенный похотью рассудок добавляет совсем отчаянное: «Пожалуйста… мистер Милкович». Он так близко до той границы, после которой уже не будет пути обратно. Так близко к тому, чтобы позорно спустить в штаны просто от того, что на нем двигается именно Йен. Его пациент. Маленький, грязный секрет психотерапевта. Галлагер покачивается на его изнывающем члене, зажимает его упругими ягодицами, затем приподнимается на мгновение, чтобы дать в полной мере прочувствовать потерю давления, и Микки в немой мольбе по наитию толкается бедрами навстречу. Пальцы печет от того, как яростно он сжимает рукава. Еще сильнее печет и стягивает яйца от того, как хочется кончить. Йен жмётся бедрами плотнее, обхватывает ладонями шею под капюшоном и переходит на более жесткий ритм трения. — Как считаешь, сможешь вот так кончить для меня?.. Для Галлагера все это привычный, отработанный до мелочей ход игры. Для Микки — начало конца. Йен отпускает его шею, сжимает пальцами спинку дивана по бокам от головы Милковича и прижимается грудью вплотную. Знакомый аромат от кожи танцора обволакивает пьяным дурманом. Галлагер буквально втискивает собой в диван и начинает бесстыдно трахать его через одежду. Микки понимает, что стонет уже чересчур очевидно и сжимает губы, переходя на вынужденное мычание. Он чуть повернул голову, чтобы посмотреть на движения и манящие изгибы мышц, а когда напряжение в яйцах достигло пика, с поразительной ясностью осознал, что совершил самую грандиозную ошибку в своей жизни. Отрицать больше бессмысленно. Он до одури, до сумасшествия хочет своего пациента. Хочет прикоснуться к этому точеному телу, сжать в кулак рыжие пряди, чтобы с аккуратных губ сорвался стон боли, покрыть укусами массивную шею и попробовать языком на вкус ароматную кожу. Когда Йен двигается на его разгоряченных бедрах вот так, ему похуй на карьеру, лицензию, репутацию. Он бы уже на следующем сеансе перегнул пациента через стол и вытрахал из него душу. Фантастический проёб. Милкович ничего не может уже контролировать, когда его выгибает от разрушительного оргазма. Тело вздрагивает, а бедра механически вскидывает от волны удовольствия, проходящей по телу. — Боже… да, — различает он эхо самодовольного голоса Йена, сквозь шум собственной крови в ушах. — Черт, это было горячо. Приходит в себя и понимает весь пиздец своего положения Микки, когда Галлагер резво соскакивает с его измученного эйфорией тела. Но не находит в себе ни сил, ни решимости, чтобы поднять голову и посмотреть на танцора. — Было круто, — бросает Галлагер. — Если захочешь еще, просто позови.***
Наслаждаясь отголосками ускользающего наслаждения, доктор Милкович на секунду забывает об осторожности. И не видит, как уходя, его пациент замечает небрежные, торопливо наколотые буквы на костяшках его пальцев.