Александр

— Ты помнишь про Ахиллеса? — спросил Филипп, освещая мокрые каменные стены факелом. — Он мой любимый герой, отец, — с восхищёнными глазами ответил Александр. С раннего детства Олимпиада рассказывала македонцу легенды о непобедимом полубоге, чья слава затмевала все вокруг. Мальчик рос с неистовым желанием однажды превзойти великого героя, и сейчас, услышав это имя, он вновь предался мечтам. — Однажды и меня изобразят на этих стенах, — Александр провел пальцами по влажной от сырости стене. Филипп поднял факел над собой, озаряя светом большую часть коридора. — Прометей похитил огонь и отдал его людям, — царь указал сыну на изображение юноши с птицей на его боку, — это так разгневало Зевса, что он приковал Прометея к стене, и каждый день орёл клевал его печень. Поутру она отрастала, и орлу вновь было, чем поживиться. Александр окинул взглядом мученический вид Прометея. Титан так сильно желал уберечь людей от произвола богов, что, даровав им огонь, обрек себя на вечные муки. — Никто не знает, что его ждет, — твердым голосом произнес Филипп. Он развернулся и указал рукой на противоположную стену. — Эдип выколол себе глаза, когда узнал, что убил собственного отца и женился на своей матери. Мидея уничтожила своих сыновей, когда Йоссон ушёл от неё к молодой. Молодой македонец удивился, заметив опечаленный вид отца, внимательно рассматривавшего рисунок. Царь стоял, опустив голову и плотно сжимая губы. Казалось, что сцена убийства матерью своего собственного сына была для Филиппа не такой уж мифической. — Моя мать никогда не причинит мне вреда, — Александр взял в руки большую крепкую ладонь отца. Он нежно улыбнулся мужчине, словно давая понять, что с ним все будет хорошо. Пускай Олимпиада и пыталась посеять семена ненависти в юноше, он все равно был привязан к отцу и был уверен, что тот, хоть и по-своему, тоже дорожил им. — Величие идет рука об руку с крахом, запомни это, —царь внимательно посмотрел сыну в глаза, — однажды и тебя боги оценят. — После того, как я стану царём? — с горящими глазами выпалил Александр. Он сказал это быстро, не подумав, но Филиппу этого хватило. Он вырвал свою ладонь из рук сына и сделал несколько шагов назад. Тщеславие — вот, что двигало Александром. Филиппу, как и всем царям, оно не было чуждо, но то, каким жадным до славы рос его сын пугало мужчину. В свое время Филиппа сделала царем война, жестокая и ужасная. Смерть, боль и отчаяние — вот, что для него было истинным венцом власти, что было платой за славу. И видя горящие глаза сына, то, с каким придыханием тот восхищался подвигами Ахиллеса, его славой, местью и, даже тем, как он умер молодым в зените своей мощи, Филипп понимал, что Александр пойдет на все, лишь бы достичь этого величия. Опасение у царя вызывало еще и то, что Олимпиада, всю свою жизнь мечтавшая о власти, оказывала на сына слишком большое влияние. Временами Филиппу казалось, что в Александре и вовсе не текла его кровь — так сильно он походил на мать. Даже сейчас стоящего перед ним с горящими глазами наследника волновало лишь то, что боги даруют ему славу, а вот о том, что царем он станет только после смерти Филиппа, он не подумал. — Не торопи этот день, мальчик, — македонский царь печально усмехнулся, — это сулит большие беды. Меня отправили в бой прежде, чем я научился сражаться. Нельзя родиться царём, Александр, им можно только стать, — Филипп сделал голос тише, — царь должен уметь причинять боль. Особенно тем, кого любит. Власть есть одиночество. Спроси Геракла, Патрокла, спроси любого из них. Всякого, кто будет обречён на славу, постигнет крах. Боги забавляются, глядя на царей. Они дают славу, они же её и забирают. Как только боги подарят её тебе, в это же мгновение ты будешь обречён на смерть в одиночестве. Они покинули старый дворец ночью в гробовом молчании. Это был их последний разговор как отца и сына.

***

      К своему шестнадцатилетию Александр являлся единственным официально признанным наследником Македонии. Имея множества талантов, юноша обладал безупречной репутацией как среди аристократии, так и среди простого народа. Его любили и почитали как одного из самых достойнейших представителей рода аргеадов. С момента последнего, хоть и неудачного похода Филиппа прошло несколько месяцев. Александр стал тесно общаться со многими солдатами, что значительно повысило его популярность среди них. Военачальники, командиры, советники — все были очарованы юным наследником и впервые в истории страны не беспокоились за ее будущее. Филипп, тем временем, продолжал наступление на юг. Некогда заключенный договор с Халкидским союзом был расторгнут самими же союзниками, что позволило Македонии начать наступление. Филипп грезил об объединении Греции, но даже захватив все приграничные территории, македонец все еще был далек от своей мечты. Уже много лет Афины вели открытую кампанию против Македонии и, в частности, ее царя. Греция не желала быть под властью северных варваров и делала все, чтобы этому противостоять. Однако, когда Олинф, главный город Халкидского объединения, объявил македонцам о прекращении союза с ними и заключении нового с Афинами, Филипп собрал всю свою мощь воедино и ударил в самое его сердце. Город пал еще до рассвета, а вместе с ним и тридцать пять городов, входящих в объединение. Горящий Олинф стал для Афин первым сигналом о приближении Филиппа, первым открытым объявлением войны.       Вернувшиеся с победой македонцы ликовали. Их казна была заполнена до краев, а на руках еще чувствовалась тёплая кровь проигравших. Пелла вновь погрузилась в череду праздников. Каждый день в македонский дворец прибывали представители колоний для получения благосклонности нового царя. Ему преподносили дорогие ковры, золотую утварь и много чего другого. Филипп заливал в себя вино, понимая, что совсем скоро его мечта станет явью. Александр тоже присутствовал на этих праздниках, очаровывая всех вокруг. Рядом с ним теперь всегда сидел Гефестион. Они крепко держались за руки, временами поглядывая друг на друга. Как оказалось, их отношения не вызвали особого удивления у окружающих. Александр — наследник Македонии, сын царя и любимец народа, Гефестион — самый красивый юноша Греции, талантливый воин и аристократ. Многие считали, что сами боги поспособствовали тому, чтобы македонцы родились и росли в одно время. Аристотель же и вовсе негодовал, как такой умный Александр мог позволить Гефестиону так долго оставаться свободным. Кассандру с Птолемеем пришлось долго привыкать к неожиданным объятиям и поцелуям своих друзей, и если Гефестион стеснялся делать это при ком-то, всегда краснел и часто прятал лицо руками, то Александр был готов кричать о своей любви на каждом шагу. Однако, несмотря на всю свою страстную натуру, наследник был очень терпелив. Он никогда не позволял себе того, чего бы не хотел сам Гефестион. Они часами могли целоваться и ласкать друг друга. Александр воспринимал македонца как самую большую драгоценность в своей жизни, бережно сдувая с него пылинки. Когда Гефестион, сгорая от стыда, останавливал жаркие поцелуи наследника в интимных местах, Александр нежно касался его щеки и шептал: «Я пойду дальше только тогда, когда ты сам того пожелаешь». От этих слов Гефестион еще больше заливался краской, влюбляясь в него с каждым днем все сильней.       Однажды вечером, когда Филипп устроил очередной пир, знатные семьи Тагира, маленькой колонии на востоке, в качестве подарка преподнесли десять красивейших девушек. — В знак абсолютной верности наше повелителю, — щебетал тагирский аристократ, — наш скромный дом решил подарить то, что скрасит ваши холодные вечера. Каждая из этих девушек имеет хорошую родословную, образована и играет минимум на одном инструменте. Мы почтем за честь, если вам понравится хотя бы одна из них. Филипп внимательно оглядел девушек сверху вниз. Каждая их них была невероятной красоты, но одна из них выделялась на фоне других. Тагирка покорно смотрела в пол, сложив руки в замок. — Смотрю, вы заметили мой «особый» подарок, — мужчина подошел к девушке и, аккуратно взяв ее под локоть, подвел прямо к царю. Девушка подняла на Филиппа и его приближенных свои черные, словно ночное небо, глаза. Все присутствующие в зале ахнули. — Это Дамалис, моя дочь. Тагирка была настолько красива, что даже Филипп, повидавший сотни женщин, был сражен ее красотой. Он сделал глоток вина и подал знак Павсанию, что принимает подарки. Телохранитель уже хотел было двинуться в сторону тагирцев, как в зале вновь раздался голос аристократа. — Повелитель, — проговорил он, — я знаю, что такой человек, как я, не смеет просить о подобном, но… до меня дошли слухи, что ваш сын, Александр, до сих пор не имеет гарема. Вы оказали бы нам честь, сделав мою дочь его первой наложницей. В зале зашушукались. Александр, крепко сжимавший до этого руку Гефестиона, даже не взглянул на девушку, но как только он услышал свое имя, тут же обернулся в ее сторону. — Мой сын сейчас больше интересуется учебой, нежели девушками, — Филипп метнул в сторону юного македонца быстрый взгляд, а затем сделал несколько больших глотков из бокала. — Но, — никак не успокаивался отец девушки, — ему этим летом будет уже шестнадцать? — Верно, — неожиданно для всех в разговор вмешался Александр. Юноша встал со своего места и вместе с Гефестионом вышел из-за стола. — Мне будет шестнадцать, и я рад, что вы беспокоитесь о моем досуге как наследника, но все же, как и сказал отец, я предпочитаю проводить время не в гареме. — Но у вас ведь рано или поздно должен появиться гарем. Так почему бы моей дочери… — Не появится, — Александр взмахнул рукой, давая понять аристократу, что больше не желает его слушать, — видят боги, мне не нужен гарем сейчас и не нужен будет после. Такова моя воля. Слова юноши словно звоном разбившейся вазы разлетелись по залу. Гетайры царя опустили бокалы, Антипатр с Парменионом переглянулись и замерли, полководцы один за другим стали трезветь. Филипп, с юношества ни разу не проводивший ночь в одиночестве, сделал слишком большой глоток вина и закашлялся. В зале повисла тишина. Тагирец, вцепившись дочери в руку, провожал округлившимся взглядом наследника, который за руку с Гефестионом двинулся в сторону выхода. — Но моя дочь — самая прекрасная женщина во всем мире! — крикнул македонцам аристократ, кипя от возмущения и оскорбления одновременно. — Какая разница? — Александр задержался у самой двери. Он повернулся и одарил присутствующих белоснежной улыбкой. — У меня уже есть самый прекрасный в мире мужчина! С этими словами наследник покинул зал, уводя любимого подальше от потрясенных его словами людей.

***

      Удары сыпались со всех сторон — слева, справа, сзади, но ловкость Гефестиона позволяла ему с легкостью от них уклоняться. Практически выдохшийся Александр продолжил наступление. Он развернулся и резким движением ударил деревянным мечом прямо перед собой, зацепив несколько кудрявых прядей македонца. Гефестион нагнулся и, оттолкнувшись ногой, со всей силы ударил локтем наследника в живот. — Тебе надо больше тренироваться, — заключил брюнет, утирая капли пота со лба. Александр тяжело дышал, скатываясь по дереву, в которое его только что впечатал Гефестион. — Иначе ты не сможешь использовать этот прием верхом на Буцефале. Наследник продолжал жадно хватать воздух ртом, задрав голову к небу. Прошло три года с тех пор, как Леонид принялся обучать македонских юношей, и эта весна была последней для них в качестве его учеников. С этих пор они начали тренироваться самостоятельно, оттачивая все то, чему когда-то научил их эпирец. — Ты долго будешь валяться? — Гефестион наклонился к наследнику. — Ммм, — Александр протянул руку любимому. Брюнет демонстративно закатил глаза, но подал руку в ответ, и, как только он это сделал, македонец сразу же притянул его к себе. — Попался! — Александр! — щеки македонца залились краской. Наследник крепко сжимал юношу, зарываясь лицом в его шелковистые волосы. В такие моменты Гефестион всегда удивлялся тому, какая сила скрывается в Александре, ведь сейчас, будучи в его объятиях, он едва мог пошевелиться. — Посмотри на меня, — светловолосый македонец провел рукой по спине любимого. Смущенный юноша медленно поднял глаза, как Александр сразу же наклонился к его губам. — Нет, — нахмурил брови Гефестион, закрыв рот наследника рукой, — я сказал тебе, что до тех пор, пока ты не выучишь прием, никаких поцелуев. — А-а-а?! — брови Александра поползли вверх. — Ты серьезно? На это уйдет куча времени, я не смогу так долго продержаться! — Вот тебе и дополнительная мотивация, — ехидно улыбнулся брюнет, отсаживаясь от юноши. Наследник тут же надул губы в ответ. В такие моменты ему казалось, что Гефестион был в десятки раз строже самого Леонида. Это надо же было так его мучить! — Эй, Гефестион, — после минутного молчания послышался голос Александра. Он внимательно посмотрел на любимого, и, улыбнувшись, наклонил голову набок. — Почему ты до сих пор не сказал, что любишь меня? От неожиданности лицо брюнета вспыхнуло пуще прежнего. На этот раз покраснели даже кончики его ушей. — Чего это вдруг ты спросил? — Гефестион отвел глаза в сторону, делая вид, что что-то резко привлекло его внимание. — Я вот все время тебе говорю о своих чувствах и очень хотел бы услышать о твоих, — Александр приблизился к любимому. Он положил свою ладонь поверх его, нежно проведя большим пальцем по ее тыльный стороне, — Гефестион. Брюнет невольно отозвался на имя и обернулся. В ту же секунду Александр чмокнул его в губы. — Ах ты! — спохватился Гефестион, но было уже поздно. Наследник соскочил на ноги и бросился в сторону меча. — Ты правда думал, что я буду столько ждать? — улыбнулся Александр, размахивая перед ним оружием. Гефестион сделал глубокий протяжный вздох. Он молча поднялся с земли под ехидный смех наследника, крепко сжимая кулаки. Александр продолжал веселиться ровно до того момента, пока не заметил надвигающегося на него, словно туча, македонца, с пульсирующей от злости веной на виске. Он хотел было извиниться, перевести все в шутку, но не успел. Гефестион едва не отправил его к Аиду.

***

      Аристотель, как и Леонид, прекращал свои занятия с македонскими сынами, но, в отличие от него, остался с большинством из них в дружеских отношениях. Юноши часто делились с философом переживаниями, многие приходили к нему за советом. Птолемей же и вовсе отказывался расставаться с учителем. Каждый новый труд грека юноша внимательно изучал, погружаясь все глубже в его философские суждения и разделяя их. Совсем недавно в руки македонца попали последние, еще никем не прочтенные сочинения Аристотеля, которые тот закончил буквально месяц назад. Увидев новые слова в тексте, Птолемей, обливаясь слезами, выпросил у бывшего учителя эти черновики, чтобы иметь возможность первому с ними ознакомиться. — Все люди от природы стремятся к знанию, поскольку они стремятся к восприятиям. Источником знаний… — читал вслух Птолемей, с жадностью ловя глазами каждое последующее слово. Знойное македонское солнце было в самом зените, и трое юношей прятались от его обжигающих лучей в тени раскидистых веток оливы. Начало лета выдалось на редкость жарким, и впервые за много лет Пелла уже несколько недель не видела дождя. Трава высохла, а зеленые листья деревьев потихоньку жухли. Кассандр лежал на спине с закрытыми глазами, скрестив руки на груди. Гефестион находился в метре от него, устало прислонившись к дереву. Уже несколько часов подряд они слушали монотонный голос Птолемея, читавшего абзац за абзацем. — Боги, как же скучно, — томно протянул Кассандр, вытянув руки над собой. От продолжительно лежания на твердой земле спина его сильно затекла. Македонец сделал несколько поворотов туловищем в разные стороны, а затем сел с кислой миной на лице. — Ты долго еще собираешься это читать? Сущность, материя и бла-бла-бла. Как у тебя еще язык не отвалился повторять одно и тоже? — Как ты можешь говорить так о труде учителя?! — громко возмутился Птолемей, крепко сжимая пальцами страницы священных для него набросков Аристотеля. Он сурово посмотрел на Кассандра, а затем и на Гефестиона, словно требуя от брюнета поругать друга за такое откровенное кощунство. — Думаю, нам нужен отдых, — улыбнулся Гефестион, виновато разведя руками. — Александр, похоже, сегодня не придет, поэтому нам стоит отправиться домой пораньше. — Точно! — Кассандр подскочил от радости, подхватив новую тему для разговора. — Он снова у матери, да? В последнее время она часто его вызывает. Олимпиада действительно проводила с Александром больше времени, чем тому того бы хотелось. С каждым походом Филипп захватывал все больше и больше территорий на юге. Тысячи потерявших кров жителей разрушенных городов мечтали о смерти македонского царя и, словно мухи, роились вокруг столицы. Александр, будучи его преемником, тоже был под их пристальным вниманием, ведь стоило отнять у Македонии ее будущее, как страна тут же погрязнет в хаосе. Однако, помимо очевидных врагов, эпирка тревожилась и о скрытых. Угрозу для Александра женщина видела и в самом Филиппе. После неудачной осады Перинфа, ликующая толпа, которая еще не знала о провале, пышно встречала искрившегося от счастья молодого наследника, едущего верхом на Буцефале, едва не забыв покалеченного царя, которого внесли в город на носилках. А позже Олимпиада узнала и том, как Александр на глазах всего войска спас отца от самой смерти. Она знала о царях достаточно, чтобы быть уверенной в том, что если Филипп и был готов простить сыну любовь народа, то любовь воинов — никогда. Все это заставило женщину действовать более решительно. — Думаю, с ним все будет хорошо, — Гефестион наклонил голову, позволив непослушным от сухости кудрявым локонам коснуться плеч. — Да, ты прав, — Кассандр похлопал себя по коленям и, потянувшись еще раз, встал на ноги. — Надо показаться на глаза отцу, а то снова будет читать мне лекции. — О твоей ленивой натуре? — Птолемей вздернул курносый нос к небу, показывая всем своим видом, что все еще злится на друга. Кассандр демонстративно закатил глаза и, махнув рукой Гефестиону, отправился в сторону дворца своей самой вальяжной походкой.       Вечерело. Утомленное палящее солнце прощалось с Пеллой, нежно поглаживая горячими лучами крыши ее домов. Когда светящийся диск практически скрылся за горизонтом, Птолемей, бережно несущий сочинения, и потягивающийся Гефестион медленным шагом спускались в Пеллу. После того как Кассандр ушел к отцу, прошло несколько часов. Птолемей так слезно умолял Гефестиона прочитать труд Аристотеля еще раз, что тому ничего не оставалось, кроме как составить другу компанию, прячась от солнца под густой кроной оливы. Широкая тропа до столицы практически опустела, и только редкие жители двигались по ней в неизвестных направлениях. — Я считаю, что это лучший труд учителя, который он когда-либо писал, — Птолемей тихонечко хихинул, прижав листки пергамента к своей груди. Он стал первым, кому посчастливилось ознакомиться с величайшим трудом Аристотеля. — Ты такой счастливый, когда читаешь, — Гефестион похлопал друга по плечу. — Спасибо, что посидел со мной, и извини, что мы так задержались. — Ничего страшного, — брюнет помотал кудрявой головой, — мне тоже понравилось. Лицо Птолемея засияло. Он погладил шершавый листок ладонью, мысленно повторяя про себя текст сочинения. Македонец так и продолжил бы предаваться мыслям, если бы не врезался в остановившегося перед ним Гефестиона. Брюнет стоял спиной, заслоняя друга, и только благодаря своему высокому росту Птолемей сумел увидеть, что прямо перед ними стояло не меньше дюжины незнакомых юношей. Они были одеты в черные хитоны с ножнами на поясе. Глаза их были полны ненависти. — Так это ты Гефестион? — бросил один из них, указав пальцем на Гефестиона. — Чего молчишь? Или ты только в рот брать умеешь, треклятая ты шлюха? Гефестиона моментально охватила ярость. Его ничто так не выводило из себя, как ситуации, когда его оценивали только по внешности. Он окинул злобным взглядом юношей и, сжав кулаки, сделал шаг вперед. — Гефестион, стой, — Птолемей со всей силы схватил друга за локоть. Даже Гефестион со всеми своими талантами и мастерством не сможет противостоять в одиночку двенадцати вооруженным парням. Себя Птолемей в драках считал только обузой, поэтому сейчас даже не рассматривал как противника этим обозленным зверям. — Послушай своего друга, — из толпы послышался слишком низкий для юноши голос. Некоторые из них разошлись, и вперед вышел высокий, как Птолемей, человек. На вид ему было явно больше двадцати. Он окинул Гефестиона оценивающим взглядом и скривил губы в надменной улыбке. — Я, конечно, слышал, что ты красив, но даже представить не мог, что настолько. Тоненькая полоска солнца медленно исчезала за горизонтом, окрашивая розоватое небо ярко-оранжевым. В этом поистине божественном освещении красота Гефестиона превосходила человеческую. Высокий, стройный, с идеальными пропорциями, он поражал всех с первого взгляда. В свете заката его оливковая кожа казалась нежнейшим бархатом, а полупрозрачный хитон изящно подчеркивал тонкий торс. Особенностью Гефестиона было его лицо — оно было совершенным. Прямой нос, тонкие губы, выведенные словно графитом брови и, конечно же, глаза — большие и синие, обрамленные длинными пушистыми ресницами, достающими до самых бровей. Его волосы были мягкими, словно шелк, и густыми кудрями спадали на плечи. Многие, кто видел Гефестиона вживую утверждали, что если бы Афродита однажды увидела его, то умерла бы от зависти, однако если бы богине удалось побороть это чувство, то она бы без памяти в него влюбилась. Таким был Гефестион, и именно таким он предстал перед двенадцатью юношами, сгорающими от ненависти. — Что вам нужно? — с трудом подавляя злость, сквозь зубы процедил брюнет. — Что нам нужно?! — оскалился юноша, который недавно обозвал Гефестиона шлюхой. — Чтобы вы все сдохли, проклятые македонцы! — Успокойся, Клеомен. Ты же видишь, что они хотят с нами поговорить, — таинственный человек облизнул нижнюю губу, не сводя взгляда с сына Аминтора. — Из-за него этот царский выродок публично унизил мою семью! Никогда не прощу этих тварей! Птолемей внимательно присмотрелся к юношам. Они точно не были македонцами и точно не были с близлежащих территорий. Скорее всего, они прибыли из недавно захваченных Филиппом колоний. Внешне юноши не были похожи между собой, а значит, не были родственниками. Возможно, это сыновья из знатных семей, что недавно прибыли для прошения милости македонского царя. По крайней мере, этим хотя бы можно было объяснить исходящую от них злобу. — Вы из Тагира? — предположил Птолемей, крепко сжимая локоть Гефестиона. Он старался придумать хотя бы один путь отступления, но был вечер, и стражи нигде не было. Они оказались в западне. — Вашу злость можно понять, но мы не имеем никакого отношения к разрушению ваших городов. — Не имеете? — глаза Клеомена запылали огнем. — Такие варвары, как вы, не имеют права на жизнь! Вы сожгли мой город дотла, из-за вас отца лишили богатств, а сестру предложили в качестве наложницы для вашего ублюдка-наследника! — юноша посмотрел на более старшего тагирца. — Эвдамид, мое терпение иссякло, давай быстрее разделаемся с ними! Высокий незнакомец сделал резкий взмах рукой, и послышался звук рассекающегося лезвием воздуха. — Поначалу я планировал просто вас убить, но… — Эвдамид еще раз окинул Гефестиона жадным взглядом и невольно сглотнул, — кажется, у меня появилась идея получше. Тагирцы один за одни обнажили ножи и двинулись на македонцев. Птолемей в отчаянии стал осматриваться по сторонам в надежде, что хотя бы один стражник будет делать обход в это время, но дорога была пуста. Он почувствовал, как Гефестион медленно толкает его рукой назад, сам при этом делая шаг вперед. Но хоть Птолемей и не был хорошим воином, он был хорошим другом и потому бросился вдогонку за брюнетом, практически не раздумывая. Драка была недолгой. В сиянии поднявшейся в небо луны виднелись взмахи лезвий. Крики от боли были короткими, глухими. Спустя время оба македонца лежали на земле без чувств, покрытые кровью — своей и чужой.       От запёкшейся крови на ресницах Птолемей едва сумел открыть глаза. Голова дико болела, а во рту был омерзительный привкус железа. Он сидел в плохо освещенной комнате со связанными сзади руками. — Очнулся наконец? — темноволосый юноша сидел рядом с ним, вертя в руке длинный нож. — Твой женоподобный дружочек оказался той еще занозой в заднице. Откуда он умеет так драться? Из-за сильного шума в ушах Птолемей едва разбирал слова тагирца. Он сидел, опустив голову, стараясь хоть как-то привести мысли в порядок. Вдруг в нескольких метрах от него раздался крик. Македонец тут же вскинул голову. — Похоже, они уже приступили, — усмехнулся тагирец и указал ножом на приоткрытую дверь в комнату. — Ему пришлось перебить пальцы и сломать ногу. Нет, ты все-таки скажи, откуда он умеет так драться? Впервые видел, чтобы кто-то мог вырубить семерых человек разом. Эвдамид ему такое не простит, — парень покачал головой. — Эй, хочешь посмотреть на него? Тагирец не дождался ответа. Он схватил Птолемея за рваный хитон и резким движением потащил в сторону двери. Когда македонец переступил порог, в комнате снова раздался крик. На этот раз Птолемей мог отчетливо видеть кричащего — это был Гефестион. Он лежал на столе весь в крови, а один из тагирцев водил факелом по его коже. — Что вы делаете?! — ужаснулся Птолемей, увидев обезображенное тело друга. Когда огонь коснулся кровоточащей раны брюнета, он истошно закричал, а комната заполнилась запахом паленой плоти. Тошнота моментально подкатила к горлу Птолемея. — Довольно, — Эвдамид подал знак рукой, и тагирцы отошли от стола. Гефестион лежал связанный и обессиленный. От тяжелых вздохов его грудь едва заметно поднималась и опускалась. Мужчина склонился над брюнетом и провел рукой по расцарапанной щеке. — Если бы не сопротивлялся, то всего бы этого не было. Для шлюхи ты уж очень сильно гордый, — Эвдамид потянулся к искусанным от боли губам, но едва он коснулся их, как Гефестион собрал остатки своих сил и плюнул ему в лицо. — Вот, значит, как… Тагирец вытер щеку тыльной стороной ладони и резким движением потянул македонца за сломанную ногу. Гефестион выгнулся от боли. — Нет, пожалуйста, нет! — неожиданно для всех закричал Птолемей. Тагирцы обернулись и увидели, как македонец упал перед ними на колени. По щекам юноши текли слезы. — Умоляю, оставьте его! Прошу, отпустите его, прошу! В комнате раздался смех. Тагирец, все это время находившийся рядом с Птолемеем, ударил его ногой в плечо и громко расхохотался. — Лучше скажи спасибо, что ты не такой красивый, как эта царская шлюха, — сказал он. Юноша тихо вскрикнул, приложившись виском об каменный пол. В голове загудело. Эвдамид снова повернулся к Гефестиону. Он властно провел рукой по его дрожащему бедру, медленно гладя пальцами сначала ягодицы, а затем и плотно сжатое колечко мышц. Плюнув на пальцы, мужчина резко ввел их внутрь, крепко держа македонца за бедра. Гефестион стиснул зубы, выгибаясь от неприятных ощущений. Пальцы двигались в нем жестко, буквально разрывая изнутри. Короткие ногти царапали нежные стенки ануса, и Гефестион с трудом сдерживал вой, рвущийся из груди. Ощущать нечто чужеродное, двигающееся внутри, было невыносимо, и юноша невольно зажмурился, лишь бы не видеть этого похотливого лица над собой, не чувствовать этих мерзких пальцев, не думать о том, что с ним происходит. Эвдамид же был доволен, жадным взглядом изучая дрожащее тело македонца. Недолго сдерживаясь, он оскалился и вытащил пальцы. Гефестион слабо дернулся, тщетно пытаясь отползти от мучителя, но не успел он и пошевелиться, как Эвдамид резко ударил его ладонью по обоженному бедру. Жгучая боль поглотила разум Гефестиона. Он вскрикнул, а из глаз предательски потекли слезы. Юноша судорожно извивался, пытаясь уйти от боли, но крепкие руки только сильнее стиснули стройные бедра. — Что, неужели не нравится? Или царский наследник ведет себя нежнее со своей шлюхой? — елейно протянул Эвдамид, впиваясь в обожженую кожу ногтями. Комната наполнилась удушающим запахом крови, пота и паленой плоти. Эвдамид то осыпал пострадавшую кожу ударами, то обжигал ее огнем, и все смеялся, глядя на искаженное болью лицо юноши. Неизвестно, сколько длилась эта пытка, но Гефестион больше не смог выносить того, как его мучили снова и снова, принося всю большую боль. В его глазах стало темнеть, и в какой-то момент сознание окончательно оставило бедного юношу. Птолемей лежал все это время лицом в пол, забыв, как дышать. Крики друга эхом отдавались в его голове, заставляя юношу проклинать себя и свою собственную беспомощность. Щеки македонца были мокрыми от слез. В этот момент он ненавидел себя больше всего на свете. Неизвестно, сколько прошло времени с тех пор, как тагирцы попались им по дороге. Возможно, прошел всего лишь час, а возможно, сейчас уже была глубокая ночь. В комнате не было окон. Были лишь македонцы и их мучители. Когда Птолемей окончательно потерял надежду на спасение, едва уловимое дуновение ветра заставило его поднять голову. Послышались шаги. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату зашла стража, а следом за ней и Александр. Птолемей едва не расплакался от облегчения — они спасены! Как оказалось, радоваться было рано. Птолемей видел много жестокости в своей жизни, и много раз ему казалось, что перед ним были вовсе не люди, а дикие звери, но страшнее того, что македонец увидел в той комнате, он не видел больше никогда в своей жизни. Стража схватила растерявшихся тагирцев, ставя их одного за другим на колени. Темноволосый юноша, который охранял Птолемея, сразу же бросился к нему и, подставив к горлу нож, попятился назад. Македонец попытался подать знак Александру, попытался вырваться, но не успел даже вздохнуть, как летящий кинжал наследника вонзился в глаз тагирца, раздробив его череп. Тот рухнул, словно подкошенный, и только звон упавшего ножа привел Птолемея в чувство. Он тут же схватился за горло и с ужасом обернулся назад, но тагирец лежал, не шевелясь, и только лужа свежей крови под его головой говорила о том, что еще секунду назад этот человек был жив. И от этого было только страшнее. Сын царя развернулся и окинул взглядом окровавленное тело Гефестиона. На минуту время будто остановилось — Александр немигающим взглядом смотрел на возлюбленного, прежде чем медленно подойти к Эвдамиду. — Это ты сделал? — ледяным голосом спросил македонец. Одного надменного взгляда тагирца хватило, чтобы все понять. До этого дня Птолемей никогда в жизни не видел, как живому человеку разрывают челюсть. Ударом кулака Александр заставил Эвдамида открыть рот, а затем, засунув внутрь руки, с силой стал тянуть окровавленные челюсти в разные стороны. Раздался крик, а следом за ним — громкий мерзкий хруст. Наследник разорвал голову тагирца на две части. Дикий ужас охватил всех присутствующих. Александр равнодушно откинул мертвое тело на грязный пол и перевел взгляд на стоящих на коленях тагирцев. С его пальцев капала кровь, с громким звоном ударяясь о твердый пол, будто отсчитывая секунды до чужой смерти. Он лично отрезал голову каждому из тагирцев, медленно разрывая острым мечом плоть каждого из них, оставаясь глухим к просьбам о пощаде. — … господин Птолемей! — высокий македонец, замеревший от шока, медленно повернулся в сторону позвавшего его стражника. Тот давно перерезал его веревки и уже несколько минут пытался сдвинуть сына Лага с места. — Нам нужно идти, сейчас тут все будет объято пламенем! Ватные ноги Птолемея отказывались идти, но стражник, потянув его на себя, помог ему выйти наружу. На улице была ночь. Все это время они находились в маленьком домике у самой развилки дороги. Холодный ветер обдувал лица людей, сообщая о скорой перемене погоды. Внезапно в голове Птолемея стали появляться картинки ужасающих пыток Гефестиона и еще более ужасающего возмездия Александра. Юноша упал на землю и, хватаясь за голову, стал жадно глотать воздух ртом. Его трясло от пережитого ужаса, и он с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться в голос. То, что произошло, было слишком страшным, слишком жестоким, чтобы быть правдой. Кое-как отдышавшись, Птолемей резко обернулся к дому и увидел, как из дверей один за другим выбежали стражники. В этот же момент дом вспыхнул. Македонец молча наблюдал за горящими стенами, молясь, чтобы все, что они сегодня пережили, оказалось просто сном. Самым кошмарным сном в его жизни. — Вот они! — воскликнул один из стражников, указывая рукой перед собой. Из огня появился размытый силуэт. Черное пятно приближалось все ближе, пока окончательно не приобрело форму человека. Александр нес Гефестиона на руках, крепко прижимая его к груди. Птолемей сидел на коленях, а слезы продолжали безостановочно литься из его глаз. «Кто ты такой?» — подумал про себя сын Лага, глядя на наследника. Он не был тем Александром, которого юноша знал с детства. Сейчас перед ним стояло настоящее чудовище — чудовище, разрывающее людей на части. Юноша бережно прижимал к себе обезображенное тело Гефестиона, не замечая, что у него самого были руки по локоть в крови. Подул ветер. Птолемей поднял голову вверх — с темной небесной глади сорвались первые тяжелые капли, разбиваясь о холодную землю. В Пелле пошел дождь.

***

      Птолемей сидел в коридоре лазарета, запрокинув голову назад. Молодой юноша недавно обработал его раны и дал крепкую настойку, благодаря которой боль в теле медленно сходила на нет. Все царские лекари сейчас находились с Гефестионом, отчаянно борясь за его жизнь. Александра он тоже не видел, хоть и понимал, что тот, скорее всего, находится вместе с брюнетом. Об этом говорила и расставленная по всему лазарету стража. Птолемей смотрел в одну точку на потолке, медленно раскачиваясь туловищем взад-вперед. В какой-то момент среди общего шума македонцу померещился знакомый голос. Он сосредоточился на звуке, и голос в голове стал громче. Когда юноша опустил голову и посмотрел перед собой, он смог отчетливо разобрать собственное имя, слетевшее с чужих губ. — Птолемей! — Кассандр сидел напротив македонца, крепко сжимая его за плечи. — Ты меня слышишь?! Птолемей сфокусировал взгляд на юноше. Кассандр сидел перед ним на коленях с полным отчаянием в глазах. Брюнет тяжело дышал, все сильнее вцепляясь в него. — Птолемей! — Кассандр продолжал трясти друга. — Мы нужны Александру, Птолемей! Птолемей не понимал ни слова из того, что говорил ему македонец. Обезболивающие туманило разум, притупляя реакцию. Он смотрел на друга пустым безразличным взглядом, едва пытаясь разобрать хоть каплю из того, что он слышал. Вдруг рядом с ними хлопнула дверь, и из нее выбежал царский лекарь. Мужчина пробежал коридор и скрылся в другой комнате. Резкий хлопок двери заставил Птолемея вздрогнуть. В памяти сразу всплыли картины пережитого прошлой ночью, и дикий ужас снова охватил его тело. — Нет! — закричал Птолемей, вцепившись в хитон Кассандра. — Прошу, только не снова. Гефестион, нет! — Птолемей опустил голову к полу, и из его глаз тотчас полились слезы. — Я ничего не смог сделать. Ничего, ничего… — Птолемей, — Кассандр резко схватил македонца за плечи и, отодвинув от себя, взглянул ему в глаза, — с ним все будет хорошо, ты слышишь меня? С Гефестионом все будет хорошо. Тебе нужно успокоиться, нужно взять себя в руки. Обливаясь слезами, высокий македонец упрямо замотал головой. — Птолемей! — крикнул брюнет, приводя друга в чувства. — Гефестион скоро очнется, и все будет как раньше. Мы снова будем вместе дурачиться, отпускать несмешные шутки и доводить учителей. Слышишь меня? — дрожащий Птолемей продолжал сопротивляться еще какое-то время, но потом успокоился и кивнул другу в ответ. — Хорошо, а теперь мы должны помочь Александру. — Я не понимаю… — Двенадцать сыновей из самых знатных родов Тагира, Скионы и Фермы мертвы. К нашему несчастью, все эти семьи роднились с местными царями. Именно они состояли в союзе с Афинами, и сейчас мы дали им повод развязать войну, — Кассандр сделал глубокий вдох и сказал так медленно, как только смог. — Ты должен сказать мне, что сделал Александр. Птолемей дернулся назад. Все это время он думал лишь о Гефестионе, а мысли о том, кто же были их мучители, и вовсе не посещали его голову. Сейчас перед ним сидел Кассандр, единственный человек из их четверки, который сохранил остатки разума и требовал от него подробностей. Подробностей, который тот хотел бы с радостью забыть. Интересно, будь на его месте Кассандр, смог бы он спасти Гефестиона? Наверное бы смог. Любой, кто оказался бы на его месте в тот момент, оказался бы куда более полезно, чем он. По крайней мере, так думал сам Птолемей. — Он их убил, — севшим голосом ответил он, — убил всех до единого. Разорвал на части, словно дикий зверь. Повисло молчание. Кассандр внимательно посмотрел в серые глаза друга, стараясь понять, не ослышался ли он. Когда македонец понял, что Птолемей сказал ему правду, его пульс стал замедляться с каждым последующим ударом сердца. Он медленно поднялся с пола и повернулся к другу спиной. — Нам нужно золото, — сжимая кулаки и подавляя панику сказал Кассандр, — много золота. И как можно скорее.

***

      Спустя два дня Гефестион очнулся в царском лазерете. Все его тело было перевязано, а на руках и ноге наложена лангета. К своему удивлению, боли он не чувствовал. Брюнет открыл глаза и, подумав, что в комнате никого нет, попытался сесть. — Гефестион! — раздался сдавленный голос Александра. Два дня наследник не отходил от кровати любимого. Он лично следил за его лечением, не давая царским лекарям и минуты отдыха. — Прошу тебя, не вставай. Тебе нужно восстанавливаться. — Александр, — с хрипом произнес Гефестион, рассматривая темные круги под глазами македонца. Руки и нога были крепко зафиксированы, что не позволило брюнету нормально сесть. С помощью Александра он кое-как сумел подняться, облокотившись на подушку. — Сколько прошло времени? Такое чувство, что я спал вечность. По уставшему лицу Александра скользнула грустная улыбка. Он наклонился к Гефестиону, нежно поцеловав его в лоб. — Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? — Нога затекла, — Гефестион хотел потянуть ногу, но накачанное обезболивающими тело отказывалось его слушаться, — а так я в порядке. От этих слов Александра затрясло. Он опустил голову и вложил свою руку в забинтованную ладонь Гефестиона. «В порядке» — эхом раздалось в голове наследника, разрывая все его нутро от чувства чудовищной вины. Если бы не он, то с Гефестионом никогда не случился бы весь тот ужас, через который ему пришлось пройти. В тот момент Александр ненавидел всех людей вокруг себя: отца, что не сжег города вместе с их жителями, мать, которая умышленно забирала у него время, друзей, которые не смогли помочь в тот момент. Но больше всех Александр, конечно же, ненавидел себя. Если бы он был более осмотрительным, более внимательным к деталям, то с Гефестионом бы никогда этого не случилось. Если бы он был более жестоким, никто бы не посмел даже посмотреть в его сторону. Как он мог оставить его одного? Как он мог потерять бдительность? — Александр, — Гефестион почувствовал дрожь македонца сквозь лангету на руке, — со мной правда все будет хорошо. Не переживай. Наверное, я выгляжу сейчас ужасно, но… — Ты никогда не будешь выглядеть для меня ужасно, — наследник коснулся губами пальцев любимого. Смотреть в глаза брюнета он сейчас не мог. Гефестион улыбнулся. Он не воспринимал то, что с ним произошло, таким ужасным, каким это видел Александр. Он был воином, и переломы пальцев и ноги, рваные раны на теле не были для него чем-то необычным. Брюнет видел, как мучается наследник, видел взгляд, полный отчаяния и вины, и только от одного этого осознания ему самому становилось больно. Он протянул к македонцу вторую руку, нежно погладив его по голове. — Александр, — севший голос Гефестиона стал вновь приобретать привычный тембр. — Ммм? — послышалось в ответ от македонца, все так же прятавшего глаза. — Я люблю тебя. Прости, что не сказал этого раньше. Александр моментально вскинул голову. Гефестион сидел напротив него весь перевязанный, покрытый синяками и ссадинами, бледный, с растрепанными кудрями… и беззаботно улыбался так солнечно, как мог только он. Наследника снова затрясло. Он крепко стиснул зубы, но это не помогло ему справиться с волной захлестнувшись его чувств. Александр зарыдал во весь голос.