***
Парменион стоял в дверях лазарета и смотрел на юношей с грустью в глазах. Ему было безмерно жалко сына своего давнего друга, но еще больше ему было жалко Александра. За все время нахождения Гефестиона в лазарете юноша ни разу не покинул его. Наследник был бледен, под глазами появились большие черные круги, а потускневшие волосы торчали в разные стороны. Он сидел на стуле рядом со спящим брюнетом и, прикрыв глаза, клевал носом, то и дело склоняясь вперед. Сердце полководца сжалось. Он был очень привязан к Александру, воспринимая юношу как родного сына, и наблюдать за тем, как тот мучается, было выше его сил. — Александр, — Парменион осторожно коснулся плеча наследника, — тебе нужен отдых. Македонец моментально проснулся. Он уставился сонными глазами на полководца и, моргнув, потер их кулаком. — С ним все будет хорошо. Он скоро поправится, — мужчина потрепал пшеничные волосы Александра, старясь придать тому сил. — К сожалению, такое иногда случается, но ты должен быть сильным. Вместе вы пройдете любые преграды. — То, что с ним случилось — моя вина, — безжизненным голосом ответил наследник, — я был слишком беспечным, а он за это поплатился. Это я виноват. В этом всем виноват только я. Парменион тяжело вздохнул. Боль Александра была настолько сильной, что сейчас любой, кто оказывался с ним рядом, чувствовал на себе эту невыносимую ношу. Душа старого полководца разрывалась. Он обошел наследника и сел перед ним на колени. — Мальчик мой, — Парменион взял холодные ладони Александра в свои руки, — я знаю, что тебе сейчас очень тяжело. Твой любимый человек пострадал, и тебе кажется, что ты мог на это повлиять, но послушай, что тебе скажет человек, повидавший сотни битв — ты не мог. Наш мир очень жесток, и люди, дорогие и близкие нашему сердцу, к сожалению, становятся жертвами этой жестокости. Мы должны уметь принимать это. Должны быть сильными. — Царь должен уметь защищать тех, кого он любит, — голос Александра практически сел, ледяные пальцы слегка подрагивали, — иначе какой тогда он царь? — Послушай, что я тебе скажу, — Парменион крепче сжал ладони наследника, — много лет назад, когда твой отец еще не был царем, во всех боях подле него сражался Клит. Филипп мечтал создать нечто похожее на фиванский отряд, и им двоим практически удалось это сделать — вместе они были непобедимы. Однако однажды, по нашей собственной глупости, Филипп попал в ловушку. В него летели копья и стрелы, а мы стояли слишком далеко, чтобы ему помочь. Лишь Клит бросился к нему, закрыв его собой от врагов, — полководец придвинулся ближе, переходя на сдавленный шепот и выдохнул. — Я никогда не видел, чтобы твой отец так отчаянно молился. Он просил богов вернуть ему Клита, и боги его услышали. Спустя несколько месяцев он встал на ноги и снова вернулся в строй, однако… с тех самых пор Филипп поклялся никогда не находиться рядом с Клитом в зоне атаки, — македонец посмотрел юноше прямо в глаза. — Когда твоих людей убивают на поле боя — это одно, а когда они умирают из-за тебя — совсем другое. Александр внимательно всматривался в лицо Пармениона, тщательно обдумывая каждое слово, сказанное им. — Ты предлагаешь мне держать Гефестиона подальше от себя, чтобы его защитить? — медленно проговорил юноша, слегка сощурив глаза. — Видят боги, ваша любовь прекрасна, — вздохнул мужчина, погладив большими пальцами по его острым костяшкам. — Но вы слишком сильно привязались друг к другу. Каждый, кто захочет тебе навредить, сразу же будет нацелен на Гефестиона. Ты должен его уберечь. — Парменион, — неожиданно голос Александр стал пугающе низким, а сам наследник вдруг высвободил руки из чужой хватки, — я теперь в жизни его даже на шаг от себя не отпущу. — Что ты такое говоришь? — недоверчиво покачал головой полководец и нахмурился. — Он, прежде всего, воин. — Он, прежде всего, мой! — оскалившись, отрезал Александр, и резко выпрямился. Глаза его сверкали, будто метая тысячи молний. — Он принадлежит только мне! Мне одному! Парменион невольно отпрянул, застигнутый врасплох. Наследник тяжело дышал, сжимая кулаки, и мужчина ясно видел, как он впивается ногтями в свою кожу, едва сдерживая эмоции. — Александр… — тихо позвал шокированный Парменион, но тот, похоже, его не слышал. — Никому не отдам, — пробормотал юноша, невидящим взглядом уставившись перед собой. Он посмотрел на спящего Гефестиона и растянул губы в нежной улыбке, ласково поглаживая дрожащей рукой чужие спутанные кудри. — Никому… — едва слышно прошептал он, но в тишине комнаты этот шепот звучал громче тысячи раскатов грома. За их спинами вдруг раздался скрип, и в дверях показался лекарь. Александр крупно вздрогнул и, проморгавшись, с явным сожалением убрал руку, напоследок погладив спящего по впалой щеке. Лекарь быстрым шагом подошел к Гефестиону, приложил свою руку к его лбу, а затем проверил пульс. Ошарашенный полководец молча поднялся с колен и отправился в сторону выхода, давая возможность Александру поговорить о состоянии Гефестиона с лекарем наедине. Закрывая за собой дверь в комнату, мужчина напоследок окинул македонцев обеспокоенным взглядом и, прислонившись к стене, устало прикрыл веки. «Не повторить бы тебе судьбу твоего предка, которого ты так превозносишь, Александр, — тоскливо подумал про себя Парменион, — и не быть бы твоему Гефестиону Патроклом. Да уберегут вас боги».***
Активная экспансия Филиппа на юг дала начало открытому афино-македонскому конфликту. Никто больше не сомневался, что македонцы ставят себе целью захватить всю Грецию, и самое пугающее было в том, что им это удавалось — полисы сдавались один за другим. Кроме того, Македония параллельно участвовала и в Четвертой священной войне против города Амфисс в Западной Лакриде. Если бы Филипп одержал победу в этой войне, то он бы имел самое выгодное положение для дальнейшего захвата всей юго-восточной греческой территории, в том числе, и самих Афин. К негодованию македонского царя, фиванцы, с которыми он заключил мир посредством брака, предали его. Они заключили союз с афинянами и выступили с кампанией против северных захватчиков. К ним также присоединились Коринф, Мегара, Акарнания и другие южные полисы. На призыв Филиппа о помощи никто из греков не откликнулся, и македонской армии пришлось биться самостоятельно. Афины полностью спонсировали все сражения полисов с македонцами: десять тысяч наемников прикрывали Амфиссу, тысяча пеших солдат обороняли фиванскую границу, два десятка отрядов стояли на страже городов-союзников. Первые стычки с македонцами начались весной. Дорога к Амфиссе проходила через долину Кефисос, что давало союзникам значительное преимущество, ведь из-за небольшого пространства македонская армии не могла использовать всю свою мощь. После нескольких десятков неудачных столкновений македонцы отступили. Вся Южная Греция ликовала, ведь это был тот редкий случай, когда Филипп уходил ни с чем, но не прошло и недели, как прогремела новость о падении Амфисс. Парменион вместе со своими немногочисленными отрядами напал на город ночью, уничтожив все десять тысяч наемников. В тот же день все афинские союзники объявили о капитуляции. Пока Филипп продолжал уверенно двигаться на юг, в Македонии наступила осень. Солнце еще продолжало греть по-летнему, стараясь отдать всему живому последнее нерастраченное тепло, но на чистом голубом небе уже стали появляться первые тучи. Ветер с каждым днем становился все более холодным, резкими порывами сбрасывая с величественных деревьев пожелтевшую листву. В это время года начиналось самое важное событие для всех македонских земледельцев — сбор урожая. Большая часть плодородных земель с лучшими виноградниками принадлежала отцу Птолемея — Лагу. Десятки рабочих собирали виноград, чтобы в дальнейшем сделать из него лучшее вино и пустить в продажу. Редкие сорта винограда отбирались с особой тщательностью, так как позднее они отправлялись прямиком в царский дворец. — И вот это они… ик… собираются отправить твоему отцу… ик… — едва стоящий на ногах Кассандр зачерпнул кубком красную жидкость из амфоры, — оно совершенно ужасное! У-ж-а-с-н-о-е. Слышите меня?! — Довольно, Кассандр! — Птолемей попытался вырвать кубок из рук друга — Ты обещал, что только попробуешь! — Так я и-ик… пробую! Кто же знал, что… ик… тут окажется триста амфор?! Высокому македонцу едва удалось забрать у него один кубок, как Кассандр тотчас нашел другой и зачерпнул из новой амфоры, стоящей рядом с ним. — Да что это такое?! — возмутился Птолемей, грозно посмотрев на напивающегося друга. Затем юноша обернулся и, уперев руки в бока, недовольно глянул на других двух македонцев в комнате. — Вы не хотите мне помочь? — А мы тебе говорили, — замотал головой Александр, облокачиваясь на дверной косяк. — Ты сам захотел показать ему этот погреб, — Гефестион пожал плечами. Вдруг в комнате раздался громкий треск разбившейся глиняной вазы. Троица моментально перевела взгляд на Кассандра — юноша лежал на полу, а огромная лужа вина под ним окрашивала белую тунику в ярко-красную. В секунду оценивший убытки Птолемей сначала побелел от шока, а затем от гнева. У Кассандра был очень хорошо развит инстинкт самосохранения, поэтому, поймав на себе разъярённый взгляд друга, он тут же протрезвел. Юноша резко вскочил на ноги и, протискиваясь между амфорами, стрелой пролетел мимо македонцев. Птолемей рванул за ним следом. Последними из подвала, где хранилось царское вино, вышли Александр с Гефестионом. Они шли неспешно, крепко держась за руки, и громко смеялись. Кассандр валялся на кровати в покоях Птолемея, заливаясь крокодильими слезами. — Ты меня ударил! — кричал он, повернувшись к высокому македонцу, стоящему у стола и бережно складывающему книги. — Мы уже как год не ходим к Леониду, так почему твои удары становятся все больнее? Или… — Кассандр сел на кровать и, трагично сложив брови домиком, посмотрел на друга, — ты меня больше не любишь? — Что ты несешь? — Птолемей потёр лоб рукой, словно старался разгладить невидимые морщины. — А как это тогда назвать?! Ты все время бьешь только меня! Значит, Александра с Гефестионом ты любишь больше! Птолемей тяжело выдохнул и продолжил складывать книги в ровную стопку. Позади него около окна сидел Гефестион и бережно перебирал пальцами пшеничные волосы Александра, мирно дремавшего у него на коленях. Филипп должен был скоро вернуться в Македонию, и наследник, который ужасно расстроился по поводу того, что его не взяли в поход, с нетерпением этого ждал. После событий прошлого года репутация юноши была сильно подпорчена. Его имя было на устах как среди друзей, так и среди врагов Македонии. Антипатру, который больше всех переживал за статус наследника, пришлось приложить немало усилий, чтобы восстановить его доброе имя. Гефестион же полностью восстановился и продолжил тренироваться еще с большим усердием. Тагирцы сильно травмировали его правую руку в надежде, что это лишит македонца возможности в дальнейшем управлять мечом, но, к их разочарованию, юноша с детства лучше владел левой, нежели правой рукой. Об этой его особенности знали немногие, ведь подобные ему люди в Греции считались посланниками богов. Гефестион себя таким не считал, поэтому прилюдно он всегда ловко управлялся правой. — Лучше бы я остался во дворце и посмотрел на новых наложниц, — недовольно пробурчал Кассандр, надув губы и крепко сжимая в своих руках подушку. — Какие еще наложницы?! — возмутился Птолемей, ставя последнюю книгу в стопку. — С каких это пор тебя стали интересовать только вино и женщины? Что я ОПЯТЬ пропустил? — О, так ты поэтому все время носишь обруч на голове? — усмехнулся Гефестион. От звука его голоса Александр моментально проснулся. Он зевнул, а затем неохотно сел на софу, вытягивая руки над собой. — Между прочим, Гефестион, — Кассандр покрутил головой в разные стороны, демонстрируя отросшие за год черные волосы, — мужчина с длинными волосами, в которых блестит золотой обруч — это настоящий призыв для красавиц! — Наверное поэтому тебя в последний раз Филинна гнала палками из гарема? — ехидно протянул Александр. Это стало последней каплей для Кассандра. Он со всей силы бросил подушку в наследника, а следом подушки полетели и в Птолемея, и в Гефестиона. Взбешенный Кассандр успокоился только тогда, когда закончились подушки, но стоило ему отвлечься, как брошенные ранее подушки неожиданно полетели обратно в него. — Трое на одного! — завопил Кассандр и тут же получил подушкой от Гефестиона прямо в голову. Он распластался на кровати, безудержно дрыгая ногой. — Умираю… Троица замерла, а затем громко расхохоталась. Время шло, но выходки Кассандра были точно такими же как в детстве — глупыми, безрассудными и до боли в животе смешными. Безудержный смех прервался только тогда, когда в дверь постучала одна из служанок. — Господин Птолемей, вам велено передать, что скоро будет подан ужин. — Мы скоро спустимся, — быстро взяв себя в руки, учтиво ответил высокий македонец. Птолемей взял стопки с книгами и наконец перенес их в шкаф. Услышав про ужин, Кассандр вскочил на ноги и расплылся в широкой улыбке, ехидно потирая руки. — А вот и наш Кассандр, — улыбнулся Гефестион, в глубине души немного переживавший, что бросил в друга подушку слишком сильно. — Ну и полководец же из тебя будет, — покачал головой Александр. Кассандр громко цокнул. Он посмотрел на Птолемея, который в это время ставил книги в шкаф, бережно поглаживая каждую из них. — Была бы твоя воля, ты женился бы на книге, — язвительно прошептал брюнет, закатив глаза. Затем он перевел взгляд на македонцев и вновь надул губы. — Я, вообще-то, тоже хочу любви! Стоите тут, воркуете, аж сил нет на вас смотреть! Кассандр повернулся к ним спиной, скрестив руки на груди. Александр с Гефестионом переглянулись и, крепче сжав руки друг друга, тепло улыбнулись. Со временем, их отношения стали все больше походить на зрелые, более возвышенные и глубокие одновременно. Юноши всегда поддерживали друг друга, заботились о комфорте партнера. Та неудержимая страсть наследника, которая поглощала Гефестиона без остатка, сменилась на трепетную нежность. Со стороны эта любовь казалась совершенной, и даже Кассандр с Птолемеем, всегда находящиеся рядом, считали их отношения образцовыми. И никто даже не догадывался, что Гефестион едва сдерживался, чтобы не заплакать от такой любви. После случившегося Александр сильно изменился. Он стал до безумия ревнив, вспыльчив и импульсивен. Стоило кому-либо заговорить с брюнетом, как наследник тут же терял контроль. Каждый вечер он устраивал Гефестиону сцены ревности с метанием самых разных предметов в стену. Он кричал ему о своей любви и заботе, но с каждой подобной фразой брюнет чувствовал, как понемногу теряет в их отношениях как право выбора, так и право голоса. Македонец верил, что скоро истерики Александра закончатся и их отношения станут прежними, но время шло, а скандалы продолжались. Помимо нестабильного эмоционального фона наследника, Гефестиона переживал и за их близость. За целый год Александр ни разу не зашел дальше поцелуев. Поначалу это просто напрягало брюнета, но затем стало злить. Он хотел слиться с наследником, хотел раствориться в его любви, но каждый раз, когда страсть овладевала обоими, наследник отступал в последний момент. Гефестион стал чувствовать себя дорогой вазой, которую никому нельзя трогать. Пустой и одинокой. Он пытался много раз говорить с Александром, пытался вразумить его, но тот ничего не желал слушать. Разве можно говорить с разъяренным львом? Конечно, нет. Поэтому Гефестион не придумал ничего лучше, кроме как подыгрывать ему. Он чувствовал себя виноватым за все, что происходило с Александром, за то, каким невыносимым он стал. И эта вина давила на юношу, заставляя играть по чужим правилам. Но как бы сильно он ни старался закрыть на все глаза, как бы ни пытался отстраниться от этого, Гефестион понимал, что так больше продолжаться не может. Он был на пределе.***
Александр лежал на кровати с закрытыми глазами. За окном уже давно была полночь, и только барабанящий дождь за окном тихим шумом разносился по комнате. Несмотря на позднее время, наследник никак не мог заснуть — тревога не отпускала юношу ни на минуту. Филипп на днях должен был только вернуться в Пеллу, но, несмотря на это, новости о его победах уже гуляли по городу. Александра съедала жгучая зависть. Иногда ему казалось, что отец специально не брал его в такие сражения, чтобы не давать возможности сыну прославиться раньше времени. Конечно же, такие мысли не сами появились в голове юноши — их туда селила мать. Олимпиада в последние годы становилась все более требовательной и жесткой в своих решениях. Все разговоры с сыном женщина сводила к одному — престолонаследию. Она старалась защитить сына от всего и всех, и ей было все равно, что об этом думал ее сын. Александр открыл глаза и перевернулся на правый бок, уставившись в одну точку. Озаренные лунным светом, на стене играли тени падающих капель дождя. В комнате было темно, а стража, охраняющая наследника, тихонько посапывала в коридоре. Вдруг сквозь непрекращающийся шум дождя Александр расслышал тихие, едва уловимые шаги. Кто-то вошел в его комнату, обойдя охрану и беззвучно открыв дверь. Ночной гость двигался в темноте медленно, заставляя македонца напрячь каждый мускул в своем теле. — Этот разговор не может подождать до утра? — спокойным голосом поинтересовался Александр, когда таинственный человек сел на край его кровати. — Ты не зашел ко мне обсудить последние новости, — недовольно бросила Олимпиада, скрестив руки на груди, — я тебе уже не один раз говорила, что мы должны быть на шаг впереди. — Я приду к тебе завтра, и мы все обсудим. — Лжец, — отрезала Олимпиада, бросив на сына недовольный взгляд. Александр ничего не ответил на обвинение матери. Он накрылся одеялом с головой, прячась от пожирающих его глаз женщины. Эпирке было тяжело мириться с тем, каким взрослым стал ее сын. Их взгляды стали настолько разниться, что каждый разговор заканчивался то спором, то обидами. Олимпиада очень любила своего сына и никогда бы не позволила никому навредить ему, даже если навредить он мог себе сам. — Хвала Дионису, Кинана родила девочку, — сдержанным тоном произнесла женщина, — будь это мальчик, он бы с самого рождения стал для нас угрозой. Тебе нужно оставаться бдительным, мы не можем сейчас ошибиться. — И как ты не устаешь от всего этого, — глубоко вздохнув, пробормотал Александр, — даже если бы Кинана и родила мальчика, он не имел бы никакого отношения к моему трону. — Как ты можешь быть настолько недальновидным?! — Олимпиада резко сорвала с сына одеяло. — Будь это мальчик, он был бы чистокровным македонцем, полностью принадлежавшим к роду аргеадов. С самого своего рождения он бы имел больше прав на македонский трон, чем кто бы то ни было другой. Или ты уже забыл, как твой отец получил власть? Александр сел на кровати, облокотившись спиной на подушки. Год назад Кинана вышла замуж за сына покойного царя Пердикки III — Аминта IV. После смерти старшего брата Филипп стал регентом своего малолетнего племянника, однако, спустя время, он полностью взял бразды правления в свои руки, объявив себя царем. Многие из старых македонцев ждали, что власть снова будет передана человеку, принадлежавшей ему по праву рождения, однако Филипп вцепился в трон намного крепче, чем того ожидали. Таким образом, если бы у Аминта родился сын, то он, как и его отец, считался бы законным наследником Македонии. Александр прекрасно понимал все это, но все равно предпочитал закрывать на это глаза. — Твоя беда в том, что ты доверяешь Филиппу как отцу, — Олимпиада наклонилась к сыну, — но ты никогда не должен забывать, что он, прежде всего, твой царь. Кинана была бы тебе прекрасной женой. Жаль, что мы упустили такую возможность. — Аудатта никогда не позволила бы своей единственной дочери выйти за меня замуж, — Александр в ответ наклонился к матери, и лбы их соприкоснулись. — Она всегда была умной женщиной. Это раздражало. Олимпиада подняла ноги на кровать и легла рядом с сыном, положив свою голову ему на грудь. В последнее время ей очень его не хватало, в чем она дико боялась признаться семнадцатилетнему юноше. Она погладила его по груди, а затем по животу. Он так вырос с тех пор, когда они спали вместе в последний раз. Его тело стало крупным и мускулистым, на животе и груди появились светлые волосы. Сердце Олимпиады разрывалось каждый раз, когда она представляла себе, что совсем скоро ее сын окончательно станет мужчиной и покинет ее. Он больше не будет смотреть на нее с горящими глазами, спрашивать обо всем на свете и беззаботно смеяться в ее объятиях. Она больше не сможет закрыть его собой, ведь он давно уже ее перерос. Эпирка продолжала гладить сына, утыкаясь носом в его мускулистую грудь, и вспоминала, каким радостным был маленький Александр, когда находил в ее комнате новую змею. — Я так люблю тебя, мой Ахиллес, — прошептала Олимпиада, прижимаясь к телу сына, — больше всего на свете. Александр протяженно выдохнул. Он лег на кровать и крепко прижал к себе мать, натянув на них обоих одеяло. Тревога македонца никуда не делась, но благодаря теплу эпирки и успокаивающему шуму дождя он сразу же заснул. Ему снилось его детство — беззаботное и счастливое. Он громко смеялся, бегая с друзьями наперегонки по зеленым холмам Пеллы. В его сне ему было спокойно — ведь там все было хорошо. И ему впервые за долгое время совсем не хотелось просыпаться. Поутру в его покои постучалась служанка. После того как на третий стук из комнаты не раздалось ни звука, девушка решилась зайти внутрь вместе с охранником. Они подошли к кровати и увидели двух людей, лежащих друг к другу лицом и крепко державшихся за руки. Оба крепко спали, ведь ни Олимпиаде, ни Александру никогда не было так спокойно, как когда они были вместе.***
Вернувшись домой с громкой победой, Филипп вновь погрузил Пеллу в праздники. В Македонии было объявлено о проведении Великих мистерий, посвященных богиням плодородия — Деметре и Персефоне. Середина осени уже миновала, поэтому все земледельцы могли разделить радость праздника вместе с вернувшимися домой победителями. Открытие праздника начиналось с ночных танцев, музыкальных и театральных представлений, факельных шествий. Участвовать могли все желающие, несмотря на свое положение или происхождение. Со второго по шестой день проводились все основные религиозные обряды, начиная с жертвоприношения быка и заканчивая молениями в храме. На седьмой день проводились атлетические игры. К огромной радости местных жителей, Филипп решил провести игры более масштабно, чем было предписано традициями. Месяц назад в Афинах отгремели Панафинеи — самый крупный политически-религиозный праздник в городе. Сотни людей съехались в южный полис, чтобы поучаствовать в нем, и, конечно же, афинцы не упустили возможность обзавестись новыми союзниками. В отместку Филипп решил провести игры если не крупнее, то хотя бы на одном уроне с ними. Он пригласил атлетов со всех недавно захваченных территорий, а наградами объявил венок из ветвей освященного оливкового дерева и расписную глиняную амфору, заполненную священным оливковым маслом — точно такие же призы получали и победители соревнований в Афинах. Это была открытая провокация со стороны македонского царя, ведь греки ничто так не ценили, как традиции, а сейчас северный варвар отбирал у них их собственный праздник. Все атлетические игры всегда начинались с бега и заканчивались гонкой на колесницах. Александр вместе с друзьями участвовали практически в каждом состязании, ведь уже совсем скоро, а именно через три года, будут проводиться Олимпийские игры. Наследник мечтал не просто поучаствовать в них, а победить. Поэтому сейчас, когда в Пелле собралось столько атлетов, он не упустил шанс проверить свои возможности. Гефестион участвовал в беге и рукопашном бое, Кассандр — в метании диска, а Птолемей — в гонках на колесницах, и только Александр участвовал во всем. По итогу, после подсчета общего числа голосов вперед вырывались наследник и еще двое фиванских юношей. Исход состязании должна была решить заключительная показательная гонка на колесницах. Но разве был у кого-то шанс сравниться с колесницей македонца, запряженной Буцефалом? Александр настолько мастерки управлял лошадью, что, будь это поле боя, никто бы не сомневался, что ей управляет сам Арес — настолько юноша был хорош в этом. Когда македонец под оглушительный рев трибун пришел первым, Филипп, сидя в царском ложе, громко захлопал в ладоши, поздравляя сына с победой. На глазах восторженной публики на сияющую в свете солнца светлую голову Александра надели искусно сплетенный венок, а в руки вручили ослепительно красивую амфору с маслом. Юноша поднял сосуд высоко над собой, позволяя присутствующим увидеть, как яркие лучи македонского солнца переливаются на расписанных узорами стенках, словно подтверждая святость его наполнения. А ближе к вечеру десятки гостей отправились во дворец на пир. — Боги, я едва чувствую ноги, — Птолемей стоял в коридоре македонского дворца, облокотившись на стену. Сандалии так сильно врезались в кожу юноши, что кровавые раны покрыли большую часть его ступней. Напротив него стояли Гефестион с Александром, такие же вымотанные, как и он. Брюнет делал круговые движения руками назад, разминая плечи, а наследник, придерживая амфору одной рукой, переминался с ноги на ногу, вытягивая их по очереди вперед. Состязания всегда были большим испытанием для тела, ведь они заставляли людей двигаться на пределе своих возможностей. Македонцы были в самом расцвете сил, и даже если сейчас они чувствовали ноющую боль в мышцах, то через пару часов хорошего сна все точно будут как новенькие. Уставшая троица уже бы давно отправилась спать, если бы не Кассандр. Ему нужно было показаться перед отцом, но время шло, а он все не возвращался. Когда кожа на ногах Птолемея была больше не в силах выдерживать натиск сандалий, он повернулся и хотел было уже отправиться за брюнетом, как тот показался в конце коридора. — Не говорите мне, что он снова пьяный, — Гефестион тяжело вздохнул, увидев раскачивающегося из стороны в сторону македонца. — Когда он успел?! — возмутился Птолемей, взмахнув перед собой рукой. — Он же был с отцом?! Кассандр едва перебирал ногами, расплывшись в довольной улыбке. Он подошел к македонцам и, схватив Гефестиона, повис на его шее. — Какой чудный праздник, — брюнет похлопал друга по груди, — не находите? Нам надо будет почаще такое устраивать. — Где ты успел так напиться? — недовольно спросил Птолемей. Он пододвинулся к юноше и среди сильного запаха вина, почувствовал не менее сильный запах цветов. — Ты что, снова был в гареме? Тогда зачем мы тебя ждали?! — Птолеме-е-е-й, — Кассандр отпустил Гефестиона и прильнул к высокому юноше, — кто еще позаботится об этих красивых девушках, если не я? Александру гарем не нужен, Гефестиону нужен только Александр, ты вообще не знаешь о существовании девушек. Я делаю доброе дело. — Что значит «не знаю об их существовании»?! — щеки Птолемея налились румянцем, и он сразу же забыл о боли в ногах. — Да я, я… — Да хватит уже, — прервал едва начавшийся спор молчавший до этого Александр. Его глаза едва не закрывались от усталости, а рука прикрывала зевающий рот, — я ужасно хочу спать. Все, с меня на сегодня хватит, я отправляюсь в свои покои. — Я пойду с тобой, — моментально отозвался Гефестион. Он догнал наследника, и уже через несколько секунд они скрылись за ближайшим поворотом. Птолемей так и остался стоять в коридоре, возмущенный до предела и с румянцем на лице. Кассандр продолжал на нем виснуть, а ноги юноши стали болеть пуще прежнего. — Боги, за что мне все это? — едва слышно пробормотал македонец. Он закинул на свое плечо руку бубнящего себе под нос пьяного брюнета и медленно потащил его домой. Александр устало зашел в покои и поставил амфору на стол рядом с кроватью. Она была на редкость красивой — из тонкой глины, расписанная изображениями веток оливы. Македонец провел пальцами по амфоре — сладкий вкус победы до сих пор будоражил его сознание. — Ты все еще задираешь голову, когда доволен, — усмехнулся Гефестион, скрестив руки на груди. Это привычка была у Александра с самого детства — стоило ему одержать в чем-то победу, он, словно Ахиллес на поле боя, гордо вскидывал голову. Брюнет всегда высмеивал его за такую демонстрацию честолюбия, но, в глубине души, он находил этот жест безумно милым. Александр улыбнулся Гефестиону и сел на кровать. Участвовать в каждом виде состязаний было действительно утомительным, и пока он дошел до покоев, едва не свалился с ног. Антипатр посоветовал ему показываться на людях как можно чаще, и несмотря на то, что теперь на него смотрели не то с опаской, не то с презрением, наследник прикладывал все силы, чтобы вернуть свое прежнее положение. — Ты был великолепен, — Гефестион сел на кровать рядом с македонцем, взяв его за руку. Он коснулся влажными губами все еще красных после поводьев пальцев и лукаво улыбнулся, — ты, как всегда, был просто великолепен, мой царь. Заигрывания брюнета лишали Александра возможности здраво мыслить. Он взглянул на влажные губы, и вся его усталость мгновенно улетучилась. Македонец перехватил руку Гефестиона и, повалив его на кровать, страстно поцеловал юношу. Тот с готовностью ответил на поцелуй, вплетая пальцы в потемневшие от влаги волосы наследника и слегка сжимая их, отчего Александр сдавленно застонал, с трудом отрываясь от чужих губ и спускаясь еще ниже. Горячие губы не пропускали ни один сантиметр бархатной кожи — сладкие поцелуи перетекали с шеи на грудь, а оттуда на живот. Гефестион растворялся в них и только сильнее сжимал сильные плечи Александра, словно пытаясь удержаться на плаву. Наследник нежно вел руками по изгибам его тела, заставляя возбужденного нежными ласками юношу прижиматься к нему все сильнее. Когда брюнет почувствовал твердый член любимого, упирающийся ему между бедер, он медленно стал двигаться в такт, позволяя органу тереться о свое тело. — Александр, — тяжело дыша, прошептал Гефестион, вплотную прижавшись бедрами к наследнику. Александр сначала замер, а затем резко отшатнулся от брюнета. Все еще красный от возбуждения, он поднялся с кровати и повернулся к юноше спиной. — Уже поздно, тебе пора идти, — бросил ему через плечо наследник, потерев пальцами переносицу. Гефестион моментально закипел от злости. Он сел на кровать, сжав со всей силы простынь под собой. — Я думал, что останусь сегодня здесь, — сквозь зубы процедил он. — Тогда я велю подготовить тебе покои, — холодно отозвался Александр. — А почему я не могу остаться в твоих? — Потому что я так сказал! — крикнул наследник, обернувшись. От услышанного глаза Гефестиона наполнились неистовой яростью. Он соскочил с кровати и бросился в сторону двери. Как же ему это надоело! Сколько еще раз Александр будет оскорблять его своим поведением?! Сколько раз он будет вот так просто выгонять его из покоев, совершенно не думая о его чувствах?! Сколько ему еще терпеть?! Сколько можно?! Гефестион схватил дверную ручку и уже был готов дернуть ее со всей силы, как вдруг замер. Сердце македонца бешено забилось. Он почувствовал, как недавно охвативший разум гнев стал отпускать его, уступая место пустоте. Чаша его терпения была переполнена. — Если я сейчас выйду из этих покоев, то больше не зайду, — твердым голосом заявил брюнет, повернувшись к Александру. — Думай, что говоришь! — гневно бросил в ответ наследник. — Я люблю тебя, но я так больше не могу. Моему терпению тоже есть предел. — О чем ты вообще говоришь?! — лицо Александра побагровела от злости. — Я из кожи вон лезу, чтобы уберечь тебя! Я все для тебя делаю! — А мне этого не нужно! — крикнул Гефестион, со всей силы сжав кулаки. — После того, что произошло, ты стал просто невыносим! Я воин, и твое поведение оскорбительно для меня! Твоя забота выходит за все дозволенные рамки! Ты не даешь мне общаться с кем я хочу, не даешь делать, что я хочу! Да во имя всех богов, ты меня стал ревновать даже к Кассандру с Птолемеем! — Ты не знаешь, о чем говоришь! — сын царя замотал головой. Он не верил своим ушам, не верил, что Гефестион мог от него устать. Гнев юноши резко сменился отчаянием. — Не знаешь! Я…я… — голос Александра вдруг надломился. Юноша опустил голову, и губы его задрожали, — я думал, что могу тебя потерять. Гефестион бросился к македонцу, схватив его за руки. — Я знаю, что ты себя винишь в произошедшем, — быстро начал он, сжимая дрожащие ладони любимого, — но ты не виноват. Никто не виноват — ни ты, ни я. Просто так случилось. Я не отрицаю, что мне было тяжело, но ты был рядом, и вместе мы со всем справились. Прошло уже столько времени, и все вернулось на свои места. Так почему же ты все никак не становишься прежним? — с болью в сердце произнес Гефестион. Он ждал от Александра ответа, но тот упорно молчал, не давая возможности разделить его боль. Брюнет медленно поднял руку македонца и приложил к своей груди. — Я жив, Александр. Я с тобой. Слышишь? Мое сердце бьется все так же быстро, когда ты рядом. Александр медленно поднял голову и взглянул в такие любимые и дорогие ему глаза. Заслуживал ли он Гефестиона? Будет ли тот счастлив с ним? Однажды он уже не смог его уберечь, а вдруг это повторится? Александра, никогда не сомневавшегося в себе, впервые терзала совесть. Он слишком его любил, слишком желал, и даже одна мысль о том, что Гефестиона не будет рядом, была для него равносильна смерти. — Я пытался тебя защитить, — сдавленно прошептал наследник. За окном был поздний вечер, и только свет от факела тускло освещал комнату. Они стояли друг напротив друга, а их внутренняя боль будто бы вырвалась наружу и поглотила все вокруг. — Я не вынесу, если ты меня возненавидишь. — Я бы никогда… — начал Гефестион, замотав головой, но его перебили. — Ты уже однажды оттолкнул меня, — Александр виновато опустил глаза, а губы его вновь задрожали, — лекари отправили тебя домой, и я старался тебе помочь всем, чем только мог. Ты улыбался, говорил, что все в порядке, и я поверил тебе. Но потом, когда однажды ты чуть не упал с лестницы и я едва успел поймать тебя, ты оттолкнул меня с такой силой, словно… словно я мог причинить тебе боль. Ты смотрел на меня с таким ужасом… будто я… был одним из них… — македонец стал жадно глотать воздух ртом, а слезы предательски полились из его глаз, — я этого не вынесу, Гефестион. Не вынесу, если ты будешь на меня так смотреть. С болью, с ненавистью… я не смогу. Гефестион резко схватил голову Александра двумя руками и поднял ее. Он совсем не помнил того момента, о котором ему рассказал наследник, но видя его состояние, юноша осознал, что все это время не только он был загнан в угол. — Александр, — Гефестион внимательно посмотрел в глаза македонца, — то, что произошло не имеет никакого отношения к моим истинным чувствам к тебе. Никакой ненависти во мне нет и никогда не было. Я смотрю на тебя, и знаешь что? Я люблю тебя и очень хочу. Мне никто, кроме тебя не нужен. Понимаешь? Мне нужен только ты. У Александра ком встал в горле. Он так сильно старался уберечь Гефестиона, что стал беречь его от человека, который мог причинить ему самую сильную боль — от себя самого. Кто, как не он, знал о своей жажде владеть всем без остатка? Кто, как не он, знал, что, коснись наследник однажды Гефестиона, он больше никогда не сможет остановиться? В тот момент Александр еще надеялся, что остатки его измученного разума сумеют противостоять необузданному желанию поглотить македонца целиком. Гефестион подождал еще некоторое время, а затем, медленно отстранившись от Александра, двинулся в сторону кровати. Забравшись на нее, он уставился на наследника и, сделав глубокий вздох, потянулся к фибуле, держащей на плечах тунику. В комнате послышался щелчок, и взору Александра предстали обнаженные грудь и живот самого красивого на всем белом свете юноши. Только шнурок на поясе все еще продолжал сдерживать ткань, прикрывающую стройные бедра. — Гефестион…— тихо проговорил Александр, прикусив нижнюю губу, — я не сдержусь. — И не нужно, — прошептал в ответ Гефестион, протягивая македонцу руку. Александр продолжал колебаться. Он сдерживал свои желания слишком долго, и, вырвись они наружу, еще неизвестно, что бы он мог натворить. Гефестион был слишком красив, слишком сладок. Один раз попробовав его, ты уже не сможешь остановиться. В ночи синие глаза юноши приобретали цвет ночного неба с тысячами сверкающих звезд. Заглядывая в них, Александр терял рассудок. Мать всегда говорила ему об его божественном происхождении, но, когда он видел совершенные изгибы тела Гефестиона в лунном свете, наследник думал, что еще неизвестно, кто из них на самом деле был богом. Александр медленно протянул руку в ответ, крепко сжав ладонь любимого. — Я люблю тебя, — едва успел прошептать он македонцу перед тем, как разум окончательно оставил его. Александр набросился на Гефестиона, окутывая все его тело жаркими поцелуями. Он впивался в его губы, кусая едва ли не до крови, в шею, прижимаясь к отчаянно бьющейся жилке, спускался к груди, сминая ее сильными руками. Гефестион громко застонал и невольно прижал голову юноши к себе, когда Александр облизнул один сосок юноши, а другой слегка сжал пальцами. Александр нежно обвел языком затвердевший сосок, а затем не сдержался и прикусил его зубами. Гефестион тут же выгнулся в его руках, откидывая голову назад и открывая доступ к своему тяжело вздымающемуся животу. Руки наследника тут же спустились ниже. Такие желанные бедра брюнета были особой слабостью Александра. Он мог ласкать их часами, водя руками по тонким линиям четко очерченных мышц. Македонец не оставлял без внимания и сантиметра желанного тела. Он поцеловал пупок юноши, а затем осторожно обвел чувствительную ямку языком, отчего Гефестион сдавлено всхлипнул, поджимая пальцы на ногах. В этот момент наследник со всей силы сжал его на удивление мягкие ягодицы, оставляя багровые следы на нежной коже. Увидев, что самая желанная часть тела брюнета все еще была прикрыта туникой, Александр со злостью разорвал шнурок на поясе и откинул ненужную тряпку в сторону. Его взору предстали слегка подрагивающие бедра любимого и аккуратный розовый член, уже истекающий смазкой. Юноша аккуратно раздвинул чужие ноги в стороны и опустился между ними, оставляя нежные поцелуи на внутренней стороне бедра. Когда наследник взял в рот пульсирующий член Гефестиона, в комнате вновь раздался стон. Брюнет дернулся, невольно пытаясь свести ноги, но тем самым он лишь сильнее прижал голову Александра к себе, и тот воспринял это как знак продолжать. Он обхватил губами багровую головку, одновременно слизывая выступившие белые капли, и медленно стал опускаться ниже, обводя языком каждую выступающую венку и все сильнее погружая Гефестиона в плен своего рта. Брюнет прогнулся в пояснице, сжав руками простынь и едва удержался, чтобы не вцепиться в чужие волосы, направляя, заставляя принять еще больше. Будто почувствовав его желание, Александр насадился ртом до самого основания члена, отчего головка уперлась в его горячее горло, и помогая себе руками, принялся сосать, двигая головой вверх-вниз. Гефестион едва не закричал от переполняющих тело ощущений. Александр же полностью отдался процессу, прикрыв глаза, и двигался все быстрее, заставляя македонца сладостно стонать. Гефестион с трудом фокусировал взгляд, но даже через пелену возбуждения он четко видел, как покраснели пухлые губы наследника, растянутые вокруг его члена, как в уголках губ скопилась слюна, как на глазах выступили непрошенные слезы. Покрасневший Александр прижимался все ближе, опускался все ниже, не переставая ласкать его руками, и Гефестион не сдержался и все же запустил пальцы в чужие волосы, сжимая светлые локоны. — Александр… я сейчас… — сладко протянул юноша, пытаясь предупредить македонца, но тот только сильнее впился пальцами в его бедра, не давая отстраниться. Простонав, Гефестион задрожал всем телом, извиваясь в крепкой хватке чужих рук, и в рот сына царя выплеснулась горячая жидкость. Александр с жадностью проглотил ее, облизывая губы, и пока Гефестион продолжал судорожно дергаться на кровати, слишком чувствительный после оргазма, наследник приподнял его бедра и провел языком по сжимающийся дырочке. Не успевший отстраниться Гефестион прогнулся в спине, давая доступ Александру, и тот вылизал каждый миллиметр мягкой кожи, изредка прикусывая ягодицы. Юноша проник языком внутрь и едва не задохнулся от переизбытка чувств — тугие мышцы плотно обхватывали его, понемногу растягиваясь под чужим напором. Гефестион едва не плакал, застигнутый врасплох всем этим спектром невероятных ощущений, и Александр вдруг четко понял, что больше не может сдерживаться — его член едва не горел от желания. Юноша быстрым движением отодвинулся от ошалевшего от возбуждения Гефестиона и, протянув руки к амфоре, опустил в священное масло пальцы. Затем он вернулся к юноше и коснулся скользкими пальцами колечка его ануса. Брюнет вздрогнул, но промолчал, сжимая пальцами сбившиеся простыни. Сначала Александр только водил вокруг, давая Гефестиону подготовиться, а затем медленно стал вводить один палец внутрь. Гефестион глубоко задышал, но старался держаться. Боли, вопреки ожиданиям, не было, но дискомфорт все же ощущался. Через некоторое время, когда дырочка перестала сопротивляться, Александр медленно ввел второй палец. Уже двумя пальцами он стал водить внутри Гефестиона, надеясь как можно скорее его подготовить. Александр уже хотел ввести третий палец и растянуть брюнета как следует, но македонец, лежавший под ним, вдруг застонал, изогнувшись на кровати. Заметив это, наследника затрясло от желания. Вытащив из юноши пальцы, он поспешно снял с себя тунику и отбросил ее в сторону. Юноша еще раз развернулся к амфоре и, зачерпнув оттуда побольше масла, обильно смазал свой член. Он навис над Гефестионом, подводя свой член к его дырочке. — Только скажи, и я остановлюсь, — прошептал ему Александр, и это была самая бессовестная ложь, которую он когда-либо говорил в своей жизни. Наследник стал медленно вводить член в Гефестиона. Брюнет зажмурился, почувствовав вторжение, и глубоко задышал, пытаясь перетерпеть дискомфорт от проникновения. Юноша чувствовал, как в него входят все глубже и глубже, заставляя каждый его мускул невольно сжиматься. Дискомфорт понемногу перетекал в тянущую боль, которую не могло смягчить даже большое количество масла. Гефестион схватил македонца за плечи, впиваясь ногтями в его кожу. Александр сдавленно застонал, наконец войдя до конца, и замер, давая партнеру привыкнуть к ощущениям. Они тяжело дышали, прижавшись друг к другу лбами, по их лицам стекал пот, все это ощущалось так странно и непривычно. И одновременно так хорошо, словно все происходит так, как и должно. Гефестион зажмурился, привыкая к чужому темпу. Осмелев, наследник стал двигаться быстрее, вторгаясь в желанное тело с новыми силами. Со лба Александра капал пот, руки были напряжены, а золотые глаза горели пламенем. Он входил в Гефестиона снова и снова, пока она оба окончательно не потеряли счет времени. Для одного оно текло слишком медленно, а для другого — неумолимо быстро, пока наконец громкие стоны Александра и Гефестиона, слившиеся в один, не заполнили всю комнату. Обессиленный наследник упал на грудь Гефестиона, жадно глотая воздух. Брюнет почувствовал, как внутри него стало медленно растекаться тепло, заставив его покраснеть. — Я люблю тебя, — тяжело дыша, произнес Александр, прижав к себе Гефестиона. — И я тебя люблю, — юноша обнял македонца в ответ. Наследник поднял голову и внимательно посмотрел в любимые синие глаза. Наконец-то он целиком и полностью принадлежит только ему одному. Александр нежно поцеловал Гефестиона в губы, а затем, опустив голову на его грудь, моментально заснул. За окном была глубокая ночь, и прохладный осенний ветер гулял по комнате. Поясница Гефестиона нещадно болела, поэтому он едва мог сомкнуть глаза. Лунный свет переливался на расписанных узорами стенках амфоры, освещая блестящие дорожки сбежавших капелек масла. Македонец гладил Александра по голове, внимательно рассматривая в ночи его приз. — Как можно было додуматься использовать священное масло, — едва слышно прошептал про себя смущенный от воспоминаний Гефестион. Он нежно провел ладонью по волосам македонца, а затем коснулся нежной кожи его скул и, спустившись ниже, медленно обвел пальцами контур его губ. — Кажется, сегодня ты получил сразу два трофея, да, мой царь?