***
После блистательной победы под Хиронеей популярность Александра сильно возросла. Полководцы души не чаяли в наследнике, сумевшем принести им победу в столь грандиозном сражении. Многие из них открыто выступали на стороне юноши, что не мог не отметить весь македонский народ. В Македонии всегда было важно одно — насколько ты хорош в бою. Если ты показывал себя с лучшей стороны, то тебя были готовы носить на руках, а вот если нет — то забить камнями. Македонцы не могут быть слабыми. Находясь подле полководцев каждый день, Александр буквально рос на глазах. Антипатр был незаменим в советах по управлению государством, Парменион — на поле битвы. Антигон же после первого совместного сражения поразил македонца своим бесстрашием. «Иногда у нас нет времени думать», — заявил однажды полководец, натачивая свой меч, и тогда Александр понял, что если ему и будет суждено умереть на поле боя, то именно Антигон останется рубить врагов до последнего. Гетайры тоже удостаивали своим вниманием наследника, рассказывая ему об особенностях ведения конницы. Таким образом, за последний год Александр сумел значительно пополнить свои знания, и благодаря отцу ему частенько удавалось применять их на практике. Филипп давал возможность юноше высказываться на собраниях, отправлял в качестве управленца в один из полисов и позволял самостоятельно охранять границы, сделав его командиром нескольких отрядов. Наблюдая за тем, насколько крепкими были отношения между Филиппом и его полководцами, Александр загорелся желанием создать себе свой круг приближенных. Он мечтал, чтобы и у него были свои люди, такие как Антипатр, Парменион, Антигон, которые, несмотря ни на что, всегда были бы готовы броситься с ним и в огонь, и в воду, пройти с ним тысячи километров, переплыть сотни морей, завоевать десятки городов. На каждом посту, будь то в армии или во дворце, македонец хотел иметь не просто опытного человека, а верного друга. Поэтому уже сейчас Александр решил значительно расширить круг своих ближайших друзей. Первыми в него вошли сыновья Пармениона — Филота и Никанор. Несмотря на то, что македонец знал их с самого детства, пересекались они только на занятиях, предпочитая проводить свободное время по отдельности. Оба брата были высокими, с крепким телосложением, с шелковыми светлыми волосами и карими глазами, но на этом вся их схожесть и кончалась. Филота был решительным, свободолюбивым, имел вздорный характер, но при всем при этом был невероятно харизматичным. Старшего сына Пармениона знали во всей Пелле — с кем-то он выпивал прошлым вечером, а кого-то вытащил из горящего дома. Македонец, бесспорно, был очень ярким, и, не будь во дворце Александра, звездой для всех бы точно стал Филота. Никанор же, по сравнению со старшим братом, был тихим и скромным. Он прилежно учился, отдавал себя тренировкам и, в отличие от Филоты, был совершенно незаметным. Сразу после братьев в круг приближенных наследника вошел Гарпал — племянник царицы Филы. В отличие от всех македонцев поколения Александра, юноша не тренировался у Леонида. Ему вообще были чужды что сражения, что военные походы и, под прикрытием мнимых болезней ему удавалось расти в самых лучших условиях, подобно цветку. Следом за Гарпалом Александр обратил свой взгляд на Эвмена — сына начальника канцелярии и единственного чистокровного афинянина во дворце. Несмотря на то, что юноша был скрупулезным и педантичным, наследник был удивлен его способностью схватывать все на лету. Уже в тринадцать лет Эвмен мог с легкостью заменять отца, ведя всю канцелярию Филиппа. Последним же, кто присоединился к Александру, стал Неарх. Высокий, как Птолемей, и плотный, как Кассандр, юноша прибыл год назад в Пеллу с острова Крит. Его отец некогда был простым земледельцем, но, сумев наладить торговлю, стал владельцем сразу нескольких плодородных земель, что позволило ему в дальнейшем выйти на греческий рынок. К удивлению македонцев, Неарх оказался хорошим воином и за год, проведенный в Пелле, стал еще и прекрасно разбираться в командовании войсками. Таким образом, Александр расширил троицу до восьмерки преданных ему людей. Уподобляясь Филиппу, наследник проводил с ними много времени, и юноши со всей страстью обсуждали предстоящий поход, примеряя на себя роли военачальников, полководцев и гетайров.***
Когда все молодое поколение македонцев окончило обучение у Аристотеля, Филипп принял решение привести во дворец нового учителя — Анаксимена. Тучный грек на протяжении одиннадцати месяцев обучал Александра и его друзей риторике и истории. Он даже сочинил специальный учебник для наследника, чтобы тому было проще отточить эти науки, но, несмотря на все старания и «особое отношение», Анаксимену так и не удалось получить благосклонность Александра. Македонец был слишком привязан к бывшему учителю, и временами греку казалось, что он говорит вовсе не с наследником, а со своим земляком — так сильно мысли и слова юноши были схожи с тем, что говорил и писал Аристотель. Со временем Анаксимен оставил попытки расположить к себе будущего царя и стал рутинно проводить все последующие занятия. Однажды, после очередного урока у афинского ритора и историка, Александр вместе со своими друзьями отправился пообедать. Юноши громко дискутировали, толкались и периодически разрывались от смеха. Они шли по длинным коридорам из одной части дворца в другой, а слева от них было несколько арок во внутренний двор, завешанных прозрачными полотнами. Находящиеся там наложницы и служанки, распевая лирические песни, срезали цветы и аккуратно складывали их в корзины. Первым поглазеть на красавиц остановился Кассандр, а следом за ним и Филота. Спустя мгновение уже все молодые македонцы не могли отвести глаз от восхитительных девушек, срезающих не менее восхитительные цветы. — Неужели нам благоволит сама Афродита? — потирая руки, протянул Кассандр, расплываясь в довольной улыбке. — Кажется, нам срочно нужна практика в риторике, — выкатив грудь колесом, Филота провел пятерней по волосам, зачесав их назад. — Кажется, вам обоим не хватает пинка под зад, — фыркнул Эвмен. Пока македонцы продолжали таращиться на наложниц, из-за колонны показалось маленькое и едва различимое розоватое создание. Бабочка пролетела по коридору, взмахивая полупрозрачными крылышками, и незаметно села на плечо к Птолемея. Лишь один человек видел эту бабочку — тот, кто преследовал ее от сада. — Не шевелись, — среди низких голосов македонцев внезапно раздался тоненький детский голосок, — ты только не шевелись. Птолемей стоял к ребенку ближе всех, отчего сразу же обернулся на шепот. Бабочка вспорхнула в ту же секунду, промелькнув перед глазами юноши розовым бликом. — Ну, я же сказала не шевелиться, — уже намного громче сказала охотница за бабочками, провожая беглянку взглядом, — ты что, никогда бабочек не ловил? Дурачок! — Фессалонника? — Александр отодвинул шокированного от того, что его назвали дураком, Птолемея и вышел к девочке. — Ты почему здесь одна? — Братик! — черные глаза македонянки блеснули искрой. Фессалоника бросилась к македонцу, со всей силы обняв его своими маленькими ручками. Несмотря на то, что Александр с Фессалоникой не были единокровными братом и сестрой, он обожал ее больше всех. Пятилетняя девочка с длинными черными волосами и розовыми щечками всегда давала македонцу повод улыбнуться. Виделись они нечасто, но каждая их встреча была наполнена бурей эмоций как с одной, так и с другой стороны. Александру нравилось катать ее на спине и слушать ее звонкий смех. Он часто оставлял на окне в ее комнате самые разные сладости, после нахождения которых девочка была безмерно счастлива. — Та черешня была такой вкусной, — шепнула брату Фессалоника, — я съела все до последней ягодки! — Я принесу тебе еще. Сколько захочешь — принесу. — Ты слишком балуешь ее, Александр, — в коридоре неожиданно раздался высокий женский голос. Александр поднял глаза и увидел, что прямо перед ним стояла Никесиполида. Наложница придерживала одной рукой корзину с цветами, а в другой держала нож, которым их срезала. Белые ленты развевались в ее волосах от каждого порыва ветра, врывавшегося со стороны арок. Из-за постоянного пребывания в гареме ей редко удавалось видеть наследника так близко, и сейчас она, удовлетворяя свое любопытство, с жадностью рассматривала каждый сантиметр его тела. — Ты похож на Олимпиаду, — заключила она, наклонив голову, — хоть и во внешности вы имеете мало общего. — И чем же я тогда на нее похож? — сухо спросил македонец, не ожидая от этого разговора ничего хорошего. — От тебя исходит та же энергия, что и от нее, — Никесиполида еще раз окинула его взглядом, — у тебя ее душа. — Многие говорят, что я похож на отца. — Отца? — уголки розовых губ женщины поползли вверх. — А кто он, твой отец? В коридоре повисло молчание. Маленькая Фессалонника, не понимая, что происходит, стала дергать брата за руку, а стоящие позади македонцы, все как один, уставились на женщину. — Что это значит? — спросил Александр, понизив голос. Никесиполида подошла к наследнику вплотную и слегка поднялась на носочки, приблизившись к его лицу. — Олимпиада говорит, что ты был зачат от Зевса, — прошептала ему в губы наложница, — да и все знают про любовь твоей матери к змеям. Кто знает, может, в ту ночь Филиппа и правда не было в ее покоях. Женщина вскинула нож, взмахнув лезвием перед лицом Александра, и положила его в корзину вместе с цветами. Она молча взяла девочку за руку и медленным шагом вышла во внутренний двор. Александр же остался стоять неподвижно, со всей силы сжав губы. Слухи о божественном происхождении македонца и правда гуляли по дворце, и распускала их, как ни странно, сама Олимпиада. Она утверждала, что в ночь зачатия ей приснился сон о том, как в ее чрево ударила молния. Сон был настолько реалистичным, что женщина в тот же день объявила о своей беременности, хотя лекари еще не чувствовали ни намека на пульс ребенка. Но, несмотря на всю уверенность Олимпиады, Филипп и его приближенные не просто не признали это заявление, но и, более того, подняли его на смех. Никто не верил в божественное происхождение Александра, никто не верил, что он мог быть сыном Зевса. — Александр, — голос Гефестиона тут же привел македонца в чувства, — попрощайся с ней, она же сейчас заплачет. Александр посмотрел в сторону уходящей с дочерью женщины и увидел, как девочка со всей силы машет ему рукой. Наследник широко улыбнулся и махнул ей в ответ. Фессалоника расплылась в улыбке. — Боги, — протянул Кассандр, подойдя к Александру и закинув ему руку на плечи, — ну почему у меня нет такой красивой сестренки? Понарожали мне одних братьев. О, придумал! Давай я женюсь на ней, и тогда мы станем родственниками? — Ты с ума сошел? — скинул с себя руку друга Александр. — Ей всего пять. — Так она же вырастет! — Нет! — сурово отрезал сын царя и зашагал вперед. — Да почему? — побежал за ним вприпрыжку Кассандр. — Ну если не на ней, то давай на Клеопатре! Она всегда мне нравилась! Такая красивая! — Только через мой труп ты женишься на одной из моих сестер. — Ну, у Клеопатры такие красивые глаза, такие… — Кассандр прикрыл глаза и выпустил кончик языка изо рта, — такие большие груди… Возмущенный Александр остановился и впился глазами в друга. Еще слово, и он готов был ударить его прямо в лицо, но, едва Кассандр приоткрыл рот, как ему со всей силы дали подзатыльник. — Еще хоть слово, и следующим ударом я лишу тебя твоей «хотелки», — пригрозил Гефестион, демонстрируя ему сжатый кулак. От неожиданности Александр сначала растерялся, а затем залился громким смехом. Его примеру последовали и остальные македонцы, ставшие свидетелями «приведения в чувства» Кассандра. Проходя мимо брюнета, каждый из них пригрозил ему кулаком. С этих пор они поклялись беречь сестер Александра как зеницу ока. Особенно от Кассандра.***
Павсаний стоял на страже покоев македонского царя. Высокий стройный юноша со светлыми вьющимися волосами на протяжении нескольких лет был верным и храбрым подданным Филиппа. В ответ он получил расположение царя, который ему всецело доверял и крепко любил его. Находясь всегда подле Филиппа, Павсаний знал многое и страстно оберегал то, что ему было вверено. Днём он стоял подле царя, следя за его безопасностью и обеспечивая исполнение его прихотей, а по ночам становился хранителем его покоев, оберегая царский сон. Павсаний был ненамного старше Александра. Когда тот был маленьким, он частенько укрывал его с друзьями от служанок и стражников. Отношения с македонским наследником у него были тёплые, даже можно сказать, братские. Павсаний стоял у двери царских покоев, наслаждаясь вечерней тишиной, и думал о будущем, как вдруг услышал шаги. Юноша обернулся и увидел фигуру в темноте. Как только свет огней коснулся красной развевающейся туники, Павсаний понял, что к нему идёт Олимпиада. Женщина предстала перед ним во всём своём гордом великолепии. — Пусти меня к этому отродью, — коротко приказала она. Павсаний закрыл своим телом путь к македонскому царю. Он немного задумался, а затем ответил: — Царь сейчас не может вас принять. Олимпиада, услышав такой ответ, не на шутку разозлилась. Она взмахнула рукой и ударила юношу по лицу. — Как ты смеешь?! — крикнула царица. Павсаний лишь посмотрел на неё свысока. Он вытерпел многое от жён Филиппа, да и не только от них. Слишком часто люди относились к юноше из бедной семьи с предрассудками, и мало кто видел в нём что-то большее, чем слугу. Но, несмотря на это, ему было всё равно, что о нём думали, ведь в нём нуждался сам царь, и этого ему было достаточно. — Царь не может вас принять, — повторил он. Олимпиада вновь замахнулась на него рукой, как дверь открылась, и из-за неё выскользнула белокурая розовощёкая девушка, прикрывающая голое тело белым полотном из льна. — Пусть войдёт, — послышалось из-за двери. Павсаний приоткрыл дверь, давая возможность царице войти, а затем захлопнул её. Олимпиада и Филипп остались наедине. Одеяла и подушки были разбросаны по полу. Повсюду были лужи вина. В комнате стоял запах пота. Филипп сидел на кровати и допивал содержимое своего бокала. Он встал и, накинув на себя гиматий, пошёл в сторону стола, на котором стоял кувшин. — Что ты здесь забыла, ведьма? — поинтересовался он. — Какую змею ты принесла на этот раз? Он доверху налил себе вина в бокал и грузно опустился в кресло, смотря на Олимпиаду, на лице которой не было ничего, кроме отвращения. — И это наш царь, — усмехнулась она, — разве может быть более отвратительный человек, чем ты? Филипп нагнулся вперед и оскалил свои жёлтые зубы. Не имеющий правого глаза, в темноте комнаты, посреди грязных шкур, он был похож на дикое животное. — Я напомню тебе, эпирская шлюха, что когда-то ты с радостью раздвигала передо мной ноги, желая стать македонской царицей. Олимпиада не опустила головы. Она смотрела на него с такой же злобой, как и тогда, когда впервые переступила порог этого дворца. Вот уже двадцать лет ненависть к Филиппу сжигает ее изнутри каждый день. Это был один из самых несчастных браков, сломавший судьбы некогда счастливых людей. В тот год, когда Филипп повторно вторгся на земли Эпира, Олимпиаде едва исполнилось шестнадцать. Они впервые встретились на острове Самофракии, где располагался один из главных храмов Диониса и куда стекались паломники из разных стран. Остров был заполнен жилищами жрецов и священных гетер. Царь Эпира, Арриб, встретил Филиппа с царскими почестями. Его провели по святилищам, а затем предложили поучаствовать и в Самофракийских таинствах. Молодой царь не мог упустить такую возможность, ведь считалось, что эти таинства способствуют избавлению от чувства вины, освобождению от злой воли и недобрых желаний, а также возвращают ясность ума и твердость духа. Когда обряды были практически завершены, оставалось последнее, но не менее важное действо — танец со змеями. Вот тогда-то Филипп впервые и увидел Олимпиаду. Она держалась прямо, была стройна, и только повязка из тончайшей прозрачной ткани слегка прикрывала ее бедра и грудь. Обвитая змеями, она танцевала вокруг костра так, словно сама была одной из богинь. Слухи о том, насколько македонский царь был поражен красотой эпирской принцессы, мгновенно дошли до царя Арриба, и на следующий же день Филиппу был предложен брак. Поскольку Олимпиада была из царского рода и, к тому же, была жрицей, сделать ее одной из своих наложниц македонец не мог, но и отпустить столь сильно разжигающую в нем страсть женщину он не желал. Предложение было принято. Девушка провела последний год в храме, в котором воспитывалась с детства, простилась с родными и отправилась в суровую чужую Македонию. С тех самых пор Филипп тысячу раз пожалеет о том, что дал согласие на брак, а Олимпиада сотни раз проклянет своего мужа. — Посмев взять в жены племянницу Аттала, ты поставил под удар всё, что создавал все эти двадцать лет, — прервала молчание царица. — Неужели ты думаешь, что твой поступок сможет пройти бесследно? Филипп наклонил голову и ехидно улыбнулся. — А ты думаешь, что твои слова все еще имеют хоть какой-то вес в моих решениях? — ответил вопросом на вопрос македонец. — Мне плевать, что об этом думаешь ты или Александр. Я здесь царь, и это значит, что никто и ничто не смеет подвергать мои решения сомнению. — Ты не можешь на ней жениться, — не отступалась царица, — это приведет к краху всего, что у тебя есть. Филипп наклонился к перевернутому кувшину, лежащему на полу. Он неспешно поднес горлышко ко рту, и несколько капель оставшегося вина упали на черную бороду. — Она красива, как Афродита, — прошептал он, — никогда не видел кого-то настолько чистого и прекрасного, как она. Кто знает, может быть, это мое благословение на старости. Но то, в чем я точно уверен, так это то, что я никогда не был так влюблен, как сейчас. Олимпиада сжалась, взгляд ее зеленых глаз забегал по полумраку царских покоев. Она молила Диониса, чтобы сейчас слух ее подвел, и она попросту ослышалась. Не может монстр, сидящий прямо перед ней, этот убийца и тиран, быть счастливым после всего того, что он сделал. Его эпоха должна подойти к концу, и только Александр, ее сын, имеет право быть счастливым после всего, что она и ее народ вынесли. Олимпиада была обладателем многих порицаемых философами чертами характера, среди которых были и несдерживаемый гнев, и всепоглощающая зависть. Но самым главным ее грехом была чрезмерная гордыня. Царица могла закрыть глаза на многие вещи, некоторые даже была готова забыть, но вот тех, кто смел задеть ее самолюбивую натуру, она была готова стереть с лица земли. Таким человеком для нее Филипп сделал Эвредику. Девушка была выше ее по положению, имела большее влияние и самое главное — власть. Родив сына, Эвредика станет не просто женой македонского царя, а матерью наследника всей Греции. Одним своим появлением в жизни Олимпиады она может опустить царицу на самое дно дворца, а этого эпирка не могла позволить даже ценой собственной жизни. — Тебе никогда не была ведома честь, — твердым голосом произнесла царица. — Ты думаешь, что я буду просто стоять и смотреть, как ты женишься на этой потаскушке? Я тебе не Фила и не Аудатта. Я не позволю тебе поставить меня в столь жалкое положение. — Жалкое положение?! — Филипп бросил кувшин под ноги Олимпиады. — Ты безумная эпирская шлюха, делящая ложе со змеями! Ты должна целовать мне ноги за то, что я до сих пор не велел отрубить тебе голову! — Довольно! Я больше не желаю быть твоей царицей, завтра же созови совет. Олимпиада не отводила взгляда от мужа, крепко сжимая руками тунику. Все ее тело, все нутро превратилось в один большой сгусток ненависти, и все, что она сейчас желала сделать — как можно быстрее уничтожить человека, который посмел растоптать ее гордость. Филипп выжидающе смотрел на царицу. Многие годы он мечтал избавиться от Олимпиады, и вот, спустя двадцать лет, она сама лично требует развода, словно сама Афродита благословила его на брак с Эвредикой, убирая из жизни самого опасного для них человека. — Павсаний, — крикнул царь, и телохранитель моментально вошел в комнату, — вели старейшинам завтра собраться в тронном зале. Наша царица хочет сделать заявление. — Как прикажете, — кивнул юноша, взмахнув светлыми кудрями. — Отныне Олимпиада Эпирская больше не царица Македонии, — Филипп оскалил зубы, — и до конца этого месяца она будет возвращена обратно своему брату в Эпир. Удивленный Павсаний непроизвольно поднял голову и взглянул в сторону Олимпиады. Женщина стояла прямо, держа руки вдоль туловища. Лицо её было абсолютно беспристрастным. Она еще несколько минут смотрела на Филиппа, а затем развернулась и пошла в сторону двери. — Ты самый жалкий человек, которого я когда-либо видела в своей жизни, — бросила царица напоследок, — хорошо, что к рождению моего сына ты не имеешь никакого отношения.***
Развод родителей стал настоящим ударом для Александра. Македонец умолял отца оставить мать во дворце, но тот был непреклонен. До эпирки никому не было дела, ведь вся Пелла готовилась к свадьбе царя. Филипп хотел жениться весной, на празднованиях Диониса. Праздник намечался большой, были созваны представители всех завоёванных земель. Эвредика прибыла во дворец в сопровождении своего дяди Аттала спустя несколько дней после официально признанного развода царя и царицы Македонии. Это была совсем юная красивая македонянка, образованная и богатая. В её распоряжении были лучшие служанки и наложницы, самая дорогая ткань и украшения. Комната девушки располагалась в восточном крыле, где находились покои самого царя. Ни одна спутница Филиппа раннее не удостаивалась такой чести. Зайдя внутрь дворца, девушка уверенно шла к своей судьбе. Проходя по длинным коридорам, она видела, как на втором этаже собирались слуги и наложницы, наблюдая за новой царицей. Среди этой толпы было сложно не заметить Аудатту, Филу и Меду, которые стояли в нескольких метрах друг от друга и также не отрывали от неё свои взгляды. — Да хранят нас боги, — глубоко вздохнув, сказала Меда. — А когда-то казалось, что хуже Олимпиады никого не будет, — прошептала Аудатта. Фила промолчала. Каждая из них смотрела на идущую мимо них фигуру девушки и предавалась своим страшным всепоглощающим мыслям. Гефестион проводил целые дни в покоях Александра. Он сдерживал его гнев и отчаяние. Народ был счастлив по двум причинам: первой, конечно же, была свадьба царя, а второй — тот факт, что над ними больше не была властна эпирская змея Олимпиада. Её проклинали, ей велели как можно быстрей покинуть Македонию вместе со своими эпирскими выродками. Всё это было для Александра невыносимым. Он замыкался в себе всё больше и больше. Гефестион старался разнообразить его будни. Он приглашал Аристотеля во дворец, часто собирал их друзей, чтобы те как можно больше отвлекали его от происходящего. Со временем Александр стал принимать эту ситуацию как должное, но всё же ему было тяжело на душе. Он проводил много часов с матерью. Она вселяла в юношу ещё больше страхов. И самый большой из них — не стать царём. В один из вечеров Александр вернулся в покои и, упав на колени, стал громко кричать. Несколько часов Гефестиону не удавалось привести его в чувства, и только выпрошенная у лекаря доза снотворного смогла утихомирить наследника. Только когда Александр заснул и спал уже несколько часов, Гефестион вышел из комнаты и молча направился в сторону гарема. — Афродита, — томно прошептала одна из наложниц, увидев Гефестиона в коридоре поздно ночью, — помилуй меня, кто это явился к нам в гарем? — Пришел за Кассандром? — защебетала другая. — А вы его видели? — улыбнулся Гефестион, выскальзывая из объятий девушек. — Может и видели, — хихикали они в ответ, — неужели даже Кассандр попал под чары твоей красоты, Гефестион? — Что вы, — покачал головой юноша, — он даже Аресу так не верен, как вам. Наложницы рассмеялись и стали вешаться на него по очереди. Гефестион аккуратно вырвался из их плена и быстрым шагом двинулся в сторону лестницы. Кассандр был ему сейчас не нужен, он хотел поговорить лишь с одним человеком, и, волею богов, этого человека юноша нашел достаточно быстро. — Не лучшее место для чтения, Арридей, — заметил Гефестион, подойдя к юноше, который завалил книгами все ступени. — Ищу способ по спасению друга от царских наложниц, — улыбнулся македонец в ответ. — Так ты все слышал и не пришел мне на помощь? —Я болен, а не безумен. Арридей сдвинул книги, освобождая место около себя. Гефестион сел рядом и коснулся тонкой рукой бледного лица юноши. Рыжие волнистые пряди спадали на тонкую шею, прикрывая торчащие вены, а костлявые руки сжимали книги, тратя все силы, чтобы те не выпали. — Как ты себя чувствуешь? — прошептал Гефестион. — Так же, как и всегда, — македонец едва смог выдавить улыбку. — Твои приступы ещё проявляются? — К сожалению, да, — юноша опустил рыжую голову на колени. Гефестион похлопал его по плечу, а затем сам опустил голову на колени так, чтобы их глаза были друг напротив друга. — Как Александр? — спросил Арридей. — Думаю, что ты уже слышал о последней новости, — вздохнул брюнет, — он все еще пытается их примирить. — Думаешь, их ненависти пришел конец? — Думаю, что это породило еще большую ненависть. Арридей поднял голову и посмотрел на Гефестиона. — В такие моменты я так радуюсь, что болен, — еле слышно сказал юноша, — на мне нет этой тяжести лаврового венка. — Не говори так, — возмутился брюнет, поднимая голову, — я бы был очень счастлив, если бы был здоров. — Боюсь, что этому был бы рад только ты, — рыжеволосому македонцу удалось усмехнуться. И в этом он был абсолютно прав. Арридей был первым сыном Филиппа от фессалийской танцовщицы Фелинны. С самого рождения мальчик отличался слабым здоровьем, которое с возрастом становилось все хуже. Он рос в стенах гарема, и ни одна живая душа, кроме его матери, не воспринимала его как сына царя. Ему было запрещено выходить наружу, бегать и играть с другими детьми. О дружбе с Александром не могло быть и речи. Олимпиада люто ненавидела Филинну за то, что она посмела родить Филиппу мальчика раньше нее, и со временем все недуги Арридея стали списывать на колдовство царицы — эпирки. Однажды, будучи ребёнком, он сбежал из дворца, но едва мальчик добежал до первого холма, как его настиг приступ. Ребенок стал задыхаться и потерял сознание. Очнувшись, он увидел лицо матери, обливающейся слезами и держащей его за руку. В углу комнаты стоял маленький кудрявый мальчик, который и позвал стражу, чтобы его спасти. С тех пор тот мальчик стал для него глазами и ушами во внешнем мире, а он, в свою очередь, стал для него отдушиной — человеком, которому он доверял все свои мысли и чувства. Сейчас этот мальчик превратился в прекрасного юношу и вновь пришел к нему разделить свою тревогу. — Мать говорит, что Эвредика не родит мальчика, — неожиданно твердым голосом произнес Арридей. —На то воля богов, — покачал головой Гефестион, — никто не знает, что произойдет. — Это верно, — рыжеволосый македонец пододвинулся вплотную к другу, — однако не стоит забывать о том, что много лет назад одна женщина уже посмела родить Филиппу сына, — Арридей понизил голос, — и она расплачивается за это по сей день, держа его руку в очередном припадке. Гефестион внимательно всматривался в лицо друга. При свете факелов брюнету казалось, что на него смотрели точно такие же золотые глаза, как и у Александра. Он закрыл лицо руками и опустил голову на плечо Арридею. Что бы ни случилось завтра, сейчас Гефестиону хотелось, чтобы вся его тревога испарилась, однако что-то внутри него заставляло его думать иначе — тревожные времена еще только впереди.***
В Миезе наступила весна. Выжженная за прошлый сезон трава сменялась яркой сочной зеленью, холмы покрывались пушистым изумрудным ковром. Прорывались к свету листочки, зацветали разными красками многочисленные плодоносящие деревья и кустарники. Солнышко припекало, и народ Македонии находился в возбуждённом состоянии от проходивших в это время празднований. Спустя три дня после завершения праздника в честь Диониса Филипп сыграл свадьбу. Македонцы ликовали, и казалось, ничто не может омрачить это событие. Олимпиада была отправлена в Эпир вместе со своей дочерью Клеопатрой, а Александр остался с ним во дворце. Несмотря на то, что юноша остался подле отца, отношения между ними становились все хуже. Поздним вечером, когда праздник наконец-то подходил к концу, Александр и его друзья сидели в тронном зале вместе со всеми гостями и отмечали последние события. Юноши явно были недовольны происходящим, но и не могли уйти. Все присутствующие предавались своим прихотям. Напившись до состояния животных, они ползали на четвереньках, брали женщин и мужчин прямо в зале, дрались и громко кричали. Царём над всем этим был Филипп. Он ходил по залу, глотая вино и таща за собой несколько раздетых женщин. Он подходил к знакомым и незнакомым лицам и целовал их в губы, щёки, шею. — И нет лучшего лекарства, чтоб успокоить эту боль! — кричал он повсюду. Филота подошел к Александру, наблюдавшему за всем происходящим, и протянул ему бокал. — Залей тоску вином, — сказал он юноше. — Ему не дано утолить мою грусть, Филота, — ответил Александр. Неожиданно юношу оттолкнули, и перед глазами македонца появился Филипп. Он схватил его за шею и потянул к себе. — Лишь одно превосходит восторг от победы в бою, сын, — начал он, — это дивный вкус новой женщины! Удовольствие от обладания ею приятней слёз по себе. Отпустив Александра, царь поцеловал одну из женщин, держащую его за локоть. Мокрая липкая борода мужчины заставила девушку брезгливо оттолкнуть его, и он ударил её по лицу. Затем Филипп позвал Павсания и пошёл с ним в сторону трона, стоящего посередине зала на возвышенности. Увидев эту сцену, Александр отвернулся и тяжело вздохнул. К нему подошёл Кассандр с девушкой на плече. — Смотри, что я тебе принёс, — сказал он, выхватывая бокал из рук Филоты. Юноша глотнул его содержимое и поставил девушку на пол. — Как тебя зовут? — спросил её Кассандр. — Симона, — рассмеявшись, ответила похищенная им девушка. Когда Кассандр решил допить содержимое своего бокала, девушка ускользнула от него в толпу, и тот побежал на её поиски. Всё бы это так и продолжалось, пока не послышался звук, который исходил из рога. — Тост! — крикнул Аттал. — Тост! Присутствующие на время замерли. Их взгляды устремились в сторону мужчины, который поднял бокал, привлекая внимание. — Я пью, — продолжил он, — за наших греческих друзей, за новый союз Греции и Македонии, равных в своём величии. Гости ликовали. Они поднимали бокалы с вином и громко аплодировали. — И, — вновь крикнул македонец, — за Филиппа, нашего царя, без которого был бы невозможен этот союз. Филипп, в свою очередь, покачиваясь, ходил возле своего трона. — Довольно, Аттал, — ответил царь, шутя, — тут уже душно. Услышавшие это рассмеялись. Аттал оглядел присутствующих и, взмахнув рукой, сказал: — И, наконец, за союз царя с моей племянницей Эвредикой. Мы все испытываем гордость за македонскую царицу. Последние его слова вызвали бурю радостных возгласов. Александр же смотрел на Аттала с ненавистью. Гефестион, видя его взгляд, окликнул Птолемея и Филоту. Они окружили друга, поджидая следующей фразы. — За Филиппа, Эвредику и за их будущее законное потомство, — закончил Аттал. Это стало последней каплей. Александр вскочил и, выхватив у рядом стоящего Никанора бокал, кинул его прямо в живот македонцу. Аттал этого не ожидал и, потеряв равновесие, оступился и упал на пол. — А я тогда кто, — закричал Александр, — собачий сын?! Отвечай! Поднявшись, мужчина швырнул свой бокал в ответ. Это стало вызовом. Гефестион и другие друзья юноши кинулись на людей Аттала. Ударяя одного за другим, брюнет оказался прямо перед мужчиной и ударил его кулаком по лицу. Стража царя кинулась разнимать участников потасовки. Три стражника схватили Гефестиона и прижали его к столу. — Замолчите! — раздался голос царя, — замолчите! Вы на моей свадьбе, довольно с меня ваших пьяных драк! Стража разделила пространство возле трона, сдерживая оппонентов с двух сторон. Александр стоял весь красный от злобы. Вокруг него вновь собрались его друзья, занимая оборонительную позицию. — Извинись именем Зевса, — продолжил Филипп, — не позорь меня. Эти слова отозвались в голове юноши звонким гулом. Он шагнул вперед и крикнул: — Я вздул того, кто зовёт мою мать шлюхой, а меня ублюдком! И я же тебя позорю?! — Ты такой же, как твоя мать! — ответил царь. — Отныне Аттал — мой родственник, как и ты. — Тщательнее нужно выбирать родственников, — сквозь зубы процедил юноша. — Я не буду сидеть и наблюдать за тем, как ты себя позоришь! Филипп с недоумением стал спрашивать присутствующих, позорит ли он себя. Все отрицательно качали головой. — Ты оскорбил меня! — вмешался Аттал. — А кто ты такой? — спросил его Александр. — Мерзавец, не достойный целовать следы моей матери! Пёс! А ты! — он повернулся к отцу. — Ты усомнился в положении своей царицы! Филипп встал с трона и кинул свой бокал в толпу. — Позорю? Мне нечего стыдиться! — крикнул царь. — Ты самонадеянный мальчишка! Я возьму её, если пожелаю, и стану плодить сыновей, если мне будет угодно. И ты с твоей матерью мне не помешаете! Александр широко распахнул глаза. — Почему, — тихим голосом спросил он, — почему ты думаешь, что все мои поступки направляет рука моей матери? — Потому что знаю её подлую душу! — ответил Филипп. — Я вижу её в твоих глазах! Ты жаждешь трона слишком страстно. Нам всем хорошо известно, что эта волчица, твоя мать, желает мне смерти. Запомни сам и передай ей, что ваши мечты напрасны! Парменион стал одёргивать царя за руку. — В тебе говорит вино, Филипп, — прошептал он ему, — отпусти юношу. Завтра… — Сейчас, — прервал его царь, — повелеваю извиниться перед родственником. Македонец раскинул руки, подобно статуе Бога, наслаждаясь своим превосходством. Он хотел продемонстрировать всю власть, которая у него была. Он повторял снова и снова: «Извинись». Александр посмотрел на ухмыляющееся лицо Аттала и сказал: — Он мне не родственник. От этих слов у присутствующих перехватило дыхание. На глазах у всех приказ македонского царя отказался исполнить никто иной, как его сын. Александр, пожелав всем спокойной ночи, отвернулся и только хотел уйти, как Филипп яростно окликнул его. — Стой, выродок! Для македонца эти слова были словно лезвие, пронзающее его сердце. Он остановился и с болью посмотрел на отца. — Я приказываю, — указывая на ноги, сказал Филипп, — ко мне. Александр заколебался. Он понимал, что сейчас сам обрывает последнюю связь с человеком, подарившим ему жизнь. Македонец стал озираться по сторонам и встречал глаза, полные ужаса. Он понимал, что должен исполнить волю отца, иначе все девятнадцать лет их отношений канут в лету. В этот самый момент его за руку взял Гефестион и крепко сжал её, придавая Александру сил. Он глубоко вздохнул и, отвернувшись от отца, пошёл прочь. Филипп, который явно этого не ожидал, в приступе ярости схватил меч и бросился на сына. Но вино сыграло свою роль, и, запутавшись в гиматии, он упал прямо на пол перед всеми своими подданными. Македонец обернулся и свысока посмотрел на лежащего в грязи мужчину. — И этот человек собирается вести вас в Персию? — с отвращением спросил у присутствующих Александр. — Он даже не в состоянии пересечь этот зал. — Убирайся из моего дворца! — закричал упавший Филипп. — Я изгоняю тебя, выродок! Изгоняю из своих земель! Тебе нет здесь места! Антигон и Парменион пытались поднять царя. Но тот был уже не в состоянии подняться. Александр направился к выходу, уводя за собой друзей. Он шёл быстрыми шагами и старался не смотреть на лица, устремлённые на него. Последнее, что он услышал, выходя из зала, было: «Ты мне больше не сын!».