Александр

      Эпирское царство не отличалось ни благоприятным рельефом, ни климатом. Большую часть территории занимали горы и холмы, остальная же часть представляла собой болота. Солнца эпирцы практически не видели. Из-за холода местные жители не могли заниматься земледелием, как их южные соседи, и всё, что у них было — это небольшие стада овец и коз, которые они перегоняли с одного хребта на другой. Эпир не был могущественным государством и уже много лет находился в подданстве Македонии. Однако это не оказало существенного влияния на образ жизни и традиции его народа. Эпирский царский двор представляли дети покойного царя Неоптолема — Олимпиада и Александр, а также дети царя Арриба — Алкет и Эакид. Чаще всего на эпирском троне оказывался совсем юный представитель царской семьи, отчего страна не могла дать отпора завоевателям. Неоптолем стал правителем в возрасте двенадцати лет, а его младший брат — пятнадцати. Действующий эпирский царь Александр был посажен на трон Филиппом, едва ему исполнилось восемь лет. Такое стечение обстоятельств не могло не сказаться на экономике государства, и Эпир большую часть своего существования находился в упадке. Но, несмотря на все тяготы жизни, местные жители верили, что однажды великий Ахиллес вернётся и освободит их от гнёта дикарей с юга. Эпирцы были очень набожны. Большая часть представителей народа была участниками орфических мистерий, последователями учений Орфея, в основе которых были легенды о боге Дионисе. Мистические праздники были важнейшей частью культуры эпирцев. Вступать в мистерии посторонним было запрещено, стать участником данного культа можно было только по рождению. «Жить хорошо и умирать с благими надеждами» — вот основой мистерий. Сотни эпирцев питали надежды о великом, в частности, о потомке Ахилесса — Александре. Александра любили в Эпире. Они не воспринимали его македонское начало, так как были уверены, что благословлённый богами ребёнок не мог быть плотью от плоти их поработителя. Для них он был священным дитём, рождённым представителем царского рода после обряда мистерии, в котором сотни эпирских жителей молили Диониса о спасении. Юноша имел для них больше божественное предназначение, нежели земное. Возможно, именно такое отношение и сделало Александра тем, кем он был. Он был силён духом, и ему иногда казалось, что ему благоволят сами боги. В его сердце разжигался огонь каждый раз, когда он отправлялся в бой, и, быть может, только молитвы сотни эпирцев уберегали его в каждой из них.       Александр прибыл в Эпир в сопровождении Гефестиона и двух слуг. Погода оставляла желать лучшего, и македонцы то и дело кутались в длинные гиматии. Будучи впервые на родине своей матери, юноша почувствовал, как сила величественных гор заполнила его грудь, и ему хотелось окунуться в это чувство целиком. Народ был доброжелателен к македонцу, они улыбались и махали ему. Приближаясь к дворцу, он увидел, что его уже ожидают. Эпирский дворец был не таким большим и красивым, как македонский, однако в нём было своё очарование. Казалось, что широкий каменный дворец был частью гор. Колонны были в разы толще тех, что стояли во дворце Филиппа, и на них была отражена история всего эпирского народа. Вокруг дворца рос высокий дубовый лес, словно пряча его от ненужных глаз. Внутри не было роскошных ковров, лежащих на полу, и тканей, свисающих с колонн, однако все стены были окутаны вьющимися растениями, тянущими свои усики до трона эпирского царя. Юношей встречал царь Александр I, младший брат Олимпиады. Высокий крепкий мужчина был одет в красный утеплённый гиматий с вышитыми на нём золотой нитью узорами, а на его ногах была закрытая обувь с маленькими камушками у пальцев. На голове красовался небольшой золотой венок из дубовых листьев, в отличие от македонского царя, у которого был золотой венок из листьев лавры. На его пальцах были два перстня, причём один из них был точно таким же, какой всегда носила мать Александра. Кольцо было тонким, с вкраплением цветной смальты. Царь внешне был очень похож на свою сестру — те же волнистые волосы и зелёные глаза. Он был на десять лет старше своего племянника. Хоть Олимпиада была увезена в Македонию, это не помешало сохранению тёплых отношений между ними. Юный царь несколько лет рос при македонском дворе, находясь подле своей сестры и маленького Александра. Со вторым он проводил много времени, они часто играли и баловались вместе. Олимпиада очень дорожила своим младшим братом — настолько, что назвала сына в его честь. Помимо родного младшего брата при македонском дворе рос и двоюродный брат Олимпиады — Эакид. Юноша с детства демонстрировал незаурядные способности, он был умён и начитан, изучал боевое искусство. Со временем Эакид очень полюбился эпирскому народу, за что его стали называть «вторым царём». А вот старший брат Эакида, Алкет, был совсем не таким, как его младшие братья. Он был таким же непокорным, как и Олимпиада. Филипп не выносил наглого мальчишку и частенько сажал того в темницу. Однажды, в возрасте пятнадцати лет, Алкет поднял восстание в Эпире во имя освобождения своего народа от гнёта македонских варваров, однако восстание было жестоко подавлено, а сам Алкет был изгнан из страны. Только спустя десять лет после смерти своего отца он был возвращён на родину Александром I. Теперь девятнадцатилетний македонский наследник стоял перед эпирским царём, своим дядей, принимая в своё сознание всю историю Эпира. — Мой мальчик, — ласково обратился к нему царь, — как давно я тебя не видел. Ты стал уже совсем взрослым. Они обнялись, и Александр оказался в гуще эпирского дворца.

***

      Гефестион уже несколько дней рассматривал стены и потолок своих покоев в новом для него дворце. От них веяло историей. Стены были старыми и местами рассыпались, а потолок, хоть и был украшен цветной росписью, всё же оставлял желать лучшего. Еда ему казалась слишком жирной, а вино — слишком кислым. Ночи были холодными, а днём не было видно солнца, отчего всё время хотелось спать. Юноши большую часть времени находились в своих покоях. Очередное рассматривание стен Гефестионом было прервано словами Александра: — Она знала. Гефестион обернулся и посмотрел юноше в глаза. — «Знала» что? — переспросил он. — Знала, что я поеду за ней в Эпир. — С чего ты это взял? — вздохнул Гефестион, поняв, что ему снова предстоит сдерживать гнев македонца. Не успел брюнет дождаться ответа, как Александр схватил первую попавшуюся вазу и бросил ее в стену. — Все было спланировано ей с самого начала! — закричал он. — Едва она переступила порог этого дворца, как заявила, что и не пройдет и недели, как я явлюсь вслед за ней! Ты понимаешь, что это значит?! Я делаю все, как хочет того она! Она в моей голове, Гефестион! Слышишь?! Слышишь ее голос?! — македонец попятился назад, опрокидывая все, что стояло у него на пути. Гефестион бросился к Александру и крепко сжал его руками. Он держал юношу до тех пор, пока крики и гнев наследника полностью не оставили его. Когда тело македонца обмякло, брюнет опустился с ним на пол и стал нежно поглаживать его по голове. — Александр, все хорошо, успокойся, — повторял Гефестион снова и снова, зарываясь пальцами в пшеничные пряди волос любимого, — ты сделал так, как посчитал нужным. Это был твой выбор, не ее. — Отец был прав, — по щекам македонца потекли слезы, — чтобы я ни делал, я всегда вижу ее образ перед собой. — Перестань, — брюнет поднял Александра за подбородок, — ты будешь царем, несмотря ни на что. Кто бы что ни говорил и ни делал, только ты законный наследник Македонии, только ты ее будущий правитель. Понял меня? Только ты мой царь. Лицо Александра было красным от слез. Он так желал поскорее двинуться завоевывать новые земли, что совершенно забыл о том, что царь должен не только возглавлять походы, но и наводить порядок в собственном дворце. — Я не смогу без тебя жить, — прошептал македонец, глядя в любимые синие глаза, — поклянись, что ты всегда будешь со мной. — Ты стал часто это требовать, — покачал головой Гефестион. — Прошу, — Александр схватил юношу за руку, — скажи, что ты всегда будешь только со мной, будешь смотреть только на меня. Мне не будет жизни, если тебя не будет рядом. — Я же уже сказал, что только ты мой царь, — брюнет наклонил голову и столкнулся лбом с юношей, — а это значит, что я буду с тобой до последнего вздоха. Александр потянулся вперед и поцеловал Гефестиона, и, несмотря на то, что у него сильно болела голова, он перестал целовать юношу лишь с приходом рассвета.

***

      Шло время, дни сменялись неделями, но всё оставалось неизменным. Александр старался избегать мать и практически с ней не разговаривал. Всё свободное время он проводил в тренировках с Гефестионом. После приезда во дворец Алкета македонец был поражен его схожестью с Леонидом. Алкет был сильным воином, вёл аскетичный образ жизни и жил высоко в горах. Несмотря на то, что он ненавидел Филиппа, Алкет не мог не признавать величие македонской армии. Несколько раз он даже участвовал в сражениях вместе с ним. Он не был похож на привычных для Александра полководцев. Ему не нужно было часами обдумывать план нападения, он мог с первого взгляда определить ход событий той или иной битвы. Он обладал звериной интуицией. Глубокий шрам на всё лицо придавал ему особую схожесть с диким зверем. Александр внимательно слушал его рассказы, словно вновь был мальчишкой, но задавал уже другие вопросы. Он обучался у него построению войск на маленьких территориях и движению воинов в горной местности. Македонец ни дня не проводил без обучения и тренировок. Ему казалось, что времени у него осталось совсем мало. Вечерами они с Гефестионом писали письма Птолемею и Кассандру, расспрашивая их обо всём происходящем в Пелле. Так Александр узнал, что народ поглощён подготовкой к Олимпийским играм, и никто не думает о предстоящем походе. А ещё он узнал о том, что Эвредика носит ребенка и должна родить этой весной. Новость об этом заставила Александра вновь задуматься. Он думал об отце, о походе на Персию. Он все пытался понять, в какой момент все обрушилось, в какой момент все пошло не так. Гефестион отвлекал его, но эти мысли пожирали его изнутри каждый раз, когда Александр оставался один. Его встревоженный разум оказывался в их плену снова и снова, и лишь снотворное помогало ему забыться и окунуться в мир сновидений.       Однажды ночью, после очередной истерики Александра, Гефестиону все же удалось уложить его спать. За время, проведенное в Эпире, брюнет осунулся, так как практически ничего не ел. Когда ему было особенно тяжело на душе, он писал письма Арридею, а затем выходил прогуливаться в горах. Ему нравились звезды, и он мог часами наблюдать за их сиянием. Несмотря на холодный горный воздух, Гефестион чувствовал наслаждение. — Я могу присоединиться? — спросил однажды Эакид, видя, что друг его племянника вновь сидит на камне в полном одиночестве. — Даже я плохо переношу здешний климат, как ты можешь сидеть здесь столько времени? — Тут очень красиво, — отозвался Гефестион, жестом приглашая эпирца сесть рядом. Македонцы находились в эпирском дворце уже три месяца, и за все это время они только и делали, что тренировались. Алкет выступал в роли учителя и показывал младшим много новых приемов, но даже он был поражен уровнем подготовки Гефестиона. Ни ему, ни Эакиду ни разу не удалось победить возлюбленного Александра, в отличие от самого Александра, который то и дело терпел поражение от учителя и требовал реванша. На тренировках Эакиду мало удавалось поговорить с Гефестионом, но с самого первого дня он понял, что тот — не обычный человек, особенно для его племянника. — Александру удалось заснуть? — поинтересовался эпирец. — Моя сестра очень за него переживает. — Да, я велел принести ему несколько лекарств. В последнее время у него часто болит голова. — Неудивительно, — покачал головой Эакид, — он всегда такой энергичный? Даже мой брат удивляется его выносливости. — Он просто очень упертый, — улыбнулся брюнет, и они вместе продолжили смотреть на звезды, разговаривая о всяком. Через несколько часов, окончательно закоченев, юноши отправились обратно во дворец. Гефестион встал первым и сделал шаг назад, чтобы уступить место на дороге Эакиду, однако земля, на которой он крепко стоял несколько секунд назад, вдруг осыпалась прямо под ним. Брюнет схватился рукой за лозу, находившуюся рядом, и повис прямо над пропастью. Ногами он старался упереться в камни и подняться, но они лишь раскалывались и падали вниз со скалы. Эакид мгновенно лёг на живот и потянулся рукой к руке македонца. — Держись! — закричал он. Подползя чуть ближе, Эакид схватил брюнета за запястье и крепко сжал его. — Давай другую! Гефестион хотел подать ему руку, но земля продолжала осыпаться, и лоза, за которую он держался, повисла в воздухе. Всё, что его сейчас отделяло от падения — это рука Эакида. Брюнет собрал всю свою силу и, развернувшись, протянул руку вперед. Эакид схватил её второй рукой и потащил македонца на себя, пытаясь встать на колени. Как только Гефестион почувствовал, что земля не осыпается, как раньше, он стал упираться в неё ногами, помогая себе выбраться. Ещё один рывок — и Эакид наконец вытащил Гефестиона из лап бездны. Брюнета по инерции дернуло вперед, и он упал эпирцу на грудь. Еле отдышавшись, оба подняли голову и обнаружили, что их губы оказались в паре сантиметров друг от друга. На мгновение они застыли, щёки обоих налились краской. — Прости, — резко отпрянул от груди эпирца Гефестион, — я не хотел. — Ничего, — мотнул головой Эакид, стараясь не смотреть на брюнета, — главное, что ты в порядке. Впредь будь аккуратней, это вам не равнины Македонии. Тут почва рыхлая, не ходи по краю. — Я запомню. И еще раз прости. Эпирец буркнул что-то в ответ, поднимаясь на ноги, и юноши двинулись во дворец. Гефестион шел впереди. Он старался не оборачиваться и идти быстрым шагом, а Эакид шел медленно, постоянно озираясь по сторонам. В какой-то момент он остановился и стал всматриваться в удаляющуюся от него фигуру. — Великий Дионис, — прошептал он, — неужели ты пустил на свои земли Афродиту?

***

      В Македонии все готовились к Олимпийским играм. Толпы людей со всей Греции собирались в Пелле. Дворец царя Филиппа был полон знати со всех уголков объединённого государства. Олимпийские игры в этом году отличались особым размахом. Македонский царь не жалел денег на проведение таких торжеств, тем более, это был один из последних праздников перед великим походом на Персию. Об Александре старались не вспоминать — точнее, старались сделать так, чтобы о нём не вспоминали. Но даже самые преданные Филиппу полководцы говорили ему, что отправлять единственного наследника Македонии в столь далёкие земли — не лучшее решение. Эпир не славился сильной охраной, и на македонца могли совершить нападение — все прекрасно понимали, что персы постараются нанести удар первыми, да и не все греки признавали власть македонского царя. Но Филипп был непреклонен. Он был уверен, что изгнание пойдёт Александру только на пользу, и в качестве примера приводил себя. «Кем бы я стал?» — важно вопрошал он своих подданных. «Я провёл на вражеских землях большую часть своих детских лет. Я был в плену, был в изгнании. И посмотрите, чего я добился. Я положил к ногам всех, кто смел смотреть на меня свысока. Теперь они целуют мои ноги, ибо я их царь». Но действительно ли он хотел для Александра такой жизни? Возможно, Филипп и сам не знал ответа. Он имел к сыну смешанные чувства. Временами он гордился им, а временами ненавидел его до глубины души. Что это было за отношение, македонский царь так и не смог понять до самого конца своей жизни.       В Эпире Александр продолжал избегать Олимпиаду. Несмотря на то, что они встречались за обедом, и она все время наблюдала за его тренировками, он так и не находил силы поговорить с матерью. Однажды после длительного спора с Алкетом македонец отправился искать Гефестиона. В последние дни юноша сильно сблизился с Эакидом, и это не могло не вызвать ревности со стороны Александра. Он шел с полной решимостью поругаться на дядю, однако по пути в покои его внимание привлекла Клеопатра. Она находилась на балконе и кормила желудями птиц с длинными хвостами. Каждый раз, когда Клеопатра поднимала руку, чтобы кинуть немного еды, птицы разлетались, а затем вновь окружали её. Александр недолго стоял в стороне, а затем, подкравшись сзади, схватил девушку за локти. Та взвизгнула, распугав всех птиц. — Александр! — закричала она. — Ты как ребенок! — Да ладно, — еле сдерживая смех, ответил юноша, — ты так напугалась! — Видят боги, ты ведёшь себя как мальчишка! — нахмурив брови, возмутилась девушка. Александр лишь улыбнулся ей в ответ. Несмотря на то, что они были единокровными братом и сестрой, близки они никогда не были. Возможно, это было связано с тем, что мать занималась лишь воспитанием сына, а дочь предпочла отдать кормилицам. В их семье Александр всегда был на первом месте, он занимал все мысли родителей, а Клеопатра, в свою очередь, была лишь его младшей сестрой. Она, без сомнения, была очень красива. Как часто замечал Кассандр, Клеопатра была точной копией Олимпиады. Лицо, фигура, движения — всё в девушке было от эпирки. Будучи ребенком, она, как и Александр, проводила все время в покоях своей матери, но играла сама с собой или со служанками. Клеопатра росла с уверенностью, что её брат станет царём, и она должна приложить все усилия, чтобы обеспечить ему поддержку. Именно поэтому юная дочь македонского царя должна была выйти замуж за своего дядю, дабы избежать восстаний против македонцев в Эпире. Исходя из этого, складывалось впечатление, что девушка не обладала сильным характером и просто плыла по течению, однако не стоило забывать, что в ней текла та же кровь, что и в Александре. Клеопатра была дочерью своих родителей, и даже если она не была похожа на своего отца, в её груди горело то же пламя, что и в сердце её матери. — Ты идешь в покои матери? — твердым голосом спросила девушка, раскинув несколько желудей под ногами. — С чего ты это взяла? — сделал шаг назад Александр. — Я ищу Гефестиона. — Лучше бы тебе пойти в покои матери, — девушка сверкнула зеленой глаз, — нам всем будет лучше, если между вами больше не будет недопонимания. Ее голос звучал ровно, но Александр почувствовал, что слова, что произнесла девушка, были тем, что все в этом дворце давно уже хотели, но так и не решались произнести. Он отвернулся от сестры и пошел прочь. Македонец чувствовал, как его жизнь становилась монотонной и скучной. Огонь его души горел не так сильно, как это было прежде, и он знал тому причину — его мать. Он слишком сильно ее любил. Слишком сильно боготворил. Она настолько слилась с ним, что он сам уже не знал, какой из его поступков был действительно его, а не ее. Александр ненавидел Филиппа за то, что тот видел в юноше лишь Олимпиаду и никогда — его самого, и со временем начал чувствовать, как эта ненависть стала переходить на его мать. Он запутался, ему было страшно. Она была для него всем, была его миром, но сейчас он злился на этот мир, и от этого ему становилось еще хуже. Александр хотел пойти в покои Гефестиона, но вместо этого он обнаружил себя перед дверью в комнату Олимпиады. Женщина стояла у окна и смотрела куда-то вдаль. Несмотря на то, что был день, в комнате было неожиданно темно, повсюду горели свечи. Олимпиада то и дело тяжело вздыхала. Александр несколько секунд смотрел на спину матери, а затем переступил порог покоев. Дверь за ним закрылась. — Я заждалась тебя, мой Ахиллес, — сказала женщина, не отводя взгляда от окна. Александр молчал. Он оглядывал комнату, и ему казалось, что она похожа на темницу. Бросив взгляд на ковер, он увидел уползающую под кровать змею. — Тебе не кажется, что ты наказываешь меня слишком сурово за мою любовь к тебе? — обернулась Олимпиада к сыну. — Прости, — едва слышно прошептал он. Женщина отошла от окна и подошла вплотную к Александру. Она посмотрела ему в глаза, а затем провела рукой по щеке — та горела. — Я молю Диониса каждую ночь, — прошептала эпирка в грудь сыну, — молю его о том, чтобы ты был жив и здоров. Я знаю, тебе кажется, что я чересчур забочусь о тебе, но если бы я только смогла сберечь тебя от всего плохого, мой Ахиллес. — Я хочу домой, — признался Александр. — Я знаю, но нужно подождать. Филипп жесток, но все же не дурак. Он не станет держать тебя здесь слишком долго. Нам нужно набраться терпения или же, — Олимпиада подняла на сына горящие глаза, — нам нужно дать ему повод. — Какой? — Женись. Александр в то же мгновение отпрянул от матери. — Ты опять за свое?! — заливаясь гневом, закричал он. — Я уже неоднократно говорил тебе об этом, и мой ответ неизменен! — О великий Дионис, — женщина закатила глаза, — ты опять про Гефестиона? Ты преемник до тех пор, пока Эвредика не родит мальчика. Он будет чистокровным македонцем и всегда будет выше тебя по положению. — Ты безумна, — македонец стал ходить из стороны в сторону, — ты всё видишь в чёрном свете. На сегодняшний момент я его единственный сын. Пусть даже Эвредика родит мальчика, ему не увидеть трона до двадцати лет. — Пусть так, — усмехнулась мать, — но тебе в ту пору стукнет уже сорок, а юному сыну Филиппа будет только двадцать, почти как тебе сейчас. Это его кровь. И тебя никогда не допустят к трону. Александр продолжал метаться по комнате, а затем опустился на пол и закрыл лицо руками. Ему захотелось кричать. Олимпиада тяжело вздохнула, посмотрев на сына, села рядом с ним на колени и поцеловала его в лоб. — Кому же я колыбельные теперь должна петь? — прошептала она. Александр убрал руки и посмотрел матери в глаза. — Гефестион любит меня таким, каков я есть, — македонец старался сдержать дрожь. — Любит? — вскинула брови Олимпиада. — Во имя Диониса, ты должен знать, как мыслит Филипп. Его шпионы проникли в круг твоих ближайших друзей. Помни об этом. — Ты и вправду безумна, — повторил свои слова Александр. Македонец встал и подал руку своей матери, помогая ей подняться. Он хотел отвести взгляд, но она схватила его за подбородок и, пододвинувшись ближе, поцеловала в щёку. — Будь осторожен, мой Ахиллес, — бросила она ему напоследок. Юноша повернулся и направился к двери. Александр коснулся ручки, как неожиданно для себя замер. Все это время одна мысль не давала ему покоя. Он наклонил шею и слегка повернул голову. — Мама, — еле слышно сказал он, — ты ведь не причинишь вреда отцу? Повисло молчание. Македонцу казалось, что он стоял у дверей, дожидаясь ответа, не меньше, чем вечность. Он не выдержал и повернулся. Олимпиада стояла неподвижно. Она смотрела на сына тяжелым взглядом. — Конечно, — еле слышно ответила женщина. Александр выдохнул и открыл дверь. Олимпиада так и продолжила стоять на своем месте, пока дверь в комнату вновь не открылась, и не зашел её младший брат. Мужчина прошёл внутрь и сел на кровать. Он внимательно посмотрел на сестру, а затем потянулся рукой к вазе, стоящей у ножки кровати. Царь открыл крышку и опустил туда свою руку. — Он наконец-то пришёл, — заметил мужчина, водя рукой внутри вазы. Олимпиада промолчала. Брат достал из ёмкости то, что искал и поднял руку наверх. Посмотрев на неё, он перевёл взгляд в окно. — Погода меняется, — заметил эпирец, — кажется, надвигается буря. — Он спросил, не трону ли я Филиппа, — сквозь зубы проговорила женщина. — И что же ты ему ответила, сестра? Царица подошла к кровати, на которой сидел мужчина, и протянула к нему руку. Он протянул ей свою в ответ, и жёлтая змея, которую он достал из вазы, стала переползать к Олимпиаде. — Я сказала, что материнская любовь безмерна, — ответила она.

***

      Александр и Гефестион целый день провели в правом крыле дворца у стола с картами, двигая фигурки. Македонскому наследнику было необходимо проигрывать сражения снова и снова. Он менял их местами, создавая препятствия. Гефестион внимательно рассматривал положение фигур, а затем давал комментарии. Вот так вместе они могли часами разрабатывать новые стратегии или комбинировать уже ранее известные. Александр стал воспринимать ссылку как нечто необходимое для себя и старался искать в этом плюсы. Он проводил много время наедине с Гефестионом, что сделало их ещё ближе. Кроме того, юноша старался поближе узнать эпирский народ и охотно изучал местную культуру. Немного погодя и отношения с матерью полностью наладились. Но хоть Александр чувствовал себя в своей тарелке, мысли о доме не покидали его. Четыре месяца они уже находились в Эпире, и за это время, как ему казалось, отец собрал сильнейшую армию для похода на Персию. Он очень скучал по своим друзьям, хотя они с Гефестионом и писали им письма практически каждый день. Время для них вновь стало течь медленно. — О чём ты думаешь? — хлопнув Александра по плечу, поинтересовался брюнет. — Да так, — вздохнул тот, — интересно, чем сейчас занимаются Птолемей и Кассандр. — А разве не очевидно? — отозвался Гефестион. — Кассандр в гареме, развлекается с какой-нибудь светловолосой девицей, а Птолемей наверняка читает очередной труд учителя. — Да, наверное, ты прав. Александр отложил указку, которой двигал фигурки, и отошёл налить себе стакан воды. Он сделал несколько глотков, а затем повернулся и посмотрел на Гефестиона. Тот стоял к нему спиной и продолжал смотреть на фигуры на столе. Македонец, недолго думая, подошел к нему сзади и обнял. — В чём дело? — поинтересовался брюнет. — Я люблю тебя, — зарываясь лицом в длинные кудри, прошептал Александр. — Я так тебя люблю. Я бы умер, если бы ты не поехал со мной. Гефестион поднял руки, прижимая к себе македонца ещё сильней. — Твой отец посчитал мой поступок равным измене, — улыбнулся он, — сын гетайра посмел ударить родственника царя. — Это всё из-за меня, я такой эгоист, — повторил Александр. Он повернул Гефестиона к себе лицом и нежно поцеловал. Наследник прижимал его к себе всё ближе и ближе, словно стараясь поглотить целиком. Поначалу Гефестион пытался сдерживаться, но уже через мгновение осознал, что сам целует Александра всё глубже. Македонец, недолго думая, начал исследовать руками тело любимого. Им обоим не хватало воздуха, отчего они на время прекращали поцелуи в губы и переходили на другие части тела: лицо, шею, грудь. Губы наследника стали спускаться всё ниже и ниже по телу брюнета, пока не дошли до его бёдер. Он поднял хитон и нежно поцеловал внутреннюю часть ног юноши. Александр аккуратно надавил Гефестиону на грудь, толкая того на стол, и тот послушно лег, опираясь на локти и слегка дрожа от возбуждения. Фигурки с карты с грохотом рассыпались по полу, но юноши даже не обратили на это внимания. Македонец раздвинул руками чужие ноги и, наклонившись, вобрал в рот набухающий член брюнета. Начинал он медленно, неспешно обводя языком багровую от прилившей крови головку, но ему хотелось большего, и вскоре он увеличил темп, принявшись посасывать твердый член, обвитый сеточкой вен. Гефестион пытался сдерживать стоны, но ему это плохо удавалось. Он кусал себе руку, стараясь прийти в чувства, но тугой узел возбуждения плотно скручивался внизу живота под умелыми ласками горячего рта, и эти ощущения пьянили сильнее самого крепкого на свете вина. Македонец, прикрыв глаза, самозабвенно вбирал чужой член все глубже и глубже, до резких пошлых причмокиваний, и крепко сжимал руками бедра Гефестиона до красных пятен на оливковой коже. Юноша на столе глухо постанывал и заламывал брови, стараясь не толкаться в податливый рот, но Александру, кажется, было все равно на его попытки сдержаться — даже напротив, он усилил напор, заглатывая член почти до основания. Не выдержав этого бешенного темпа, Гефестион выгнулся в спине, сжимая руками голову Александра, и кончил с громким стоном, эхом разнесшимся по комнате. Наследник почувствовал, как по его горлу растеклась теплая липкая жидкость, и выпустил обмякший член изо рта. Подняв голову, Александр провёл своей рукой по губам, убирая остатки спермы, и вытер её о свой хитон. Всё остальное он проглотил. Македонец взял за руку брюнета и потянул его на себя. — Я очень тебя хочу, — шепнул он ему на ухо. Тяжело дыша, Гефестион потянулся, чтобы обнять его, как они услышали быстрые шаги по коридору. Александр немного отодвинулся, а Гефестион встал со стола, опуская задравшийся хитон. В комнату вбежал мальчишка-слуга. — Александр, — еле дыша, выдохнул он, — Александр… — Я тебя слушаю, — не выдержав, прервал его наследник — что случилось? — Внизу прибыл мужчина из Пеллы, — ответил мальчик. — Из Пеллы? — переспросил Гефестион. — Зачем? — Он приехал за Александром, — уже без запинок проговорил эпирец. — Мне вам велела рассказать об этом госпожа как можно скорее. Александр и Гефестион переглянулись и ринулись вперед. Македонский выскочил первым и побежал вниз, а брюнет в последний момент остановился в дверях, достал из мешочка на поясе блестящую монету и кинул её мальчишке. Тот, в свою очередь, расплылся в улыбке и крикнул: — Кажется, его зовут Парменион! Услышав знакомое имя, Гефестион тоже улыбнулся и побежал вслед за Александром. Мальчишка-слуга не мог нарадоваться своей награде и разглядывал монету со всех сторон. Ребёнок блуждал по комнате, затем решил выйти в другую дверь. Он открыл её и, не отрывая взгляда от монеты, шагнул вперёд. Неожиданно для себя он нарвался на преграду. Перед ним стоял Эакид. — Господин, — быстро проговорил мальчишка, пряча монету. Эакид посмотрел на слугу и откашлялся. Он отодвинул ребёнка и вошёл в комнату. Лучи редкого солнца ослепили ему глаза, и он отвернулся от него. Поймав на себе взгляд мальчонки, Эакид потянулся к мешочку на поясе и, достав оттуда монету, тоже кинул её ребёнку. Маленький эпирец вновь широко заулыбался, не веря своему счастью. Его внимание вновь было поглощено монетой. Как только Эакид дошел до двери, в которую несколько минут назад вышли Александр и Гефестион, его окликнул слуга. — Господин, — крикнул он. — Ну? — недовольно отозвался эпирец. — Чего тебе? — Вы себя хорошо чувствуете? — О чём это ты говоришь? — удивлённо спросил Эакид. — Просто, господин, — уже тише сказал мальчишка, — вы весь красный! Эакид широко распахнул глаза, но ничего не ответил. Он отвернулся и, прикрыв лицо рукой, оставил ребёнка наедине со своим богатством.