Александр

      Александр вернулся в Македонию. Прибытие юноши в столицу было воспринято народом как проявление повелителем милосердия, дабы не разгневать богов перед великим походом, однако событие на свадьбе Филиппа македонцы не забыли, более того — они приняли это на свой счёт. Македонский царь должен быть, прежде всего, македонцем, но никак не полукровкой, тем более если это — кровь одного из варварских народов. Местные жители боялись, что если чужеземец придет к власти в их государстве, то так тяжело отвоёванные территории будут потеряны, и Македония вновь обратится в руины, какими она была до Филиппа. Македонцам хватило войн внутри государства, в связи с чем они хотели избежать любой возможности повторения этих событий, но Александр мог стать их причиной. Он был во власти своей матери-чужеземки, не был женат и не имел наследников-македонцев — всё это делало шатким его положение в стране. Все в Македонии ждали рождения нового наследника, достойного империи, которая была кровью и потом создана Филиппом. Полководцы македонского царя не разделяли мнение народа, хоть и понимали всю важность македонской крови. Для большинства из них Александр, как никто другой, был подходящей кандидатурой для передачи власти в Македонии. Он был не только хорошим воином, но и образованным и красноречивым юношей. Многих полководцев он подкупал своей храбростью и неудержимой волей к победе. Больше всех юноше покровительствовал Парменион. Он был уверен, что Александр добьётся высот, и не меньше тех, которых добился его отец. Ему был по душе его нрав, и добродетелей он в нём видел больше, чем все остальные. Парменион всегда относился к македонскому наследнику как к родному сыну, вот и сейчас он не оставил его в Эпире, а приложил все усилия, чтобы вернуть Александра домой. После возвращения сына в столицу Филипп отстранился от юноши. Александр больше не был желанным гостем на праздниках или других важных событиях, а на собраниях сидел дальше всех от правителя. С тех пор он ни разу не был представлен сыном царя, где бы ни оказался. В одно мгновение Александр перестал был тем, кем являлся на протяжении почти двадцати лет — наследником Македонии. Поначалу этот факт вызывал у него лишь обиду и разочарование, но со временем сердце македонца стало заполняться жгучей ненавистью. Он чувствовал, что отец предавал его снова и снова, и не мог ему это простить. Александр вновь стал близок со своей матерью. Он писал ей письма, искал её поддержки. В Пеллу юноша вернулся со своей сестрой, так как до Филиппа дошли слухи, что Олимпиада подговаривает своего брата начать войну с Македонией, и македонский царь решил держать дочь поближе к себе, дабы избежать этого. Перед походом на Персию Филипп хотел оставить своё государство в наиболее благоприятном для Македонии положении.       Когда Александр и Гефестион вернулись в Пеллу, Птолемея и Кассандра не было в столице. Они вместе с Антипатром находились на юге Греции. Несмотря на это, юноши были радостно встречены другими своими друзьями: Филотой, Никанором, Эвменом, Гарпалом и Неархом. Александр уже тогда сформировал своё ближайшее окружение, он мечтал, что они вместе пройдут всю жизнь бок о бок, как его отец и другие полководцы. Дружба всегда играла в жизни юноши особую роль. Она позволяла ему не сдаваться и двигаться вперёд даже в самые тяжелые времена. Олимпиада нередко ругала сына за то, что он связался с детьми приближённых к Филиппу людей, ведь они могли представлять угрозу для юноши, но Александр не слушал мать. Больше всего его обижало её отношение к Кассандру — она его ненавидела. Прошло уже две недели, как юноши вернулись в Македонию. Всё шло своим чередом. Македонцы готовились к Олимпийским играм: вино лилось рекой, отовсюду раздавались звуки музыки, театры давали ежедневные представления. Казалось, что всё вернулось в привычное русло. В один из таких вечеров Александр и его друзья остались во дворце, проводя вместе последнюю ночь перед началом Олимпийских игр. — Видят боги, — начал Филота, поставив одну ногу на стол и поднимая бокал, — на этот раз я точно займу первое место! Никанор тихонечко захихикал. Его брат уже несколько лет участвовал в состязаниях, но каждый раз победу у него вырывали прямо из-под носа. Филота пробовал себя во всём: бег, метание копья или диска, прыжки в длину. Он даже лез в гонки на колесницах, хотя там могли участвовать только представители царских семей. — На этот раз, — уже всхлипывая, продолжил Филота, — на этот раз я точно… — Да поняли мы, — толкнул его в бок Гарпал, — поняли, хватит нюни разводить. Филота шмыгнул носом и, посмотрев на своё отражение в бокале, выпил его содержимое. Юноши сидели в самом отдалённом углу зала так, чтобы их практически не было видно. С тех пор, как Эвредика забеременела, Аттал стал управлять всем царским двором. Он был организатором приемов и торжеств, а также стал участвовать в местных собраниях. За несколько месяцев власть аристократа стала настолько велика, что даже такое важное мероприятие, как ведение переговоров с послами, тоже было передано ему. Македонский царский двор не радовали такие изменения, однако сделать никто ничего не мог, ведь Аттал был зятем царя. Царица Аудатта уехала к дочери в старый дворец, Фила не выходила из своих покоев, а Меда и вовсе исчезла. Александру тоже доставалось от новоиспечённого родственника. Аттал чувствовал свое превосходство над македонцем и то и дело напоминал ему о своём новом положении. Он усмехался, когда проходил мимо него, распускал грязные слухи про наследника. Юноша еле сдерживал себя каждый раз, когда они оказывались рядом, чтобы не ударить его. Даже сейчас, в разгар праздника, Александр сверлил взглядом Аттала, который то и дело наливал Филиппу вино и шептал что-то на ухо, отчего царь разрывался от смеха. — Перестань, — коснувшись руки македонца, тихо сказал Гефестион, — не сегодня. — Я его ненавижу, — процедил сквозь зубы Александр. — Я тоже, — глотнув вина, согласился брюнет, — но сегодня — не лучшее время для выяснения отношений. Позже мы обязательно с ним сочтёмся. Александр согласно кивнул юноше и тоже отпил из бокала. — Кстати, Александр, — вновь шёпотом заговорил Гефестион, — я нигде не вижу Павсания. Почему телохранитель твоего отца не с ним? — Действительно, — македонец стал искать глазами юношу, — где же он? Даже не вышел нас встречать, когда мы вернулись в Пеллу. Непохоже на него. Уже вместе они стали разглядывать присутствующих на празднике людей, но Павсания так и не было видно. Обеспокоенные этим, они решили пойти его искать. Телохранитель царя не был ближайшим другом Александра, но он всё же был ему дорог: детская привязанность к юноше давала о себе знать, особенно в такие моменты, когда он чувствовал, что близкие ему люди покидают его. Встав из-за стола, Александр сделал последний глоток и едва поставил бокал на стол, как услышал своё имя. Он обернулся и увидел стоящего перед собой высокого юношу со светлыми волосами. — Хвала богам! — тихо выдохнул он, сжимая бокал в руке. — Вы вернулись. Птолемей стоял, не двигаясь, словно вкопанный. Он пытался поверить своим глазам — и на его лице медленно стала появляться улыбка. Неожиданно на него рухнул Кассандр, который споткнулся о свою же собственную ногу, когда потянул за подол туники мимо проходящей девушки. Он ударил Птолемея по руке, в которой тот держал бокал, отчего кубок выпал, а его содержимое пролилось на пол. Македонец тут же сделал виноватое лицо и, сложив руки, взмолился о прощении, а затем, в попытке исправить ситуацию, потянулся вперёд, чтобы поднять бокал. Он наступил одной ногой в липкую лужу и уже через секунду почувствовал, как нога поехала вперёд, таща его за собой. Сообразив, что происходит, он попытался найти опору и схватил Птолемея за низ туники. Однако даже такая плотная ткань не смогла выдержать вес рослого юноши и с треском разорвалась, обнажив ноги до середины бедра. Наблюдая за всем этим, юноши, сидящие в углу зала, сначала переглянулись, а затем расхохотались во весь голос. Одни падали от смеха на стол, а другие закатывались под него. — Кассандр, ты как всегда, — утирая слезы и еле сдерживая смех, заметил Александр. Лежа в луже вина и держа остатки туники Птолемея, брюнет поднял голову и увидел знакомое лицо. Глаза юноши расширились. Осознав, кто перед ним стоит, Кассандр встал так быстро, как только мог, и ринулся в сторону Александра. Он схватил его за ноги и, подняв над собой, начал кружить. — Александр, Александр! — радостно повторял он без умолку. Птолемей же, поправив испорченную тунику, подошёл к Гефестиону и крепко прижал брюнета к своей груди. — Хвала богам, — тихо шепнул он Гефестиону на ухо, — я боялся, что вы не вернётесь. Кассандр некоторое время кружил Александра, прежде чем наконец опустить его на пол. Они обнялись и похлопали друг друга по плечам. Наследник уже хотел было кинуться к Птолемею, как увидел, что тот не может оторваться от Гефестиона. Они с Кассандром переглянулись, а затем, недолго думая, прыгнули на них сверху, отчего все четверо повалились на пол. — Кажется, меня ты не так сильно ждал, Птолемей, — Александр надул губы. — Я очень рад видеть вас обоих, — улыбнулся блондин. — Он все уши мне прожужжал про вас и Эпир, — вмешался Кассандр. — «А что они делают? А куда ходят?» и бла-бла-бла. — А мы то же самое думали про вас, — улыбаясь, добавил Гефестион. — Все мы думаем одинаково, — согласился Александр. — Как я люблю вас, парни, — сжимая головы друзей, довольно сказал Кассандр, — вот никого так не люблю, как вас! — Мы тебя тоже любим, — вырываясь, ответил блондин, — если бы ещё вино не проливал… — Кстати, я удивлён, что ты не упал второй раз, когда побежал к нам, — ехидно заметил Гефестион. — Ты на что намекаешь, Гефестион? — беря брюнета в захват, удивился Кассандр. — Может хватит уже, а? — недовольно фыркнул Птолемей. — Мы так-то лежим на грязном полу в вине, а у кого ещё и порвана туника! — Как хорошо, что не у меня, — широко улыбаясь, заметил Кассандр.

***

      Покой македонского утра был нарушен гулким звучанием труб несколько раз подряд. Сотни местных жителей и гостей столицы стекались на главную площадь Пеллы. В центре города находилась арена из белого мрамора, размахам которой могли позавидовать даже жители Афин. По приказу Филиппа арена была построена лучшими зодчими того времени и изначально задумывалась как театр, однако габариты сооружения позволяли проводить не только театральные постановки, но и другие массовые мероприятия. Как и полагалось, состояла она из нескольких частей: пространства для зрителей, поднимавшегося ярусами из центра здания к краям в виде полукружья; орхестры — утрамбованной площади в середине арены, небольшой скены и здания позади неё для хранения реквизита. Всё было сделано с поистине царским размахом. К полудню вся арена была заполнена, и гости с нетерпением ждали объявления начала Олимпийских игр, которые должны были завершиться по истечении пяти дней. Вновь послышался звук из рога, и все присутствующие погрузились в полнейшую тишину. Они молча наблюдали, как солдаты маршировали вокруг орхестры, а затем быстрым манёвренным движением выстроились шеренгой. Ожидали царя. Некоторое время спустя зрители увидели, как грузное тело Филиппа поднимается по белым мраморным ступеням, медленно преодолевая одну за другой. Оказавшись в центре орхестры, царь оглядел всех присутствующих и, удовлетворившись количеством зрителей, поднял руки к небу. — Братья и сёстры, — начал он, — сегодня великий день. Сотню лет назад величайший из героев — Геракл — положил начало играм, что мы гордо именуем в честь Олимпа и богов, которые там восседают. В те далёкие времена зародились наши обычаи, культура — всё то, что делает нас истинными детьми Зевса. Эти состязания демонстрируют не только силу нашего народа, но и его единство. Как человек, в чьих жилах течёт кровь Геракла, я почту за честь проведение Олимпийских игр впервые на македонской земле. Все мы помним игры в Дельфах, Коринфе, Немее, и я надеюсь, что македонские игры также найдут место в ваших сердцах. Для участников я напоминаю, что имя победителя будет увековечено на мраморной плите, и, само собой, он получит особое расположение богов, что, согласитесь, очень неплохо иметь в наше время. Гости перешёптывались после каждого произнесённого Филиппом слова. Бо́льшая часть присутствующих прибыла из дальних уголков Греции, и их умы поражало всё, что здесь происходило. Впервые за сотни лет никому неизвестная Македония стояла во главе всей Греции и проводила столь значимое для греков мероприятие. Кто-то смотрел на Филиппа, не скрывая своего удивления, кто-то выражал презрение, а в глазах некоторых и вовсе читалась лютая ненависть. Македонский царь подчинил себе всех и каждого, он заставил признать себя царём и вёл нынешнюю Грецию по новому пути, ранее никому неизведанному. Это пугало греков, но выбора у них не было, и вот они молча внимали каждому слову, которое доносилось до них с середины арены. Как только македонец закончил, он снова оглядел всех присутствующих и подал знак стоящим позади него жрецам. Через некоторое время на арену вывели большого белого быка с золотыми серьгами в ушах. Животное было плотно связано верёвками, что не позволяло ему свободно двигаться. Как только бык оказался перед глазами Филиппа, царь спустился и подошёл вплотную к животному. Македонец махнул рукой, и ему тут же поднесли блюдо, на котором лежал кинжал с золотой рукоятью. Царь взял оружие в руки и, вынув из ножен, поднёс к горлу быка. — Во имя Зевса: да начнутся Олимпийские игры! — крикнул Филипп и перерезал горло животному. Брызнула кровь. Народ возликовал. С трибун доносился свист и топот. Оркестр торжественно заиграл громкую музыку. Филипп стоял под жарким македонским солнцем и, протягивая руки к небу, наслаждался моментом своего величия. В такие моменты цари не похожи на людей. Озарённая солнцем белая статуя, по рукам которой стекали капли крови, с каждым мгновением всё больше напоминала некое божество. Только боги даруют людям право на царствование, ибо царь — это есть бог на земле. Олимпийские игры были начаты. Первые три дня были посвящены одному из традиционных видов состязаний — бегу. Проходил он в несколько этапов разной степени сложности. В данном состязании принять участие могли все мужчины, исключение составляли только рабы. Как правило, в беге участвовало самое большое количество участников, что и растягивало это состязание на такой длительный срок. В общем забеге должны были принять участие все участники игр, а далее состязание подразделялось на забег в два и пять кругов и бег с вооружением, в котором уже можно было соревноваться по желанию. Старшее поколение часто негодовало по этому поводу, ведь во времена их молодости ни о каком выборе не было и речи, все уважающие себя воины должны были участвовать в каждом виде состязаний, и каждый старался победить, однако сейчас всё было иначе. Времена шли, и даже такие традиционные мероприятия, как Олимпийские игры, терпели изменения. Протрубил рог, и каждый занял своё место. Из-за большого количества участников забег проходил в четыре захода, где за каждым победителем записывалось время. Александр и его товарищи участвовали в первом забеге, а потом они разделились, и каждый участвовал в том конкурсе, где считал себя наиболее сильным. Народ с трепетом наблюдал за результатами вернувшегося из изгнания наследника, оценивая его возможности. Им было любопытно в нем всё, и в частности то, как изгнание повлияло на юношу, ведь в Пелле ходило немало слухов на этот счёт. Так и приближённые Филиппа не сводили с юноши глаз, стараясь отыскать в его действиях ответы на интересующие их вопросы.       Время летело незаметно. Днем народ проводил время на арене, а вечером собирался во дворце на пиршество. К концу подходил уже третий день соревнований, и наступало время для излюбленного греками состязания — пентатлона, который включал в себя пятиборье — бег, прыжки, метание диска и копья, борьбу. К этому времени у зрителей уже были свои любимчики среди участников, те, кому отдавалось наибольшее предпочтение. Каждый раз, когда они выходили на арену, к их ногам бросали веточки оливкового дерева в знак уважения и почитания. На этот раз у публики был далеко не один любимый участник, но это сделало игры ещё более захватывающими. Царь располагался в своём ложе по центру трибуны. С ним сидели его приближённые — полководцы, гетайры, наложницы. Эвредика не присутствовала, так была уже на последних сроках беременности и лишний раз не покидала своих покоев. Ближе всех к Филиппу сидел Аттал и всё время что-то шептал на ухо царю, чем вызывал в нём бурю различных эмоций. В ложе царя все пили вино и наслаждались проведением игр. — Напоминают нас в годы юности, не так ли? — улыбаясь, протянул Парменион. — Пф, — фыркнул Клит, залпом выпив своё вино. — О чём ты говоришь, Парменион? Эти щенки ни одного настоящего сражения ещё не видели. Прям так и вижу, как начинается битва и они толпой побегут к юбкам своих мамок. — Да ладно тебе, Клит, — ответил Антигон, пряча лицо рукой от солнца, — не всем же быть таким пугающим как ты. Ты бы лучше посмотрел правде в глазе и понял, что нам подготовлена достойная замена. — Замена? — злобно переспросил македонец. — Ты хочешь отдать нашу Македонию им? Этим щенкам? — В этих щенках течёт наша кровь, Клит, — вмешался подошедший Антипатр, — видят боги, мы пройдём ещё немало дорог вместе. Клит обернулся и кинул злобный взгляд на мужчину. Затем он в очередной раз недовольно фыркнул и отправился прочь из ложа, сославшись на то, что хорошее вино там давно закончилось. Парменион продолжал улыбаться, а Антигон прятаться от солнца. Антипатр встал на место ушедшего Клита и окинул взглядом участников. Он старался выявить сильные и слабые стороны каждого игрока, просто оценивая их внешние данные. Неожиданно для него, его взгляд наткнулся на Кассандра, который сидел на земле и активно кокетничал с проходящими девушками. Юноша хватал их за руки, и они благополучно падали к нему в объятия. Мужчина побагровел от гнева. Расстояние от арены до ложа царя было небольшим, поэтому Антипатр, заприметив пустой бокал, который оставил Клит, схватил его и запустил им прямо в голову брюнета. Юноша тут же возмущённо повернулся, но стоило ему увидеть разъярённого отца, как он быстро вскочил на ноги и побежал к друзьям, которые уже построились к началу состязания. — Наша кровь, значит… — рассмеялся Парменион. — Послал же мне Зевс такого сына, — закрывая лицо руками, пробурчал Антипатр, — видят боги, мне его подкинули. — Боюсь, что он всё-таки тебе родной, — сквозь смех ответил македонец. — Может, Клит был прав, — печальным голосом сказал брюнет, — и они ещё совсем не готовы? — Мы оба знаем, что это не так, — похлопав по плечу друга, ответил Парменион, — наши мальчики готовы как никогда.       Четвёртый день Олимпийских игр был посвящён борьбе. Филипп особенно любил эти состязания, ведь в годы своей юности он был многократным чемпионом по рукопашному бою. Особо выдающимся игрокам царь готов был даровать земли и состояние из личной симпатии. Вот и в этот раз он с нетерпением ждал результатов и оглашения списка победителей. Как ни странно, в этот раз победа досталась сыну Аминтора — Гефестиону. Одержав победу над лучшими противниками из Македонии и Спарты, юноша получил оливковую ветвь с дерева, которое по преданию, было посажено самим Гераклом. Как и полагалось, вручал её лично царь. От даров в виде денег и земель Гефестион аккуратно уклонился, сказав, что его отец, будучи гетайром Филиппа, и так уже изрядно богат, поэтому ветви на память ему будет достаточно. На пятый, заключительный день игр наступило время для проведения самого зрелищного из состязаний — скачек на колесницах. В этот день игры начинались не днём, как обычно, а ближе к вечеру. Участников было уже значительно меньше, так как, в отличие от других состязаний, в скачках могли принимать участие только представители знати. Вся арена освещалась сотнями факелов, что делало проведение мероприятия ещё более впечатляющим. Участники представали перед зрителями в красивых одеждах, расшитых золотыми нитями. Головы были покрыты сверкающими литыми шлемами с красными перьями, а руки и ноги украшали золотые браслеты. Колесницы старались оформить в соответствии с принадлежностью к той или иной семье. Для остальных участников было выделено несколько мест позади орхестры, чтобы они тоже могли наблюдать за скачками. Александр был очень возбуждён, ведь он жаждал победы в этом состязании, как ни в каком другом, и готовился к нему не один год. Помимо него в скачках участвовали Гарпал и Птолемей. Несмотря на то, что отец Птолемея не принадлежал к царской семье, он всё же являлся самым богатым человеком в Македонии, что, в свою очередь, давало ему ряд привилегий. После того, как юноши были полностью облачены в одежды и уже восседали на своих колесницах, протрубил рог, дающий сигнал о том, что пора занимать свои позиции. Оставшиеся друзья Александра направились на свои места, освобождая место на арене. Филота заливался слезами, ибо в очередной раз не смог занять ни одного лидирующего места. — Как я вообще могу занять какое-то место, когда почти во всём участвует Гефестион?! А если не Гефестион, то Александр! А если не Александр, то проклятые спартанцы! Я буду требовать, чтобы в следующий раз им запретили участвовать! — всхлипывал юноша. Никанор лишь похлопывал брата по плечу и виновато улыбался. Прошёл первый круг, за ним второй. Осталось ещё три. Юноши с горящими глазами наблюдали за происходящим и то и дело задерживали дыхание. Слева от ряда, где находились юноши, располагалась крутая лестница, ведущая к одному из выходов. В основном, им пользовались слуги и некоторая часть охраны, но также через него пробирались и местные зеваки. Когда Александр на колеснице бежал уже четвёртый круг, Гефестиону показалось, что нечто маленькое пролетело мимо его уха. Он обернулся и увидел, что на самой высокой ступеньке, прямо перед выходом, сидел Арридей и кидал в него скомканные кусочки пергамента. Брюнет улыбнулся и, шепнув что-то Кассандру на ухо, встал с места и направился вверх по лестнице. Арридей медленно встал и шагнул в проход. Оказавшись на тёмной площади, рыжеволосый македонец глубоко вздохнул. — Хороший вечер, — начал он, — звёзды сегодня такие яркие. Похожи на те, что в Эпире? — Нет, — покачал головой Гефестион, — они совсем другие. Юноши стояли молча и, задрав головы, смотрели на белые мерцающие точки в тёмном небе. — Спасибо, что писал мне, — прошептал македонец, убирая с лица прядь рыжих волос, — на мгновение мне казалось, что ты вовсе и не уезжал. — Думаю, что это было важно для нас обоих, — также тихо ответил Гефестион. Арридей повернулся к юноше и посмотрел ему прямо в глаза. Гефестион догадывался, что македонец уже давно знал о его тревогах и сейчас, ловя на себе его взгляд, юноша чувствовал себя максимально уязвимым. Ему казалось, что ничто уже не может скрывать его чувств и эмоций. Увидев, как погружается в себя Гефестион, Арридей отвернулся и стал всматриваться в лица людей, гуляющих на площади. — Ты ведь боишься не его самого? — резко спросил рыжеволосый юноша. — Я боюсь последствий от его поступков, — ответил Гефестион, — он эгоцентричен, импульсивен. Я боюсь того дня, когда его сердце заполнит ярость, и однажды я могу просто… — Сдаться? — уточнил Арридей. — Не успеть, — прошептал брюнет. Арридей закрыл глаза и тяжело вздохнул. Из писем Гефестиона он знал об эмоциональных качелях, которые были так характерны для Александра. В одно мгновение он мог уничтожить всё, что его окружало, а спустя несколько минут заливаться слезами на груди друга. Юноша был очень зависим от похвалы и сильно переживал, если у него что-то не получалось. Быть лучшим во всём имело для Александра первостепенное значение. С таким человеком находиться рядом было достаточно тяжело, и Арридей видел, что в полной мере весь эмоциональный шторм наследника принимал на себя только Гефестион. Он стойко выдерживал все его капризы изо дня в день. Македонец нередко спрашивал друга о том, желал ли он, чтобы Александр стал царём, на что Гефестион ему отвечал: «А может ли существовать такой мир, где Александр не был бы царём?». В македонского наследника верили многие, но лишь некоторые из них уже видели в нём царя, как и Гефестион. Юноши так и продолжили бы стоять молча, если не резко раздавшийся с арены гул оркестра. Состязание было окончено. — Кажется, нам пора возвращаться, — сказал Гефестион. Арридей кивнул головой, и они вдвоём направились обратно ко входу на арену. Подойдя ближе, они увидели, как несколько человек, похожих на охрану, толпились возле двери и, как показалось Гефестиону, они кричали. Приметив приближающиеся фигуры, они резко замолкли и быстрыми шагами стали покидать арену, уходя вдоль её стен. Это показалось юношам очень подозрительным, и они как можно скорее направились к открытой двери. Зайдя внутрь туннеля, Гефестион увидел на полу тлеющий факел. Он решил поднять его и немного раздуть. Когда проход стал немного светлей, македонцы увидели опирающегося на стену человека. Юноша был одет в белую тунику и лёгкие доспехи с золотыми вставками, с его плеч свисал красный гиматий. — Вы в порядке? — поинтересовался брюнет, протягивая руку юноше. Услышав знакомый голос, македонец медленно поднял голову, рукой отбрасывая блондинистые кудри назад, и сказал: — Неужели ты, Гефестион? Юноши были явно озадачены, увидев перед собой Павсания. Телохранитель царя поднял руку и стал вытирать кровь, которая стекала по его губам и подбородку. Было видно, что его ударили по лицу не один раз. На все расспросы о произошедшем он лишь ответил, что не ладит с личной охранной Аттала и не более того. Арридей и Гефестион не были удовлетворены таким ответом, они понимали, что, скорее всего, такое происходит далеко не первый раз. — Филипп знает? — спросил его Гефестион. — Зачем царю такая морока? — улыбнувшись, спросил Павсаний, — У нашего царя есть более важные дела, чем участвовать в разборках стражников. Я справлюсь, не переживайте, как-никак, я личный телохранитель повелителя и не умру от пары ударов. Улыбка Павсания заставила юношей отступить. Столько лет он уже находился подле Филиппа, и никто даже подумать не мог о том, что ему кто-то мог причинить хоть какой-нибудь вред. Со стороны жизнь юноши походила на жизнь собаки, абсолютно преданной своему хозяину. Вот и сейчас, стоя с разбитым лицом, он улыбался, говоря о своем господине. Вновь послышались звуки оркестра. Олимпийские игры были окончены, и все желающие были приглашены на пиршество во дворец. — Тебе нужно идти, — сказал Арридей Гефестиону, — тебя наверняка уже давно ищут. — Павсаний… — хотел начать брюнет, но его перебили. — Я в порядке, — улыбнувшись, ответил блондин, — иди. Мы все знаем, что будет, если тебя кое-кто не найдёт. На мгновение Гефестион смутился, а затем, помотав головой, помахал друзьям рукой на прощание, оставив их в туннеле. Он быстрыми шагами вышел на трибуны и увидел, что зрители поднялись со своих мест и огромной волной ринулись к проходам. Уступая место то одним, то другим, он спустился на арену и стал озираться по сторонам, ища глазами своих товарищей. Гефестион подумал, что все участники уже ушли во дворец и лучшим решением будет пойти со всеми, но неожиданно его руку схватил кто-то из толпы. Юноша обернулся и увидел, что его со всей силы сжимала сильная рука Филоты. Он жадно глотал воздух, пытаясь при этом что-то сказать. Как только македонцу удалось отдышаться, Гефестион понял, что всё это время он пытался сказать: «Нашёл». Юноша улыбнулся другу и похлопал его по плечу. Филота рассказал, что поиски Гефестиона длятся уже не менее получаса, а Александр просто в ярости от этой ситуации. Они условились встретиться у дальнего выхода и, если найдут пропавшего, немедленно дадут остальным знак. Гефестион несколько раз извинился перед другом, а затем они вдвоём отправились в условное место. Встав на трибуну, Филота взял подготовленный зажжённый факел и стал размахивать им то в одну сторону, то в другую. Через некоторое время к ним стали стекаться и остальные товарищи. Увидев в толпе обозлённые глаза Александра, Филота невольно вздрогнул. — Я надеюсь, у тебя есть объяснение, почему тебя не было в момент его победы? — нервно спросил македонец. — Что-нибудь придумаю, — улыбнувшись, ответил Гефестион.

***

      Шло время. Филипп был полностью готов к войне с Персией. Македонская армия была сформирована из лучших воинов, когда-либо существовавших. Бо́льшую часть представляли собой македонцы и спартанцы, также были и различные представители более мелких народностей. Армия Филиппа регулярно тренировалась, и изматывающие нагрузки делали её мощнеее день ото дня. После проведения Олимпийских игр македонский царь был признан всей Грецией, и уже никто не мог усомниться в том, что македонское правление не было лишь временным явлением. Филипп не просто поднял свой народ с колен — он поставил его на вершину мира Зевса. Влияние Македонии на Грецию не могло не вызывать в её соседях как восхищения, так и страха. Соседние от греческого мира территории опасались за свои границы, хоть и знали, что Филипп был нацелен сейчас только на Персию. Один за другим македонского царя посещали послы соседних территорий с разными предложениями по обеспечению мира. Ему предлагались богатства, армия, заключение браков с местными аристократами и многое другое, но Филипп, как и ранее, выбирал богатства и связи. Он не желал пополнять свою безупречную армию плохо обученными солдатами, которые только вчера были земледельцами, а вот пополнить казну перед военным походом считал наиболее правильным решением. Браки заключать он также не торопился, однако гарем пополнял регулярно. И вот, принимая предложения одно за одним, македонский царь обеспечивал своей стране наиболее устойчивое положение, что перед предстоящим событием было важно каждому македонцу.       Тем временем Александр жил своей новой жизнью. Учеба закончилась, и Пелла стала казаться юноше невыносимо скучной, каждый день был похож на предыдущий. По совету своего учителя Аристотеля, македонец решил отправиться за пределы столицы. С каждым пройденным шагом, Александр чувствовал, как его энергия стала возвращаться, а жизнь — вновь наполняться смыслом. Больше всего в путешествиях юношу манила жажда новых знаний. Он знакомился с десятками людей, внимал каждому их слову так, что время для них останавливалось. Македонцу нравилось окружать себя соратниками, вести их за собой вперёд, ко всему неизведанному. Друзья юноши с радостью разделяли его увлечённость путешествиями, ведь это давало им возможность хоть на время выйти из тени своих отцов и проявить себя. Поколение Филиппа сыграло колоссальную роль в становлении страны, и теперь уже новому поколению хотелось двигать эту страну дальше. Александр путешествовал в основном по западной области македонского царства, где находились враждебно настроенные к Филиппу народы, например, иллирийцы. Македонцу казалось, что если он заручится их поддержкой, станет ближе, то царь обязательно обратит на это своё внимание, а значит, вновь признает сына. Однако, время шло, и между отцом и сыном образовалась непреодолимая пропасть, сократить которую было уже невозможно. В Иллирии Александр познакомился с представителями дарданского рода, к которому принадлежала царица Аудатта, и, по просьбе своей сестры, Кинаны, был принят к местному двору. В здешних краях к юноше поначалу относились с опаской, однако он постепенно стал вызывать симпатию у иллирийцев, так как не был похож на Филиппа ни мыслями, ни убеждениями. Македонец оставался в Иллирии достаточно долго, он знакомился с культурой и обычаями этого народа, интересовался местным языком. Также он любил рассказывать о своей иллирийской сестре и их общем детстве, что делало его не таким чужим в глазах местных жителей и аристократии. Возможно, Александр и оставался бы там ещё некоторое время, однако Пелла не заставила себя долго ждать. — Письмо! — размахивая рукой, однажды крикнул юношам Никанор. Македонцы сидели вдоль реки и, услышав голос друга, вытянули головы. Они видели, как молодой человек ловко перепрыгивал с камня на камень, направляясь к ним как можно быстрее. Подойдя ближе, Никанор сообщил, что Парменион прислал письмо, в котором оповещал о последних событиях в столице. Всё казалось таким же скучным: подготовка к походу, прибытие послов и т.д. Прослушав до середины письма, Филота издал недовольный вопль. — И сколько мы ещё будем это слушать?! — возмутился он. — Каждый раз одно и то же! В этой Пелле ничего не происходит! — Филота, — прервал его Птолемей, — мы обязаны знать обо всём, что происходит в столице. Как представителям македонского двора, нам нельзя оставаться в неведении. — А нас ещё причисляют ко двору? — ехидно поинтересовался Эвмен, перебирая пальцами сухую траву, на которой сидел. Александр кинул неодобрительный взгляд на друзей. Пелла, Филипп, дворец — всё это отзывалось в его сердце самыми негативными эмоциями. Он чувствовал себя преданным и никак не мог смириться с этим. Каждый раз юноша надеялся, что вновь дошедшее до них письмо будет содержать просьбу о возвращении или нечто подобное, однако раз за разом строки, приходящие из столицы, были пустыми и ничего для него не значащими. — Достаточно, — строго сказал Гефестион, увидев, как мрачнеет лицо Александра, — если нет стоящих новостей, то нечего нас отвлекать. — А, ну… — теребя письмо в руках, пробормотал Никанор, — просто мне показалось, что это будет интересно… — Так говори, — велел брюнет, — чего ты молчишь? Поняв, что ответа от стеснительного брата не дождаться, Филота выхватил письмо отца и быстро пробежался взглядом по содержимому. Неожиданно для всех, он нахмурил брови. Немного погодя, юноша поднял на друзей задумчивый взгляд и, помолчав несколько секунд, вкратце пересказал письмо. Поначалу всё казалось, как обычно: подготовка, собрания, пиры. Однако Парменион в письме сделал акцент на визите одного из послов, имя которому было Приксодар, он был сатрапом Карии. Несмотря на то, что страна занимала не самые лучшие территории, а её жители были вынуждены строить жилища прямо в скалах, Кария имела прямой выход на Восток, а это означало, что в дальнейшем она может представлять собой как возможность, так и угрозу для Македонии. Пиксодар явился к Филиппу для заключения мира между их государствами в преддверии македонского похода на Персию. Он уверял, что не желает быть под гнётом персидских варваров и готов оказать македонцам любую помощь. Более того, в подтверждение своих мирных намерений, мужчина был готов породниться с македонским царем, выдав свою единственную дочь Аду за сына Филиппа, наследника Македонии. — А вот это уже интересно, — потирая руки, сказал Гарпал, — и каков был ответ на такое предложение? — Царь дал своё согласие на брак, — угрюмым голосом ответил Филота. Брови Александра поползли вверх от удивления. Он стал оглядывать присутствующих и, поймав на себе непонимающие взгляды, вскинул голову назад и рассмеялся. — Да ладно? — ехидно проговорил македонец, сквозь смех. — Всем известно, что мое сердце занято, и нет такой девицы, на которой я бы женился. После произнесенных им слов окружавшие Александра юноши тоже начали хихикать. Одна мысль от том, что их друг завтра мог оказаться женихом всем показалось настолько абсурдной, что не могла не вызывать в них веселья, и лишь Гефестион понял, что-то не так, ведь Филота оставался таким же хмурым. Когда брюнет потянулся к клочку бумаги в руке друга, чтобы прочесть его, македонец резко поднял голову и посмотрел прямо на Александра. — Филипп выбрал не тебя, — сказал он. Все замолчали. Александр смотрел на друга, пытаясь понять, не ослышался ли он. — Не тебя! — выкрикнул Филота, сжимая письмо. — Филипп выбрал Арридея. В конце этого месяца сын танцовщицы заключит брак с карийской принцессой для обеспечения мира нашей страны. Последние слова юноша произнес с таким отвращением на лице, словно этот поступок задел его лично. Но хуже лица Филоты было лицо Александра. Он побледнел, а глаза в одно мгновение наполнились диким ужасом. Руки и ноги македонца онемели, став невыносимо тяжелыми, а мысли спутались. — Вот значит как, — еле слышно проговорил он. Александр опустил голову вниз и стал разглядывать пожелтевшую траву под своими ногами. Он нашёл в себе силы сдвинуть ногу и, как только он сделал это, резко вскинул голову и рассмеялся. — Жениться, значит? — крикнул он, сквозь безумный смех. — Да хоть бы и так! Женюсь! Завтра же женюсь. Думали, что он обыграет меня, да? Но не тут-то было! Александр резко обернулся к Гарпалу и велел немедленно найти гонца в Карию. Юноша сначала опешил от такой неожиданной просьбы, но затем сорвался с места и побежал в город. Сам же македонец вместе со своими друзьями отправился обратно в иллирийский дворец. Всё происходило настолько быстро, что юноши не успевали даже обсудить происходящее. Оказавшись уже в выделенных для Александра покоях, все ждали Гарпала. Никто не решился сказать Александру и слова, видя, что тот был явно не в себе. Он сидел на кровати весь красный и перекатывал пустой бокал из одной руки в другую. Спустя несколько часов вернулся Гарпал и вернулся не один, а со здешним актером. Пройдя в комнату, он представил присутствующим молодого иллирийца. Сначала Александр внимательно слушал, а затем с открытым любопытством стал разглядывать вошедшего. Юноша имел самую что ни на есть обыкновенную внешность, без каких либо отличительных черт. Такого человека, даже постаравшись, никогда и не вспомнишь. Однако, несмотря на всё это, одет он был в лохмотья самых разных оттенков, что не могло не заставить всех призадуматься. — Я плохо расслышал твоё имя, мой друг, — сказал Александр после того, как Гарпал закончил. Иллириец недоверчиво посмотрел на блондина, а затем кинул беглый взгляд на Гарпала. Увидев, что македонец трясет за спиной мешочком с золотыми, он пискляво ответил: — Фессал, господин. Александр бросил пустой бокал на кровать, а сам подошёл к юноше вплотную и положил руку на его плечо. — Не бойся, — спокойным голосом сказал наследник, почувствовав, что иллириец дрогнул от его прикосновения, — Я всего лишь хочу, чтобы ты доставил одно сообщение от меня и доставил его как можно скорее. В маленьких, как пуговки, глазах Фессала пробежала искра. От прежнего пугливого юноши не осталось и следа. Он расправил плечи и ехидно улыбнулся. — Чувствую, что сообщение очень важное, господин, — извивая шею, прошептал Фессал. — И человек, который велит его передать, и человек, который должен его получить, далеко не простые люди, не так ли? — Скрывать мне нечего, я Александр, сын македонского царя. А сообщение для Пиксодара, сатрапа Карии. Я хочу чтобы ты передал ему, что я с радостью возьму его дочь себе в жёны. Не успел македонский наследник договорить последние слово, как его за руку схватил Гефестион и развернул лицом к себе. — Ты что творишь? — возмущенно спросил брюнет, — Она карийская принцесса, ты не можешь жениться на ней из прихоти. Твой отец узнает об этом и впадет в ярость, а мы и так в немилости у него. Александр выдернул свою руку из рук друга и, повернувшись к Фессалу, велел ему немедленно отправляться с посланием в Карию. Иллириец поклонился, а затем вышел из комнаты вместе с Гарпалом, который был вынужден заплатить двойную цену за важность сообщения. Вернувшись обратно, он застал ругающихся между собой Александра и Гефестиона, а присутствующие лишь изредка вставляли несколько незначительных фраз. Александр был непреклонен в своём решении. Он был уверен, что такое решение Филиппа было открытым ущемлением его прав как наследника, и не мог с этим смириться. Гефестион же был уверен, что это не более, чем политический ход, и идти сейчас наперекор царю было бы большой ошибкой. Они спорили ещё очень долго, и в один момент Александр не выдержал и крикнул: — Довольно, Гефестион! Я не дам предпочесть мне сына шлюхи. Ты обязан быть на моей стороне и точка. — Ты обязан жениться на македонке, — сурово ответил Гефестион. Александр замер. Кровь прилила к его щекам, и в голове раздался резкий щелчок, медленно переходящий в гул. Он не мог разобрать, кто сейчас бросил эти ненавистные ему слова. Мать? Отец? Парменион? Клит? Кто посмел сказать ему такое вновь? Александр из последних сил сжал кулаки и посмотрел прямо перед собой. Перед ним стоял Гефестион и смотрел совершенно чужими для него глазами. — Оставьте нас, — шёпотом произнёс македонец, борясь с гулом в ушах. Ребята не расслышали, что от них хотел Александр, но как только они увидели, что Птолемей молча встал и направился к двери, то сразу поняли, в чём была просьба их друга. По одному они стали медленно выходить из комнаты. Последним вышел Никанор, и перед тем, как закрыть дверь, он увидел, что Александр отвёл взгляд в сторону, словно пряча лицо, а Гефестион, в свою очередь, закрыл глаза и опустил голову. Оставшись наедине, они молчали несколько минут. Оба думали. Затем Александр подошел вплотную к Гефестиону и стал внимательно разглядывать каждую часть его лица. Он смотрел на длинные ресницы, которые казались ещё длинней на прикрытых глазах, алые тонкие губы, загорелые впалые щеки, высокий лоб, на который спадали несколько кудрявых локонов. Он убеждался, что перед ним стоит его самый любимый человек, и от этого его сердцу становилось ещё больнее. Македонец закрыл глаза и глубоко вздохнул. — Знаешь, Гефестион, — прошептал он, — ты последний человек, от которого я готов был услышать эти слова. Брюнет поднял голову и хотел было посмотреть Александру в глаза, но тот лишь отвернулся и быстрым шагом вышел прочь из комнаты. На следующее утро Фессал был уже в Галикарнасе, столицы Карии. От услышанного карийский сатрап пришёл в настоящий восторг и велел начать подготовку к свадьбе немедленно. Ему удалось обезопасить свою страну с обеих сторон, ведь, будучи в подданстве у одной империи, он заключил мирный союз с другой. Пиксодар щедро одарил македонского посланника перед его уходом, а сам отправился сообщить радостную весть своей любимой дочери.       Тем временем Александр и его товарищи вернулись обратно в Пеллу. Юноша не стал рассказывать во дворце о своем поступке, ему хотелось дождаться, пока Пиксодар лично явится ко двору вместе со своей дочерью, и тогда Филипп уже не сможет повлиять на ситуацию. Всё это играло в голове наследника самыми яркими красками: он представлял, как стоит перед отцом с гордо поднятой головой, а тот довольствуется своим поражением. Когда македонцы находились в зале совещаний и обсуждали, куда они поедут в следующее путешествие, к ним присоединился Кассандр. Несмотря на то, что юноша был очень близок с Александром и проводил с ним много времени, отправляться в странствия он не мог, и причиной тому был его отец. Антипатр был категоричен в этом вопросе и воспринимал такой род деятельности не более чем пустой тратой времени. Более того, ссылки и тесное общение с чужеземцами могли плохо сказаться на репутации их семьи. Всё это было заложено в Кассандре с самого детства, и даже сейчас, будучи взрослым юношей, он не мог ослушаться отца и отправиться вместе с другом куда бы им захотелось. Услышав о том, что произошло в Иллирии, Кассандр очень сильно удивился решению Александра. Македонец несколько раз переспрашивал друга о деталях, а затем, немного подумав, заявил: «Это безумие! Они же женятся даже на каппадокийцах! Отец говорит, что это унизительно — мешать с ними кровь». У Александра вновь заболела голова, а мысли слились в единый ком. «Снова кровь. Почему чистота крови играет такое большое значение в этом мире? Неужели нельзя стать царём, в жилах которого будет течь кровь всех народов?». Увидев, что наследника вновь поглотили тяжелые мысли, Птолемей вмешался и велел сменить тему. Филота, в свою очередь, поддержал эту идею и предложил дополнить их времяпрепровождение вином. Все согласились, и юноша ринулся ко двери, чтобы попросить слугу принести вина. Неожиданно двери распахнулись, и в комнату вошла стража Филиппа. — Что происходит? — спросил Александр, придя в себя. Но не успел он дождаться ответа от стражников, как вошёл сам Филипп и, держа в кулаке клочок бумаги, встал посередине комнаты. — Щенок! — крикнул он. — Как ты посмел снова опозорить меня?! Александр не сдержался и кинулся в сторону отца. Гефестион и Кассандр быстро среагировали и перехватили его, крепко удерживая за плечи. — Это я тебя позорю?! — возмутился юноша. — Ты предпочел мне сына шлюхи! — Предпочел? — переспросил царь. — О чём ты говоришь? Не нужно иметь много ума, чтобы понять, что ты единственный мой законный сын. Всё стремишься быть царём, а сам даже до наследника не дорос. Ты не достоин своего высокого положения, раз хочешь стать зятем карийца, подвластного царю варваров! После произнесённых слов Филипп взмахнул рукой, и в комнату ввели побитого юношу закованного в цепи. Его бросили на колени перед царём, и тот схватил парня за волосы так сильно, что парень взвизгнул. По писклявому голосу присутствующие узнали Фессала. — На этот раз я преподам тебе другой урок, — сказал Филипп, — ты останешься во дворце под стражей. Зато твои дорогие друзья, которых ты так любишь и оберегаешь, отправятся в ссылку, тогда мы посмотрим, так ли они тебе верны, как ты думаешь. — Отец! — отчаянно крикнул Александр. — Увести, — сказал македонский царь, отшвырнув от себя иллирийца. Стражники подняли с пола дрожащего юношу и вывели его прочь, а затем по одному стали выводить македонцев из комнаты. Филипп же покинул комнату последним под горькие крики Александра, которого еле сдерживала его стража.

***

      Воля Филиппа была исполнена, и знатные македонские юноши, друзья Александра, были отправлены в ссылку. Несмотря на то, что царь хотел наказать сына, отослав всех его друзей из столицы, Антипатр уговорил правителя пощадить сыновей гетайров и полководцев, ведь это могло сказаться на репутации их отцов перед походом на Персию. Таким образом были высланы только часть из них: Птолемей, Гарпал, Неарх и Эвмен. Произошедшее очень сильно сказалось на моральном состоянии Александра, юноша каждый день укорял себя за то, что его близким людям придется пережить позор изгнания вместо него. Он несколько раз пытался поговорить с отцом, но все его просьбы остались неуслышанными. Затем он стал просить о помощи благоволивших ему полководцев, однако и те были бессильны. Десятки раз юноша пытался сбежать из дворца, но Филипп приставил к нему круглосуточную охрану, и, даже находясь в своих покоях, он не оставался один. День за днём Александр проводил свое время в попытках вернуть друзей обратно и каждый раз терпел поражение, что еще больше усугубляло ситуацию. Ему также было запрещено видеться и с оставшимися в Пелле друзьями. Македонец был полностью поглощен отчаянием от своей собственной беспомощности. Александр писал матери по несколько писем в день. Он рассказывал ей о том, как ему тяжело, и о том, что он никогда не забудет этого состояния. Писал, что презирает Филиппа и все его ближайшее окружение. Наследник не выбирал слова, когда описывал свои чувства, и каждая написанная им строка была пропитана лютой ненавистью, которая сейчас переполняла его с избытком. Обратные письма от матери он получал редко или не получал их вовсе. Царь сделал сына своим пленником и истязал самым страшным для него методом — оставил без поддержки. Всё это длилось на протяжении месяца и, возможно, длилось бы даже больше, если бы к Филиппу не явилась царица Фила. Она требовала вернуть из ссылки своего любимого племянника Гарпала, иначе это могло бы вызвать уже ненужное внимание со стороны. «Ты наказываешь своего сына, — говорила она, — но тебе нет надобности порочить репутацию моей семьи. Прошёл уже месяц, это достаточный срок, чтобы юноши всё обдумали и впредь поступали правильно». Следом за Филой к царю явился Лаг, отец Птолемея. Он также просил Филиппа вернуть юношей домой. После нескольких таких визитов македонский правитель решил сменить гнев на милость и вернуть изгнанников домой, однако приказал держать это в секрете от Александра. Гефестион не разговаривал с Александром с того самого дня, как они поругались. Несколько раз он и его друзья пытались посетить покои македонца, но стража Филиппа не позволяла даже на метр приблизиться к юноше. Александр смирился с участью затворника и проживал каждый бессмысленный день одинаково. Однажды ночью, когда стража сменилась в очередной раз, Александр лежал на своей кровати и смотрел в одну точку на потолке. Он глубоко вздыхал и медленно перебирал пальцами по шелковым простыням, предаваясь воспоминаниям. В тишине ночи юноша услышал, как пришедшие стражники стали перешёптываться между собой, но из-за сильных головных болей Александр не мог разобрать ни слова. Уже через мгновение это стало его раздражать, и он, недовольно фыркнув, закрыл глаза. Македонцу казалось, что тело его поглощает глубокая яма, а разум охвачен пустотой. Александр лежал неподвижно и едва дышал. Неожиданно он почувствовал, как по его руке растекается тепло. Юноша резко распахнул глаза и, взглянув мутным взглядом перед собой, увидел, что тёмная фигура сидела около него, крепко держа его руку. Напугавшись, Александр соскочил с кровати и замахнулся на сидящего перед ним человека кулаком, однако, противник оказался намного сильнее и проворнее его, отчего удар македонца был моментально остановлен рукой. — Пару недель без тренировок, и к тебе можно так легко подкрасться, — недовольно покачав головой, заметил юноша, сидящий на кровати. Александр замер. Ему послышался знакомый голос. Он сделал шаг назад и, мотнув головой, взглянул на фигуру ещё раз. В едва освещенной свечами комнате Александр увидел, что на его кровати сидел стражник, одетый в хитон, поверх которого была легкая чешуйчатая кираса. Блестящий шлем закрывал затылок и часть лица в районе щек. И как только Александр разглядел тёмные спадающие на лоб стражника кудри, он кинулся вперед и крепко его обнял. Буря эмоций завладела юношей. — Гефестион, Гефестион, Гефестион… — повторял македонец, словно одержимый. Резким движением он снял с любимого шлем и, схватив его за лицо, стал целовать. Александр прижимал его к себе всё сильнее, стараясь целиком раствориться в накатывающей на него страсти. Он не мог поверить, что стоящий перед ним Гефестион реален, а не плод его воображения. Когда Александр стал терять остатки самообладания и повёл рукой по спине Гефестиона вниз, то неожиданно услышал, как у двери неправдоподобно кашлянул второй стражник. — Я, вообще-то, тоже нахожусь в этой комнате, — заметил недовольный македонец, стоящий около дверей. Наследник оторвался от Гефестиона и посмотрел в сторону двери. Второй стражник стоял, скрестив руки, и осуждающе закатывал глаза. — И как мне теперь жить с тем, что я увидел?! — возмущался он. — Конечно, Гефестиона ты рад видеть, а кому нужен старый добрый Кассандр? Вот так всегда. На лице Александра невольно появилась улыбка. В одно мгновение он почувствовал, как жизнь вернулась к нему, заиграв самыми разными красками. Он стал переводить взгляд с одного друга на другого, убеждаясь, что они не плод его воображения. Когда Кассандр подошёл к македонцам, Александр крепко обнял уже их двоих. Немного насладившись воссоединением, юноши стали рассказывать наследнику обо всем, что происходило в Пелле за этот месяц. Когда македонец услышал о том, что их друзья возвращаются в столицу, он почувствовал невероятное облегчение, словно камень, лежавший у него на сердце, упал и раскололся на мелкие части. Также Александру сообщили, что было официально объявлено о помолвке его дяди и Клеопатры. Они должны пожениться на празднике Диониса, а затем Филипп отправится в поход. Македонец внимал каждому произнесённому слову с особой внимательностью, мысленно представляя каждое событие. Когда юноши почти закончили свой рассказ, в дверях послышался стук два раза подряд. — Это Филота, — пояснил Гефестион, — нам нельзя здесь долго находиться. Люди Аттала делают обход в этой части дворца. Александр вновь помрачнел. Именно Аттала он винил в большей части своих бед. Ему казалось, что отец никогда бы с ним так не поступил, не оказавшись он в его окружении. Кассандр увидел, как изменилось лицо Александра, и решил его поддержать. — Твое заточение скоро закончится, — улыбаясь, сказал он, — по крайней мере, так говорит отец. Не успел брюнет договорить фразу, как снова послышался стук в дверь. Люди Аттала были близко, и македонцы должны были покинуть покои Александра немедленно. Гефестион быстро надел шлем и двинулся в сторону двери, за ним ещё двое. Филота и Никанор, переодетые в стражников Филиппа, стояли на стрёме и вертели головами из стороны в сторону. Неожиданно для них, из дверей покоев македонского наследника одновременно показались три головы. Никанор чуть не взвизгнул от испуга, благо, брат успел закрыть ему рот рукой. — Вот это охрана, — еле сдерживая смех, отметил Кассандр. Юноши покидали покои друга в боевом настроении, да и сам Александр почувствовал, как энергия вновь возвращается к нему.

***

      Как и ожидалось, после того, как все юные македонцы вернулись из ссылки, Филипп смиловался и над Александром. Все мысли повелителя были связаны только с предстоящим походом. Дни напролет полководцы готовились к самой важной битве в их жизни. Более двух сотен лет персам принадлежало половина изведанной земли от Египта до реки Инд. У них было все: несметные богатства, миллионная армия, развитые наука и культура. Персидская цивилизация достигла невиданного для тогдашнего мира расцвета. Каждый, кто пытался дать отпор великой империи, был незамедлительно уничтожен. И вот спустя столько лет появились те, кто был готов бросить им вызов. Хоть персы и демонстрировали неиссякаемую мощь, Филипп чувствовал, что они уже не те, что были раньше. Персеполь, столица Персии, несколько лет был охвачен бунтами местной знати, что дважды приводило к смене правителей. Многие сатрапии, в том числе и Египет, отказывались признавать свое подданство и регулярно поднимали восстания. А после завоевания Филиппом Греции на его сторону стали переходить главы крупных персидских городов, таких как Кизик и Эфес. Все это давало македонскому царю шанс, который выпадает лишь однажды. На протяжении двадцати лет главным врагом Филиппа являлся Артаксеркс, жестокий и беспощадный персидский царь. Они взошли на престол в один год, были одного возраста и имели схожие судьбы, однако два года назад перс погиб от неизведанной болезни, и его место занял сын Арсес. Молодой царь был не готов так рано взойти на престол и тратил все годы своего правления на борьбу с египтянами, напрочь забыв о других сатрапиях. Филипп не стал упускать такую возможность и перед походом на Персию решил отправить десятитысячное войско во главе с Парменионом в земли Ионии, чтобы обеспечить себе выход к Эгейскому морю. Однако полководец даже не успел дойти до ионийской земли, как македонскому царю сообщили, что и Арсес погиб при загадочных обстоятельствах. Всё это заставило Филиппа действовать решительней, тем более, что на персидский трон был посажен уже новый правитель, и имя ему было Дарий.       В это же время при дворе безнаказанно бесчинствовал Аттал. Он полностью взял на себя роль управленца дворца и делал то, что считал нужным. Македонец запросто мог избить слуг, продать девушек из гарема, устроить бой между рабами насмерть ради потехи. Аттал всю жизнь мечтал о власти, и сейчас, когда Эвредика должна была родить, он наслаждался своим могуществом каждый прожитый день. Его боялись и ненавидели. С Александром македонец практически не пересекался, так как тот после освобождения был не намерен мириться со своим текущим положением и принял решение вернуться к матери в Эпир. Отправиться он решил туда с товарищами, несмотря на то, что некоторые из них недавно вернулись из ссылок. За день до отправления Александра Аттал решил устроить пир в честь будущего наследника. Приближенные Филиппа были не рады такому самоупраству нового родственника, однако были вынуждены оставить это без внимания. На празднике присутствовала вся греческая знать, за исключением друзей Александра, так как они отказались от приглашения, сочтя это очередным унижением. В связи с тем, что царь присутствовал лишь в начале торжества, после его ухода Аттал стал заправлять пиром. — Несите больше вина! — кричал он в зал. — Пусть каждый выпьет за будущего наследника Македонии! Десятки греков в зале с радостью поднимали бокалы вина, сопровождая это громкими возгласами. Затем гости полностью растворялись в танцах под громкую музыку. Местные шуты развлекали греческую богему, высмеивая самые громкие события последних дней, в том числе и поступок Александра. Некоторые из аристократов предпочитали продолжить вечер, уединившись с молодыми девушкой или юношей за пределами зала. Время шло, и в какой-то момент праздник достиг своего апогея. Гости уже не могли себя контролировать: они напивались до такого состояния, что не могли больше встать, наедались до рвоты, веселые танцы стали перерастать то в драки, то в оргии. В те моменты, когда греческая знать попала под власть самых низменных человеческих пороков, двое македонцев стояли на балконе гарема и с осуждением смотрели на происходящее. — А ведь это уважаемые люди, — покачал головой Арридей, — полководцы, наместники. Удивительно, что делает с людьми вино, не правда ли? — Как говорит учитель, — вздохнув, ответил Гефестион, — «когда хорошее портится, оно становится особенно плохим». — И вправду, — согласился македонец. Арридей еще раз внимательно осмотрел всех, кто был в зале. Он заметил, что Аттала уже давно нет среди присутствующих, как и большей части его стражи. Это показалось странным юноше, и он незамедлительно поделился этим с другом. Гефестион лишь недовольно фыркнул. Он презирал Аттала так же сильно, как и многие обитатели дворца. Нередко и сам юноша попадал в провокационные ситуации с мужчиной, однако всё замалчивалось. Все мысли Гефестиона были только об Александре. Он видел, как его возлюбленный меняется, и ему это совершенно не нравилось. Более того, он не хотел сейчас покидать Пеллу. Уже несколько дней в юноше разрасталось непривычное тревожное чувство. Случай с Пиксодаром оставил свой отпечаток на каждом, кто был вовлечен в те события. Даже Арридей чувствовал себя значительно хуже, что и заставило Гефестиона навестить его перед отбытием в Эпир. — Как долго вас не будет в этот раз? — поинтересовался рыжеволосый юноша. — Боюсь, что не смогу тебе на это ответить, Арридей, — проговорил македонец, — мы отправляемся в Эпир перед самым походом. Одни боги знают, чем это может закончиться для Александра. — А что он по этому поводу думает? — Не знаю, мы с ним практически не разговаривали после того случая с Пиксодаром. — Игнорирует тебя? — догадался Арридей. — Как и всегда, когда он не прав, — приподнимая уголки рта, ответил брюнет. Неожиданно в зале раздался громкий звук, исходящий от принесённых музыкантами барабанов. Это заставило стоящих на балконе македонцев вздрогнуть. Они поняли, что праздник не закончится ещё длительное время. Гефестион и Арридей еще раз окинули взглядом гостей, а затем спустились с балкона в главный холл гарема. Там юноши распрощались, напоследок крепко обнявшись. Брюнет переживал за состояние друга и даже предложил проводить его до комнаты, однако Арридей категорически отказался. На этом македонцы расстались и каждый отправился к себе. Македонский дворец представлял собой разветвлённую структуру переходов между разными его частями. Внутри него находились не только жилая часть, но и склады и мастерские. Чтобы не попасться пьяным гостям, Гефестион решил обойти все главные выходы и пойти наиболее скрытыми от их глаз путями. Длинные коридоры дворца были освещены светом факелов на стенах. Юноша шёл довольно быстро, так как хорошо знал дорогу. По пути он встречал только слуг и стражников. Когда выход из дворца был уже близок и ему оставалось пройти несколько шагов, он услышал едва уловимый писк. Шум в этой части дворца — дело привычное, однако внутреннее чутьё юноши заставило его остановиться. Он стал прислушиваться. Звук исходил откуда-то снизу, сквозь пол, и тогда Гефестион сообразил, что, скорее всего, он доносится из подвала. Македонец, недолго думая, стал искать нужную дверь и, найдя её, медленно открыл. Несколько ступеней вниз, и перед глазами юноши предстала плохо освещённая комната, полностью заставленная амфорами размерами в человеческий рост, в которых хранились вино, масло и зерно. Пройдя чуть дальше, за первый ряд амфор, Гефестион увидел посередине комнаты несколько мужчин, стоящих к нему спиной. Они толкали друг друга, стараясь выйти вперёд. Неожиданно в комнате раздался душераздирающий крик и следом за ним — звук удара. — Вот же живучая тварь, — отозвался один из мужчин, — другой бы уже сдох на его месте. — Да заткни ты ему уже рот, Афиней! — послышалось следом. В этот момент Гефестион узнал голос говорящего — это был Аттал. Напряжение мгновенно поразило каждый мускул юноши, и он непроизвольно сжал кулаки. Не сумев совладать с собой, Гефестион резким движением руки разбил стоящую рядом с ним амфору, содержимое которой быстрым потоком разлилось по комнате. — Что здесь происходит? — сквозь зубы сказал македонец. Мужчины вздрогнули и резко обернулись. Они стали переглядываться между собой, пытаясь понять, как правильней поступить. В это время Аттал, стоящий позади всех, вышел вперед, поправляя свою тунику. Гефестион обратил внимание, что одежда македонца была запачкана тёмными пятнами, напоминающими кровь. — Гефестион, — с натянутой улыбкой, проговорил Аттал, — какой приятный сюрприз. Мы тут с моими друзьями решили немного повеселиться, ты ведь не против? Знаешь, эти пиры так изматывают, а мне так хочется теплоты и ласки. Ну? Что ты так смотришь на меня, Гефестион? Твоему прекрасному лицу позавидовала бы сама Афродита, поэтому не стоит портить его такой гримасой, мальчик мой. Аттал сделал взмах рукой, и мужчины вокруг стали медленно окружать Гефестиона. Но стоило одному из них приблизиться к нему, как юноша одним ударом ноги откинул македонца к стене. Люди Аттала набросились на него гурьбой, однако юноша был проворнее. Он кинулся к амфорам и стал ронять их одну за другой, создавая препятствия на пути. Гефестион кидался на мужчин словно лев, продумывая каждый удар. Когда несколько македонцев уже не могли встать, Аттал вновь заговорил: — Да ладно тебе, Гефестион, мы же просто развлекаемся! Это всего лишь мальчик на побегушках, не более. После этих слов мужчина повернулся, показав брюнету, чем они занимались. На столе, стоящем посередине комнаты, лежал голый молодой человек. Ноги его свисали на пол, а руки были неестественно выгнуты. Даже в плохо освещённой комнате было видно, что всё тело юноши было в гематомах и глубоких царапинах. Лица Гефестион не мог разглядеть, так как оно было уткнуто в стол. Ненависть к Атталу стала еще сильней. Поняв, что брюнет не собирается ни присоединяться, ни уходить, мужчина признал свое поражение и взмахом руки людям расходиться. Когда в комнате остались лишь они вдвоем, мужчина вновь обратился к Гефестиону: — Ты принял неверную сторону, мой мальчик. Впереди нас ждёт много важных событий, и тебе лучше быть подальше от Александра. Ему не быть царём. Поверь мне, совсем скоро ваше солнце погаснет, и тогда только я смогу согреть тебя. Македонец подошел вплотную к Гефестиону и стал внимательно разглядывать его лицо. — До чего же ты красив… — прошептал он. Не сумев совладать со своими желаниями, Аттал медленно поднял руку к щеке брюнета, но лежащий на столе юноша, тихо застонав, из последних сил повернул голову и открыл глаза. В это мгновение разум Гефестиона помутился. Он узнал Павсания. Брюнет мгновенно отбросил руку мужчины, а затем схватил Аттала за горло, сжав со всей силы. — Тварь, как ты посмел? — сквозь зубы проговорил Гефестион. Мужчина отчаянно вскинул руки вверх, пытаясь освободиться. — Я зять царя, — прохрипел он, — тебя накажут. — Если бы я знал, что накажут только меня, — приблизившись, прощипел Гефестион, — то вспорол бы тебе живот, не задумываясь. Аттал стал краснеть, а вены на его висках стали заметно пульсировать. Когда брюнет увидел, что в глазу македонца лопнул сосуд и глаз стало заливать кровью, он разжал руки и бросил мужчину на пол. — Убирайся! — рявкнул Гефестион. Македонец упал на колени и долго не мог откашляться. Он жадно глотал воздух, отчего кашель становился ещё сильней. Поймав на себе презрительный взгляд юноши, Аттал попытался встать, но силы покинули его, и он упал. Затем, собрав последние силы, он все-таки сумел подняться и, шатаясь, вышел из подвала. Как только мужчина скрылся с его глаз, Гефестион бросился к Павсанию. На юноше не было живого места. По его ногам стекала кровь. Брюнет накинул на друга гиматий и, бережно взяв его на руки, вышел обратно в коридор. Он быстро вернулся во дворец и, не придумав ничего лучше, пошёл к Арридею. Когда сонные наложницы увидели, как Гефестион нес на руках чьё-то окровавленное тело, они моментально подняли шум, но юноше было всё равно, у него была одна цель — помочь Павсанию как можно быстрее. Оказавшись у Арридея в комнате, он вкратце рассказал о произошедшем и попросил о помощи. Видя состояние Павсания, рыжеволосый македонец велел немедленно позвать лекаря. Минуты длились вечность. Когда лекарь наконец-то пришёл, юноши уже были вне себя от волнения, так как дыхание телохранителя царя стало замедляться. Спустя два часа проведения медицинских манипуляций состояние Павсания стабилизировалось. Лекарь дал юноше сильную дозу обезболивающего, что дало ему возможность крепко заснуть. Когда опасность миновала, Гефестиону и Арридею рассказали, что стало с их другом. — Он очень сильный, — заключил лекарь, — вытерпеть такую боль практически невозможно. Только настоящие звери могли сотворить такое. Сломаны рёбра, руки, нос. А бедра? Словно об них ножи точили. Про анус я говорить не буду, вы и так всё поняли. Очень сложно было остановить кровотечение. Волею богини Панацеи он скоро пойдет на поправку и обо всём забудет, по крайней мере, будем на это надеяться. Македонцы решили временно не распространяться об изнасиловании приближенного Филиппа и приняли решение оставить Павсания в покоях Арридея. Всю ночь и последующий день юноши заботились о пострадавшем, давая ему необходимые лекарства и перевязывая раны. Когда действие обезболивающего заканчивалось, Павсаний начинал судорожно корчиться и стонать. В такие моменты Гефестион брал на себя ответственность и помогал больному, так как Арридей сам ещё плохо себя чувствовал. Все мысли брюнета были о том, что произошло ранее, и в итоге он напрочь забыл о своей поездке в Эпир. Возможно, юноша так бы и не вспомнил о ней, если бы ближе к вечеру в покои Арридея не забежала одна из наложниц и стала торопливо лепетать о том, что Александр поднял на уши весь дворец в поисках Гефестиона. Никому и в голову не могло прийти, что он может находиться в гареме. Даже завсегдатай гарема, Кассандр, который мог бы его там увидеть, был занят подготовкой к походу вместе с отцом и гарем практически не посещал, поэтому брюнету и удалось остаться незамеченным какое-то время. С тяжелым сердцем Гефестион оставил Павсания в покоях Арридея и отправился к Александру. Юноша не помнил, как дошёл до покоев наследника, но когда он открыл дверь, то обнаружил, что в комнате никого не было. Гефестион молча вошел внутрь и направился к графину с водой. Он жадно глотал воду, стараясь восполнить количество потраченной за последние два дня жидкости. Македонец был настолько сосредоточен на этом, что не заметил, как кто-то вошёл в комнату. — Где ты был? — послышался строгий голос рядом с ним. От неожиданности брюнет хлебнул больше воды, чем планировал и поперхнулся. Наследник бросился к возлюбленному и начал хлопать его по спине. Когда кашель Гефестиона стал реже, Александр обратил внимание, что на его тунике были высохшие коричневатые пятна. Недолго думая, македонец сообразил, что эта была кровь. Он резким движением схватил Гефестиона за локоть и развернул его лицом к себе. — Что произошло?! — с красным лицом закричал наследник. — Успокойся! — так же громко крикнул Гефестион, — Это не моя! Глаза Александра были распахнуты, а ноздри расширялись при каждом последующем вздохе. Он стал внимательно осматривать каждый сантиметр тела Гефестиона, боясь что-либо пропустить. Через какое то время брюнет вырвался из его рук и спокойно продолжил пить воду. Александр стоял рядом, закипая от гнева всё сильнее. Когда же юноша закончил пить, он поставил графин на стол и, сев на кровать, подробно рассказал наследнику о том, что произошло с ним накануне. Сказать, что это повергло Александра в шок — ничего не сказать. Павсаний был для него далеко не чужим человеком, и то, что с ним произошло, юноша принял на свой счёт. Ненависть к Атталу стала безграничной. Но помимо состояния мужчины, Александра волновал вопрос и том, как посмел кто бы то ни было посягнуть на телохранителя самого царя? Он ведь не был простым стражником, да и, к тому же, являлся хранителем царских покоев. Всё это не давало македонцу покоя. Он задумался. Поездка в Эпир была отложена на неопределенный срок, о чём наследник велел слугам сообщить своим друзьям. Обсудив ситуацию ещё раз, Гефестион решил вернуться обратно к Павсанию, но запретил идти Александру вместе с ним. Наследник был, конечно, этим возмущён, но брюнет попросил найти лекаря, чтобы тот осмотрел пострадавшего ещё раз и сделал это лично, чтобы не поднимать ещё большего шума. С явной неохотой Александр согласился, и они разошлись в разные части дворца. Гефестион вернулся в гарем. Не успел он ступить в главный холл, как юношу окружили десятки наложниц, выспрашивая подробности о произошедшем ночью. Брюнет хотел отмахнуться от них, но они стали набрасываться на него всё сильнее. Так оно бы и продолжалось, если бы на их пути не встала Филинна, управляющая гаремом. Стоило ей прикрикнуть на девушек, как все наложницы разбежались по своим местам, дав Гефестиону возможность пройти. Когда брюнет подошёл к комнате и тихонечко приоткрыл дверь, он замер. Кровать была пустой. Павсания нигде не было, а Арридей крепко спал на стуле, положив голову на подоконник, заваленный книгами. Сообразив в чём дело, Гефестион мгновенно выскочил из комнаты и побежал из гарема прямиком в восточное крыло дворца. В это же время Александр стоял перед дверью царских покоев и со всей силы сжимал кулаки. Он не мог свыкнуться с мыслью, что кто-то мог с такой легкостью навредить дорогим его людям и остаться при этом безнаказанным. Он был уверен, что если бы его отец узнал об этом, то велел бы выгнать Аттала незамедлительно. Несмотря на то, что Филипп был очень строг с юношей, он всегда оставался справедливым человеком. Именно чувство справедливости было тем единственным, что объединяло отца с сыном. И вот, наконец решившись, Александр велел страже сообщить царю о его приходе. Немного погодя, он был приглашён внутрь. Царь сидел за столом, вальяжно развалившись, и посасывал обглоданную косточку птицы. Когда юноша вошёл внутрь, он кинул на него недовольный взгляд, а затем бросил кость в тарелку, взяв при этом бокал. — Говори и проваливай, — громко сказал Филиип, хлебнув вина. Юноша сделал несколько шагов вперёд. В обычное время комната царя была довольно тусклой, но когда он трапезничал, на стол ставили дополнительное освещение, поэтому македонец мог отчетливо разглядеть отцовскую реакцию. — Вчера ночью во дворце кое-что произошло, — начал Александр, не отводя от царя взгляд, — хранитель твоих покоев, Павсаний, находится в тяжелом состоянии. На лице Филиппа не дрогнул и мускул. Он сидел молча и поглощал яства за обе щёки. — Его избили и изнасиловали, — уже повышая тон, сказал македонец, — на нём живого места нет! Царь вновь не отреагировал. Он взял зажаренного голубя руками и разломил его на две части, одну из которых забросил себе в рот. Жевал он медленно, но громко, периодически недовольно поглядывая на сына. Александр был возмущён таким поведением отца и, подойдя к нему вплотную, ударил рукой об стол. — Ты слышишь меня?! — краснея от злости крикнул он. — Твоего самого верного подданного избили и изнасиловали! И знаешь что? Знаешь кто это сделал? Аттал! Он и его люди издевались над ним весь вечер, и если бы их не застукали, одним богам известно, что стало бы с Павсанием! Филипп кинул остатки птицы на тарелку и грозно посмотрел македонцу в лицо. Он вглядывался в глаза сына, а затем оскалил зубы в отвратительной усмешке. — И что? — ехидно спросил он. — Ты пришёл сюда, чтобы сообщить, насколько бездарна моя охрана, что даже мой собственный телохранитель не может за себя постоять? Избили, изнасиловали. Такова жизнь, щенок. Если ты проявишь слабость, то тебя тут же сожрут. Он сам виноват, а про моего родственника я уже говорил тебе даже не зарекаться. Александр остолбенел. Он готов был услышать всё, что угодно, но только не это. Его отец был готов поступиться самым верным человеком ради того влияния, которое давал ему Аттал. Олимпиада часто рассказывала сыну о том, что Филипп далеко не самыми честными методами поддерживал свою власть, однако он всегда был на его стороне. Предательство своего народа, самых верных и близких людей, Александр считал самым отвратительным из всех поступков, которые мог совершить правитель, но сейчас один из них сидел перед ним и, к сожалению, являлся его отцом. — Но ведь, — с дрожью в голосе сказал македонец, — он верен тебе. Во всей Греции нет более преданного тебе человека, чем Павсаний. Он бы жизнь отдал за тебя, не раздумывая. Он, в конце концов, любит тебя. Как ты можешь такое говорить? — Он не более, чем простой слуга, — отрезал Филипп, — ни больше и ни меньше. Внутри македонца всё застыло. Взгляд его потускнел, и он почувствовал, как треснуло его сердце. Последнее, что могло связывать его с отцом, разбилось на мелкие кусочки и уже больше никогда не восстановится. Александр уважал и любил Филиппа, но после всего, что тот сделал, он просто уже не мог его простить. То, как царь отнесся к Павсанию, наглядно показало, насколько они разные и что на этой земле их пути никогда больше не пересекутся. Александр опустил голову и направился в сторону двери. — Знаешь, — прошептал юноша, сжимая ткань своего хитона, — я никогда не поступлю как ты. Никогда не предам дорогих мне людей. Я никогда в жизни не буду на тебя похожим. Филипп усмехнулся, а затем окликнул стражника, чтобы тот открыл дверь, заодно велев принести ему рыбу. Выйдя в коридор, Александр долго не мог прийти в себя. Он чувствовал, как внутри образовалось пустота, словно у него забрали часть души. Юноша закрыл лицо ладонью и тяжело вздохнул. Мысли стали покидать его. Сдавшись, он непроизвольно опустил руку и хотел сделать шаг вперёд, как боковым зрением заметил человека рядом с собой. Это был Павсаний. Несмотря на багровые ссадины, лицо его было абсолютно бледным. Из заплывших от ударов глаз текли слезы. — Павсаний?! — удивился Александр, бросившись к другу. — Как? Ты ведь должен быть в постели! Наследник старался аккуратно взять македонца под локоть, но тот стоял словно остолбеневший. Он тяжело дышал, при этом постоянно хлюпая носом. Выглядел он ужасно: весь перебинтованный, в синяках и царапинах. Александр смотрел на друга, и ему самому становилось больно. Неожиданно Павсаний медленно повернул голову и посмотрел пустыми глазами на наследника. Губы его дрожали, но он смог произнести несколько едва различимых фраз. — Я… — повторял он, еле передвигая губами, — был для него не более чем слугой, значит, да? Всё это время я был для него никем. Слезы из глаз Павсания не останавливались ни на секунду. Они падали крупными каплями на руки Александра, а затем на пол. Казалось, что вся боль мира наполнила юношу и, переполнив, теперь выливалась наружу. Павсаний попытался шевельнуть онемевшими ногами, но резкая боль пронзила его тело, и он мгновенно повалился вниз. Александр успел схватить его за руки. Поняв, что македонец потерял сознание, наследник поднял его и понёс подальше от царских покоев. Находясь по ту сторону дверей, Филипп продолжал наполнять желудок, поглощая одно блюдо за другим и запивая всё это вином. В тот момент македонский царь не подозревал, что разбил сердце не только сыну, но и одному из самых преданных ему людей, а там, где заканчивается любовь, всегда начинается ненависть.