Александр

Что занесено в свиток судьбы, то неизбежно

══════ஜ▲ஜ══════

— Что значит они уехали в Эпир? — ударив по столу, крикнул разъярённый Антипатр. — Кто им позволил? Парменион поднял руки к груди, виновато улыбаясь. Он ожидал подобную реакцию от советника царя и старался преподнести ему новость об отбытии Александра как можно мягче, однако, ему это не удалось. Антипатр был вне себя. В отличии от большинства полководцев, благоволивших юноше, такое поведение он считал недопустимым и, даже более, приравнивал к предательству. Несмотря на всё то, что происходило между Александром и Филиппом, мужчина ни на минуту не переставал воспринимать юношу как наследника Македонии. Он понимал, что других законных сыновей у царя, на сегодняшний день, нет, и пренебрегать жизнью единственного из них — это большая ошибка. Антипатр был уверен, что Александр должен был приложить все силы, чтобы примириться с отцом и отправиться подле него на войну, но он снова пошёл наперекор, прихватив с собой несколько ребят из своего окружения. — Как ты позволил своим сыновьям отправиться вместе с ним? — возмущался македонец, не сбавляя пыл. — Неизвестно какие идеи заложат эти чужаки в их молодые глупые головы! Неужели ты не видишь, чем это может нам грозить перед походом? Парменион всё так же улыбался, его это забавляло. Он стал окидывать взглядом всех, кто стоял в зале собраний. Здесь были практически все, за исключением царя. Полководец двинулся к столу, на котором держал кулак Антипатр, и налил себе вина из кувшина, стоящего на его углу. — Ты слишком всё преувеличиваешь, — хлебнув вина, ответил Парменион, — ну, правда. У них сейчас возраст такой — хочется приключений. Вспомни себя в двадцать, в них кровь бурлит, им хочется вершить судьбы. А Пелла, чем она для них интересна? Пусть пока развлекаются в Эпире. — Когда близится такая война?! — завопил Антипатр. — Войны будут всегда, — развёл руками Парменион, — а молодость так скоротечна. Пусть наслаждаются, пока есть время. Верно говорю, Антигон? — улыбнулся мужчина и подмигнул одноглазому другу. Всё это время, сидевший в углу комнаты, светловолосый македонец, имеющий на редкость крепкое телосложение, оторвался от изучения карты и повернул голову в сторону мужчин. — Хвала богам, моему сыну уже не двадцать, — отозвался Антигон, расправляя карту своими огромными руками. Лицо Антипатра вновь залилось краской. Он не понимал, почему всё окружение царя так халатно относилось к образу жизни наследника. Во всём зале не было ни одного македонца, который бы разделял его мнение, но, как он считал, поэтому именно он и являлся советником Филиппа. Несмотря на своё строгое отношение к Александру, он видел в нём будущее Македонии и был готов на всё, чтобы это будущее в нужный час могло беспрепятственно наступить. Во всей Греции было сложно сыскать такого же патриота для Родины, каким являлся Антипатр. Мужчина вновь бросил на Пармениона гневный взгляд. Недовольство советника нарастало, он жаждал его выплеснуть. Антипатр отвернулся и тут же увидел перед собой Аминтора. Он стоял у окна, наблюдая как ветер гоняет пушистые комочки облаков по голубому небу. Клит стоял рядом и периодически перебрасывался с ним короткими фразами. Разгорячённый Антипатр подошёл вплотную и окликнул брюнета. Аминтор нехотя повернул голову и бросил на советника презрительный взгляд. — Насколько нам всем известно, — начал Антипатр, — именно твой сын всегда находится рядом с Александром. Где бы он не оказался, твой Гефестион тут как тут. Что ты на это скажешь, Аминтор? Македонец молчал. Полуденное солнце слепило, но Антипатр мог отчётливо видеть, как тёмно-карие глаза мужчины становились стеклянно-чёрными и выражали полное равнодушие. — А тебе не кажется, — пододвинувшись ближе, продолжил советник, — что именно Гефестион оказывает на Александра дурное влияние? Все полководцы тот час же оторвались от своих дел и устремили взгляды на мужчин. Услышанные слова позабавили Аминтора. Он наклонил голову и лукаво посмотрел на Клита, а тот, в свою очередь, не смог сдержать ехидную улыбку. — Именно в этом и заключается разница между нашими сыновьями, Антипатр, — равнодушным голосом ответил брюнет, возвращая взгляд на советника, — у моего сына, хотя бы, есть своё мнение. В зале повисла тишина. Глаза Антипатра расширились, а вены на висках стали раздуваться. Клит перестал сдерживаться и продолжил усмехаться над ним открыто. Столь явное неуважение заставило советника действовать первым. Он шагнул вперёд, и со словами: «Ах ты, сволочь», протянул руку к гетайру, чтобы схватить его за гиматий. Но едва пальцы коснулись одежды, как двери распахнулись, и в зал зашел Филипп. Царь торопливо прошёл к столу и взмахом руки велел присутствующим собраться вокруг себя. Он приказал принести карты Персии и Греции, а затем стал расставлять фигуры в определённом порядке, ещё раз проигрывая план действий. Антипатр был вынужден остудить свой пыл и встать у стола рядом с Филиппом. Всё собрание советник бросал злобные взгляды на стоящего напротив Пармениона, а Аминтор вместе Клитом продолжили стоять у окна, говоря о чём-то своём.

***

       Александр Молосский стоял у входа своего дворца и широко улыбался. Позади него стоял Эакид и перебрасывался со стражей несколькими фразами, касающимися безопасности гостей. Погода в Эпире встречала македонцев холодным ветром, гонящим серые тучи по беспросветному небу. Вздрогнув, Филота набросил гиматий через плечо и ещё раз пожалел, что согласился поехать с Александром в это богами забытое место. Никанор, привыкший к македонскому солнцу, мёрз не меньше старшего брата, однако он крепко сжимал поводья своего коня и сдерживал дрожь каждый раз, когда она охватывала тело. Неарх, несмотря на то, что рук он уже практически не чувствовал, не мог оторвать взгляд от той красоты, которая предстала перед глазами в виде величественного эпирского горного массива. Всё было в зелени, окутанной туманом. Будучи большим ценителем природы, Неарх был удивлён, что даже в подданстве Македонии, Эпир смог сохранить девственную природу своей земли, и был этому несказанно рад. Эвмен плёлся в конце и едва мог удержаться в седле, так как всё время потирал ладонями предплечья. Его костлявые пальцы едва могли разгибаться от непреодолимого холода, и он, после растирания, сразу прятал их под гиматий. Товарищи наследника на протяжении всего пути не могли взять в толк, как же Александру, Гефестиону и Птолемею удаётся вести беседы, несмотря на пронизывающий горный ветер. Троица двигалась уверенно, словно не ощущая его. Хотя Филота и видел, как Птолемей изредка менялся в лице, стоило ветру всколыхнуть его гиматий. Достигнув дворца, юноши были радушно встречены его хозяином. — Друзья моего дорого племянника — мои друзья, — заключил Молосский, сжимая Александра в объятиях. — Я велел выделить вам лучшие покои. Прошу вас, чувствуйте себя как дома. Эпирский царь взял наследника под локоть и направился внутрь дворца. А Эакид остался познакомиться с каждым из македонцев лично. Он перебросился с ними шутками о погоде и пригласил во дворец. Подойдя к Гефестиону, он поздоровался, а затем крепко обнял юношу. — Я рад, что вы снова здесь, — сказал он брюнету, заходя во дворец, — то время, что вы тут жили, было наполнено хоть какими-то событиями, а когда уехали, наступила такая скука. Никогда не думал, что мне наскучит собственный дом. — Теперь вам точно будет весело, — улыбнулся брюнет в ответ. Эакид бросил взгляд на дрожащих македонцев и невольно сделал виноватое лицо. Те даже помыслить не могли, что где-то может быть настолько холодная весна. Слуги накинули на гостей утеплённые гиматии и выдали закрытые сандали, после чего проводили каждого в свои покои. Гефестион остался в холле вместе с Эакидом. Будучи в Пелле, он посылал эпирцу несколько писем и всегда получал ответ. Делились юноши, в основном, событиями за день и изредка переживаниями. Строки на бумаге сделали их ближе, они всегда могли найти тему для разговора, как и сейчас, когда стояли в холле дворца. Был уже поздний вечер и юноши остались наедине. Гефестион подумал несколько раз, прежде чем решил рассказать Эакиду о последних событиях. По мнению македонца, юноша отличался от своих эпирских родственников, и что-то внутри него заставляло ему верить. — Царей сложно понять, — заключил Эакид после повествования Гефестиона о причине их отбытия из Пеллы накануне похода. — Когда Филипп отправил брата в изгнание, я был ребёнком. Я не понимал, что происходило, но знал точно, что наша семья его ненавидит. Каждый день был пропитан этим ядом, даже когда нас разлучили, как бы странно не звучало, именно она укрепляла наши отношения. Всё, что я вынес из детства — это ненависть. Ненависть к Филиппу. Гефестион не сводил с эпирца глаз. Он осознавал, что каждый из семьи Олимпиады чувствовал то же самое, что сейчас описывал ему Эакид, и они ничего не могли с этим поделать. Несмотря на происходящее, Филипп оставался отцом Александра, как бы сильно эпирцы не любили юношу, принять его македонскую часть они не могли. В этот момент Гефестион задался вопросом о том, а может ли эта многолетняя ненависть иметь конец? И если да, то какой он должен быть? Поразмыслив немного, македонец встряхнул головой и продолжил разговор, решив сменить тему. Наговорившись вдоволь, Эакид стал замечать, что взгляд Гефестиона становится пустым, а глаза всё реже моргали. — Заговорил я тебя, — улыбнулся Эакид, пододвинувшись чуть ближе, — прости, просто я, — щёки эпирца стали розоветь, — соскучился, — и тут же добавил, — по вам соскучился. Гефестион лишь одарил легкой улыбкой. Слишком много мыслей было в его голове, после длительного путешествия он уже не мог выносить их тяжесть. Он попрощался с другом и отправился в свои покои. Эпирский дворец погрузился в темноту, лишь несколько факелов освещали лестницу, по которой медленно поднимался усталый македонец. Эакид провожал взглядом удаляющуюся фигуру и непроизвольно затаил дыхание. Тёмные кудри подпрыгивали на голове парня каждый раз, когда он преодолевал одну ступень за другой, а гиматий колыхался из стороны в сторону, спадая с крепких плеч. Когда эпирец увидел Гефестиона после несколько месяцев разлуки, он сразу обратил внимание, что тот сильно похудел. Пояс был затянут не так сильно как обычно, создавая видимость, что под хитоном было пространство. Эакид беспокоился. Он видел, что Гефестиона что-то тревожило, и знал, что события в Пелле были не единственным поводом для этого. Он сделал шаг вперёд, чтобы видеть македонца чуть дольше и почувствовал, как громко забилось его сердце. Безумная мысль промелькнула в голове, и он, словно испуганный зверёк, попытался шагнуть вперёд, как в комнате раздался чей-то кашель. — Я велел принести воды, но слуга так и не появился, — скрестив руки на груди, строго сказал высокий македонец, выходя из тёмного угла. Эакид окинул Птолемея взглядом и улыбка его тотчас исчезла. Поменяв мягкий взгляд на суровый, он указал рукой на поднос, стоящий на столе посередине холла, возле статуи Диониса. Македонец подошёл к столу и налил в бокал немного воды, а затем сделал вид, что выпил несколько глотков. Эакид не сводил с юноши глаз. «Такой здоровый, — подумал он, — не похож на обычных македоцев». Гефестион описывал Птолемея как честного и доброго друга, готового всегда прийти на помощь. Он проводил с ним много времени, что даже вызывало в эпирце некую ревность, когда он в очередной раз читал пришедшие письма. «Как давно он здесь стоит?» — задался вопросом Эакид и продолжил сверлить юношу взглядом. — Тебя ведь Птолемей зовут? — сдерживая эмоции, уточнил эпирец. — Мне говорили, что у вас хорошая память, — огрызнулся блондин, поставив бокал на стол. Напряжение в комнате росло. Юноши стояли параллельно и молча оценивали друг друга, бросая надменные взгляды. Неизвестно, сколько бы ещё это продолжалось, если бы в коридоре не раздался звонкий смех служанок. Птолемей откашлялся и медленно двинулся в сторону лестницы, по которой недавно поднялся Гефестион. В тот момент Эакид поймал себя на мысли, что лучше бы Александр приехал к ним с одним лишь Гефестионом, но ещё лучше, если к ним и вовсе приехал один Гефестион. В последующие дни погода оставалась неизменной. За всю жизнь македонцы не носили столько одежды, сколько им приходилось носить в стенах эпирского дворца. Вино было таким же кислым, а еда жирной. Эвмена и вовсе мутило каждый раз, стоило им сесть за стол. Всё это было теми неудобствами, которые друзья Александра готовы были перетерпеть, чтобы оставаться подле него. Наследник проводил в покоях матери практически всё свободное время. Он долго не решался рассказать Олимпиаде про Павсания и старался скрыть от неё ту боль, которую в последний день перед отъездом причинил ему отец. Однако женщина хорошо знала своего сына, ей не составило большого труда вывести юношу на откровенный разговор. Александр выложил ей всё в мельчайших подробностях, дополняя историю личными переживаниями. На его удивление, реакция матери была спокойной. Она не стала обзывать Филиппа или утверждать, что ожидала от него нечто подобное, более того, она не проронила и слова. Это поставило Александр в ступор, он ещё несколько дней думал над этим, а затем узнал, что в скором времени возвращается его дядя Алкет. Юноша был несказанно рад ровно до того момента, пока не узнал, что в тот же день его срочно вызвала лично Олимпиада.

***

      Кассандр стоял у дверей в зал совета и томно вздыхал. Его друзья снова отправились путешествовать, а он остался в компании дряхлых полководцев и гетайров. Ему было по-детски обидно, словно его заперли дома и не давали играть вместе со всеми на улице. Даже Гарпал, который так же остался в Пелле, не скрашивал серые будни Кассандра во время монотонной подготовки македонцев к походу. Двери зала распахнулись, и из них по очереди стали выходить полководцы и гетайры. Заседание было окончено. Кассандр здоровался с каждым выходящим мужчиной, пока в дверях не показались Филипп и Аптипатр. Стоило мужчине увидеть опоздавшего сына, как глаза его наполнились гневом. Он распрощался с царём и двинулся в сторону сына. — Ты снова опоздал, — сквозь зубы начал Антипатр. Македонец шёл по коридору рядом с сыном и со злобой сжимал карты в руках. Кассандр виновато опустил голову, делая вид, что ему стыдно, хотя мыслями он был далеко за пределами дворца. Антипатр читал нравоучения сыну снова и снова, пока перед ними, в толпе своей свиты, не появился Аттал. Македонец после происшествия с Павсанием и отъездом Александра стал ещё более распущенным, находясь под защитой царя. Антипатр, как и большинство приближённых Филиппа, недолюбливал Аттала, однако ни разу не позволял себе показать это на людях, что не скажешь про его сына. Стоило Кассандру увидеть македонца, как он тут же принял оборонительную позицию. — Антипатр, — протянул руку Аттал, широко улыбаясь. — Я, кажется, снова опоздал на собрание. Македонец лишь молча пожал руку. Его мало волновало присутствие мужчины на собрание, так он не играл там даже самую маленькую роль, в отличие, например, от его сына. — Это был последний раз, когда я так поступил, — продолжил Аттал, — всё-таки вы двинетесь в поход, волею богов, уже в следующем месяце. Мне, как зятю царя и будущему регенту Македонии, не стоит пренебрегать такими важными для страны собраниями. Когда Аттал произнёс «будущему регенту Македонии», лица Антипатра и Кассандра перекосились. Да, стоило Эвридике родить мальчика, такой исход имел место быть даже при живом Александре, однако, до сегодняшнего момента ни одна живая душа не осмеливалась озвучивать это вслух. Аттал был уверен, что его влияние было сродни влиянию царя, и он уже мог открыто озвучить свои дальнейшие планы, однако он не знал, как подобные речи могут быть расценены другими приближёнными Филиппа. — Ах ты, ублюдок, — крикнул Кассандр, — как ты вообще осмелился сказать подобное? И в следующий же миг получил затрещину от отца, хотя произнёс вслух мысли обоих. Аттал не ожидал такого поворота и громко рассмеялся, его примеру последовала вся свита. Среди разразившегося смеха Антипатр злобно смотрел на сына и недовольно качал головой. Кассандр не успел сказать и слова в ответ, как отец, извинившись за дерзость сына перед Атталом, схватил его за руку и решительными шагами повёл прочь от смеющейся толпы. Мужчина завёл юношу за ближайшую лестницу для слуг и со всей силы толкнул его к стене. — Ты что сейчас сказал? — таща Кассандра вверх за ворот хитона, злобно прошипел Антипатр. — Ты просто мальчишка, знай своё место! — Но, папа, — сжимая руки мужчины, отвечал тот, — он ведь открыто заявил о правах на трон, хотя у него их нет! Советник царя пододвинулся ближе к лицу сына и пристально посмотрел в его глаза. — Всё, что делает Аттал, находится в ведении нашего царя, — шепнул Антипатр, — а это значит, что он имеет разрешение на всё, что делает. Ты посмел дерзнуть ему на глазах у всех и опустился на их уровень. — Но он не имеет права открыто об этом заявлять, это ведь поставит под угрозу… — Кого? — перебил его советник, крепче сжав хитон. — Филиппа? Не лги мне, мальчишка! Ты думал не о Филиппе, а об Александре! Не знаю, что он вбил в твою глупую голову, но я выбью из тебя эту идею. Александр не царь Македонии. — Он будущий царь, — вновь позволил себе дерзость Кассандр и тут же был приложен головой об стену. Советник оглянулся по сторонам, убеждаясь, что никто не слышал слова, произнесённые его сыном. — Никогда, — убедившись, что ни одна живая душа не услышала этих слов, продолжил Антипатр, — никогда больше не произноси этих слов. У нас есть только один царь — Филипп. Мы будем верны ему до последнего вздоха. Если завтра будет суждено Александру стать царём, то мы присягнем ему в верности, но сегодня мы по другую сторону баррикады. Ты меня понял? И даже если нам будет необходимо вступить в войну с Александром, то мы без колебаний сделаем это. От последних слов Кассандра охватила дрожь. Он знал, что его отец говорит серьёзно, случись такое в действительности, то он бы незамедлительно лишил жизни его друга. От одной мысли об этом юношу охватила паника. Он боялся отца, но смириться с тем, что Александра могли убить, тоже не мог. Абсолютная верность царю — вот, что было сущностью Антипатра. Любой правитель мог бы только позавидовать наличию такого советника, но Кассандр видел в этом тотальную угрозу. В тот момент в его голове промелькнула мысль о том, что поскорее бы Александр стал царём, тогда ему бы не пришлось делать выбор между отцом и другом. Видя, как меняется лицо сына, Антипатр отошёл от него и поправил свой хитон. Он собрал с пола карты, выроненные в порыве ярости, и пошёл в сторону зала. Кассандр испуганным взглядом проводил спину отца, а затем резким движением плюхнулся на холодный каменный пол. Он обхватил руками колени и опустил голову. Юноша слишком сильно отличался от своего отца. Страх перед ним на протяжении всей жизни заставлял его думать, что он верный солдат своего царя, но стоило поставить Филиппа и Александра на одну ступень, то Кассандр без промедлений выбрал второго. Он продолжал сидеть на полу, предаваясь тёмным мыслям ровно до тех пор, пока его головы не коснулась тонкая девичья рука. «Вам не хорошо?» — поинтересовалась незнакомка с рыжими волосами, держащая одной рукой кувшин. Кассандр поднял глаза и широко улыбнулся. Его волнение мгновенно улетучилось. «Умираю», — томно проговорил он и потянул девушку за руку, скрывая обоих за лестницей.

***

      Время шло, македонцы стали привыкать к жизни в эпирском дворце. Каждый из юношей нашёл занятие по душе. Эвмен много читал и любил переписывать понравившиеся ему тексты. Неарх изучал старинные карты и делал себе пометки каждый раз, когда находил высохшую в настоящее время реку или озеро. Птолемей погружался в историю Эпира и неоднократно интересовался битвами, которые удалось выиграть этому немногочисленному народу. А вот Александр, Гефестион, Филота и Никанор всё время проводили в тренировках. Они сражались на мечах и врукопашную. После продуктивного дня юноши вместе ужинали и отправлялись по своим комнатам, а наутро всё повторялось. Несмотря на то, что отношения между Александром и Гефестионом налаживались, оба чувствовали напряжение в присутствии друг друга. Наследнику было сложно признавать свою неправоту, он не мог даже заставить себя посмотреть в глаза любимого. В то же время, любовь к Гефестиону была настолько сильной, что сжигала его изнутри каждый раз, стоило ему увидеть его улыбку. Но, помимо их личных отношений, Александр переживал и за то, как Гефестион относится к тому, что сейчас происходило в его жизни, ведь он мог остаться без трона. Наследник не верил, что любимый мог его бросить, даже наоборот, он был уверен, что тот останется с ним при любом раскладе, однако это не устраивало самого македонца. Он с детства готовился стать царём и, выбрав Гефестиона, пообещал, что разделит каждую победу именно с ним, а теперь всё это проваливалось в тартарары, и он никак не мог с этим смириться. После очередной тренировки с Филотой, Александр решил немного развеяться. Укутавшись потеплей, он вышел из дворца и направился прямиком в дубовый лес, окружающий его со всех сторон. Толстые стволы дуба уходили вверх настолько высоко, что густой туман скрывал их верхушки. Как бы Неарх не восхищался природой Эпира, Александру здесь не нравилось. Ему не хватало солнца. Более того, он не ощущал, что эти места могли стать для него домом, о чём, конечно же, умалчивал в разговорах с родственниками. Здесь всё было слишком холодным и туманным, и такой человек как Александр, словно солнце, не мог пробиться сквозь густой туман. Когда деревья в лесу стали редеть, перед македонцем открылась огромная пропасть. Гора, на которой стоял дворец, имела настолько крутые спуски, что камни, скатившиеся с её высоты, неминуемо разбивались на мелкие куски размером с горошину. Подойдя ближе, Александр нагнулся и посмотрел вниз. — Не подходи близко к краю, — послышалось сзади. Македонец хотел повернуть голову в сторону говорящего, как почувствовал, что земля, находящаяся под ногами, стала трястись и уже в следующий момент провалилась в бездну. Александр оттолкнулся другой ногой в противоположную сторону и ощутил, как кто-то схватил его за хитон и повалил в свою сторону. Юноши по инерции упали назад, а скалистый край перед ними стал заметно уже. «Как здесь вообще можно было додуматься построить дворец?», — возмутился наследник, не сводя взгляда с места, где он стоял до недавнего времени. — На минуту нельзя тебя оставить, — поправляя кудрявую прядь, сказал Гефестион. Юноша отодвинулся от спасённого им Александра и непроизвольно вспомнил, что сам не так давно стал жертвой рыхлой горной местности. Сидя, он отряхнул свой хитон и уставился в одну точку. Повисло молчание. На Эпир опустились сумерки. Огромное тёмное небо перекрашивало в серые тона затихающую землю, а серебряная луна пугливо спряталась за ближайшей тучей. От снующего повсюду светло-лилового свечения, высокие толстые дубы казались недосягаемо-величественными. Кустарники стали оживать. Было впечатление, что ты невольно становился очевидцем одного из культов мистерий, и главной мистерией в этот миг была сама природа. Подул леденящий ветер и Гефестион, поджав колени, спрятал ноги под гиматий. Александр машинально повернул голову в сторону любимого, и они тотчас встретились глазами. Как давно юноша не видел любимых глаз. Душа его разрывалась на части, он готов был броситься в его объятия в любую минуту. Однако взгляд Гефестиона не выражал тех же чувств. Ему надоело бегать вокруг да около и он решил, что настало время для откровенного диалога с Александром. — Ты ждёшь извинений? — уточнил наследник, поняв, что брюнет ждёт, что разговор начнёт именно он. В сумеречный свет погрузилось всё, что их окружало, некая мистическая сила придала македонцу уверенности. Настало время расставить все точки. — Мне не нужны извинения, — твёрдо ответил Гефестион, — я хочу знать, что мы намерены делать дальше. Александр отвернулся. Он сам уже продолжительное время мучился, не в силах найти ответ на этот вопрос. Это касалось не только последних событий, включая отца и его прав на македонский трон. Этот вопрос можно было задать ко всему, что окружало юношу последние двадцать лет. Как ему быть с матерью? Что с походом на Персию? Есть ли среди народа те, кто любит наследника с эпирской кровью в жилах? Как поступить с друзьями, сыновьями верных Филиппу людей? Оставить всё как было Александр не мог. От него ждали ответов, действий, а он не знал, как поступить. В последние несколько лет он стал слишком много ошибаться, это выводило его эгоцентричную натуру из равновесия. И боли, частые головные боли глушили для него всё вокруг, он мог часами находиться по другую сторону этого мира. Всё это грузным камнем лежало на плечах молодого македонца, и он в отчаянии не знал, как ему поступить. Но был в его жизни свет. Нежный, добрый, теплый. Видя его снова и снова, Александр чувствовал, что он всё ещё жив. — Я люблю тебя, — прошептал наследник, опустив подбородок на колени, — я хотел, чтобы об этом знала каждая душа, которая живет на этой земле, хотел подарить тебе каждый её кусочек. Хотел стоять на вершине, чтобы ты смотрел на меня и гордился. Гордился и любил. Гефестион затаил дыхание. — Я горжусь тобой, Александр, — пододвинувшись ближе, ответил брюнет, — и по-настоящему люблю. Мне не нужен целый мир, чтобы понять это. — Вдруг всё пойдет не так, как мы рассчитывали все эти годы? — посмотрев в глаза Гефестиона, спросил наследник. — Что тогда? Брюнет сделал серьёзное лицо. Его любимый Александр никогда ни в чём не сомневался и всегда шёл напролом, но сейчас в нотках дорогого голоса он услышал нечто похожее на сожаление. Наследник никогда не роптал на судьбу и стойко принимал всё, что ему было уготовано. «Смог бы Александр быть кем-то другим?», — спросил себя брюнет и в тот же момент дал ответ вслух. — Ты будешь царём, — твердо сказал Гефестион, — великим. Вместе мы сделаем невозможное, — юноша протянул руку к холодной руке любимого, — я всегда буду рядом. Александр пододвинулся вплотную к лицу Гефестиона, почувствовав его теплое дыхание. Он понял, что как бы не сложилась его судьба, он никогда не будет одинок до тех пор, пока видит своё отражение в самых красивых на всём белом свете синих глазах. Александр не нашёл ответы на свои вопросы, но он сделал нечто большее, отпустил их. Отдал свою судьбу в руки богов, а сам же крепко сжал руку Гефестиона, словно беря его под защиту. «Мы сделаем невозможное», — повторил он слова возлюбленного и вновь почувствовал, как по всему телу растекается уже забытое тепло. — Мой царь, — шепнул брюнет, прервав молчание, — мой, — повторил Гефестион и тут же его губы были запечатаны губами Александра. От холодной погоды поцелуй показался для обоих особенно горяч. Языки их беспрерывно сплетались, вокруг лиц виднелся едва уловимый пар. Александр поднёс руку к щеке Гефестиона и прижал его ближе, делая поцелуй глубже. Леденящий эпирский ветер отступил, ведь даже он был не в состоянии задуть жар, исходящий от истинной всепоглощающей любви. Они целовались и целовались, пока им одновременно не пришло в голову, что делать это на краю обрыва не самая удачная идея. Александр еле оторвался от губ возлюбленного, и они оба поднялись на ноги. Македонцы, держась за руки, бежали сквозь сумеречный лес в сторону дворца. За время проведённое здесь, они хорошо изучили местность и им не составило труда быстро найти дорогу обратно. Выйдя из густого тумана, юноши переглянулись, а затем вновь поцеловались. Между ними больше не было стен, а единственная пропасть, которая могла бы быть, осталась в сумерках за высоким дубовым лесом. Оказавшись во дворце, они тотчас поднялись в покои Гефестиона, так как в покои Александра в любой момент могла зайти его мать. Едва переступив порог комнаты, наследник поднял брюнета на руки и понёс его на кровать. По началу блондин целовал только лицо и шею любимого, стараясь каждым касанием губ оставлять на оливковой коже Гефестиона алые засосы. Затем он сорвал с юноши гиматий и стал через хитон посасывать торчащий сосок. Маленькие мурашки покрыли всё тело брюнета и он, просунув руки в блондинистую копну волос, крепко сжал их. Когда Гефестион, в очередной захват соска губами наследника, не смог сдержать стон, Александр поднял руку и резким движением сорвал фибулу, держащую хитон юноши. Стоило телу оголиться, как он продолжил осыпать его поцелуями спускаясь всё ниже и ниже. Член Гефестиона стоял колом и так и напрашивался, чтобы Александр как можно быстрее помог ему. Прикоснувшись губами, македонец почувствовал лёгкое подёргивание. Он облизывал место вокруг члена и через некоторое время стал облизывать головку. Брюнет застонал. Тогда Александр смочил в стекающих по члену слюнях два пальца, и поднёс их к дырочке юноши. Когда Гефестион почувствовал проникновение, он машинально схватился за одеяло. У них давно не было близости, от чего он точно знал, что ему будет больно. Расслабившись, он позволил полностью ввести в себя один палец. Когда Александр решил ввести второй, он обхватил губами член брюнета и стал усиленно сосать. Гефестион чувствовал боль и усладу одновременно. Когда же он был готов кончить, осознал, что наследник отпустил головку его члена вытащил из дырочки пальцы. Сорвав с себя одежду, так что фибула с громким звуком ударилась об стену, Александр наклонился над Гефестионом и вновь поцеловал его в губы. — Если бы знал, как сильно я тебя люблю…— шепнул блондин, глядя юноше в глаза. Он наклонил туловище ниже и закинул себе на ноги бёдра македонца. Большой член наследника медленно проникал в узкую дырочку Гефестиона, от чего тот непроизвольно прогибался в пояснице. Когда же они полностью соединились, Александр выждал время, чтобы брюнет смог привыкнуть к вторжению. Он кусал мочки его уха, а затем ласкал языком шею. Когда Гефестион расслабился, македонец стал двигаться. Сначала медленно, а потом добавляя темп. Стоны юношей раздавались по всей комнате. Они любили друг друга, длительный перерыв был для них настоящей мукой. Меняя позы одну за одной и кончая по нескольку раз, они старались наверстать всё, что было упущено за последние несколько месяцев. Утро два обнажённых молодых македонца встречали лёжа на полу. Они смотрели в окно и наблюдали, как едва уловимые лучи пробивались сквозь кроны высоких дубов, позволяя хоть немного ими насладиться. — С тобой я могу всё, — проведя подбородком по кудрявой голове, сказал Александр, встречая первый лучик. Гефестион поднял голову и посмотрел на возлюбленного. Спокойные синие глаза брюнета снова стали излучать тепло и любовь, которыми так дорожил наследник. Теперь для них было не важно, что произойдет в будущем. Они были счастливы и точно знали, что счастье обоих заключалось лишь в одном — любви друг к другу.       Все последующие дни Александр и Гефестион провели вместе. Они часами занимались любовью и могли запросто пропустить завтрак или ужин. Тренировки сократились к минимуму, а друзей они видели лишь изредка, случайно пересекаясь в коридорах. Юноши часто устраивали вылазки вдвоём и могли несколько дней и вовсе не возвращаться во дворец, заставляя волноваться всех вокруг, однако Александру и Гефестиону было всё равно. Они были молоды и влюблены, время для них остановилось. Однажды, когда друзья юноши решили собраться в большом зале для проведения общего досуга — разбора стратегий эпирских царей, двое из них не пришли. Уже привыкший к такому развитию событий, Филота принял решение начинать без них. А в это же время оголённый Александр ловил Гефестиона, бегая за ним по коридорам, стараясь вернуть одеяло, который брюнет бессовестно у него стащил. Он поймал его в углу, прямо возле статуи Диониса. «Не зря же моя мать ему молится», — усмехнулся Александр, сжимая пойманного возлюбленного в своих объятиях. Они целовались и целовались, а затем наследник поднял Гефестиона за бёдра, давая ему возможность обхватить свой торс, прижав его вплотную к статуе. Брюнет крепко обнимал шею Александра, позволяя себе раствориться в его поцелуях, но неожиданно послышался треск. Оторвавшись от юноши, он обернулся и понял, что каменный Дионис, к которому его так усиленно прижимали, стал наклоняться в обратную сторону. Однако, к беде брюнета, этого не понял Александр и, удивившись, что тот смотрит в другую сторону, двинулся вперёд. Статуя стояла прямо в стене и закрывала собой пространство, разделяющее коридор и зал. Когда же сидящие в комнате македонцы увидели падающего Диониса, то моментально кинулись в разные стороны, не понимая, что происходит. Они, конечно, знали, что дворец старый, но то, что они могли стать жертвой летающих статуй, даже помыслить не могли. Когда пыль от разбившейся скульптуры осела, то Птолемей первый увидел, что на её руинах находятся до боли знакомые силуэты. Гефестион лежал под голым Александром на том месте, где только что стоял Дионис, и с широко распахнутыми глазами озирался по сторонам. — Играли в догонялки, — широко улыбаясь, оправдывался Александр, поймав на себе недоумевающие взгляды друзей. Он не понял, что произошло, но сама ситуация его явно позабавила. Увидев знакомые лица, Гефестион тотчас ногой откинул от себя Александра и, прикрывая голое тело украденным одеялом, стал медленно вставать. Он несколько раз извинился, сделав виноватое лицо, и, взяв блондина за ухо, скрылся за оставшейся стеной, сгорая от стыда. — Это что сейчас такое было? — вглядываясь в лица свидетелей недавнего события, спросил Филота отходя от шока. — Играли в догонялки, называется, — повторил Эвмен и помахал рукой перед лицом, чтобы развеять поднявшуюся пыль. Все пятеро протяжно выдохнули. Такое поведение их друзей хоть и стало повседневностью, но всё же заставляло их иногда удивиться. Молча собрав карты, юноши направились в другой зал.       Спустя некоторое время возле недавнего крушения стояли царь Александр и его недавно вернувшийся двоюродный брат Алкет. Пока слуги наводили порядок и убирали остатки красивого камня, который недавно был Дионисом, братья то и дело, что переглядывались и качали головой. Для молодых людей это была всего лишь скульптура, каких полно во дворце, но старшее поколение верило, что разрушить статую бога было дурной приметой. Алкет подошёл ближе и увидел, что от величественной скульптуры осталась лишь голова. Волосы на ней были сделаны в форме винограда, напоминая людям о том, что Дионис был всё-таки богом виноделия. Однако внимание Алкета привлекло другое — обрамляя лицо божества, пышные гроздья винограда уж очень сильно напоминали кудри. Мужчина поднял голову и стал вертеть её в руках, внимательно разглядывая. — Это просто юношеская привязанность, — утвердительно сказал Александр, догадываясь, о чём думал в тот момент его брат, — они ещё дети, перерастут. — Это сестра тебе сказала? — поинтересовался Алкет, не сводя глаз с камня в руках. — Думаешь, вы сможете так просто выбросить его из сердца племянника? — Мужчина сделал несколько шагов назад, аккуратно переступая через остатки некогда красивой статуи. — Они дети, — повторил царь, — они вырастут и каждый пойдёт своей дорогой, тем более, что дороги у них разные. Немного задумавшись, Алкет сунул каменную голову в руки брата и сказал: — Будем надеяться, что тот мир, который вы с сестрой так желаете заполучить не будет брошен к ногам этого юноши. После произнесённых слов мужчина откашлялся и зашагал прочь. Александр Молосский проводил брата взглядом, а затем велел слугам быстрее навести в комнатах порядок, а на место предыдущей статуи поставить новую. «Что-нибудь придумаем», — прошептал царь, всматриваясь в холодное каменное лицо Диониса, обрамлённое гроздьями винограда, похожими на кудри.

***

      Гарпал лежал на покрытой расписными шёлковыми тканями софе и молча смотрел в потолок. Рядом с ним сидела Фила и периодически поглаживала его тёмные пряди, изредка переходя пальцами на светлую кожу лба юноши. Махат, отец Гарпала, был её младшим братом и, потеряв жену при родах, отдал старшего сына на воспитание сестре. Не имея собственных детей, женщина подарила племяннику всю себя, из года в год окружая его заботой и любовью. Когда она узнала, что Гарпал подружился с Александром, она приняла это как должное, ведь понимала, что таких людей, к которым относилась её семья, а именно к македонским аристократам, цари и будущие цари всегда будут держать возле себя. Возможно они и не могли стать хорошими воинами или управленцами, однако они имели силу, и сила это заключалась во влиянии на македонский народ. Когда же Фила узнала, что Гарпал был одним из основных участников в авантюре наследника с женитьбой, то сильно удивилась. Это было так не похоже на её рассудительного племянника, что по началу она и вовсе не поверила. Однако, когда Филипп принял решение о ссылке, женщина была поражена насколько Александр за такой короткий промежуток времени мог завербовать её мальчика и втянуть в такой скандал. «Сын своего отца», — подумала женщина, наблюдая за тем, как наследник одним своим словом мог всколыхнуть сердца людей и заставить их пойти за ним. — Скучно, — протянул Гарпал и повёл рукой по дорогой синей накидке свисающей с софы. — Можем прогуляться, — нежным голосом сказала женщина, ведя вниз по щеке племянника рукой. Юноша открыл глаза и лениво привстал на локти. Поехать с Александром в Эпир ему строго настрого запретили. Репутация для семьи юноши играла первостепенную роль и позволить ещё раз нанести ей удар никто бы не дал, однако молодого аристократа мало волновали такие вещи. Его жизнь была до смешного серой и предсказуемой. Окружённый слугами и чрезмерной любовью тетушки, Гарпал чувствовал, что каждый прожитый день терял смысл, а после того, как Александр уехал, и вовсе становился невыносимо скучным. Прогулки по саду с Филой — всё, что было из его развлечений. В зал, где проходили собрания, он, практически, не ходил, так как там, по его мнению, имелся специфический запах, от думающих как захватить побольше территорий полководцев. Они пили вино, а затем бросали бокалы на пол, образовывая на них липкие красные лужи. Всё это вызывало в натуре Гарпала отвращение. С Александром такого не было. Они, вместе со всеми друзьями, любили располагаться в красивом саду и вели споры так легко и непринужденно, что со стороны можно было подумать, что это не горстка македонской молодежи, а местные философы, спорящие о нечто великом. Когда несколько служанок вошли в комнату и поставили возле него поднос с нарезанными фруктами, то юноша по привычке фыркнул. Он встал и окинул девушек недовольным взглядом. — Ты ведь любишь сливы? — беря тонкой рукой половину фиолетового фрукта, сказала царица и поднесла её к губам. — Надоели, — отрезал Гарпал. Македонец мечтал вырваться из тетушкиных покоев. Он наклонился и поцеловал в щеку смакующую сливу женщину. Фила бросила на племянника одобрительный взгляд, и он вышел из комнаты. Длинные дворцовые коридоры удручали Гарпала еще сильней, чем монотонно проведённые с тетушкой часы досуга. Тёмные, мрачные, с вечно суетливыми слугами. После того, как юноша свернул за угол и вышел в западное крыло, он закатил глаза. «Как же скучно», — протянул Гарпал и тут же до его уха донеслись знакомые голоса.       Клеопатра проводила все дни готовясь к предстоящей свадьбе. Как и полагалось по традиции, она наденет удлинённую белую тунику расшитую золотыми нитями. В качестве украшений будущей царицы Эпира, девушка выбрала диадему в виде полумесяца, украшенную дубовыми листьями, а по обе стороны от лица, крепились ленты с разноцветными камнями, которые, будучи на голове, скреплялись сзади золотой заколкой в виде птицы. Когда до свадьбы оставалось две недели, она чаще стала задумываться о своем предназначении, ведь её судьба была предопределена с самого начала. После очередных занятий по музыке, Клеопатра отправилась отдохнуть в свои покои. По дороге её сопровождали два стражника и несколько служанок. Когда девушка уже практически дошла до комнаты, нежданно ей навстречу из-за угла выбежал Кассандр. Юноша бы мог сбить дочь царя с ног, однако вовремя отреагирующие охранники заслонили её. Следом за Кассандром выбежала взлохмаченная девушка из гарема. Туника девушка была перекошена, местами оголяя тело в тех местах, где оно должно было быть закрытым. Как только наложница увидела Клеопатру, лицо её переменилось и она остановилась, а затем, бросив Кассандру «Паскудник!», длинным прыжком скрылась обратно за углом словно кошка. — Уф, — выдохнул македонец, поняв, что, всё-таки, сумел избежать гнева девушки. Ему уже не первый раз доставалось от обделённых его вниманием наложниц. Они били его по лицу и в грудь, а одна даже умудрилась заехать ему между ног. Не сумев сдержать улыбки, Кассандр обернулся и тотчас был встречен ледяным взглядом. — Ну что ещё за выражение, — игриво начал он, наклонив голову, — уж больно ты серьезная для невесты. — Чего не скажешь о тебе, Кассандр, — поднимая выше подбородок ответила девушка. Она подняла руку, велев стражникам и слугам встать поодаль. — Пока другие готовятся к походу, ты все развлекаешься. — Да брось, — македонец подошел ближе. — Чего я там не знаю? Александра и остальных всё равно нет, поэтому я не вижу смысла проводить часы своей ускользающей молодости в обществе престарелых мужиков. — Это ты своего отца сейчас так обозвал? — ухмыльнулась Клеопатра, сложив руки на груди. Кассандр пожал плечами. Он ловил на себе осуждающий взгляд девушки и лёгкая дрожь пробегала по его телу. Что это было он не знал и, более того, никогда раньше не чувствовал. Светлая кожа, волнистые каштановые волосы, большие зелёные глаза — Клеопатра определённо была очень красивой. Кассандр с детства мечтал на ней жениться. Однако, спустя годы, что-то внутри него заставляло смотреть на неё по-другому. Напряжённый момент сумел разбавить подошедший Гарпал, который только что услышал громкий голос Кассандра. — Вот так встреча, — учтиво начал племянник царицы, подойдя ближе. — Гарпал?! — воскликнул Кассандр и обнял друга за плечи. — Твоя тетушка тебя ещё не съела? — Не мели чепухи, — возмутился юноша. Гарпал вырвался из рук македонца и повернулся к Клеопатре. — Лучше расскажи, что вы тут обсуждаете. — А вот, — выпятил грудь вперед Кассандр, — Клеопатра сказала, что бросает этого старика Молосского и выходит за меня замуж! Брови девушки поползли вверх, а служанки стали тихонько хихикать. — Ты пьян? — удивился Гарпал и отодвинулся от друга. — Ударился головой, — поправила его Клеопатра. Македонец широко улыбнулся, оголяя белоснежные зубы. Клеопатра не заценила шутки, и, поправив волосы, струящиеся по левой половине её тела до самой талии, вновь бросила на Кассандра надменный взгляд. В этот момент она подумала, что не смогла бы выйти замуж ни за одного из друзей брата. Кассандр продолжил вести разговор, периодически вставляя в него глупые шуточки. Несмотря на то, что даже Гарпал не понимал юмора друга, что для него, что для Клеопатры, это был глоток свежего воздуха. Их дни были слишком однообразны и она практически не общались со сверстниками, а тут было хоть что-то новое. Молодые люди стояли так минут двадцать, пока Клеопатра, не исчерпав запасы своего терпения, решила, что на сегодня разговоров с неё хватит. Девушка сделала жест своим людям, давая понять, что они уходят. Однако, стоило Клеопатре сделать шаг в сторону, как мимо бежавшая служанка из другой части дворца едва не сбила её с ног. Кассандр среагировал моментально. «Да что это такое?!», — бросила дочь царя из-за спины вовремя заслонившего её македонца. — Умоляю, простите меня! — кинулась в ноги молодым македонцам запыхавшаяся служанка, ужаснувшись от того, кто попался ей по дороге. — Я не видела вас, госпожа! Во имя Геры, пощадите! — Вас совсем распустили! — возмущению девушки не было предела. — Бегают по коридору словно дикие звери. Что такого могло произойти, что была готова сбить меня с ног? — Клеопатра вышла из-за спины друга брата и встала над уже льющей слёзы девушкой. Робкая служанка закрыла лицо руками, громко всхлипывая. Гарпал недовольно покачал головой, полностью соглашаясь со словами Клеопатры. Его самого часто раздражали слуги. Македонцы ожидали от девушки хоть какого ответа, но слышали лишь извинения и то, как он на весь коридор шмыгала носом. Поняв, что она никак не может успокоится, сжалившийся Кассандр опустился рядом на корточки и погладил её по покрытой косынкой голове. Служанка подняла на македонца влажные глаза. Улыбка Кассандра придала ей сил и она почувствовала, как голос стал возвращаться. — Царица, — едва слышно сказала она Кассандру, вытирая подолом платья размазавшиеся по лицу сопли. Улыбка моментально исчезла с лица македонца. Клеопатра и Гарпал наклонились. — Царица, — повторила девушка чуть громче, ловя на себе выжидающие взгляды, — рожает. Слова прозвучали как приговор. Троица замерла с широко распахнутыми глазами. Повисло молчание. Неужели этот момент настал? Эвридика родит сына и такой близкий Александру трон станет практически недосягаем. Нет, этого не могло было случится. Александру было предначертано стать царём. Представить, что детские мечты рассыпаются в прах было невыносимым для каждого из ближайшего окружения наследника. Несмотря на то, что каждый искал свою выгоду, они имели общую цель — вырваться на свободу, и эту свободу мог дать только Александр. Кассандр молча помочь служанке встать, а затем обернулся к Гарпалу и Клеопатре. В глазах стояла тревога. Служанка извинилась перед госпожой ещё раз, а затем быстрым шагом бросилась дальше по коридору. Они молча смотрели друг на друга ещё некоторое время, а затем глубоко выдохнули, первой в чувства пришла Клеопатра. Он окликнула одну из своих служанок и велела ей отправиться в покои Эвридики, а сама сделала шаг вперёд. Движение девушки заставили юношей отойти от шока и они тут же разошлись по разные стороны, давая Клеопатре пройти вместе с её людьми. Как только фигура девушки скрылась за поворотом, Кассандра осенило. Он схватил Гарапал за руку и бросился по коридору прямиком в зал совета. — Если кому первому и сообщат, так это Филиппу, — объяснил бегущий македонец свой поступок другу. Добежав до дверей зала, Кассандр тихонечко приоткрыл его и юркнул внутрь, за ним последовал Гарпал. Филипп сидел во главе стола и слушал речи полководцев, которые только и делали, что переставляли фигуры на карте. Македонцы громко спорили, а иногда даже переходили на крик. Царь сидел молча и допивал уже не первый бокал вина. По обе стороны от него сидели Антипатр и Парменион. Мужчины участвовали в спорах от имени царя, выбирая лучшую позицию для македонской армии на той или территории. Кассандр и Гарпал прошли вглубь зала и, спрятавшись за спины македонцев, затаились в ожидании. Время шло. Прошёл уже не один час, и юноши терялись в догадках, почему же Филиппу до сих пор не сообщили о рождении ребёнка. На протяжении всего это времени Кассандр не сводил глаз с Аттала. Мужчина, как и обещал, стал ходить на собрания. В молодости он был солдатом, а затем бросил военную карьеру и предпочёл жить мирной жизнью. От одной мысли, что Аттал мог быть таким же полководцем, как отец или Парменион, Кассандр едва мог сдержать рвотный рефлекс. Скучающий мужчина сидел рядом со своим родственником и подливал вино как себе, так и царю. Когда собрание было окончено, Кассандра охватило отчаяние. Неужели он ошибся? Возможно, женщины рожают чуть дольше, чем он мог себе представить. Тревога разрасталась всё сильней. «Довольно», — сказал он себе и соскочил на ноги. Антипатр сразу же увидел сына и сделал суровое лицо. В этот этот момент полководцы подняли бокалы. Они решили поздравить себя с тем, что наконец добили окончательную стратегию и в следующий раз уже соберутся непосредственно перед походом. Едва вино было разлито по всем бокалам, как двери зала распахнулись, и в комнату вошла Филинна в сопровождении нескольких служанок и наложниц. — Повелитель, — громко сказала она, склонив голову перед Филиппом, — спешу сообщить вам радостную весть — царица родила ребёнка. Шумевшие некоторое время назад македонцы замолкли. От услышанных слов, Аттал соскочил со своего стула и уставился на управляющую гаремом. Уголки рта мужчины поползли вверх, он едва мог сдержать волнительную дрожь в теле. Антипатр и Парменион переглянулись. Сейчас всё решится. Стоящий позади всех Кассандр почувствовал, как губы его стали непроизвольно шевелиться — он впервые молился. Гарпал не смог выдержать напряженной атмосферы и, сжав кулаки, отвернулся в сторону и зажмурил глаза. Все ждали. — Кто? — прошептал Филипп, вставая со стула. Сердце бешено заколотилось и ноги сделались ватными. — Хвала Гере, — с улыбкой отвечала Филинна, — у вас родилась здоровая девочка. В комнате повисла гробовая тишина. Аттал почувствовал, как в мгновение ока его тело словно окаменело. Он прокручивал слова женщины в голове снова и снова и не мог поверить в их правдивость. «Этого не может быть», — сказал он себе и рухнул обратно на стул. Застывшая от волнения улыбка на его лице стала превращаться в улыбку безумца. Филипп бросил женщине мешочек с золотом и поднял свой бокал над головой. — За отлично разработанную стратегию, — громко крикнул царь, возвращая из забытья свои полководцев, — дадут Боги, и мы дойдем с ней до самого Вавилона! Полководцы подняли бокалы и радостно заликовали. Аттал проводил уходящую Филинну испепеляющим взглядом и стал озираться по сторонам. Все вокруг радостно хлопали друг друга по плечу и чокались. Тогда в отчаянии Аттал схватил за руку ближайшего к нему гетайра, но тот лишь откинул руку, и тогда мужчину словно ударила молния — он осознал, что потерял свое прежнее влияние. Ища поддержки, он в отчаянии посмотрел на Пармениона, но каков же был его ужас, когда среди всех улыбающихся лиц, именно улыбка родственника заставила его содрогнуться. Полководец смотрел на свой бокал и лицо его напоминало льва, который только что порвал в клочья свою добычу. Страх и ужас охватил Аттала и он, потеряв на собой контроль, попятился назад, наступая на ноги македонцам. Когда же один из них толкнул его локтем, он тотчас озверел, решив, что на него напали. В панике озираясь по сторонам и ловя на себе надменные взгляды, мужчина выбежал из зала. Филипп сел на своё место. Он ударил пальцем по бокалу и ему тотчас налили вино до самых краёв. — Парменион, — поднося к губам бокал, сказал царь хриплым голосом. Полководец тотчас наклонился к Филиппу. — Мы уже совсем скоро выдвигаемся, — царь выдержал паузу, — вели вернуть Александра домой. В глазах Пармениона загорелся огонек. Мужчина поднял над собой бокал и с нескрываемым удовольствием ответил: — Как прикажете, мой повелитель.

***

      Гефестион, перекладывая факел из одной руки в другую, освещал пространство вокруг себя и не мог поверить собственным глазам. Десятки, а может и сотни, раннее никогда им не виденные конусы неизвестного происхождения располагались по всей площади глубокой пещеры. Размеры конусов были самыми разными: одни были с ладонь, а другие составляли не меньше трех метров в длину. От них исходила невероятная энергетика, и, когда юноша впервые их увидел, он почувствовал дрожь по всему телу, словно оказался один на один с когда-то заточенными Ураном титанами. Пол в пещеры был влажный, и Гефестиону с трудом удавалось балансировать на скользящих ногах, чтобы не упасть. Когда брюнет подошёл к одному из таинственных конусов, любопытство взяло над них вверх и он протянул руку. Холодные, мокрые — таково было первое впечатление Гефестиона, а затем он почувствовал, как на его пальца собирается некоторая липкая слизь. Пещера была поистине огромной. Они прошли с Экидом уже не один десяток метром, а она всё продолжала удивлять брюнета своими размерами. Одна пещера переходила в другую, а затем в третью, словно представляла собой целую систему, разделявшихся огромными природными колоннами того же происхождения, что были и конусы. Эакид вёл македонца все глубже, пока пространство не стало практически непроходимым. «Нужно протиснуться», — твёрдо заявил он и, повернув туловище боком, стал вдавливаться всем телом в одну из колонн. Едва Гефестион смог преодолеть эту щель, как снова был вынужден проходить другую. «Это того стоит», — воодушевлял Эакид и продолжал втискиваться в очередной проём. Когда юноши наконец вошли в большую пещеру, у Гефестиона уже болели рёбра. Македонец едва мог дышать, но как только он поднял глаза, всё для него замерло. До сегодняшнего дня он никогда в жизни не видел подземных озёр и то, что он увидел, навсегда запечатлелось в его памяти. Оно напомнило Гефестиона самый красивый сапфир, который он когда либо мог видеть. Даже несмотря на то, что пещера была освещена двумя факелами юношей, кристально чистая горная вода в озере переливалась самыми красивыми оттенками — от насыщенного синего до ярко-голубого. Подойдя ближе и посмотрев на своём отражение в воде, Гефестион понял, что озеро необычайно глубокое. «Это самое красивое, что я видел в жизни», — подвёл итог македонец, сидя на холодном полу и окидывая взглядом пещеру.       После полученных впечатлений, юноши ещё долго не хотели покидать это волшебное место, однако затухающие факелы, заставили их поторопиться. Эакид часто бывал в таких пещерах с тех пор как его отец, царь Арриб, показал их ему с братом. Проводя в лабиринтах пещеры час за часом, эпирец научился чётко в них ориентироваться. Он знал их длину и глубину, могу точно сказать в каких из них находились озёра и небольшие водопады. Когда, выловив Гефестиона, Эакид предложил юноши сходить в «таинственное место», он не надеялся, что тот так охотно согласится. Тогда эпирец решил выбрать для него самую красивую из пещер, которую он когда либо находил. И ему удалось произвести впечатление. Юноши добрались практически до самого выхода из пещеры, им уже открывался красивейший вид горные массивы, покрытый дубовыми деревьями. Первым вышел Гефестион и сразу же почувствовал, как свежий холодный воздух целиком заполнил его лёгкие. Он дышал глубоко, с закрытыми глазами, наслаждаясь каждым мгновением. Эакид не мог отвести от македонца глаз. Ветер колыхал кудрявые пряди юноши, полностью отбрасывая их назад, выставляя светлое молодое лице редким лучам солнца. Когда эпирец позволял себе посмотреть на тонкие, словно два розовых лепестка, губы, то непроизвольно сглатывал несколько раз от возникающего у него желания. — Спасибо, — с трудом поднимая длинные ресницы от ветра, сказал Гефестион, — я прежде никогда не видел такой красоты. Эакид кивнул. Сердце забилось сильней и он почувствовал, как жар стал заполнять всё тело. Он поднёс руку груди и плотно сжал свой гиматий, стараясь утихомирить бушующие эмоции. Он едва мог сдержать слова, которые могли нанести непоправимые последствия. — Я хотел бы показать это место Александру, — с тёплой улыбкой сказал Гефестион и, обернувшись на Эакида, увидел, что лицо его перекосило. — Что случилось? — македонец подошёл ближе, но юноша сделал от него шаг назад. — Ты так сильно его любишь? — выдавил из себя Эакид, сжимая гиматий все сильнее. — Ответь мне, Гефестион! Неужели ты так сильно его любишь? Чем он заслужил твою любовь? Гефестион опешил. Ему нравился Эакид. Спокойный, рассудительный, они даже были чем-то похожи. Юноши могли часами разговаривать, а затем могли столько же молчать, обдумывая мысли другого. Эпирец не был похож ни на кого, кого Гефестион когда-либо знал и ему это нравилось. Вопрос об Александре поставил юношу в тупик. Они никогда не обсуждали их отношения, хоть македонец и понимал, что Эакид всё о них знает, впрочем, как окружающие, однако Гефестион больше самого вопроса удивило то, какие это вызвало эмоции. Он чувствовал как эпирца переполняла злоба и никак не мог понять её причины. — Почему ты спрашиваешь? — спустя время ответил вопросом на вопрос Гефестион, — Ты переживаешь за Александра или я сделал что-то, что тебя оскорбило? Извини, но я не понимаю, почему ты задаёшь мне этот вопрос. — Неужели ты согласился разделить с ним эту любовь? — крикнул Эакид и тут же одернул себя. В этот момент он был сам не свой. С трудом утихомирив свой гнев, он поднял на Гефестиона глаза. — Ты же сам знаешь к чему может привести любовь к царю. Взгляни на мою сестру. Дионис уберёг её, и она не полюбила Филиппа, однако если бы это случилось, я не уверен, что она была бы до сих пор с нами. Цари рождаются, чтобы править, а не любить. Гефестион молчал. Он слышал всё это уже тысячу раз, однако не был готов к тому, что даже даже те люди, с которыми он имел общие взгляды, будут противиться его любви. Он любил Александра, а Александр любил его, они были счастливы, но это счастье вызывало слишком много споров. Сначала все были уверены, что это не более, чем юношеское увлечение, но годы шли и их любовь крепла. Эакид был одним из немногих, кому удалось увидеть насколько была серьезна эта любовь, по крайне мере, со стороны Гефестиона. — Он будет вынужден жениться и обзавестись потомством, — гнев Эакида исчез, стоило ему увидеть боль в глазах македонца и он с комом в горле продолжил. — У него будет своя судьба, судьба царя, и для тебя там нет места. Прошу, дай мне уберечь тебя, Гефестион, — последние слова эпирец прошептал словно молитву. Гефестион внимательно посмотрел в глаза Эакида. Раньше он не замечал, что в его светло-карих глазах были мелкие зелёные крапинки, но сейчас, когда он выслушивал все эти ранящие сердца слова, наконец, смог их разглядеть. «Какие красивые» — подумал он, когда Эакид закончил свою речь. — Ещё раз спасибо, что привёл меня сюда, — сказал Гефестион, делая вид, что его не задели слова друга, и посмотрел на вход в пещеру. — Я бы хотел однажды вернуться сюда. — Ты меня не слышишь? — нахмурил брови эпирец. — Я тебе говорю о том, что с Александром всегда будут другие, даже сейчас. — Что ты сказал? — вздрогнув, спросил македонец, поняв, что Эакид проговорился. — Моя сестра, — вздыхая потёр лоб эпирец, — пригласила фессалийскую гетеру. Я говорил им, что это дурная идея, но кто будет слушать младшего брата. Прости, я не хотел говорить тебе, сам не знаю как так вышло. Сердце брюнета забилось сильней. Эакид знал, что Олимпиада решила сделать и намеренно увел Гефестиона из дворца на это время. «Как подло», — промелькнуло в голове юноши, и он молча сделал шаг в сторону узкой тропы, ведущей во дворец. Эакид остался у пещеры один и закрыл лицо руками. Он понял, что только что-то совершил непоправимую ошибку и, возможно, навсегда потерял Гефестиона как друга, подорвав его доверие.       Когда в Эпире наступил вечер, Эакид вернулся во дворец. Несколько часов подряд он бродил по дубовым лесам, стараясь привести мысли в порядок. Юноша из последних сил поднялся по лестнице и направился в сторону своих покоев. Безумно уставший, он чувствовал, как силы покидали его с каждым последующим шагом. Когда до нужной двери оставалось всего пару метров, Эакид осознал, что ноги его задрожали, и, неожиданно свалившись на пол, он потерял сознание. Проснулся эпирец глубокой ночью от раздававшихся рядом с ним голосов. По началу они были едва различимы, но потом становились все громче. «Может, всё-таки, вызовем лекаря?», — чётко расслышал Эакид и открыл глаза. Он лежал в своей кровати, а рядом с ним стояли македонцы — Филота и Птолемей. Увидев, что юноша очнулся, они сразу же бросились к нему с расспросами о самочувствии. — Алкет сказал, что с тобой такое часто бывает, — подал воды эпирцу Птолемей, — он уверил нас, что тебе просто нужно отоспаться. — Рухнул прямо рядом с моей дверью, — покачал головой Филота, — и чего вы такие дохлые? Эакид поблагодарил македонцев и, отдав обратно бокал, схватился за голову. Казалось, что кто-то ударил по ней несколько раз кувалдой. От усталости он рухнул прямо под дверь Филоты и тот моментально выскочил на раздавшийся шум. Птолемей же в этот момент дочитывал последнюю страницу книги и готов был уже отойти ко сну, как доносящиеся ругательства Филоты заставили его выглянуть в коридор. Комнаты македонцев находились друг напротив друга. Когда Эакид полностью пришел в себя, Птолемей еще раз спросил про лекаря, но тот лишь отмахнулся, сказав, что ему действительно просто нужно отоспаться. Тогда македонцы, наконец, решили оставить его одного и отправились по своим комнатам. — Ох, ну и денек же сегодня был, — уже в дверях сказал Филота, качая головой, — мои покои сегодня, что комната спасения что ли? То Александр вбегает полуголый прячась от какой-то бестии, то Эакид валяется без сознания прямо у моего порога. Я богов что-ли чем-то прогневал? А, Птолемей? — Что ты сказал? — быстро спросил Эакид, забывая про свою голову, — Про Александра. Македонцы переглянулись, удивившись реакции эпирца. — А-а-а, — протянул Филота, пытаясь понять интерес юноши, — тебя же не было, да? — он зашел обратно в комнату и начал свой рассказ, — Сижу я, значит, сегодня днем в своей комнате и никого не трогаю, жду пока позовут на обед. Ничто не предвещало беды. Я уже собрался выходить, чтобы проверить не забыли ли слуги меня позвать, а то мало ли, они какие то у вас забывчивые, — македонец усмехнулся, посмотрев на Птолемея, — как вдруг, ко мне комнату влетает Александр. Голый. Ну, как голый, он прикрывался своей туникой, Я, стало быть, подумал, что это он снова с Гефестионом шалит и уже хотел его прогнать, как вслед за ним в комнату вбегает голая женщина. Абсолютно голая, за исключением ног, на них были браслеты. Я так опешил. Она пыталась поймать Александра и этот поганец сделал меня своим живым щитом. Представляешь? Я же ее не знаю и не могу ее трогать, она, в конце концов, была голой. Ух, и давно я не видел такой женщины, — Филота провел пальцем по нижней губе, — настоящая красавица! — И? — поддавшись любопытству, крикнул Эакид и тут же оговорился, — Я имею ввиду, что было дальше… — Что —что, она добралась до Александра и-и-и, — блондин выдержал паузу, — как влепила ему пощечину! Думаю, его лицо еще долго будет помнить этот удар. Оказалось, что это Олимпиада вызвала какую гетеру, чтобы развлечь своего сыночка, но не тут-то было. Он так испугался, когда она голышом залезла на него и стала стягивать тунику, что тот не нашел ничего лучше, кроме как прибежать ко мне в комнату с криками и воплями. — Не было такого! — вмешался Птолемей после того, как Филота стал описывать Александра как испуганного ребенка, — он просто не ожидал такого. Любой бы удивился. — Но не испугался! — засмеялся Филота, — Благо потом пришел Гефестион и быстро его успокоил! Эакид не верил своим ушам. «Вот значит как» — подумал он про себя, после того, как македонцы оставили его одного. И смешно, и грустно. Юноша лег на спину и стал всматриваться в потолок, с которого периодически осыпалась краска. Александр отреагировал на лучшую гетеру Греции так, как не мог ожидать никто. Все были уверены, что стоило ей коснуться его, как мужское начало возьмет вверх и он забудет о Гефестионе, однако, то, что они сделали имело прямо противоположный эффект. Наследник уважал и чтил женщин, и, увидев одну из них в столь неприглядном свете, был настолько шокирован, что не мог отойти еще несколько дней. План Олимпиады и ее братьев провалился. Юношеская любовь македонца не была столь поверхностной, как им могло показаться. И в отличии от всех, эта смешная история не только не рассмешила Эакида, она его напугала. До этого дня он думал, что лишь Гефестион настроен серьезно, так как видел в Александре не более, чем обыкновенного разбалованного наследника, но этот случай показал, что их любовь была взаимной. Испытывая щемящую боль в груди, он рассматривал едва держащиеся остатки изображений на потолке и представлял образы Александра и Гефестиона, то, как они были счастливы. Эти двое были словно солнце и луна, и, как полагалось небесным светилам, не могли существовать по отдельности. К сожалению, первым человеком, кто осознал это стал Эакид, человек отдавший одному из них свое сердце.

***

      Кассандр умолял отца отправить его в Эпир, чтобы первым сообщить Александру хорошую новость, однако мужчина был непреклонен. Такая открытая радость могла вызывать подозрения, и Антипатр был готов на все, чтобы ни один косой взгляд не был брошен в сторону его семьи, тем более когда на носу было такое важное событие как война с Персией. После нескольких отчаянных попыток, Кассандр хотел просить других полководцев уговорить отца, но те лишь отрицательно кивали головой, так как все знали насколько упертым в своих убеждениях был царский советник. Гарпал тоже по началу проявил инициативу и даже готов был выступить с этой идеей перед Филиппом, однако, немного поразмыслив, он понял, что чисто физически не сможет выдержать длинную дорогу до Эпира. Холодная погода, порывистый ветер — все это было слишком для солнцелюбивого македонского аристократа и он сам отказался от этой затеи, не успев даже спросить разрешение Филы. Когда все желающие отправиться за Александром были исчерпаны, Парменион всерьез был обеспокоен тем, кто же поедете за наследником, ведь необходимо было не просто сопроводить его до дома, но еще и уговорить вернуться. Учитывая все последние события, Александр вряд ли захочет быть при македонском дворе, ведь он считал себя униженным и оскорбленным, а таких людей просто так не выманить. Ломая себе голову уже третий день, Парменион перебирал всех возможных кандидатов, но каждый раз приходил к одному и тому же исходу. В один из таких дней полководец сидел один в зале советов и двигал фигурки солдат на карте. Придвигая очередную конницу, он поймал себя на мысли, что сейчас в Пелле не были никого, кто мог бы ему помочь с выполнением его задания и, отчаявшись, он взял в руку деревянную лошадку и томно вздохнул. — Что, никто не хочет ехать за этим щенком? — с ехидством спросил Клит, подпирая спиной косяк двери в зал. — Этот щенок сын Филиппа, — полководец поставил фигурку обратно на стол, — если бы я только мог поехать сам. — С ним же вроде твои оболтусы, — продолжал ёрничать Клит, — напиши им письмо, пусть уговорят его вернуться. Парменион закрыл глаза и покачал головой. — Что? — скрестил руки на груди брюнет, — Человеку без детей этого не понять? Ну, что же. Что верно, то верно. Вон посмотри на Антигона. На первый взгляд такой спокойный, однако, стоило ему узнать, что Деметрий в столице, то он от радости едва не сбил меня с ног. — Деметрий вернулся? — резко обернулся к Клиту Парменион, — И давно? — Сегодня утром. — Он вернулся один или с ним вся его команда? Они, кажется, были в Финикии. Сколько их не было, года три — четыре? — Не знаю и мне все равно, — оттолкнулся от косяка брюнет и, махнув рукой, вышел в коридор. Огонек надежды загорелся в глазах Пармениона. В момент когда полководец перегнал в коридоре Клита, он уже точно знал, что сможет вернуть Александра и спешил сообщить об этом царю.       В это же самое время, в другой части македонского дворца, был устроен праздник в честь рождение дочери Филиппа. Совсем крохотной, с черным пушком на голове, девочке было дано имя Европа. Гостей было не так много, в основном, это была местная знать и придворные. Они приносили для новорожденной много дорогих подарков, а новоиспеченная мать принимала поздравление. Эвридика, будучи молодой, не осознавала, что все что ей говорили гости на праздники было не искренним и, окрыленная материнством девушка, совсем не замечала на себе полных укоров взглядов. Аталл же на празднике не присутствовал. С того дня, как было объявлено о рождении Европы, мужчина топил свое горе в вине и отсутствовал на всех событиях после. Аудатта вернулась из старого дворца в сопровождении своей дочери Кинаны и внучки Адеи и лично поздравила Эвридику, вручив ей ожерелье из чистого золота с изображением бабочек. Фила также присутствовала на празднике вместе с Гарпалом. Даже исчезнувшая на время Меда вновь вернулась во дворец и сейчас стояла вместе со всеми, кто вручал подарки маленькой дочери царя. Праздник проходил относительно скромно. Кормилицы периодически приносили девочку, чтобы гости могли ей полюбоваться, а затем вновь уносили в покои. Когда в очередной раз кормилица принесли в зал малышку, Эвридика взяла ее на руки. Она коснулась мизинцем ямочки над губой и Европа открыла рот в поисках груди. Молодая мать положила ей на нижнюю губу палец и та стала его усиленно насасывать, периодически попискивая от того, что откуда не текло молочко. Несмотря на все то недовольство, что царило в воздухе, Эвридике удалось создать вокруг себя и своего ребенка атмосферу полного умиротворения. Наблюдающая эту картину Клеопатра, стоящая рядом с Кинаной, затаила дыхание. Она всматривалась в это маленькое, иногда вздрагивающее, существо и ее поражало насколько беззащитен может быть человек в этом мире. У нее есть мать и отец, а также кормилицы, и от них полностью зависела ее жизнь. Ум восемнадцатилетней Клеопатры никак не мог смириться с законами природы, в частности с тем, что даже детеныши животных уже через несколько часов могут встать и пойти резвиться на лужайке, а человеческий ребенок не может себе это позволить даже в в ближайшие несколько лет. Девушка находила это крайне несправедливым. Каждый раз, когда Эвридика целовала Европу в лобик, а та непроизвольно морщилась, она невольно задумывалась, поступала ли с ней в детстве так Олимпиада. Клеопатра не сохранила детские воспоминания о матери. И не то чтобы она не хотела их помнить, у них ее просто не было. Все свое время Олимпиада проводилась с Александром, а Клеопатра всегда ночевала в соседних покоях вместе с кормилицами. Когда девушка в очередной раз увидела, как тепло Эвридика прижимает малышку к своей груди, ей вспомнилась одна история из детства.       Ей было около шести лет, когда она впервые решила сбежать от кормилец и отправилась гулять по дворцу. Длинные коридоры не вызывали у девочки страха, наоборот, ей все казалось таким необычным, что она решила узнать, где же они заканчиваются. Пройдя самый длинный путь в своей жизни, маленькая Клеопатра вышла к большой красивой арке, ведущей во внутренний сад дворца. От увиденной красоты, а это было поздним летом, когда повсюду цвели гибискусы, девочку охватил настоящий восторг. Поняв, что там никого нет, она с огромными от счастья глазами, побежала кружиться в высоких кустарниках. При каждом повороте девочка срывала с растений красные цветы и подбрасывала над собой. Наигравшись вдоволь она повалилась на мягкую траву и пролежала, глядя на чистое голубое небо, не меньше часа. К реальности ее вернули голоса придворных дам, проходящих мимо. Испугавшись, что ее могут увидеть, Клеопатра мгновенно юркнула в один из кустарников и притаилась. Македонки остановились у фонтана и принялись громко хохотать, обсуждая последние дворцовые сплетни. Такое развитие событий не давало беглянке вернуться обратно к кормилицам, она начала начала не на шутку волноваться. Узнав об этом побеге Олимпиада наверняка бы заперла ее в покоях до самого замужества. Собравшись и немного подумав, Клеопатра решила проскользнуть мимо женщин другим путем и попятилась задом вглубь кустарника. Дойдя до первой оградки, девочка начала медленно вставать, но вдруг почувствовала легкую щекотку рядом с указательным пальцем и посмотрев на руку, она увидела большого розового червяка. Он извивался на пальцах, сильно щекоча ее. В ужасе Клеопатра была готова поднять самый громкий в своей жизни визг, как кто то схватил ее и, притянув к себе, прикрыл рот рукой. «Тише, это всего лишь червяк» — послышалась сзади. Девочка подняла глаза на тайного незнакомца. Это был мальчик лет двенадцати со большими серо-голубыми глазами. Он прижимал к себе Клеопатру, а сам озирался по сторонам и, как догадалась она после, тоже прятался. Она всматривалась в лицо мальчика, пытаясь понять кто он такой, ведь она никогда в своей жизни не видела людей с таким необычным цветом волос — пшеничным с медным оттенком. Через несколько минут ожидания в сад вбежало еще двое мальчишек того же возраста. Таинственный друг девочки отодвинулся, выпустив ее руку. «А вы меня так и не нашли!» — крикнул он, аккуратно выбираясь из зарослей. Мальчик подбежал к друзьям и сказал им что-то на ухо, после чего все трое громко рассмеялись. Клеопатра сначала подумала, что он рассказал им о ней и стала заливаться краской, однако к ее удивлению, когда она уже была готова выскочить из зарослей, чтобы надавать им тумаков, они бросились в сторону фонтана. Мальчишки залезли в воду и стали разбрызгивать ее повсюду. Придворные дамы подняли такой визг, что уже через минуту в сад сбежалась вся ближайшая охрана. «Он сделал это специально» — подумала Клеопатра, глядя на уводящих стражниками мальчишек и, выждав еще немного времени, она вернулась обратно в свою комнату. Кормилицы ее, конечно, сильно отругали, но не рассказали об этом Олимпиаде. Они побоялись, что молодая царица могла лишить их головы, узнай она о побеге дочери, поэтому этот случай навсегда остался их маленьким секретом. — И почему я вспомнила это именно сейчас? — прошептала Клеопатра, глядя на то, как кормилица забирала от Эвридики расплакавшуюся девочку. — Ты что-то сказала? — обернулась рядом стоящая Кинана. Девушка лишь покачала головой и спустя какое-то время покинула праздник. Как только Клеопатра вышла от Эвридики, она вспомнила, что Филипп велел ей зайти к нему на днях и, поняв, что на сегодня у нее нет больше дел, решила отправиться прямиком в тронный зал. Клеопатра шла медленно, разглядывая такой родной и нелюбимый ею дворец. Он напоминал клетку. Ей едва исполнилось восемнадцать, она была красива и богата, но несмотря на все это, она была несчастна, хоть никогда и не жаловалась. Дядя Клеопатры был хорошим человеком и девушка об этом знала, но каждый раз, когда она думала о нем, в ее сердце разрасталась все большая пустота. Девушка не была чувственной натурой, однако, она все же была живым человеком, и как полагалось любому из них, ей хотелось познать любовь, тем более, что у нее рядом был живой пример. Стоило ей увидеть сияющие глаза брата, ей тут же овладевала зависть и она ничего не могла с собой поделать. Год от года Клеопатра наблюдала за тем, как Александр был счастлив, и не понимала, чем же она так прогневала Афродиту, что та вместо трепещущего сердца положила в ее грудь бездушный кусок камня. Даже сейчас, когда она стояла у входа в тронный зал, она понимала, что причина по которой позвал ее отец, была связана с предстоящей свадьбой и как любая девушка она должна была волноваться, однако Клеопатра ничего не почувствовала. Зайдя внутрь, она нашла полководцев, говоривших на повышенных тонах. — Дай ему хотя-бы отдохнуть! — с суровым лицом настаивал Антигон, — Парня четыре года дома не было, имей совесть! — Остальные тоже четыре года не видели родной Пеллы, так что, — оборвал речь Парменион, увидев, что в зал вошла Клеопатра. Полководцы одновременно кивнули. — Кто вернулся? — поинтересовалась она, окидывая взглядом комнату и поняв, что царя нет. — Мой сын, госпожа, — ответил Антигон, — Деметрий. — Но, к сожалению, он и еще двое солдат будут вынуждены завтра выдвинуться за вашим братом в Эпир — сразу же отозвался Парменион и почувствовал на себе злобный взгляд другого полководца, — Александру всегда нравилась эта троица, хоть они и были старше его, — мужчина улыбнулся, — помню однажды им удалось спрятаться под столом и просидеть так все собрание, даже не пискнув. Александр еще тогда так расстроился, что они не взяли его с собой. Клеопатра переводила взгляд с одного македонца на другого. Она была четырнадцатилетним подростком, когда видела Деметрия последний раз, поэтому она с трудом могла вспомнить его лицо. Обычный, совершенно непримечательный — таким он вспыл в ее памяти после того, как она на несколько минут погрузилась в раздумье. Филипп все не приходил и Клеопатра, уставшая ждать, решила, что навестит его в другой раз. Она попрощалась со спорящими полководцами и вышла из зала. Едва она переступила порог, как наткнулась на высокого загорелого юношу с короткими вьющимися волосами. Он моментально сделал шаг назад уступив ей место. — Госпожа, — улыбнулся он, показывая рукой, что освободил ей пространство. — Пердикка? — убеждаясь, что память ей не изменяет, спросила Клеопатра, — Неужели, это правда ты? Македонец внимательно посмотрел на девушку. Оглядывая ее с головы до ног, он никак не мог понять кто же стоял перед ним и, более того, знал его имя. Уже через мгновение Пердикки стало неловко, что он не может узнать таинственную незнакомку и почувствовал, как лицо его стало заливаться краской. Клеопатра молчала, в надежде, что то все же назовет ее имя, однако время шло, а юноша не вымолвил и слова. Гордость девушки была оскорблена и она, недовольно хмыкнув, бросила на юношу надменный взгляд. — Значит, не узнаешь? — строгим голосом сказала она, скрестив руки на груди. — Похоже, я обозналась. Пердикка опешил. Он хотел извиниться, но Клеопатра махнула рукой и пошла в его сторону, демонстративно проходя мимо. Как только они сравнялись, неожиданно, чья-то сильная рука схватила девушку и потянула назад. Клеопатра почувствовала, как сильные мужские руки сжали все ее тело, сжимая в крепких объятиях. — Как ты выросла, — послышалось сзади, — совсем невеста. От услышанных слов щеки дочери царя сделались пунцовыми. Она выскользнула из рук и обернулась. На нее смотрел крепкий молодой человек и лукаво улыбался. — Леоннат, — еле слышно прошептала Клеопатра, и в тот же момент почувствовала как гранитный камень в ее груди дал трещину, ведь перед ней стоял никто иной, как некогда таинственный мальчик с пшеничными волосами медного оттенка.