Александр

      Увидев в главном холле эпирского дворца знакомые лица, Александр застыл на лестнице, обнажив белые зубы в широкой улыбке. Леоннат и Пердикка только что приехали и, как и ранее прибывшие македонцы, едва сдерживая дрожь, быстрее укутывались в тёплые гиматии, которые им принесли слуги. Стоило юношам увидеть наследника, как они моментально его окликнули, и тот, не раздумывая, бросился к ним в объятия. Следом за ним бросился и Гефестион, а уже через какое-то время и все остальные. Леоннат и Пердикка по очереди хлопали младших македонцев по головам и периодически удивлялись, как те выросли за последние четыре года. Александр не мог скрыть поглотившей его радости. Он очень любил юношей, они были ему словно родными и напоминали о беззаботном детстве. Пердикка стал первым человеком при дворе, с кем подружился наследник после того, как был переселён от матери в собственные покои. Македонец принадлежал к знатному орестийскому роду и имел общие корни с династией Филиппа. Имея незаурядный ум и отличные физические способности, Пердикка сразу же приглянулся маленькому Александру — он стал бегать за ним хвостиком, а спустя некоторое время познакомился и с его лучшими друзьями — Леоннатом и Деметрием. Первый также принадлежал к македонской аристократии и был одним из самых талантливых македонцев своего поколения. Физически выносливый, храбрый и смелый Леоннат уже в возрасте шестнадцати лет был рекомендован Леонидом царю в качестве личного телохранителя, что в те времена было большой честью. Деметрий, в отличие от своих друзей, не был аристократом, но он был сыном одного из главных полководцев Филиппа, и это позволяло ему находиться при дворе практически всё время. Внешне юноша очень походил на отца — высокий рост, огромные руки и ноги, которые с возрастом позволили стать ему отличным солдатом. Деметрий появился на свет, когда Антигону не было и двадцати. Рано потерявший родителей, молодой сподвижник Филиппа сделал всё возможное, чтобы его сын никогда не чувствовал себя обделённым, и с детства окутывал его любовью и заботой, что в дальнейшем стало источником их особой привязанности друг к другу. Даже сейчас, несмотря на то, что Парменион настаивал на том, чтобы отправить в Эпир всех троих, Антигон сумел уговорить Филиппа оставить Деметрия в Пелле.       Эпирский царь велел пораньше подать ужин, чтобы юноши могли вдоволь наговориться в более благоприятной обстановке. Поужинав, македонцы ещё долго не могли отойти от будоражащих историй солдат, только что вернувшихся с вражеской земли. Они переместились в небольшую комнату в дальней части дворца и полностью отдались во власть сжигающего их любопытства. Они расспрашивали о каждой детали, каждом шаге, что не могло не удивлять их старших товарищей. Однако, отвечая на вопрос за вопросом, они быстро поняли, что молодому поколению македонцев уже настолько не терпелось ринуться в бой, что, слушая их, они проецировали эти события на себя и с наслаждением представляли, как сами будут величественно ходить под Аресом. Когда Пердикка окончил очередной рассказ, время перевалило глубоко за полночь. Из окон доносился гул ледяного ветра, а факелы в комнате стали гаснуть один за одним. Македонцы постепенно засыпали. Первыми сдались Эвмен и Неарх. Они облокотились друг на друга и, укрывшись гиматиями, крепко заснули. Посмотрев на них, Леоннат с любовью улыбнулся, а затем окинул взглядом комнату. — Тут столько изображений змей, — шёпотом произнёс он, наблюдая, как с каждым дуновением ветра мелким порошком со стен осыпалась краска. — Это ты ещё живых не видел, — зевнул Филота, — у них тут что-то типа гнезда. Я за всю свою жизнь столько не видел, сколько за время, проведённое в этом дворце, — он потянулся, а затем лёг на пол, положив голову на колени младшего брата.       Практически заснувший Никанор фыркнул, но не стал сопротивляться, так как с детства привык выступать в роли подушки. Сидящий рядом с ними Птолемей молча наблюдал за Леоннатом. За всё проведённое с гостями время он не проронил и слова. В детстве он единственный не разделял восторга от дружбы со старшими македонцами, так как был убеждён, что их заслуги явно переоценивали. Для него они были самыми обычными солдатами, хоть и имеющими некоторые таланты. Он был уверен, что если бы эту троицу поставили с ними в один ряд, то ни один житель Греции не смог бы утверждать, что они сильнее или умнее их. Именно по этой причине Птолемей не считал нужным уделять столько внимания обыкновенным солдатским байкам и просто сидел поодаль, потеплей замотавшись гиматием. Пока он старался отвести взгляд в сторону, его глаза стали непроизвольно закрываться. Леоннат снова окинул спящих македонцев взглядом и, повернув голову, невольно улыбнулся. — Говори тише, — сказал македонец Пердикке, видя, как тот разгорячился, рассказывая Александру с Гефестионом невероятную историю их друга Деметрия, который голыми руками отбивался от десятерых фракийцев, напавших на них однажды ночью. Кудрявый македонец обернулся и увидел, как их младшие товарищи тихо посапывали. Пердикка тихонечко хихикнул и наклонил голову вниз. Он вспомнил, что совсем недавно эти крепкие юноши были детьми и, спотыкаясь друг об друга, бегали за ними. Их глаза излучали искреннюю радость, от них веяло беззаботностью. Пердикка по-настоящему любил каждого из них. Каждый из сидящих в этой комнате отзывался в его сердце самыми тёплыми чувствами. — И всё-таки вы выросли, — заключил брюнет, оторвавшись от воспоминаний, — ваши глаза больше не искрят желаниями, — Пердикка выдержал паузу, — теперь они полны огня стремлений!       Александр и Гефестион оживились ещё сильнее. Они были рады услышать это от старого друга, ведь это означало, что последние четыре года не прошли зря. Они посмотрели друг на друга и радостно заулыбались. Наблюдая за этим, Леоннат подошёл ближе и сел рядом с Пердиккой. Несмотря на все тёплые чувства, что переполняли их сердца сейчас, македонец ни на минуту не забывал о цели своего приезда. Он дал знак другу, коснувшись его плечом, и серьёзно посмотрел на юношей. Настало время сменить тему разговора в менее приятную сторону. — Видят боги, — с едва уловимой печалью в голосе начал он, — я готов рассказывать вам истории вечно, однако, — Леоннат подался вперёд, — пора и вам рассказать, что творилось на нашей родине, пока нас не было. Ведь то, что произошло, навсегда изменило то место, что мы привыкли называть домом.       Александр вздрогнул. От заполнявшей его ранее радости не осталось и следа. После того, как он помирился с Гефестионом, ему казалось, что время остановилось. Он окружил себя любящими людьми и каждый день старался стирать из памяти всё плохое, что случилось с ним за последнее время. Наследник создал вокруг себя кокон и, как и любой другой человек, грезил о том, чтобы остаться в нём подольше, однако слова Леонната сумели прорвать плотину, и сильнейший напор нескончаемых тревог о будущем вновь потянул Александра на дно. В год, когда Пердикка, Леоннат и Деметрий отправились в поход, наследник был одним из самых счастливых на свете людей. Он был регентом Македонии, проводил приёмы и принимал послов. Имел честь быть командиром кавалерии в битве при Хиронее, и ему удалось сыграть решающую роль, разбив все фиванские отряды. Неоднократно побеждал в гонках на колесницах в Малых и Больших играх. Вся его жизнь была предопределена с самого начала. Александр был тем человеком, кто всегда знал, по какой дороге ему идти. Он не сомневался. Никогда. Однако то, что произошло между ним и его отцом, больше не могло вписываться в его идеализированное будущее. В одночасье он потерял возможность осуществить свои планы, так как мог попросту не стать царём. И сама мысль о том, что Македония, принадлежавшая ему по праву, могла оказаться в руках другого, сжигала его изнутри. Он Александр — человек, рождённый, чтобы завоевывать, рождённый, чтобы править. Ничто и никто не должен ему помешать, тем более, его отец. Именно в теле Александра двадцать лет назад переродился Ахиллес, и привести греков к славе суждено именно ему. Он знал это наверняка, но проблема заключалась в том, что македонец больше не знал, как это осуществить. Своими мыслями он поделился со старыми друзьями, а те, в свою очередь, погрузились в раздумье. Четыре года назад они оставили юного наследника с горящими глазами и храбрым сердцем в столице. Александр был надеждой для всех, в том числе и для них. Они гордились тем, что в нужное время их страна перейдёт в надёжные руки, но после того, как македонцы узнали о том, что произошло в их отсутствие, их одолели сомнения. Несмотря на то, что юноши были ненамного старше Александра, они всё же сильно отличались своими чересчур консервативными моральными убеждениями и в этом плане больше походили на Антипатра. Это проявлялось не только в абсолютной преданности царю, но ещё и в направлении их мыслей. Царь и его люди должны смотреть в одну сторону, ведь именно это и приводит государство к наивысшему расцвету. Леоннат и Пердикка чётко понимали, что мнение Филиппа они уже давно не разделяли, а вот Александр, тот, кто вырос у них на глазах, имел на них определенное влияние. Они верили, что только он способен привести их к светлому будущему. — Ты готов пойти против отца? — твёрдо спросил Леоннат, посмотрев на Александра. — Я никогда не думал об этом, — на удивление Гефестиона, спокойным голосом ответил наследник. — Моя мать всю их совместную жизнь была готова перерезать ему горло, а в последние годы и вовсе уговаривает моего дядю начать с Македонией войну. Я вырос среди людей, готовых в любую минуту разорвать отца на части, поэтому сам никогда не задумывался. Однако, даже сейчас, немного поразмыслив, я не смогу дать ответ. Заслуги отца настолько велики, что временами меня одолевает страх, что я не смогу за ним угнаться. Будь у меня возможность, я бы отдал всё, чтобы узнать, как он мыслит. — Именно поэтому тебе нужно находиться подле него, — Пердикка подался вперёд. — Твой отец — великий правитель и завоеватель. Тебе нужно учиться у него, пока есть такая возможность, ведь никто не знает, что с нами будет завтра, верно? — Верно, — неожиданно вмешался Гефестион, похлопав Александра по плечу. — Мы должны вернуться, — уверенно заявил он. Брюнет понимал, что эти слова уже горели на губах его любимого. — Македония — наш дом, и что бы там ни происходило, только ты сможешь вернуть всё обратно, но для этого нам самим нужно вернуть тебя на твоё место. А твоё место — рядом с царём, ведь ты его наследник.       Александр внимательно посмотрел на присутствующих и почувствовал, как сердце его вновь стало наполняться чем-то живым и более жгучим, чем-то, что там было раньше. Чем больше македонец смотрел в глаза Гефестиона, Пердикки и Леонната, тем крепче становилась уверенность, что, какая бы тьма его ни окружала, как бы далеко он ни находился, эти люди всегда будут устремлять свой взгляд только в его сторону. Он медленно наклонился вперёд и выждал время, пока другие не последовали его примеру. Когда головы юношей коснулись друг друга, он в шутку спросил: — Кто ваш царь? И в ответ Александр услышал то, что всегда согревало его душу: «Ты».       На следующий день македонец созвал своих эпирских родственников и сообщил им, что возвращается в Македонию. Новость была принята положительно, по крайней мере, так показалось Александру. Он также сообщил, что после свадьбы Клеопатры и его дяди отправится вместе с отцом в поход на Персию. Регентом он не будет, ибо не готов сидеть в Пелле, пока Филипп завоёвывает мир. Речь Александра была пылкой, громкой. Он чётко выражал свою позицию и был готов к вопросам и предостережениям, но их не последовало. Все четверо эпирцев лишь внимательно смотрели на него и молчали. Не получив желаемой реакции, Александр удивился, ведь это не было похоже на них. Списав всё на удачное стечение обстоятельств, а именно на то, что Эвредика не родила наследника, он посчитал, что его близкие больше не опасались за его жизнь как прежде и наконец-то были спокойны. Немного поговорив с ними о том, когда ему лучше вернуться, юноша принял решение, что отправляться стоит как можно быстрее, а именно завтра на рассвете. Воодушевлённый скорым возвращением, Александр отправился сообщить новость своим товарищам. Услышав это, македонцы пришли в настоящий восторг, ведь постоянный холод и отсутствие хорошего вина всем уже порядком надоели. Погода стояла ветреная, но не такая холодная, как в последнее дни. Солнечных дней стала намного больше, и вся богатая эпирская флора сменила свои тусклые зелёные оттенки на более яркие. Проводить юношей обратно в столицу вышла вся местная знать во главе с Александром Молосским. Они молились за наследника, сложив ладони у груди и повторяя имя Диониса. Эпирцы знали, что их Ахиллес в лице Александра принесёт славу родной земле, и тогда они вновь будут процветать, как во времена великого предка. Товарищи наследника также получили благословение — им подарили различные украшения из чистого золота, на большинстве из которых было изображение змей или дубового листа. Олимпиада не вышла провожать сына, она лишь молча наблюдала за происходящим, стоя на балконе вместе с братьями. На протяжении всего времени сборов Алкет что-то нашёптывал женщине на ухо, отчего та периодически демонстративно вздыхала. Эакид стоял позади них и украдкой бросал взгляд на Гефестиона, ведь с их последнего разговора они ни разу не встретились. Сердце эпирца было разбито, и он всё ещё не был готов найти в себе силы признать поражение, отчего предпочитал не выходить несколько дней из покоев, сославшись на болезнь. Когда сборы были закончены и все простились с македонцами, Александр Молосский подошёл к племяннику и крепко его обнял. — Мы не прощаемся надолго, — прижав к себе Александра, сказал царь, — не пройдёт и месяца, как я снова смогу тебя обнять, мой мальчик, — мужчина сунул руку в мешочек, болтающийся на поясе, и достал оттуда нечто блестящее. Это оказалось кольцо с большим сверкающим жёлтым камнем в форме овала. — От Александра второго Александру третьему, — улыбаясь, сказал эпирец, положил украшение в руку племянника и накрыл её своей широкой ладонью.       Наследник едва успел рассмотреть свой подарок, но с благодарностью принял его. Солнце взошло, и настала пора возвращаться домой. Он вскочил на Буцефала и, крикнув своим друзьям «Выдвигаемся», галопом помчался вперёд. Македонцы двинулись следом. Олимпиада не сводила глаз с удаляющейся фигуры сына. Она стояла недвижимо, словно статуя — красивая и холодная. Даже порывистый ветер, который будоражил местных эпирцев, не заставил дрогнуть ни единый мускул на её лице. Когда спины македонцев, покрытые гиматиями, стали красными пятнами вдали, на балкон пришёл царь Александр и встал рядом с сестрой. Взошедшее солнце освещало юношам путь, но стоило им скрыться за ближайшим холмом, как светло-серые облака, налившись фиолетовыми красками, закрыли собой небесное светило, и Эпир вновь погрузился в тень. — Настало наше время, — сквозь зубы прошипел Алкет, подняв голову к тёмному небу, — столько лет я грезил об этом, и вот нам наконец выпал шанс. — Отец говорил, — Молосский игриво поправил свой венок, — что на закате жизни окружившие себя ореолом побед цари становятся глухи ко всякого рода угрозам и тем самым добровольно ведут себя на погибель, — эпирец усмехнулся. — Никогда не думал, что мне удастся увидеть это воочию. Повисла тишина. Алкет продолжил грезить, глядя в небо и предаваясь страшным мыслям, Александр ехидно улыбался, а Эакид стоял позади, показывая свою безучастность. Олимпиада продолжала стоять молча. За эти дни произошло достаточно много событий, чтобы женщина начала неустанно молиться. Её голова была занята только одним — Александром, и, несмотря на то, что всё складывалось в пользу юноши, она знала, что Дионис ждал от неё действий. — Мой Ахиллес, — едва шевеля губами, проговорила Олимпиада, окидывая взглядом поглощенную туманом дорогу, ведущую в столицу.

***

      На протяжении всей дороги до Пеллы Александр любовался подарком, который вручил ему эпирский царь. Юный македонец никогда прежде не видел настолько необычного камня. Поначалу ему показалось, что он был жёлтым, но при тщательном рассмотрении юноша понял, что тот был прозрачным, а внутри были желтоватые волокна, напоминающие пряди волос. Когда наследник передал кольцо в руки Гефестиона, то брюнет сразу обратил внимание, что при попадании солнечных лучей в сердцевине камня виднелось едва различимое изображение чего-то незнакомого. Снедаемые любопытством, остальные македонцы тоже присоединились к разгадке «таинственного кольца» и по очереди стали выдвигать свои идеи о том, что там могло быть изображено и как это смогли туда поместить. Последним украшение рассматривал Филота. Он бережно крутил его в своих руках, позволяя редким лучам эпирского солнца просвечивать сквозь камень. Несмотря на то, что большинство увидело внутри кольца голову змеи, старший сын Пармениона сразу же отбросил эту мысль. Он так же, как и все, отчётливо видел треугольник, напоминающий голову, внутри которого была пара маленьких черт, но, в отличие от товарищей, юноша обнаружил ещё две изогнутые линии, исходящие от его углов. Филота продолжал вертеть украшение ещё некоторое время, а затем догнал Александра. — Это бык, — заключил он, протягивая кольцо. — Точнее, голова быка. Если поймать луч вот с этой стороны, — македонец указал пальцем на левую часть кольца, — то можно увидеть кривые линии — это рога.       Наследник потянул поводья Буцефала и остановил коня. Он внимательно стал рассматривать подарок под тем углом, на который указал ему Филота, и, поймав луч солнца, тоже увидел голову животного, похожего на быка. «Невероятно», — подумал про себя Александр, удивляясь, как совсем неразвитый Эпир смог достичь такого уровня в ювелирном искусстве. На сегодняшний день это было самое красивое кольцо из его коллекции. Наследник был достаточно равнодушен к украшениям и носил их достаточно редко, однако этот подарок вызывал в нём восхищение. Он гордо надел кольцо на указательный палец правой руки и поднял её перед собой, чтобы ещё раз насладиться блеском камня в лучах эпирского солнца. — Ты самый внимательный из всех людей, которых я знаю, Филота, — улыбаясь, произнёс Александр, не перестая наблюдать за сверканием своего подарка. Филота расплылся в широкой улыбке и вскинул голову к небу так, что его курносый нос стал казаться ещё длиннее. Идущие рядом македонцы рассмеялись. Чем ближе была Пелла, тем шире становилась дорога, по которой они двигались, и им уже не приходилось тесниться друг за другом. — Не захвали его, Александр, — хихикая, сказал Никанор, ударив в бок старшего брата локтем. — Он такой зазнайка, отец его всегда за это ругает. — Неправда! — воскликнул Филота, чем вызвал у друзей вторую волну смеха.       Юноша демонстративно нахмурил брови и выкатил вперёд пухлую нижнюю губу. Македонцы вокруг не преставали смеяться всю дорогу. Когда они прошли половину пути, то почувствовали, как с каждым шагом погода становилась всё более приятной. Ветер стих, яркое солнце освещало всё вокруг. Большинство юношей сняли гиматии и двигались верхом налегке, будучи в одних туниках. Когда усталость накатывала на них, они устраивали гонки — кто первый доберётся до ближайшего поворота. Такие игры придавали македонцам сил, ведь шли они уже достаточно долго. Решив устроить очередную гонку, юноши со всей силы погнали своих лошадей вперёд, выбрав себе цель — ближайший холм. Но как бы македонцы ни напрягали своих лошадей, обойти Буцефала было невозможно. Чёрный, как смола, конь Александра был настолько быстрым, что многие были уверены, что это животное было даровано ему не иначе как с Олимпа, ибо по скорости равным ему был только орёл.       Наследник достиг холма первым. Он поднял Буцефала на дыбы, демонстрируя свое превосходство, и шутливо помахал рукой друзьям, гнавшим галопом своих лошадей. Он обожал это чувство — быть первым, быть лучшим. Внутри него горел огонь, и в такие минуты он был готов на всё, чтобы дать этому огню возможность осветить путь всем дорогим для него людям. Пока Александр разыгрывал сцену уставшего от ожидания человека, по другую сторону от македонцев, прямо на дороге в Пеллу, показались два красных пятна. С каждой секундой они становились всё ближе, и, как только все друзья наследника доехали до холма, пятна приобрели форму человеческих силуэтов — некто ехал верхом в их сторону. — Они что ли пьяные? — озвучил мысли всех македонцев Филота, заставив присутствующих внимательнее вглядеться в приближающиеся фигуры. Они то останавливались, то мчались галопом, иногда один из них нападал на второго, а тот начинал уводить лошадь в противоположную сторону. Александр и все его товарищи наблюдали за происходящим с широко распахнутыми глазами, стараясь понять, что же происходило с таинственными странниками, попавшимися им на дороге. — Странно, — сказал Птолемей, прищурившись. Он внимательно всматривался в фигуры и предположил, что это, скорее всего, македонцы из Пеллы. На них были накинуты такие же красные гиматии, как и у Птолемея. Двое незнакомцев были брюнетами. Правда, один был крепкий, видно солдат, а другой очень худощав, плюс не очень крепко держался в седле, что говорило о том, что верхом он ездит редко. Заметив всё это и сделав выводы, Птолемей подался вперёд и прищурился ещё сильнее. — Погодите-ка, — сказал он тише, и тут его осенило, — да это же… — Кассандр! — перебил его криком Гефестион. Глаза македонцев распахнулись ещё сильнее. — Точно, Кассандр! — закричали они, узнав юношу. — А рядом кто плетётся? Не может быть! Да это же Гарпал!       Юноши издали громкий вопль и погнали лошадей навстречу друзьям. Силуэты людей на дороге действительно оказались Кассандром и Гарпалом. Юноши продолжали усиленно о чём-то спорить, но стоило им почувствовать, как под ними задрожала земля, они подняли удивлённые глаза в сторону холма. Девять всадников мчались к ним на всей скорости. Пыль поднялась настолько высоко, что Кассандр с Гарпалом едва могли различить, что на скачущих лошадях кто-то сидел верхом. — Это посланники Аида! — заверещал звонким голосом Гарпал и, натянув поводья, в ужасе попятился назад. От неожиданности Кассандр сначала тоже двинулся назад, однако сумел взять себя в руки и посмотрел вперёд. Благодаря высокому росту Птолемея, брюнет заметил его практически сразу, вторым же он увидел Гефестиона. Следом за ними из пыльной бури выскочили и оставшиеся македонцы. — Кассандр, — крикнул Александр, спрыгивая с лошади. Он подбежал к спустившемуся с лошади брюнету и крепко его обнял, — как ты тут оказался? — Я поехал в Эпир, чтобы вернуть тебя домой — взволнованный неожиданной встречей, ответил Кассандр. — Я был уверен, что ты не захочешь возвращаться. — Это так ты в нас веришь? — возмутился Пердикка и, не слезая с коня, дал кулаком брюнету по голове. — Вот же наглый малец! Глаза Кассандра мгновенно сделались влажными, и он, состроив гримасу, потёр затылок. — Вот поэтому я и решил поехать лично, — юноша показал язык Пердикке, — неизвестно что эти двое могли тебе наговорить. Гефестион подошёл к другу и обнял его так же крепко, как и Александр. — Твой отец убьёт тебя, — шепнул он ему на ухо. Брюнет понимал, что Антипатр не имеет ни малейшего представления о том, что его сын сейчас находится на полпути в Эпир, и Кассандр поступил так на свой страх и риск. По возвращении советник царя наверняка отыграется на юноше, но тот предпочёл находиться с Александром, даже если потом это будет иметь плачевные последствия. Когда Гефестион оторвался от одного друга, он бросил свой взгляд на другого. Гарпал радостно приветствовал остальных македонцев, но всё время вздрагивал, хотя погода в этой местности была значительно теплей, чем в Эпире. — Я всегда знал, что у Кассандра есть дар убеждения, — Гефестион стащил со своей лошади утеплённый гиматий и, улыбаясь, протянул его другу, — но чтобы он сумел затащить тебя в Эпир, даже помыслить не мог. — О, Гефестион! — взмолился Гарпал, жадно выхватывая из его рук тёплую одежду. — Хвала богам, вы нашли нас раньше. Ты даже представить себе не можешь, сколько я вынес мучений за эти дни! Сначала он ходил за мной по дворцу, а когда я согласился, упаси меня Зевс, он ни на секунду не оставлял меня в покое! То я много вещей взял, то медленно еду, то лошадь у меня не такая. Гефестион, сколько мучений, сколько мучений! — Мучений?! — рассвирепел Кассандр, бросаясь на юношу с кулаками. — А ну иди сюда! Это кто кого мучает! Собрал три сундука с одеждой, выбрал лошадь для женской прогулки и всю дорогу ныл, что у тебя устали спина и плечи! Видит Зевс, я ни с одной девушкой столько не возился, сколько с тобой! Ты совершенно невозможный белоручка, таких как ты, на войне…       Македонцы ещё долгое время слушали, как два брюнета высказывали друг другу своё недовольство. Они то возмущались, то кричали, иногда даже были готовы полезть в драку. Но всё закончилось тем, что Кассандр в очередной раз состроил обиженную гримасу, переведя всё в шутку, и юноши громко рассмеялись. В этот момент Александр оглянулся и понял, что он снова счастлив. Его окружали самые верные ему люди, готовые ради него на многое. Он был солнцем, а те, кто сейчас находился рядом с ним — его лучами, с помощью которых он мог осветить весь мир. Александр очень дорожил своими друзьями, он мог отдать жизнь за каждого из них и был уверен, что они также, не раздумывая, отдадут свою за него. Среди не стихающего смеха наследник подозвал Буцефала и резким движением вскочил на него верхом. — Друзья, — громко произнёс он, заставляя юношей затихнуть, — глядя на вас, я понял одну очень важную вещь: моя судьба навеки связана с вашими. Я вижу себя в ваших глазах. Вижу, как мои взгляды и убеждения волнуют ваши души, вижу, что вы готовы пройти со мной немало дорог, — Александр глубоко вздохнул. — Я не знаю, как завтра сёстры Мойры распорядятся моей судьбой. Возможно, будет много препятствий, больше, чем мы могли когда-то представить, но одно я знаю точно: вы всегда будете со мной. Вы — это я, а я — это вы. Мы с вами отныне и навсегда единое целое, — наследник выкрикнул последние слова и высоко поднял руку, сжатую в кулак. Македонцы, не раздумывая, подняли руки вслед за ним. Они выкрикивали имя Александра, раз и навсегда определив своего лидера, своё солнце. Когда каждый из юношей взобрался верхом на свою лошадь, они выстроились позади наследника шеренгой, показывая свою решимость последовать за ним хоть на край света. Александр обернулся и посмотрел в лица друзей. — Гефестион, Кассандр, Птолемей, Филота, Никанор, Эвмен, Неарх, Гарпал, Леоннат, Пердикка, отныне и навсегда мы с вами — единое целое! — громко произнёс македонец и галопом понёсся вперёд, увлекая за собой верных ему товарищей.

***

      Александр вернулся в Пеллу. В тот же день он потребовал аудиенцию у Филиппа и выдвинул ему свои условия, при которых он готов остаться подле него. Несмотря на то, что царь уже объявил во дворце, что возвращает Александра в качестве наследника, юноше этого было мало. Он потребовал публичного заявления перед народом, что только он является единственным законным преемником царя Македонии. После того как мужчина согласился, Александр нашёл в себе дерзость потребовать возвращения матери в столицу. Его, как наследника, оскорбляло, что женщина, подарившая ему жизнь, в глазах македонян являлась изгнанницей. Он больше не хотел мириться с любым неуважением в его сторону, поэтому требовал от отца всё, что могло укрепить его положение. Когда, хоть и переступая через себя, Филипп согласился на все его условия, Александр сквозь зубы напомнил ему про Аттала. Несмотря на то, что Эвредика не подарила царю долгожданного мальчика, её дядя всё же оставался управляющим дворцом, и слухи о его регентстве не смолкали. Когда македонец спросил об этом, Филипп усмехнулся. — Так ты же, как мой преемник, будешь рядом со мной рубить головы персам. Или хочешь остаться в Пелле и занять этот пост, пока я одолеваю нашего тысячелетнего врага? Александр был загнан в угол. Казалось, что царь давал ему выбор, однако все знали, что наследник не упустит своей возможности двинуться в поход и ни под каким предлогом не останется в столице. Почувствовав, что ему удалось задеть сына за живое, довольный Филипп закончил аудиенцию и велел отправить гонца в Эпир.       Через несколько дней после возвращения Александра в Пеллу вернулась и Олимпиада. После долгих споров с македонской знатью и царём юноше всё же удалось настоять на том, чтобы вернуть ей титул царицы. Как ни странно, но в этом юношу поддержал Антипатр. Пусть он и презирал эпирку с самого первого дня и каждый день корил Филиппа за то, что тот додумался на ней жениться, но всё же считал, что удерживание матери преемника в чужих землях, как заклятого македонского врага, сильно подбивает репутацию Александра. Ей были выделены большие покои рядом с комнатами сына и несколько десятков слуг. Пусть и неофициально, но Олимпиада вновь стала царицей Македонии. Эвредика, узнав об этом, пришла в ярость, и от её утонченности и грации не осталось следа — в мгновение ока она стала обыкновенной женой, которую возмущало поведение мужа. Роды дались ей тяжело, она до сих пор плохо ходила, но, услышав о том, что её соперница отныне проживает во дворце, Эвредика тут же набросилась на Филиппа. — Как вы посмели поставить её наравне со мной?! — кричала она царю на глазах придворных. — Я из знатного македонского рода, а она дикарка с севера! Пускай я родила вам первую дочь, но рожу вам ещё не одного ребёнка, и видит Гера, все они будут мальчиками! Повелитель, я прошу вас отослать её обратно!       Но как бы громко Эвредика ни кричала, как бы царю самому ни хотелось избавиться от бывшей жены, всё было решено. На тот момент Филиппу было сорок три года. У него не было правого глаза, плечо было пробито, отчего оно периодически дёргалось. От полученных ран руки мужчины больше не могли крепко держать меч и часто тряслись, к тому же, он хромал на одну ногу. Но не только внешние увечья, полученные в сражениях, уродовали царя — разгульный образ жизни превратил атлетическое тело македонца в громоздкий кусок жира, который не позволял ему даже взобраться на лошадь, как это подобало воину. Его внешность не вызывала ничего, кроме отвращения. И с каждым новым появлением на публике Филипп замечал, как народ отводит глаза, ужасаясь его облику. Масло в огонь подливало и то, что на фоне царя Александр выглядел словно бог. Он был молод, красив. Несмотря на то, что он не был так же высок, как Филипп, юноша имел завидное мускулистое тело. Александр лихо управлялся с оружием и был наездником самого резвого во всей Греции скакуна. Когда они стояли рядом, на его фоне царь казался беспомощным толстым стариком, что вынудило его отказаться от совместных выходов. Сейчас мужчина чувствовал, как боги отвернулись от него, и одно неверное решение могло превратить Македонию в прежние руины. Филипп не был готов рисковать. Он прекрасно понимал, что мог не вернуться с войны, мог быть разбит, подобравшись слишком близко к Дарию. Всё этого тяготило его день за днём, и он стал просто соглашаться со своими советниками во всём, а они, в свою очередь, уже давно были на стороне Александра. Наблюдая, сколько почестей за последний год получил Аттал, македонские полководцы не могли смириться с такой открытой несправедливостью. Они ненавидели мужчину, каждый был готов бросить в него камень первым, как только представится случай. Вот и сейчас все встали на сторону молодого наследника, желая изменить существующий уклад. Две недели спустя после приезда бывшей жены Филиппу доложили о неблагоприятной обстановке в Афинах. Демосфен вновь призывал граждан восстать против македонцев, однако на этот раз афиняне сами доложили об этом царю. Местные жители добились долгожданного мира, и им не хотелось вновь начинать бессмысленную войну, так как у них не было ни сил, ни возможности в ней участвовать. Для устранения каких-либо сомнений у царя афинская знать лично пригласила Филиппа посетить их город в самое ближайшее время. Они утверждали, что подготовят ему роскошный приём, и тогда он сможет по-настоящему оценить их добрые намерения. Царь хоть и оценил подобный жест, но ни одну минуту не забывал о том, как его презирали на юге. Они всегда считали его варваром, убийцей, деспотом. И как бы благосклонен он к ним ни был, они никогда этого не оценят. Филипп мечтал быть похожим на афинян, но с каждым годом всё больше отдалялся от этого образа. Зная о том, насколько требователен народ на юге, царь принял решение отправить вместо себя Александра. «Посмотрим, окажутся ли эти свободные эллины тебе по зубам», — подумал про себя мужчина и отправил юношу в Афины в качестве преемника.       В Пелле наступила весна. Солнечные лучи яркого македонского солнца становились всё теплее. Повсюду были слышны звонкое журчание ручейков и громкий щебет птиц. На деревьях постепенно стали набухать почки, а у некоторых уже появились первые зелёные листочки. Наступала новая пора. Всматриваясь в обновлённую прозрачную воду реки, Птолемей невольно замолк. Уже несколько минут он держал раскрасневшиеся от многочасовой тренировки руки под холодным потоком воды. Вместе с Гефестионом они отправились в горы, чтобы потренироваться, так как в последнее время юноши совсем перестали покидать дворец. Оказавшись на свежем воздухе, они оба почувствовали, как соскучились по родной земле. Это придало им сил. Пока Птолемей восстанавливался, Гефестион продолжил тренироваться. Он пытался привести мысли в порядок, так как узнал, что впереди его снова ожидает дорога. Александр направляется в Афины и берет его с собой. Его одного. — Я бы тоже хотел поехать в Афины, — едва сдерживаясь, чтобы не высунуть руки из ледяной воды, начал Птолемей, — я ведь там не был, в отличие от тебя, Гефестион. — Последний раз я был там ребёнком, — мотнул кудрявой головой македонец, — маме там всегда становилось лучше, но стоило нам встретиться с её родственниками, как мы тут же покидали город. — В этот раз он хочет обратить на себя особое внимание, — Птолемей вытащил руки и стал потирать их друг о друга. — Боги, до чего же ледяная вода. Гефестион лишь лукаво улыбнулся, подумав, что Александр никогда не упускал возможности обратить на себя «особое» внимание. Македонцы быстро собрались и вернулись во дворец. К тому времени наследник их уже хватился и велел страже направить к нему юношей, как только те появятся. Гефестион и Птолемей любили проводить время вместе. Как правило, они всегда делали одно и то же: один читал вслух, а другой тренировался. Им нравилось покидать дворец и знать, что у них есть время, когда они могли бы побыть вдали от своих шумных друзей — Александра и Кассандра. Направляясь в покои наследника, Гефестион рассказывал о своих воспоминаниях об Афинах, о том, насколько местные жители были свободны и честолюбивы. У них не было тучных людей, так как все предпочитали питаться удивительно малыми порциями, а ещё они пили вино только высокого качества, какое бы финансовое положение ни было у семьи. Они любили учиться и много философствовать. Гефестиону нравились Афины, но он считал, что такой город никогда не сможет породить хороших воинов. Регулярные тренировки были для них слишком приземлёнными, афиняне предпочитали просто сидеть в стороне и думать. Именно поэтому отец юноши не смог жить в этом городе и вернулся в Пеллу, хотя прожил на юге Греции не один год. Проходя по длинным коридорам, македонцы оставляли поворот за поворотом, пока в одном из них не показался человек, которого они хотели бы увидеть меньше всего. Увидев кудрявого юношу, Аттал оскалился. Он был в сопровождении нескольких представителей македонской знати, двух стражников и нескольких слуг. — Неужели Афродита вновь на моей стороне, — прошипел он, подходя ближе, — капли пота, стекающие с твоего лица, выглядят такими возбуждающими. Ты тренировался? Гефестион нахмурил брови, но промолчал. Аттал стал для него надоедливой мухой, и он попросту перестал обращать на него внимание. Несмотря на то, что в день, когда на свет появилась Европа, мужчина впал в отчаяние, он всё же сумел вернуть себе прежнее положение. Все бразды правления были в его руках, хоть он и стал получать насмешки в свою сторону. Птолемей прижался поближе к брюнету, закрыв его своим телом и лишая Аттала возможности смотреть на него. От такого поступка мужчина рассмеялся. — Боишься, что я съем нашего дорогого Гефестиона? — фыркнул он. — Да брось, я в жизни не поверю, что существует хотя бы один человек, который мог бы устоять перед его красотой. Вот ты, скажи, — положил он руку на плечо Птолемея, — ты бы тоже отдал всё на свете, лишь бы он разделил ночь с тобой, а не с Александром? Щёки Птолемея запылали. «Как он посмел сказать про Гефестиона так, словно он был…?» — не позволил себе закончить фразу в голове македонец и резким движением скинул с себя руку Аттала. Высокий юноша был готов заступиться за честь друга, но брюнет едва заметно коснулся его ладони, показывая, что им не стоит тратить на это своё время. Возмущённый Птолемей едва сдерживался. Он отвернулся от Аттала и, взяв Гефестиона за руку, быстрым шагом двинулся вперёд. Мужчина рассмеялся им вслед. До чего же мерзким был его смех — лающий, с глухим придыханием. Всё в нём отражало его надменную натуру. Отпустить юношей просто так он не мог. Он хотел задеть их чувства ещё сильней и, не сумев воздействовать на одного, принялся за другого. — А ты высоченный, — ехидно сказал Аттал, — кажется, тебя зовут Птолемей? Насколько я помню, твою мать зовут Арсиноя, — македонец остановился, но не обернулся, лишь крепче сжав руку Гефестиона. — Да, точно, та блондинка с большими сиськами — всё как нравится Филиппу. Последние слова заставили Птолемея повернуть голову в его сторону. — Что ты несёшь? — злобно спросил он мужчину. — Не смей произносить имя моей матери. — А в чём дело? — шире улыбнулся Аттал. — Тебя беспокоит твоя мать? Или… как это сказать, её прошлое? — чувствуя своё превосходство, македонец стал подходить к юношам всё ближе. — Я помню её, точнее то, как она таскалась с Филиппом. Однажды он даже взял её в поход для своих утех. Кажется, ты немного старше своих друзей, да? В год, когда повелитель женился на Олимпиаде, эта девка уже была выдана замуж за одного богатея и родила мальчика раньше срока, — Аттал выпрямил шею, чтобы стать выше, и посмотрел Птолемею в глаза, — такой огромный, даже не похоже, что ты был недоношенным.       Серые глаза юноши запылали огнём. Птолемей всегда был спокойным и рассудительным, и за все двадцать лет своей жизни он никогда не испытывал к кому бы то ни было ненависти, но, как и для многих, Аттал стал исключением. Слова, брошенные в сторону его матери, стали для юноши невыносимы. Сердце македонца бешено забилось, а вены на висках вздулись. Зубы были сжаты до такой силы, что стоящие рядом люди могли слышать, как они скрипят. Он отпустил руку друга и, сжав кулак, со всей силы хотел замахнуться прямо на напыщенное лицо самого гнусного на всей земле человека, однако его опередили. Гефестион бросился на Аттала всем телом и прижал его к стене с такой скоростью, что охрана едва успела опомниться. Он сжимал его горло и давил с такой силой, что мужчина перестал чувствовать пол под ногами. — Видят боги, — с ненавистью сказал брюнет, к которому уже подбежала стража и схватила его за плечи, пытаясь оттащить, — настанет день, и я лично отдам приказ о твоей казни.       Птолемей кинулся на стражу, стараясь защитить друга, пока тот сжимал в своих руках дряхлую шею Аттала. Ему удалось отцепить одного охранника, и он тут же перекинул его через плечо. Служанки завизжали. Гефестион разжал руки и резким движением откинул от себя ногой другого охранника. Брюнет посмотрел на хрипло кашляющего мужчину перед собой и, не сумев сдержать презрение, плюнул в его сторону. Как же он его ненавидел. Македонец схватил Птолемея за руку и, посмотрев на придворных, которые стали невольными свидетелями, кинулся прочь. Они шли так быстро, как могли, иногда даже бежали. Гефестион пытался увести друга не столько от Аттала, сколько от тех слов, которые мужчина сказал ему. Они уходили всё дальше и дальше, пока за одним из поворотов Птолемей не остановился, притянув к себе брюнета. Вместо неистового гнева, которым он был поглощён несколько минут назад, его взгляд наполнился болью и сожалением. Лицо его стало бледным. Увидев это, Гефестион, не раздумывая, обнял его со всей силы, прижимая блондинистую голову к своему плечу. — Не слушай его, — шепнул он македонцу, — мы оба знаем, что он сказал это, чтобы тебя разозлить. — И ему это удалось, — в горле Птолемея образовался ком. — Я снова и снова слышу эти слухи. Я так больше не могу, Гефестион. Сколько раз мне ещё будут напоминать о прошлом моей матери? Я не могу, — юноша схватился руками за голову и стал мотать ей из стороны в сторону, зажмурив глаза. — Успокойся, — брюнет схватил друга за запястье и притянул его к своему лицу. — Ты сын Лага. Чтобы там ни говорили, не забывай, кто твой отец. Это всего лишь сплетни, которые распускают дворцовые собаки, они пойдут на всё, лишь бы урвать своё. Не слушай их. Тем более, тебе доверяет Александр. Ты наш лучший друг и ничто этого не изменит.       Синие, словно бездонный океан, глаза Гефестиона внушали спокойствие всем, кому удавалась в них окунуться. Когда он злился, они отражали бурю, а когда грустил — штиль. Его глаза всегда обладали какой-то магической силой, способной притягивать любого. Что бы ни говорил брюнет, стоило людям взглянуть в них, и все его слова становились истиной. Птолемей долго не мог оторваться от синих очей друга, и в какой-то момент он понял, что вся его тревога исчезла. Исчезла далеко, и он был уверен, что в ближайшее время она точно не вернётся. Он откинул голову назад и глубоко выдохнул. На этой ноте они отправились к Александру, который уже был в ярости от их долгого отсутствия.

***

      Афины предстали перед македонцами во всей красе — это был потрясающий город на юге Греции с невероятной природой и величественной архитектурой. В полисе располагалось множество храмов, каждый из которых был произведением искусства. Куда бы ты ни отправился, повсюду находились десятки памятников с многовековой историей, что не могло не будоражить умы и сердца всех тех, кто посещал это место. Оказавшись в верхнем городе — Акрополе, Александр был поражен его размахом. Главные ворота, храмы, дворец — все было настолько большим и великолепным, что македонец поймал себя на мысли, что он сейчас находился не в одном из завоеванных городов, а на самом Олимпе. Несмотря на опасения приближенных Филиппа, наследника приняли по-царски. В отличии от ненавидимого всеми захватчика, для афинян Александр принял на себя образ спасителя. Когда он ступал по дороге, толпа с уважением расступалась и улыбалась, глядя на молодого наследника. Он был воспитан Аристотелем, почитаемым в тех краях человеком, был умен и красноречив. Более того, в отличии от всех тех, кто пытался завоевать город, Александр стал единственным кто по-настоящему интересовался Афинами и искренне восхищался его жителями. А наблюдая за трепетными отношениями между Александром и Гефестионом, афиняне были польщены, что в качестве любимого человека он выбрал юношу афинского происхождения. Таким образом, его популярность среди горожан росла с каждым днем. Несмотря на то, что визит носил деловой характер, наследник впервые почувствовал, что отдыхает душой и телом. Вместе с Гефестионом он без устали блуждал по городу, любил затеряться в толпе крестьян, мог отправиться с рыбаками на рыбалку или же поторговаться с местными продавцами. Именно в Афинах Александр ощущал себя свободным, ощущал себя своим.       Тем временем в Пелле Филипп стал звать к себе прорицателей один за другим. Мысли о том, что боги отвернулись от него, не давали ему покоя — он перестал спать и есть. Изнемождённый царь не покидал своих покоев и требовал предсказывать ему будущее каждый вечер. Из-за того, что жрецы в основном использовали туши убитых животных, комната повелителя наполнилась мерзким запахом разлагающейся плоти. Что хотел услышать Филипп, знал каждый прорицатель, но ни один из них не мог этого увидеть, как бы ни старался. Когда мужчина в очередной раз не получил желаемого предсказания, он из последних сил швырнул стоящий рядом с его кроватью кувшин с вином, разбив его вдребезги об дверь. «Лжецы, меня окружают они лжецы!» — повторял про себя разгневанный Филипп, но стоило ему поднять почерневшие от ярости глаза, как он увидел, что в комнату вошел Аристандр, его духовный советник и главный прорицатель. Худой высокий мужчина был родом из Ликии, но, как и полагалось жрецу высшего ранга, провел большую часть своей жизни в изучении древних наук в Египте. Духовник был младше Филиппа на три года и, несмотря на то, что они прошли долгий путь бок о бок, мужчины так и не стали близкими людьми, так как каждый из них выполнял отведенную ему роль. Аристандр носил длинные одежды, закрывающие все тело за исключением рук и ног. Голова его была покрыта куском темной ткани, из-под которой выбивались пряди густых черных волос. Аристандр также носил длинную бороду — длинней, чем была у всех в Македонии. Мужчина стоял у двери и выжидающе окидывал царя взглядом с головы до ног. — Среди ваших провидцев нет лжецов, повелитель, — спокойным голосом начал он, сложив руки перед собой, — мы говорим лишь то, что способны увидеть. — Ты прекрасно знаешь, что я хочу услышать, Аристандр, — крикнул Филипп, пытаясь понять, когда предыдущий жрец покинул комнату. — Не надо делать из меня идиота, неужели ты думаешь, что я так легко сдамся? — Великий Филипп из Македонии никогда не сдастся, — утвердительно ответил мужчина, — но если ты не получаешь желаемых ответов, то возможно ты задаешь неправильные вопросы. Подумай еще раз, что именно ты хочешь знать. Гнев вырвал царя из кровати, и его огромная туша бросилась в сторону Аристандра. — Задаю не те вопросы? — брызгая слюной на лицо жреца, прорычал македонец. — Я объединил всю Грецию, даровал свободу Афинам, не пошел войной на Спарту, создал сильнейшую в мире армию, возродил науку и культуру, создал все условия для будущего моего народа. И что я получил в ответ? — голос Филиппа стал сиплым и глухим. — Ненависть. Столько ненависти от людей, ради которых я поднял свою страну из руин, — македонец закрыл лицо рукой и, теряя равновесие, сделал несколько шагов прочь от Аристандра. Недоедание и недосып сыграли с ним злую шутку, и когда он решил соскочить с кровати, у него сильно закружилась голова. Недолго думая, Филипп попятился назад, пока не плюхнулся грузным телом в мягкие одеяла и подушки. Не убирая от головы ладонь, он поднял на жреца заплывший глаз. — Когда я освобождал их от рабства, они звали меня спасителем, а теперь я для них не более чем очередной тиран и деспот. И какая ирония в том, что моим соперником стал мой собственный сын. Ты послушай, что про него говорят, как его любят и боготворят. Даже мои собственные полководцы стелются перед ним так, словно он уже выиграл тысячу битв, — Филипп усмехнулся, осознав, с какой печалью он произнес последние слова. — У меня к тебе есть лишь два вопроса, Аристандр, — твердо заключил он.       Жрец сделал жест рукой, давая царю знак, что ему нужно подготовиться. Когда Аристандр зашел в царские покои, он поставил возле двери два мешка — один полный, а другой пустой. Сейчас он взял оба мешка и, встав посередине комнаты, где предыдущими провидцами был начертан специальный треугольник для жертвоприношений, стал доставать из мешка различные предметы: маленькие бутылочки, свертки, нож. Последним жрец достал тушу дикого зайца. Жрец положил животное в круг брюхом кверху и, поочередно открывая бутылочки, стал разливать вокруг него их содержимое. Затем он развернул свертки, в которых оказались неизвестные простым людям знаки, и разложил их по четырем сторонам света. Аристандр взял нож и стал читать тексты на древнем языке. — Вопрос первый, — вдруг сказал он и со всей силы воткнул лезвие зайцу в грудь. — Будут ли помнить моё имя, когда зайдет моё солнце? — Филипп сжал руками одеяло и подался вперед. Аристандр разрезал зайца вдоль живота и сунул руку внутрь, продолжая шептать. Было видно, как он водил рукой, отчего кровь выливалась из убитого зайца все быстрее. Когда жрец нащупал рукой нечто, что не ожидал там найти, он замер. Мужчина открыл глаза и, помогая себе второй рукой раскрыл брюхо животного, демонстрируя содержимое туши. К удивлению как его, так и Филиппа, из живота зайца вывалилась прозрачная оболочка, усеянная кровеносными сосудами. При тусклом свете свечей царь не сразу понял что это. — Это была зайчиха, — Аристандр поднял скользкую плаценту обеими руками и показал Филиппу, — а это ее неродившиеся зайчата. Слизь и кровь стекали по рукам жреца. Он внимательно вглядывался в орган, словно пытался посчитать, сколько могло бы родиться зайцев, если бы его помощник не убил их мать накануне. Филипп сидел молча. Увиденное заставило его отвести взгляд, и, чтобы вернуть себе уверенность, он наклонился в сторону бокала, в который недавно наливал вино. Аристандр убрал орган в пустой мешок. — Тебя будут помнить. Не сомневайся, — твердо заявил он, убирая останки зайчихи туда же. Затем он сунул руку в первый мешок и, поводив там рукой несколько раз, удивился. Филипп увидел, что прорицатель недовольно покачал головой. — Мой помощник положил мне лишь одну тушу зайца, — объяснил жрец царю, — молоденький совсем, всего два дня мне служит. — Не поверю, что ты оставишь меня без ответа, Аристандр, — сделал глоток вина Филипп. — Ты со мной с самого первого дня, как я надел лавровый венок. Неужели тебе самому не интересно, когда же я наконец смогу его снять? Прорицатель промолчал и внимательно посмотрел на два мешка в своих руках. Он поднимал то один, то второй. Неожиданно мужчина вновь принялся читать древние тексты. Филипп сидел в ожидании, делая глоток за глотком. Когда Аристандр остановился, царь почувствовал, как дрожь прошла молнией по его телу, и он непроизвольно выронил бокал. — Однажды ты был одарен богами, — в трансе произнес жрец, — ты прошел много дорог вместе с Аресом, Афродитой и Зевсом. Они возвысили твое солнце, и много лет оно было в зените. Но, как и любое небесное светило, ему суждено вновь погрузиться за горизонт, — мужчина встал напротив царя и мрачно, словно озвучивая приговор, сказал, — твоим же горизонтом послужит доверие людям. Аристандр вышел из царских покоев, и перед тем, как он закрыл за собой дверь, мужчина увидел, что Филипп наклонился за упавшим бокалом. Царь вздохнул — он был расстроен оттого, что все его содержимое разлилось на пол и ему не осталось даже капли. На этом их встреча была окончена.

***

      Кассандр сидел на балконе македонского дворца, облокотившись на перила. Македонец прижимал графин с водой к своей правой щеке. Она была красной и сильно опухшей. Иногда юноша отодвигал сосуд и проверял состояние своего лица, касаясь рукой, однако каждое его прикосновение отзывалось сильнейшей болью. В какой-то момент он понял бесполезность своих действий и, поставив кувшин рядом, запрокинул голову к небу и закрыл глаза. Узнав о том, что Кассандр посмел самовольно выдвинуться в Эпир, да еще и умудрился прихватить с собой Гарпала, Антипатр не просто разозлился, он был в бешенстве. Когда наследник демонстративно вошёл в тронный зал и бросил дерзкие речи в сторону Филиппа, советнику понадобилось меньше секунды, чтобы найти сбежавшего сына среди толпы, вошедшей вместе с македонцем. Пропажу Кассандра он обнаружил уже к вечеру того же дня, когда юноша отправился в дорогу. Несмотря на то, что Антипатр сразу выслал за ним людей, вернуть сына он не смог, так как тот, как оказалось позже, поехал совершенно непредсказуемой дорогой. Когда Александр закончил свою речь и получил желаемое от Филиппа, царский советник едва мог сдерживать желание выпороть сына на глазах у всех. Однако важность репутации и умение держать лицо спасли Кассандра в тот вечер, и Антипатр оставил его на какое-то время. Македонец ни на минуту не верил, что отец мог простить ему его выходку, и решил пока не возвращаться домой, поэтому все последующие дни жил в доме Гефестиона. Днём он находился во дворце вместе с Александром и другими своими друзьями. В те дни они стали практически неразлучны, так как наследник основательно решил создать себе своё ближайшее окружение, которое могло бы посоперничать с приближенными его отца. Ему нравилось, что у него тоже были сподвижники и каждый из них был далеко не последним человеком в Македонии, хоть они все и были очень молоды. Александр позволял себе высказываться по поводу правления Филиппа, командования его полководцев и многого другого. Они обсуждали, спорили и мысленно создавали тот мир, которым он мог править. Македонцу повезло так же, как и когда-то его отцу, ведь его окружали верные ему люди, по крайней мере, он был в этом уверен. После активно проведенного дня Кассандр шел домой к Гефестиону, что не могло не вызвать недовольство со стороны Александра, ведь он не только забрал у наследника вечера с любимым человеком, но ещё и лишил их совместных ночей. На самом деле, македонцу не пришло бы это в голову, если бы юноша сам не предложил ему. «Уж в чей дом Антипатр не зайдет, так это в дом моего отца» — смеялся Гефестион, предлагая другу остаться у него. И Кассандр оставался там на протяжении всего времени, пока брюнет не отправился с наследником в Афины. Он мог гостить у македонца и дальше, однако еще больше оскорблённому поведением сына Антипатру удалось выловить его одного, когда тот не удержался и провел с наложницей больше положенного времени. Советник царя с яростью вырвал сына из рук женщины и потащил в одну из маленьких потаённых комнат македонского дворца. Антипатр кричал на сына на протяжении получаса. — Ты мой самый главный в жизни позор! За что боги даровали мне такого сына?! Почему именно ты родился моим первенцем?! — возмущался мужчина, хватая сына за тунику и тряся его перед собой. Он бил Кассандра по лицу так часто, что кожа на его ладонях лопнула, окрашивая руки кровью. Мужчина бросил сына на пол и, увидев его обезображенное лицо, выскочил вон из комнаты. — Не смей появляться перед матерью в таком виде! — бросил Антипатр перед тем, как захлопнуть за собой дверь. Македонец просидел так еще какое-то время, а затем медленным шагом пошел вдоль коридора в надежде найти хоть что-то, что могло бы избавить его от усиливающейся с каждым мгновением боли. Сейчас же он сидел в одиночестве, наслаждаясь вечерней тишиной. В этой части замка практически никого не было, и он мог просидеть там хоть всю ночь, однако неожиданно он услышал шаги. — Я думал, что ты в постели с какой-нибудь девицей, — усмехнулся подошедший к нему Филота. Однако стоило Кассандру поднять голову и посмотреть на друга заплывшим глазами, как македонец, не сумев скрыть шок, замер. — Мда… — протянул блондин, сев рядом с юношей, — всё-таки он до тебя добрался. Сначала я подумал, что тебя снова исколотили девки из гарема, но, судя по тому, как ты сидишь здесь в одиночестве, это был твой отец. Не буду спрашивать, насколько тебе паршиво, это видно и так. — Умеешь ты поддержать друга, — хотел улыбнуться Кассандр, но распухшие щеки принесли ему еще большую боль. — Да ладно, до свадьбы заживет. Не пропадать же такому жениху только потому, что он немного повздорил с отцом. Филота снова усмехнулся. Он и Никанор должны были уехать с Парменионом домой несколько часов назад, однако полководец задержался на собрании, которое срочно созвал Филипп. Пользуясь случаем, македонцы решили немного расслабиться и отдохнуть в свободных покоях. Неожиданно для себя Филота заснул крепким сном, а когда проснулся, Никанора не было. Убедившись, что отец все еще на собрании, он стал искать младшего брата, но его нигде не было. Так он и забрел в эту часть дворца. — Он наверняка у Гарпала, — мгновенно предположил Кассандр, — в последнее время тот все время торчит во дворце. Служанки говорят, что Фила совсем перестала его выпускать из своих лап и даже выделила ему покои рядом со своими. Всё-таки грустно, когда женщина не может себя реализовать как мать, — заключил брюнет.       Юноши продолжили обсуждать эту тему еще какое-то время. Когда они оба сошлись на том, что Никанор находился у Гарпала, где они, скорее всего, рисовали, так как это было хобби обоих, Филота решил затронуть тему, которая уже давно его тяготила. Разговор он начал издалека. Сначала он рассказал другу, каким ему представился Эпир, а затем упомянул и об эпирских родственниках Александра. — Молосский чересчур спокойный и, как мне показалось, немного наиграно себя ведет. Эакид держится особняком и всё время занимается чем-то своим. А вот Алкет, несмотря на всё его снисхождение к племяннику, показался мне жутким типом. Он похож на волка. Постоянно скалится и готов броситься на врага в любую секунду, — подытожил Филота. Юноша не упустил возможности повозмущаться по поводу поведения Александра, а вместе с ним и Гефестиона. Блондин намеренно высмеял случай с фессалийской гетерой, хотя сделал он это лишь оттого, что завидовал наследнику, ведь его сердце было до сих пор свободным. Филота рассказывал всё красочно, с самыми детальными подробностями, но, учитывая, что у него была склонность все приукрашивать, временами он заговаривался и делал рассказ не совсем правдоподобным. Когда он доложил Кассандру о всех событиях, что произошли с ними в Эпире, он решил поделиться сокровенным — тем, что не давало ему покоя с тех пор, как они вернулись в Пеллу. Македонец рассказал, что Молосский перед прощанием вручил каждому из них по подарку. — Александру он подарил кольцо невероятной красоты. Я никогда такого не видел. Внутри камня было изображение быка, — восхищенно произнес Филота и тут же себя одёрнул. Лицо его изменилось, так как он вспомнил, что слышал слова царя, когда тот вручал кольцо Александру. — Так ведь обращаются только к царям, разве нет? — спросил македонец Кассандра после того, как поделился с ним своей тревогой. Брюнет задумался. Он часто слышал, что к наследнику обращались так, словно он уже был царём. Да чего там там говорить, за годы, проведенные с Александром бок о бок, чего он только не слышал. Он был для людей то богом, то царём, то спасителем. — Думаю, что так Молосский выражал ему свое почтение или что-то вроде того, — ответил Кассандр после нескольких минут молчания. Он посоветовал другу не обращать на это внимания, однако, несмотря на это, слова Филоты запечатлелись в его памяти. Когда до балкона, на котором они сидели, донеслись голоса полководцев, юноши поняли, что собрание окончено. Блондин встал и, перегнувшись через перила, стал искать глазами Пармениона. Не найдя его, он предположил, что тот остался у Филиппа, и решил вновь вернуться к поискам младшего брата. — Пойдем со мной, — протянул он руку Кассандру, — не будешь же ты сидеть здесь всю ночь, да еще и с такой рожей. Только служанок перепугаешь.       Македонец, недолго думая, согласился. Одна мысль о том, что ему придётся ночевать не в мягкой уютной постели, сразу же отбила у него всякие мысли о нормах приличия. Они оба двинулись в другую часть дворца, где находились комнаты главных членов царской семьи. Юноши дошли достаточно быстро, так как были увлечены беседой. Обсуждали скорое возвращение Александра из Афин, свадьбу Клеопатры и ближайший поход на Персию. Впереди их ждало много событий, и они оба были в волнении, когда же наконец начнется новое движение. Идя по длинному коридору западной части дворца, македонцы не заметили, что завернули не за тот угол, где располагались покои Филы и, соответственно, Гарпала. Ноги непроизвольно завели их в самый знакомый из поворотов, туда, где была комната Александра. Юноши не отводили друг от друга взглядов, так их поглотило обсуждение Дария, о котором в последние годы ходило столько слухов в Македонии. Считалось, что он был воплощением одного из титанов, который сбежал из Тартара и, отравив предыдущего царя, взошел на персидский престол. В народе поговаривали, что он был просто огромного роста, настоящим гигантом. А борода его была настолько длинной, что ее несли два ряда слуг по пять человек. Все это добавляло персу таинственности и внушало страх. Однако стоило македонцам представить его облик, как они залились смехом. — Ты только представь, — вытирая слёзы, проговорил Филота, — готовимся мы, значит, к битве, и тут на поле выходит он, Дарий. Уверен, что он будет на колеснице. И ты представь, что он даёт команду, и вся его рать галопом мчится на нас, а он во главе них, со своей бородой, которая увивается за ним на несколько метров назад. Да он вылитый орел!       Кассандр не смог удержаться и, несмотря на дикую боль в щеке, начал громко смеяться. Юноши хохотали так сильно, что, ухватившись за животы, почувствовали, что их начало сводить от напряжения. Македонцы продолжали смеяться и смеяться ровно до тех пор, пока не услышали скрип открывающейся двери. Утирая выступившие на глазах слезы, Кассандр первым поднял голову. Ему хватило секунды, чтобы заметить знакомые громоздкие скульптуры и понять, что они свернули не в тот коридор. Юноша знал, что здесь находились покои Александра, а комнаты рядом пустовали, ведь они сами нередко оставались там переночевать. Однако недавно услышанный ими звук заставил Кассандра сразу же замолкнуть. Он схватил Филоту за руку и тут же притянул к себе, касаясь указательным пальцем своих губ и давая понять другу, чтобы тот затих. Македонцы стояли неподвижно, наблюдая за тем, как одна из дверей, находящаяся напротив покоев Александра, медленно открылась. Антипатр мог считать сына бездарным человеком, развратником и лентяем, но у Кассандра все же было то, что невозможно было приобрести никакими тренировками — звериное чутье. Юноша всегда словно кожей чувствовал опасность. Он мог ни видеть, ни ощущать, ни вдыхать — но дрожь внутри его тела всегда сообщала ему об угрозе заранее. Вот и сейчас, видя, как открылась дверь и оттуда вышел некий мужчина, Кассандр резко ринулся за ближайшую колонну, прихватив с собой Филоту. Македонцы едва дышали, стараясь услышать хоть слово. — И помни, — Кассандр сразу же узнал голос Олимпиады, — отныне ты должен быть более бдительным. Береги себя. Македонцы переглянулись, одновременно задаваясь вопросом, кто может посещать царицу в такой час. — С вашего позволения, госпожа, — послышалась следом, но юноши не поняли, кто говорил, так как это было сказано слишком тихо.       Тело Кассандра вновь охватила дрожь. Он не знал, какая причина заставила его спрятаться, и не знал, что будет, если их обнаружат, но тревога внутри подсказывала ему, что это не должно произойти. Времени оставалось мало. Македонец сделал Филоте жест рукой и подался вперед вдоль стены. В нескольких шагах от них была дверь, и Кассандр решил, что спрятаться в этой комнате будет самым лучшим решением. Но юношам не повезло — она была закрыта. К этому моменту Филота уже отчетливо слышал шаги за своей спиной. Они были загнаны в угол. Еще несколько метров, и таинственный посетитель Олимпиады увидит их и поймет, что они подслушивали. Юноши видели, что дальше было еще несколько дверей, и, возможно, они бы успели добежать до следующей из них незамеченными, однако если она окажется тоже запертой, то они оба пропали. Кассандр замешкался, и Филота, увидев, что друг тормозит, принял решение за двоих. Он рванулся вперёд вдоль стены, при этом схватив брюнета, и со всей силы сжал ручку двери. «Хвала богам» — взмолился македонец, поняв что комната оказалось открыта. Юноши стрелой вбежали внутрь и захлопнули за собой дверь. Они оба тяжело дышали, стараясь догадаться, видел ли их посетитель царицы. Вдруг в комнате раздался дикий визг. Македонцы перепугались настолько сильно, что сразу же прильнули друг к другу, почувствовав, как у них едва не остановились сердца. Визжали служанки Олимпиады. Молодые девушки сидели на коленях в кругу, в центре которого стояла маленькая глиняная статуя Геры, украшенная различными полевыми цветами. Они знали, что сегодня царица уже не вызовет их к себе, и решили немного погадать. Однако бесцеремонно ворвавшиеся в комнату юноши лишили их этой возможности. Они молча смотрели друг на друга с широко распахнутыми глазами. Спустя какое-то время самая старшая из служанок, которой на самом деле было не больше семнадцати, взяла рядом стоящий подсвечник и направилась в сторону юношей. — Вы кто такие и что вы здесь делаете? — бросила она македонцам, освещая их лица. — Афродита, это ты? — тут же откинул от себя друга Кассандр. — Ты прекрасна как никогда! — брюнет подполз к девушке на коленях и, сложив ладони у груди, не сводил взгляд с ее тонких изгибов тела, которое едва прикрывала полупрозрачная туника. — Боги, какой ты страшный! — удивилась служанка, увидев насколько сильно у юноши раздуло лицо.       Кассандр был ошарашен. Он считал себя самым красивым македонцем во всей Македонии, и тут одна из служанок Олимпиады заявляет ему такое. Он тут же забыл про отца, щеку, Никанора и таинственного мужчину. Брюнет стоял на коленях, чувствуя, как от шока отвисает его челюсть. Видя, что Кассандр завис в своих мыслях, Филота постарался извиниться перед девушками, так же встав на колени и сложив руки, однако тех уже охватила ярость. Они встали и толпой окружили македонцев. — Из-за вас я сегодня не узнаю, кто станет моим мужем! — завопила одна из служанок и топнула ногой. — Да покарает вас Зевс! — вскрикнула другая. Старшая служанка наклонилась к Филоте и схватила его за подбородок. — Эй, ты, — властно проговорила она, — проваливайте отсюда или же мы пожалуемся царице, и вам поотрубают головы.       Филота никогда не видел настолько суровой девушки. Он незамедлительно сделал кивок и, схватив Кассандра за шкирку, попятился в сторону двери. Македонец все еще помнил, что в коридоре мог находится некто, от кого они прятались, однако девушки ждать не стали. Они толпой навалились на юношей и мощными пинками вышвырнули их из комнаты. Едва Филота и Кассандр оказались в коридоре, как за их спинами захлопнулась дверь. Юноши стояли на четвереньках и, повернув головы, посмотрели друг на друга ошарашенными глазами. Для того, чтобы вернуть юношей в настоящее время, хватило меньше секунды. — Что вы здесь делаете? — громом прозвучал суровый голос над ними.       Македонцы медленно подняли глаза. Перед ними стоял Павсаний. Он был одет как обычно — в белую тунику, поверх которой блестели легкие доспехи. Теперь на его прекрасном лице виднелся большой шрам на брови, а если присмотреться, то можно было заметить и несколько шрамов на шее и руках. Молодой человек стоял с каменным лицом и крепко сжимал рукоятку своего меча. Несмотря на то, что внешне он совершенно не изменился, его глаза стали пустыми, без единой живой эмоции. Филота и Кассандр всматривались в лицо друга и одновременно поймали себя на мысли, что он больше похож на мертвеца, нежели на того македонца, которого они когда-то звали своим другом. Аура вокруг македонцев стала тяжелой. Воздух стал наполняться тернистым запахом приближающейся беды. — Хвала богам, это ты, Павсаний, — поднялся Филота и сжал кулаки, пытаясь отогнать от себя тревожные мысли, — ну и вечерок же сегодня! Я умудрился проспать собрание, потерять брата, так вот теперь меня еще и какая то девка побила! Смех да и только! — он говорил все, что приходило ему на ум. — Ты, случаем, не видел Никанора?       Павсаний промолчал, а Кассандр поднялся с пола и встал рядом с блондином. Они оба внимательно смотрели на телохранителя Филиппа и пытались понять, кто же перед ними стоит. Несмотря на то, что Филота нес чепуху, он, как и Кассандр, понял, что именно Павсаний был тем человеком, кто выходил из покоев Олимпиады. «Зачем он посещал царицу в такое время? Разве они раньше общались? Почему он здесь, а не рядом с царем? Что здесь вообще происходит?» — задавали себе вопросы юноши. — Убирайтесь, — бросил Павсаний, делая шаг в сторону и давая македонцам пройти.       По телу Кассандра будто пробежала молния. Он не понимал, что заставляло его видеть в этом человеке угрозу. Он ведь был их названным старшим братом, защищал их и играл с ними, так почему же сейчас македонец видел в нем нечто ужасающее? Да, Аттал поступил с ним отвратительно, и то, что он пережил, не проходит просто так, но Кассандр чувствовал, что дело в другом. Филота тоже чувствовал, что с хранителем покоев что-то не то, однако, услышав, каким тоном он с ними разговаривает, юноша тут же взбесился. — Эй, Павсаний, — блондин подошел вплотную к телохранителю, — а не слишком ли ты много на себя берешь? Что ты вообще забыл в этой части дворца, да еще и в такое время? Разве ты не должен все время находиться подле Филиппа?       При упоминании имени царя лицо Павсания исказилось. Щеки его стали бледнеть, а зрачки расширились настолько сильно, что серые глаза юноши почернели. Он сжал зубы со всей силы и, схватив рукоять меча, ударил ей со всей силы Филоту в грудь так, что македонец отлетел назад и повалился на пол. — Я сказал вам убираться! — рявкнул Павсаний, сжимая меч уже двумя руками. — Пошли вон!       Филота лежал на полу и смотрел на обезумевшего телохранителя Филиппа. «Да что с ним такое?!» — спросил он себя, глядя на то, как вчерашний друг был готов сейчас поднять на них оружие. Павсаний уже был готов снова броситься на него, однако дальше по коридору послышались голоса, а затем и смех. Через мгновение из-за угла показались Никанор и Гарпал. Юноши что-то оживленно обсуждали, неся в руках несколько свитков. Заметив, что около покоев Олимпиады кто-то стоял, юноши остановились. — Брат? — удивился Никанор и окинул троицу взглядом. — Вы чем тут занимаетесь? Павсаний стоял напротив Филоты с мечом в руке, Филота лежал на полу, приподнявшись на локтях, а Кассандр стоял между ними и переводил взгляд то на одного, то на другого. — Так вы нам скажете, что здесь произошло? — повысил голос Гарпал, взглянув на обнаженное лезвие. — Балуемся, — крикнул Кассандр, и в ту же секунду пожалел о содеянном, так как щека его отозвалась болью сильнее прежнего. Он медленно подошел к Филоте, краем глаза поглядывая на Павсания, и помог другу встать. Затем они направились в сторону ребят. Оставив Павсания в западном крыле дворца, вчетвером юноши отправились по длинным коридорам прямиком на улицу. На протяжении всей дороги Гарпал пытался узнать о том, что же все-таки произошло между ними и почему они втроем находились у покоев Александра в такое время. На удивление Никанора, даже Филота отмалчивался. Блондин лишь изредка поглядывал на Кассандра, пытаясь угадать ход его мыслей, и, когда они вышли из дворца, он все же решился задать ему вопрос. — Кто бы это ни был, — сказал Филота, наблюдая за тем, как Никанор стесняется брать у Гарпала написанные им свитки для рисования, — но это был точно не тот Павсаний, которого мы когда-то знали, — он потер свой курносый нос, — похоже, его все-таки сломали.       Кассандр промолчал. Его любопытство вызывало не то, как вел себя телохранитель, и не то, что он делал в такой час в покоях Олимпиады, а то, почему его чутье так остро среагировало, ведь им не угрожала опасность. Даже если бы они не прятались и Павсаний их увидел, ни он, ни Олимпиада ничего бы им не сделали. Так почему же его нутро опасалось македонца? Чем он был опасен? И самое главное — для кого? Его безумный взгляд говорил лишь об одном — он был готов на все. Кассандр боялся, что его чутье подсказывало ему самое страшное — смерть. — Верный пес Филиппа стал Цербером, — еле слышно заключил брюнет, подняв голову к небу.

***

      Местом для проведения свадьбы дочери Филипп выбрал прежнюю столицу Македонии — город Эги. Эги представлял собой крепость, расположенную на вершине скалы, возвышающейся над долиной реки Аксий, с которой открывался прекрасный вид на окрестные дикие леса и озера. Такой выбор удивил многих приближенных Филиппа, так как там находилась бывшая резиденция македонский царей и, соответственно, место их погребения. Однако на тот момент правитель посчитал это лучшей идеей. Пелла была перенаселена, ведь она теперь была не просто столицей Македонии, она была столицей всех греков. Гости стали приезжать заранее, и на несколько дней Эги обрел прежнюю праздную жизнь. В него съехались послы со всей Греции, посланники правителей соседних областей и колоний, священнослужители, поэты, актеры и атлеты. Людей было настолько много, что старый город едва умещал их всех. За три дня до торжества в Эги прибыл Александр вместе с Гефестионом. Наследник не единожды посещал это место, ведь именно здесь хранилось его македонское начало. Некрополь, где покоились его предшественники, совершенно не походил на местный некрополь в Афинах. У него не было того размаха и уникальной красоты, однако ему все же удавалось вызывать восхищение у всех, кто туда заходил. При строительстве внешних стен был использован желтый известняк, а часть внутренних стен, особенно в главных залах, была сделана из белого мрамора. Дворец стоял на ступенчатом основании, а у входа возвышались массивные колонны, издалека напоминающие атлантов. Внутри здания не было таких же изысканных убранств, какие были, например, во дворце Пеллы, однако здесь ощущался дух старой Македонии. Стены коридоров украшали десятки тысяч изображений лавровых листов, и, словно разбрасываемые суровыми ветрами, они были повсюду — от пола до потолка. Главные залы были украшены мозаикой жизнеописания Геракла, и особое значение придавалось его подвигам. Тронный зал отличался от всех комнат. Здесь располагались одни из самых больших статуй Зевса — и это при том, что в других помещениях скульптур практически не было. Света было очень мало, факелы располагались далеко друг от друга и не могли достаточно осветить столь большую комнату. Посередине располагался большой круглый ковер, привезенный когда-то то ли из Персии, то ли из какого-то другого государства в Средней Азии. Он был невероятного цвета — словно тысячи крошечных сапфиров находились под ногами македонских царей, отражая их жизни в своем блеске. На нем не было четкого рисунка, однако по периметру проходила золотая нить, очерчивая незнакомый узор. Македонский трон, сделанный из кованого железа, был громоздким и очень тяжелым. Чтобы его поднять необходимы были силы минимум шести взрослых мужчин. На нем не было ни лавровых листов, ни мечей, только на спинке трона был изображен круг размером с человеческую голову, внутри которого было изображение младенца-Геракла, держащего руками двух змей. Никто, кроме дворцовых жителей, не знал об этом рисунке, так как на приемах македонские цари всегда закрывали его своей спиной. Четыре стены тронного зала были особым произведением искусства и, несмотря на плохое освещение, являлись объектом не только восхищения, но и страха. На них, во всю длину и ширину, были собраны мозаики с изображениями четырех из двенадцати подвигов Геракла. Напротив трона красовалось изображение Геракла, душащего своими могучими руками огромного льва, справа было изображение стреляющего из лука Геракла и пораженной стрелой в ногу керинейской лани, слева — Геракла, разламывающего стену скотного двора и дающего возможность двум рекам очистить Авгиевы конюшни. А стена позади трона при тусклом освещении факелов становилась настоящим окном в Тартар. За спиной македонских царей было изображение Цербера в полный рост. У огромной собаки было три головы, хвост в виде живого дракона, а на гриве зверя кишели всевозможные змеи. Потрясению видевших это воочию способствовал и тот факт, что на этой стене не было видно Геракла, и каждому, кто смотрел на восседающих на троне македонских царей, казалось, что это они выступали в роли героя древности.       В настоящее время престол старого дворца в Эги занимал Аминт, племянник Филиппа, сын его старшего брата, царя Пердикки. Ему было двадцать восемь лет, и за это время, в отличии от всех своих родственников, он не совершил ничего выдающегося. У него был заурядный ум, не было выдающихся способностей во владении оружием, он не был хорошим командиром или солдатом. Молодой человек сильно выделялся среди членов царской семьи — не был честолюбив и никогда не стремился к власти. Он был самым обычным македонцем со своими сильными и слабыми сторонами. Внешне он был похож на отца — каштановые слегка волнистые волосы, темные глаза, высокий рост и крепкое телосложение. Это было все, что ему удалось унаследовать от своих македонских предков. Несмотря на то, что юноша присутствовал на всех торжествах и важных событиях, он не был близок ни с Филиппом, ни с Александром. Царь не проводил с ним много времени ни во время своего регентства, ни после восхождения на трон. На людях они практически не разговаривали, а если удавалось остаться наедине, то долго все равно не говорили. Можно было подумать, что Филипп относился к нему насторожено или враждебно, но и это было не так. Стоило Аминту заболеть, как мужчина из кожи вон лез, чтобы обеспечить его лучшими лекарями, даже если находился за сотни километров от него, старался обеспечить ему лучшее образование и нанимал лучших из тех, кто соглашался приехать в тогда еще дикую Македонию. Каждый год одаривал его множеством подарков — от лучших скакунов до лучших женщин. Филипп не испытывал к племяннику теплых чувств, но и никогда не обделял его в чем бы то ни было. Оказывая уважение, он отдал ему старый македонский дворец и полное управление городом Эги. Александр же, в отличии от отца, ненавидел Аминта и, по большей части, это была заслуга его матери. Женщина с детства внушала ему, что главным соперником за права на македонский трон является его двоюродный брат, чистокровный македонец. Аминт действительно имел больше прав на престол, нежели его кузен, так как являлся сыном старшего брата Филиппа, а значит, имел определенное преимущество. Когда Александр увидел юношу впервые, он возненавидел его еще сильнее. Он не понимал, как кто-то настолько безразличный и бесталанный мог быть с ним одной крови и иметь общих предков. Македонец негодовал и тогда, когда отец принял решение отдать замуж за Аминта Кинану. «Она умрет от скуки!» — вопил тогда Александр. Его оскорбляло, что, отдав ему в жены свою дочь, Филипп еще больше укреплял положение юноши среди македонской знати. Спустя годы, когда наследник вырос, он перестал видеть в кузене открытую угрозу. Его никто толком не знал, он многие годы жил затворником в старом дворце и ничем полезным не занимался. Александр понимал, что превосходил его во всем — будь то ум или сила, однако так и не мог смириться с мыслью о том, что Аминт являлся чистокровным, и это отзывалось вспышкой гнева в наследнике каждый раз, когда он вспоминал о двоюродном брате. Когда местом проведения свадьбы была выбрана Эги, Александра вновь одолела вспышка гнева, хоть и не такая сильная, как это бывало прежде. Аминт встретил гостей достаточно радушно — он устроил несколько торжеств подряд, чтобы порадовать всех, кто прибыл в его город из самых удаленных уголков Греции и даже за ее приделами. Филиппа он тоже встретил так, как подобает встречать царя — был накрыт богатый стол и приглашены многие местные актеры и певцы. Несмотря на все торжество встречи, повелитель и его племянник не перебросились и парой фраз, они молча сидели рядом, наблюдая за происходящим вокруг. Прибывшая в Эги Аудатта сразу же догадалась, что все, что сейчас происходило в городе, было делом рук Кинаны. Дочь старалась не ударить в грязь лицом и помогла мужу устроить все так, как того требовали македонские обычаи и традиции. Она подготовила для всех покои, обеспечила город продовольствием и лично занималась всем, что касалось свадьбы ее сводной сестры. Прибывшая в сопровождении Леонната Клеопатра была поражена красотой выбранной для нее туники из белого шелка с вшитыми золотыми лентами с изображением дубовых листков. Девушка почувствовала себя настоящей царицей. Александру были также выделены одни из лучших покоев. — Ты что-нибудь чувствуешь, находясь в стенах этого дворца? — спросил однажды наследник Гефестиона, рассматривая статую Зевса в своей комнате. — Куда ни посмотри, тут все говорит об истории македонцев или их становлении. Именно здесь наш предок Аргей заложил первый камень, и здесь покоятся все македонские цари. Это должен быть мощнейший источник силы для македонцев, разве нет?       Гефестион внимательно смотрел на Александра. За годы, проведенные рядом с ним, ему не требовались усилия, чтобы прочитать мысли наследника или понять его эмоции в настоящий момент. Когда македонец злился, он краснел и хмурил брови настолько сильно, что межбровная складка опускалась аж на переносицу, когда был счастлив — размахивал руками и нес все, что приходило ему на ум, когда волновался — молчал, а когда сомневался — задавал вслух вопросы снова и снова, ожидая, что некто мистический даст ему на них ответ. Когда они прибыли в Эги, Гефестион сразу же обратил внимание на то, как изменилось лицо Александра, стоило им переступить порог старого дворца. За это время наследник не видел ни Аминта, ни отца, так как на протяжении всех дней перед свадьбой проводил время с товарищами, блуждая по окрестностям. Подойдя к нему сзади, брюнет опустил свой подбородок любимому на плечо. — Судя по всему, — обхватил Гефестион македонца руками, — тебя не особо воодушевляет быть потомком Геракла. — Я вырос на рассказах об Ахиллесе, — Александр коснулся своими ладонями рук брюнета. — Геракл был величайшим героем своего времени, его помнят и стараются ему подражать. Однако он не смог стать богом среди людей. Он не мог править, не мог завоевывать. Геракл всегда делал то, что ему говорили, и в итоге он выбрал Олимп. Ахиллес же стал богом среди людей, много воевал и познал вкус победы. Пускай его жизнь была недолгой, зато он был солнцем.       Гефестион сжал македонца еще крепче и шепнул на ухо: — Ты и так солнце, Александр.       Блондин улыбнулся. Его любимый всегда мог найти те слова, которые возвращали его в реальность и при этом заставляли чувствовать себя самым счастливым человеком на земле. Александр обернулся и коснулся губами розовых губ юноши. — Если бы ты только мог знать, насколько сильно я тебя люблю, Гефестион, — прошептал наследник, прижимая к себе любимого, — я всегда буду заботиться о тебе, всегда буду рядом, ты никогда не почувствуешь себя одиноким. Ты моя жизнь, так всегда было и будет. Я положу к твоим ногам весь мир, обещаю.       Брюнет поднял синие глаза на македонца и встретился взглядом с золотом, заточенным в светлых ресницах. Они были словно море и солнце — один глубокий и таинственный, другой яркий и обжигающий. Гефестион всегда видел в Александре только свет и всегда знал, что однажды этот свет ослепит весь мир и ни одна тень не сможет укрыться от его лучей. — Я тоже люблю тебя, Александр, — брюнет мягко коснулся губами лба юноши, — ты ведь мой царь.       Македонец расплылся в улыбке и, подхватив Гефестиона на руки, потащил его в кровать, на которой было наброшено несколько шкур диких животных, как это было принято в македонском быту.

***

      Несмотря на то, что до лета оставалось чуть больше двух недель, в день свадьбы Клеопатры стояла невероятная жара. Если буквально вчера можно было словить освежающий весенний ветер на своем лице, сегодня палящее солнце не оставило ни шанса на прохладу. На протяжении целого дня гостей Эги не покидало желание спрятаться в тень. Мало того, что в городе собралась толпа, которую едва могли уместить местные улицы, так еще и представители знати шли в сопровождении нескольких рабов, которые беспрерывно размахивали перед ними опахалами. Вино было теплым, что раздражало всех присутствующих, и, как бы слуги быстро ни бегали, принося новые кувшины из холодных подвалов, оно все равно успевало нагреваться.       В полдень протрубил рог, и гости рекой стали стекаться в священный храм богини Деметры. Испокон веков македонские цари заключали свои браки в храме, стоящем на дальнем северном холме, среди непроходимых лесов и бродящих вокруг этой местности диких животных. Он был небольшим и стоял на трёхступенчатом основании с несколькими колоннами по периметру. В самом центре постройки находился колодец, из которого, как утверждали жрицы, сама Деметра наполняла чаши с водой, чтобы полить первое зерно на македонской земле, которое в дальнейшем подарило стране великий урожай и спасло всех от голода. Когда все желающие собрались у входа в храм, вновь протрубил рог. Молодая прекрасная Клеопатра вышла из старого дворца вся в белом с золотым венком на голове, лицо ее было прикрыто полупрозрачной вуалью. Шла она под руку с Филиппом. От жары царь был сам не свой, он постоянно смахивал с красного лица капли пота и раздраженно поправлял свою тунику, перекидывая кусок ткани то на одно плечо, то на другое. Медленно подойдя к царскому кортежу, в котором уже сидел Александр Молосский, дочь царя поднялась и села рядом с будущим мужем. Шестерка белых быков с длинными рогами в форме лиры тащила за собой колесницу с новобрачными. Впереди них рабы несли незажжённые факелы, а во главе процессии шли эфебы, играющие на флейте, и девственница с пустой амфорой. Восхищенная толпа зевак сопровождала кортеж на протяжении все дороги до храма. Они ликовали и бросали под ноги быков ветки лавры. Следом за ними ехал сам Филипп. По прибытии молодых ждала возбужденная толпа, люди громко кричали и свистели. Клеопатра и Александр вошли в храм, где над ними был совершен обряд, а затем жрица вывела молодоженов на ступени перед гостями и преподнесла им священный хлеб. Они разломили его, после чего было объявлено о том, что они стали мужем и женой. Филипп первым поздравил молодых и велел всем гостям отправляться в амфитеатр, где уже была готова вторая часть торжества и подарок царя — Игры. Царский кортеж с молодоженами отправился первым, теперь его сопровождали рабы с зажжёнными факелами, солдаты и взрослая женщина с кувшином, наполненным зерном.       Местный амфитеатр не имел такого же размаха, как арена в Пелле, однако он оказался очень вместительным. Круглое строение было окружено высокими стенами из известняка, а внутри располагались ряды сидений для зрителей в соответствии с их рангами. Первые ряды были отданы знати и высокопоставленным лицам, а также жрецам. Их места были с высокими спинками и украшены синими балдахинами. Центральная часть была отдана среднему классу, и, хоть их сидения были без спинок, они все же были отдельными. А вот верхние ряды предназначались для бедняков и больше напоминали нескончаемую скамейку. В середине первых трех рядов располагалось царское ложе. Первой сидела Эвредика, по правую руку от нее — Аттал. Вокруг девушки хлопотали кормилицы. Они то забирали маленькую Европу, то давали матери насладиться свободной минуткой с дочерью. Выше нее сидели другие царицы Македонии — Аудатта, Фила и Меда, а рядом с ними, через сидение, сидела и Олимпиада. В третьем ряду расположился Аминт со своей женой Кинаной и их маленькой дочерью. Клеопатре, как новоиспеченной жене эпирского царя, отводилось другое место. Она сидела в углу сцены на специально подготовленном для нее каменном сидении, украшенном шкурами животных. Рядом с ней стояло точно такое же сидение для мужа, однако оно пустовало. Молосский вместе с Филиппом и Александром находился во внутренней части амфитеатра и подготавливал торжественную речь. Друзья наследника сидели в третьем ряду, позади своих отцов и других приближённых Филиппа, и с нетерпением ждали начала Игр. Однако, как и полагалось, перед началом основного зрелища публику нужно было разогреть. На сцене выступал один из самых популярных афинских актеров — Неоптолем. Красивый молодой юноша с копной пшеничных волос демонстрировал свой талант, прочитывая вслух перед аудиторией в несколько сотен человек одну из самых знаменитых поэм. — Похоже, богиня Метида оставила этого полоумного, — подпёр кулаком свою щеку Филота, глядя на афинянина, — спорим, что он не доживет до завтрашнего дня? — Согласен, — протянул Гарпал и сложил руки на груди, — как вообще можно было выбрать трагедию с убийством царя? Я, конечно, понимаю, что в Афинах свободные нравы и все такое, но, учитывая тот факт, что Филипп сегодня официально объявит о войне с Персией, это настоящее издевательство.       Македонцы одновременно закивали в знак согласия. Неоптолем читал поэму с придыханием, временами меняя интонацию и громкость голоса, чтобы держать зрителей в напряжении. И ему это удавалось — все гости сидели как завороженные, внимая каждому произнесённому им слову. Приглашенные афиняне, сидящие в первых рядах, ехидно улыбались, глядя на своего земляка. Они гордились тем, что на их родине таких, как Неоптолем, пруд пруди, и это лишний раз подтверждало, что именно Афины являлись центром искусства и культуры всего греческого мира. — Так ненавидят Филиппа, а все приехали, — с горечью прошептал Гефестион, глядя на то, как очередной афинский аристократ задрал голову и бросил на сидящих вокруг него надменный взгляд. Брюнет стал переводить взгляд с одного афинянина на другого. Они выделялись сразу — были чересчур высокомерны. Оглядывая ряд за рядом, юноша понял, что все они сидели в основном в первых рядах и было лишь несколько человек, кто сидел в центре. Осматривая мужчин и женщин в средней части зрительной зоны, Гефестион поймал себя на мысли, что уже где-то их видел. «Наверное, когда мы были в Афинах» — подумал про себя македонец и продолжил искать дальше. Однако стоило ему поднять взгляд чуть выше, как юноша оторопел. — А он что тут забыл? — грозно произнес Гефестион вслух, заставив друзей обернуться. — Это ведь Демосфен! Кассандр, это ведь точно Демосфен?       Кассандр был единственным человеком помимо Гефестиона и Александра, кто видел афинского оратора. Он подался вперед и прищурился. — Точно он! — подтвердил юноша, найдя взглядом мужчину. Демосфен вел себя отвратительно. Он фыркал, закатывал глаза и бросал в сторону сцены ругательства, но было непонятно, к кому именно они были обращены. Весь его вид говорил о том, насколько ему было противно здесь находиться. Наблюдая за вызывающим поведением мужчины, Гефестион вдруг прозрел. За всё время, проведенное в Афинах, они нередко сталкивались с открытой оппозицией Филиппу. Демосфен продолжал пытаться поднять восстание, и, несмотря на то, что в это время в городе был Александр, он все так же устраивал публичные выступления, в которых открыто призывал к борьбе. — Я видел вон тех людей в Афинах, — кивнул кудрявой головой Гефестион, указывая друзьям на мужчин в середине зала, — это приспешники Демосфена. Они хотят устроить восстание.       Юноши вытянули головы и стали вглядываться вдаль. Афиняне действительно вели себя агрессивно и не было похоже, что они приехали праздновать свадьбу дочери ненавистного им царя. Македонцы невольно напряглись. Они не хотели, чтобы выступление Филиппа было хоть как-то испорчено, ведь помимо объявления войны, он должен был еще публично перед всем объединённым союзом объявить Александра преемником, заставляя навсегда исчезнуть нелепые слухи. Из-за «неожиданного гостя», которого юноши увидели среди зрителей, они стали озираться по сторонам, так как каждого из них посетила мысль о том, что ненавидящие Филиппа афиняне были не единственной сегодняшней угрозой. Первыми в глаза бросились персы. Несмотря на то, что амфитеатр был в виде круга и места, соответственно, тоже располагалась по кругу, первые три ряда были прерывались большой каменной аркой — коридором, ведущим на сцену. Сидения там были совершенно неудобными — камни стояли криво, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Более того, со стороны выхода находились колонны, на которых были закреплены шелковые ткани, не дающие актерам ослепнуть от палящего македонского солнца. В связи с этим, эти места стоили очень дешево, хоть и находились максимально близко к сцене. К удивлению македонцев, все эти места заняли персы, причем персы далеко не из приграничных сатрапий. — Но как? — наивно поинтересовался Никанор. — Я никого из них никогда не видел на приемах. И еще, — македонец сдвинул брови, — их одежда совсем непраздничная, скорее похоронная.       Персы сидели в черных одеяниях, и у многих из них головы были скрыты под капюшонами. Они молча, не отводя взгляда в сторону, уставились на противоположный ряд, где располагалась царская ложа. Поскольку неудобные сидения заставляли сидеть эту часть гостей криво, было отчетливо видно, что наряды их были подпоясаны и на этих поясах болтались кожаные ножны. — Охрану подкупили! — со злобой проговорил с детства одержимый чувством справедливости Птолемей. — Видят боги, точно подкупили! Здесь нет такого количества дворцовой стражи, как в Пелле, да и народ более сговорчивый. Скорее всего кинули пару монет, а охрана Аминта и провела их сюда. Посмотрите на них! — возмутился высокий македонец так сильно, что ноздри его раздуло. — Еще и ножнами светят, а охране хоть бы хны! Надо срочно сказать Александру!       Юноши поддержали эту идею. Их тревожило не столько наличие неприглашённых персидских гостей, сколько те места, на которых они сидели. Под ними была сцена, в углу которой сидела новоиспеченная эпирская царица , и с минуты на минуты должны были выйти Филипп вместе с сыном и зятем. И несмотря на то, что македонский царь был под защитой лучших телохранителей, наличие людей, стране которых сегодня будет объявлена война, сидящих прямо над их головами с ножнами на поясах, вселило бы в каждую разумную голову тревогу. В качестве посыльного решили выбрать Гефестиона, так как и отец юноши сейчас находился у входа в Амфитеатр, выступая в роли главы стражи. Брюнет поднялся и пошел в сторону лестницы. Пока сын Аминтора пропадал, донося наследнику важную информацию, македонцы продолжили искать опасность, но, к счастью, они больше не нашли никого подозрительного. Да, было несколько гостей с вызывающим поведением, демонстрировавших ненависть к македонскому захватчику, но не более того. Неотптолем заканчивал играть трагедию, и юноши вновь устремили свои взгляды на афинянина. Прозвучал громкий поставленный голос «Конец», и красивый юноша рухнул на колени и склонил голову. По залу прокатилась волна аплодисментов. Многие зрители встали. С задних рядов доносились свисты. — А как по мне, сыграно не так уж и хорошо, — вскинул голову Филота, задирая курносый нос. Справа от него сидел его младший брат, который с горящими глазами принялся громко хлопать в ладоши, едва ли не поднимаясь. Это заставило македонца скрестить руки на груди и закатить глаза. — Зависть гибельный порок, — ткнул его в бок сидящий слева Кассандр. — А чему тут завидовать-то? Я бы посмотрел, как такие, как он, сражаются. Спорим, что он даже меча не держал? — Не все ходят под Аресом, Филота, — рассмеялся брюнет, а сам предался сладким мечтам, вспоминая отрывок из любимого произведения. Кассандр был уверен, что если бы не его отец, то он определенно бы стал поэтом. — Есть люди, которых сама Мельпомена пометила.       Филота снова закатил глаза, да так демонстративно, что он даже повернул голову. Совершенно случайно взгляд македонца упал на царскую ложу, из которой едва различимо доносился плач маленькой Европы. Юноша наблюдал за тем, как Клеопатра не сводила взгляд с малышки, которую трясла на руках кормилица, а затем не выдерживала и сама пыталась успокоить ребенка, однако и у нее этого не получалось. Находящиеся над ней царицы сидели с каменными лицами и потупленными взглядами. Все они играли одну и ту же роль и, несмотря на то, что внешне женщины были абсолютно разными, в тот момент выглядели совершенно одинаково. Филота усмехнулся. Его позабавила мысль о том, насколько скучную и однообразную жизнь они выбрали, согласившись когда-то выйти замуж за Филиппа. И даже юная и энергичная Эвредика после прожитого в статусе царицы года стала на них походить — те же фальшивые эмоции и безразличный взгляд. Македонец еще некоторое время наблюдал за тем, как равнодушно они аплодировали, а затем вскинул голову еще выше, смотря вперед. В тот же момент Филоту словно пронзила молния. — Смотри, — резким движением схватил он на ощупь локоть Кассандра, — мне кажется, или она… Брюнет повернул голову в ту же сторону, куда его друг устремил округлившиеся от удивления глаза. — Кто? — спросил Кассандр, поняв, что македонец смотрит в сторону царского ложа. — Да она, ты посмотри, — блондин дернул юношу сильнее, — Олимпиада!       Сын Антипатра отодвинул голову Филоты и вытянул шею вперед, за Медой он никак не мог разглядеть эпирку. Затем Кассандр привстал и облокотился грудью на лопатки блондина, навалившись на него. И тут его глаза распахнулись еще шире, чем у друга. — Во имя всех богов, — проговорил македонец, не веря глазам, — да она надела корону! Действительно. Гордая и холодная Олимпиада сидела как никогда по-царски. На ней была белая туника из самого дорого хлопка, который только мог быть в Македонии, множество золотых браслетов и ожерелье с камнями. Но тот предмет, который удивил македонцев, а именно корона, был просто невиданной красоты. Она была высокой, из чистого золота и по всей длине украшена тоненькими узорами в виде листочков, а в центре находилось изображение бога солнца — Гелиоса. В свете пялящих лучей македонского солнца корона Олимпиады была особенной, она словно кричала, что та, на ком сейчас находилось это украшение, достойна быть в его лучах. И будет. — Она вообще в курсе, что большая часть знати ее так и не признала? — съехидничал Филота, не отводя взгляда от женщины. — Это же надо было додуматься такое надеть! Это она так хочет показать, что именно ее сын — наследник Македонии, или что?       Кассандр промолчал. Он внимательно всматривался в украшение Олимпиады, и у него вновь возникло дурное предчувствие. «Зачем?» — повторял про себя брюнет. Юноша знал точно, что мать Александра не из тех людей, которые будут делать что-то просто так. Она сделала это намеренно, но вопрос, для чего или для кого именно, оставался без ответа. Будь то Аудатта, Фила или Меда, Олимпиада давно привыкла к их существованию рядом с ней и никогда не воспринимала как соперниц, однако Эвредику она все так же люто ненавидела. Даже сейчас, когда маленькая Европа на ее руках то замолкала, то вновь плакала от резко раздающихся криков толпы, она смотрела на них с презрением и злобой. Создавалось впечатление, что она могла порвать их на части голыми руками, настолько сильно Олимпиада сжимала кулаки. «Должно быть что-то еще» — подумал Кассандр, когда вновь раздался рог, и следом за ним запел прекрасный женский голос. Настал момент выступления певцов и музыкантов. Играть они должны были недолго, ровно пока не успокоится толпа. Филота и Кассандр отвернулись и вновь обратили свое внимание на сцену. Местная девушка запела лирическую душевную песню, словно продолжая ту трагедию, которая недавно была разыграна Неоптолемом. Македонцы заметили, как некоторые из старых полководцев стали клевать носом. Это их явно развеселило, и они сразу же стали пускать шуточки на этот счет.       Все это время сидящая на сцене Клеопатра выглядела словно тряпичная кукла. Она устала от жары, и ей все время хотелось пить. Девушка сидела в самом углу, но, несмотря на это, ловила на себе сотни любопытных взглядов со стороны зрительского зала. Она чувствовала, как они ее прожигали. Взгляды были недобрыми. Еще перед началом представлений, когда Клеопатра вышла на сцену и увидела огромное количество зрителей, она сразу поняла, что о ней думало большинство из них. «Дикарка вышла замуж за дикаря. Копия мать. Хвала Зевсу, ее больше не будет в Македонии. Она не македонка. В ней нет ничего от ее македонского отца. Филипп избавился от еще одного своего нечистокровного ребенка». Она вглядывалась в их лица и видела в каждом из них отвращение. Девушка чувствовала себя лишней — лишней в семье отца, лишней в Македонии. Она не знала, будет ли счастлива в Эпире и чувствовала ли она вообще себя эпиркой. Клеопатра практически никогда не разговаривала со своим дядей, они были чужими, но теперь она должна будет делить с ним ложе и рожать ему наследников. От этой мысли по ее телу пошла дрожь. Она ведь просто сестра Александра, не больше и не меньше. Александра, которого так боготворила мать и которого, как бы ни бранил, но всегда в итоге признавал отец. Александра, который даже в день ее свадьбы украл у нее все внимание. Клеопатра еще в детстве поняла свое место — далеко за братом, среди восхищающейся им толпы, и она стояла здесь беспрекословно целых восемнадцать лет. Однако сегодня, когда духота стала забирать у нее последние остатки воздуха и она снова попросила вина, которое оказалось теплым, ей впервые не хотелось стоять за ним. Ей вообще не хотелось стоять там, где был он. Брак с царем Эпира был заключен в целях обеспечения мира, однако девушка знала, что это было сделано и с целью дальнейшей защиты Александра. Ведь даже ее жизнь была не более чем одним из способов укрепления его положения. Когда Клеопатра сделала несколько глотков, пустота внутри нее стала наполняться теплом. Щеки девушки порозовели и она едва уловимо приподняла уголки губ. В тот момент Клеопатра подумала о том, кто делал ее счастливой в последнее время — Леоннате. Весь месяц девушка готовилась к свадьбе, и каждый день ее заваливали кучей дел — выбрать ткань, украшения и прочее. Слуги не отходили от нее ни на шаг. Со всей Греции ей присылали множество подарков, и она должна была лично отблагодарить каждого, кто их дарил. Это не столько выматывало девушку, сколько выводило из себя. Она ненавидела рутину — невозможно было часами сидеть и делать одну и ту же работу. Ей хотелось гулять и, учитывая, что скоро она навсегда покинет родные стены, гулять как никогда. Клеопатра притворялась, что у нее болела голова, что ее вызывала одна из цариц или еще что-то, а сама отправлялась во внутренний двор. Вот там-то она частенько сталкивалась с Леоннатом. Македонец вновь занял пост одного из телохранителей Филиппа, и поскольку он только недавно вернулся с задания, его часто отпускали, пока шли собрания. Рядом друг с другом они ни на секунду не замолкали — им всегда было о чем поговорить. Македонец любил подшутить над девушкой, но всегда очень деликатно, ведь та была остра на язык. Они могли вместе блуждать по внутреннему двору или выбирались на прогулку в город. Леоннат всегда был рядом и не оставлял ее ни на минуту, и в моменты их встреч Клеопатра была невероятно счастлива. Однако месяц пролетел незаметно. Она вышла замуж. Сейчас она сидела на сцене и глубоко вздыхала под взором сотен глаз. Музыка казалась ей ужасной. «И кто их вообще сюда позвал?» — пронеслось в ее голове, когда она бросила на местную певицу и других музыкантов надменный взгляд. Вдруг из арки, ведущей на сцену, появилось несколько теней, и в проходе показались телохранители Филиппа. Клеопатра схватилась за поручни своего сидения и подалась вперед. В ее сторону направлялись Леоннат, Пердикка и Деметрий. Вышедший с ними Павсаний остался у входа и, положив свою руку на рукоятку меча, устремил свой взгляд в зрительский зал. — Царица, — улыбнулся рыжеволосый македонец, становясь позади девушки вместе со всеми. — Леоннат, — сказала девушка, но тут же покраснела от того, что ее голос прозвучал слишком взволнованно. — Не удивляйся, это приказ Филиппа, — ответил он, положив руку на спинку ее сидения, — он велел всей своей охране разойтись. — Что просто безумная идея! — возмутился Пердикка, но тут же затих, так как музыканты бросили на него злобные взгляды. — Что значит «разойтись»? — повернула голову Клеопатра. — А кто тогда с моим отцом? Что происходит? Громкий голос певицы заглушил все вокруг. Она стояла с широко открытым ртом и, положив одну руку на живот, пела свою самую длинную ноту. Все ждали. Спустя несколько секунд она продолжила мелодично петь. — Сами не поняли, — Леоннат устремил свой взгляд на Павсания, который стоял словно статуя, — он просто собрал нас и сказал, что хочет выйти на сцену один. С ним в коридоре амфитеатра останутся только Александр и … — македонец оборвал фразу, так как произнести «твой муж» было выше его сил. Он кашлянул, а затем договорил, — в общем, он будет с двумя Александрами. — Ты бы видела, что там устроил Клит! — нагнулся к девушке Пердикка, так как не хотел снова поймать на себе разъяренные взгляды музыкантов. — Он просто доспехи на себе рвал, говорил, что не пустит Филиппа по коридору одного. Требовал, чтобы царя сопровождала охрана. Аж до истерики. Никогда его таким не видел. — Раз вы здесь, ему не удалось уговорить отца, — догадалась Клеопатра. — К сожалению, нет, — покачал кудрявой головой македонец, — Он всех разогнал. Аминтора и большую часть охраны отправил за пределы амфитеатра, нас к тебе. Только Клит и еще несколько телохранителей остались там, но Филипп непреклонен — хочет выйти на сцену один. — Он хочет понравиться, — неожиданно влился в разговор вечно молчащий Деметрий, заставив девушку вздрогнуть, — мол, выйти перед своим народом и показать, как он им доверяет, что даже вышел без охраны. Ведь не зря же он собрал здесь всю Объединённую Грецию. Это не более, чем способ внушения, ведь сегодня, как-никак, будет объявлена война.       Вновь раздался громкий голос певицы. На этот раз он звучал намного дольше. Македонские юноши, сидящие в третьем ряду, скривились. В целом, музыка им нравилась, но резкие вставки одной из девушек могли вывести из себя даже Никанора. Он сидел, зажмурившись, и даже закрыл уши. Неожиданно музыка сменилась. Певцы ушли со сцены, оставив на ней только музыкантов, играющих на самых разных инструментах — от лиры до кимвалы. В этот момент возле сцены стали собираться участники игр. Они становились в три шеренги и демонстративно улыбались зрительному залы. Друзья Александра моментально всполошились. Эти игры носили увеселительный характер, где участники выступали в качестве развлечения публике и были не более чем предметом для ставок. Жадного до азартных игр Гарпала тут же охватила агония. Как только участники появились на поле, он едва не выпрыгнул из своей туники. Его выбор пал на высокого фракийского юношу с атлетическим телосложением и необычайно длинными ногами. — Ставлю на того фракийца, — с горящими глазами достал золотую монету Гарпал. — Фортуна точно приведет его к победе в любом из забегов. — Я не думал, что фракийцы будут участвовать в Играх, — насторожился Птолемей, находя среди участников не одного представителя с вражеской земли, — то они нас ненавидят, то их атлеты участвуют в наших состязаниях. — Не мысли в плохом ключе, Птолемей! — похлопал его по плечу Неарх, который все это время с искренней радостью наслаждался всем, что происходило на сцене. — Сегодня враги, а завтра друзья! — Или наоборот, — кашлянул Эвмен и потянул затекшую руку вверх, — сколько мы еще тут будем сидеть? Такая пустая трата времени. — Не мысли в плохом ключе-е-е, — протянул Неарх, навалившись на сына начальника канцелярии. Македонцы раззадорились и сразу же стали доставать золотые монеты, выбирая себе любимчиков. В этих играх было завялено всего два состязания — бог и борьба. Участников было мало, а хороших тем более, отчего юноши часто указывали на одного и того же. Однако, по их негласному правило, кто первый увидел, того и была ставка. И все спокойно разделили атлетов, за исключением двоих. Филота и Кассандр одновременно указали рукой на загорелого коринфийца с четко выраженной мускулатурой. «Я был первым!» — кричали они друг на друга, не желая уступать атлета другому. Рядом сидящие ряды стали оборачивать, а затем и возмущаться поведению македонцев. Юноши сначала просто кричали друг на друга, а затем немного приподнялись и схватили друг друга за туники. Их сразу же перехватили Никанор с Птолемеем и потянули в противоположные стороны. Это «шоу» в зрительском зале продолжалось бы еще неизвестно сколько, если бы вовремя вернувшийся Гефестион не прекратил этот балаган. Юноша тяжело дышал, а кудрявые приди прилипли ко лбу — было видно, что он бежал к македонцам со всех ног. Птолемей молниеносно оттолкнул от себя Кассандра так, что тот упал на грудь Филоты, и, перешагнув своими длинными ногами через Эвмена и Неарха, оказался прямо перед брюнетом. — Гефестион, что случилось? — схватил он его за руку.       Однако македонец лишь покачал головой. Расшумевшиеся друзья привлекли к себе слишком много внимания, и здесь он уже не мог им ничего рассказать. Гефестион поднял руку, давая знак остальным, и бросился на самый верх арены. Македонцы последовали за ним молниеносно, и лишь Гарпал замешкался, вертя в своей руке золотую монету. Ему ужасно хотелось сделать ставку, и он уже был готов вернуться на свое место, однако его вовремя перехватили. — Идем, — с лестницы послышался голос Никанора. Он схватил его руку и потянул к себе. Гарпал положил монету в мешок, выругался и двинулся в сторону выхода вместе со всеми. Когда все македонцы оказались в сборе, они еще раз окинули взглядом весь амфитеатр. — Так что случилось? — посмотрел Филота на взволнованного друга. — Что-то с Александром? — встрепенулся Кассандр. — Гефестион… — прошептал Птолемей, глядя на то, как кудрявый македонец вновь покачал головой. — Здесь у нас не один незваный гость, — проговорил Гефестион и тут же нахмурился, — тут Алкет. Глаза македонцев расширились, и юноши в непонимании уставились на сына Аминтора. — Разве он не говорил, что прибудет в Македонию только на похороны Филиппа? — Птолемей дословно вспомнил услышанные на очередном ужине в Эпире слова. — Алкет не из тех людей, кто будет разбрасываться словами. — Верно Птолемей говорит, — кивнул Неарх. — Он действительно производит впечатление страшного и верного своему слову человека. Лицо Гефестиона стало еще хмурым. Он рассказал друзьям, как уже почти добрался до Александра, но перед самым входом был перехвачен Эакидом. Брюнет заметил, что как только он произнес имя эпирца, Птолемей напрягся и бросил на него недовольный взгляд. Македонец не придал этому значения и продолжил. — Эакид хотел мне что-то сказать, — Гефестион задумался, — точнее, я думаю предупредить. Однако он не успел — Алкет появился перед нами. — Он что-то сказал? — поинтересовался Кассандр. Но кудрявый македонец и на этот раз покачал головой. Все становилось еще более непонятным, и, самое главное, опасность нарастала с невероятной силой. — Так если он так ненавидит Филиппа, что же он не явился к нему раньше? Выплеснул бы на него всю свою злобу, — пожал плечами Гарпал. — Так он не мог, — Эвмен потер свою переносицу, — Алкет всегда был чересчур буйным, отчего Филипп неоднократно его изгонял. Когда же Молосский стал царем, он сразу вернул своего брата в Эпир, однако… — сын начальника канцелярии устремил свой взгляд на сцену, откуда музыка доносилась все тише и тише, — посещать Македонию ему нельзя до сих пор. Как только он заявится сюда, Филипп прикажет незамедлительно отрубить ему голову.       Македонцы замерли. Алкет всегда нарушал правила, но даже он бы не осмелился заявиться в то место, где ему открыто грозят смертью. Появиться в Эги перед царем, да еще и в день объявления войны было настоящим безумием. Филипп никогда бы не отправился в поход, зная, что по его родной земле ходит человек, который регулярно поднимает против его власти целые города на севере. Если македонский царь увидел бы Алкета, он незамедлительно приказал бы его казнить, а зная нрав Филиппа, сделал бы он это быстро и решительно, чтобы никто из его гостей даже не узнал об этом и он смог бы сохранить лицо. — Уж слишком много совпадений, — Никанор прижал руку к своей груди и тяжело вздохнул, — что-то определённо не так. Но что именно? Македонцы устремили свои взгляды на арку, в которой в скором времени должен был появиться царь. — Не знаю, — нахмурил брови Птолемей, — но то, что в одном месте собрались все враги Филиппа, заставляет задуматься. — И проверить свои ножны, — закончил мысль Филота и коснулся ладонью рукоятки своего ножа.       Александр метался из стороны в сторону. Он не понимал и отказывался принимать решение отца выйти на сцену одному. Это не просто казалось дикой идеей, но и было не по правилам. По ту сторону коридора сидели люди, приехавшие издалека, были приглашены представители разных сословий, и никто не знал, как они могли отреагировать на появление царя, тем более, что площадка арены была очень маленькой. Вся эта затея была слишком небезопасной, но Филипп оставался непреклонен. Он так сильно желал произвести на гостей впечатление, показать им, что он больше не царь варваров, а царь эллинов и повелитель всей Греции. Но какой бы пылкой ни были его речи и споры с Клитом, Филипп даже выглядел плохо. Жара истязала мужчину при каждом движении. Он тяжело дышал и краснел, каждые несколько минут вытирал лоб рукой — и это при том, что они уже стояли в тени. Царь ходил по кругу перед входом в коридор, волоча за собой длинный гиматий темно-зеленого цвета и собирая все пыль в округе. — Я пойду с тобой, — Клит преградил царю дорогу. — Это слишком небезопасно, Филипп, и ты знаешь об этом! И твой эгоизм не стоит того, чтобы так себя подставлять! — Я уже отдал приказ, Клит, — грозно отрезал македонский царь, — я выйду к ним один. Филипп сделал шаг вперед, но брюнет вновь преградил ему путь и на этот раз схватил его за руку. — Во имя всех богов, Филипп! — закричал македонец. Он пододвинулся к царю вплотную и, взглянув в золотые глаза, умоляюще прошептал, — прошу, дай мне тебя защитить. Но Филипп уже сказал свое слово. Он вырвал руку, обошел телохранителя и вошел в коридор. За ним сразу же зашли Александр и Молосский. По плану они должны были выйти к царю, как только тот окончит свою речь, и встать подле него. До этого момента они будут ждать его сигнал в коридоре. Со сцены виднелся свет , и доносилась музыка. Путь до сцены был недолгим, всего несколько метров, однако всем троим он показался бесконечным. С каждым годом Филиппу было все труднее ходить. Он получил такое количество травм в сражениях, что сейчас его правая нога напоминала скорее оторванный кусок мяса, который тот был вынужден волочь за собой до конца своих дней. Именно из-за ноги царь сильно хромал, и иногда ему даже приходилось придерживать лавровый венок рукой, чтобы тот с него не слетел — так сильно раскачивалось его тело при ходьбе. Два Александра, медленно идущих позади него, молчали. Молосский был абсолютно спокоен и с каменным выражением лица смотрел в спину Филиппу. Несмотря на то, что у мужчины сегодня была свадьба, он ни разу не улыбнулся, не был болтлив, да и вообще казался намного сдержаннее, чем был обычно. Александр тоже смотрел на отца. С каждым шагом македонец чувствовал, как его сердце стучало все быстрее и быстрее. Иногда он озирался по сторонам, проверяя, как далеко от них находилась охрана. Когда коридор наконец-то подошёл к концу и до сцены оставалось всего несколько шагов, сердце Александра замерло, и все его тело охватила дрожь. Все нутро юноши противилось тому, чтобы сейчас стоять позади отца и давать отдаляющейся спине уходить все дальше. Он среагировал моментально — выбежал вперёд и схватил царя за локоть. — Отец, — юноша с непривычной робостью взглянул Филиппу в лицо, — лучше я пойду с тобой. Золотые глаза Филиппа сверкнули в темноте яростью. Он вырвал свою руку и оскалил зубы. — Да что с вами сегодня такое?! — рассвирепел мужчина. — Я же приказал вам всем стоять и ждать мой сигнал. Сейчас же отойди от меня! — царь увидел, что Александр перевел свой взгляд через его плечо в зрительский зал. Филипп обернулся. На них исподлобья смотрела Олимпиада. — Я и так даровал вам свою милость, а вам все мало! Хотите, чтобы я объявил тебя будущим царем всей Греции? Она тоже этого хочет? — македонец указал рукой на женщину. Александр промолчал. — Во имя Геракла, Зевса и остальных, — оттолкнул от себя сына Филипп, — подчинись мне хотя бы раз! Подчинись!       Мужчина повернулся спиной к юноше и шагнул вперед. Александр замер. С трибун послышались громкие овации, а затем свист. Когда Филипп поднял руки к небу, продемонстрировав свое величие, македонец выдохнул и через мгновение почувствовал, что рядом с ним встал Молосский. Мужчина улыбнулся, глядя на него, а затем перевел взгляд на Филиппа. Они оба стали ждать сигнала. Все шло так, как и планировалось. Филипп купался в лучах славы, и скоро должна была быть произнесена долгожданная речь. Но несмотря на то, что все выглядело спокойно, Александра вновь охватила дрожь. Он пристально следил за спиной отца, и когда тот повернулся в сторону, македонец увидел сидящую в царском ложе мать. Она смотрела на него. Глубокие и пронзительные, словно два изумруда, глаза буквально пожирали юношу. Но затем Александр увидел то, что повергло его в дикий ужас — она улыбалась. Тело его моментально оцепенело, ноги сделались ватными, а губы задрожали. — Скоро твой выход, — шепнул ему на ухо эпирский царь, обняв юношу за плечи. — Дядя, — не оборачиваясь, произнес юноша, — что происходит? — Все хорошо, — прошептал Молосский и добавил, — мой Ахиллес. Александр тут же обернулся и увидел, что из темного коридора амфитеатра на него смотрела точно такая же пара зеленых глаз, что и из царского ложа — пронзительных и до ужаса пугающих.       Все, что случилось позже, македонец помнил смутно. Он помнил, что нашел в себе силы повернуться и протянуть руку в сторону Филиппа. Он понимал, что ничем помочь ему уже не сможет, хоть и стоял всего в паре метров от него. Царь повернулся в центр зрительного зала и поднял руки еще выше. Его лавровый венок отражал лучи македонского солнца, и он, словно бог, освещал ими все вокруг себя. В какой-то момент глаза Александра затуманились, а свет, исходящий от Филиппа померк. Свет солнца наследнику перегородил один из его телохранителей, и все, что успел вымолвить сын македонского царя, было протянутое в последний раз «Папа».       Павсаний встал прямо перед Филиппом и несколько секунд всматривался в красное от жары лицо. Юноша внимательно оглядывал каждый шрам на лице царя, словно старался навсегда запечатлеть их в своей памяти. Он любил в нем все, каждый сантиметр его тела, и то, что большая часть людей считала за уродство, Павсаний воспринимал как особенность. Он понимал Филиппа с полуслова и полувзгляда. По тому, как царь наклонял голову, македонец мог без ошибочно угадать его настроение. Он знал о его желаниях — явных и потаенных, и делал все, что бы их удовлетворить. Столько дней и ночей они провели бок о бок, и Павсаний был уверен в том, что их души и тела едины. Он любил, и ему казалось, что был любим в ответ. Однако Филипп его предал. Он поступил с ним так унизительно, как не поступал ни с одним из своих подданных. — Я так тебя любил, — прошептал Павсаний, вглядываясь в любимое лицо, — так любил, — повторил он и почувствовал, как его глаза переполнились слезами, и те потекли по щекам. Он облизнул соленые мокрые губы и в последний раз слился с Филиппом в поцелуе, заставляя зрителей Амфитеатра замереть. — Но ты никогда этого не заслуживал, — закончил Павсаний, оторвавшись от губ царя, и в лучах македонского солнца острой вспышкой сверкнуло лезвие.       Он вонзил меч в живот Филиппа с такой силой, что тот вышел наружу со спины. В зрительском зале раздались крики. Павсаний вынул меч из тела и со всей ненавистью и болью плюнул македонскому царю в лицо. Охрана среагировала настолько быстро, насколько могла. Леоннат, Пердикка и Деметрий моментально закрыли своими телами Клеопатру и обнажили мечи. Пока сцена еще не была окружена, Павсаний бросил меч в сторону и спрыгнул вниз. Он побежал прочь в толпу, которая уже в панике убегала из амфитеатра. Стоящий в коридоре Александр оказался к Филиппу ближе всех, и стоило юноше увидеть, как грузное тело царя упало на пол, как оцепенение прошло, и он резко двинулся вперед. — Отец! — закричал македонец, хватая мужчину за голову. — Отец! Отец!       Александр закрыл рукой рану отца, но кровотечение уже было не остановить. Туника царя сразу окрасилась в красный цвет, а под его телом образовалась большая кровавая лужа. Первым рядом с наследником оказался Леоннат. Он накрыл его ладонь своей, помогая остановить кровь. Александр отчаянно прижал к себе голову отца и стал раскачиваться из стороны в сторону. Глаза Филиппа то закатывались, то снова смотрели в одну точку. Увидев это, Александр поднял на Леонната мокрые от слез глаза и крикнул со всей силы: — Убей этого предателя! Убей! Я приказываю!       Рыжеволосый македонец сначала оторопел, но уже через мгновение кивнул и, схватившись за ножны, спрыгнул со сцены и побежал в сторону выхода. За ним последовал и Пердикка, убедившись, что Клеопатре ничего не угрожало. Едва македонцы скрылись среди толпы, как к Филиппу подбежал Клит. Он отбросил Александра с такой силой, что тот едва не упал со сцены, и только вовремя подхвативший его Гефестион, который уже спустился из зрительского зала, помог македонцу избежать травм. — Филипп! — словно зверь в агонии, закричал Клит, — Филипп! Очнись! Филипп, прошу! Крики гетайра были настолько сильными, что даже царь, уже стоящий одной ногой в царствии Аида, смог прийти в себя и взглянуть македонцу в лицо. — Кли… — едва пошевелил губами Филипп, как из его рта хлынула кровь. — Боги, прошу, — Клит прижал царя к своей груди, — Филипп, не смей оставлять меня! Филипп! Ты обещал мне! Македонский царь нашел в себе силы пошевелить рукой. Он с титаническими усилиями медленно поднял руку и протянул ее к лицу своего гетайра. — Прости меня, — прошептал Филипп, в последний раз почувствовавший тепло македонца, — мой Клит.       Это были последние слова, который произнес македонский царь, перед тем как рука его упала, а золотые глаза потускнели. Наступила тишина. К этому моменту вокруг царя собрались все его приближенные и охрана. Они молча провожали взглядами умирающую эпоху. Мужчина, лежавший на сцене в крови, был не просто македонцем или солдатом — он был их царем. Царем, сумевшим поднять Македонию с колен, создавшим непобедимую армию и впервые объединившим всех греков. Филипп II сделал столько, сколько до нынешнего дня не удавалось сделать ни одному из эллинов. Он был величайшим полководцем, дипломатом и воином. Сумел вывести свою страну на мировую арену и даже больше, сумел бросить вызов многовековому врагу десятков государств. Филипп был человеком, который сделал себя сам. Он поднялся с колен и поднял вместе с собой весь свой народ. Он шел вперед и никогда не сдавался, одним своим словом заставляя врагов принимать его сторону. Его боялись, ненавидели, презирали, и вместе с тем он не мог не вызывать восхищения. И вот, спустя двадцать лет правления Македонией, Филипп II, сын Аминта III, ведущий свой род от Геракла, испустил свой дух. — Царь убит! Нашего царя убили! — раздался громкий голос с трибун.       Антипатр, Парменион и другие взобрались на сцену и склонились над Филиппом, который уже перестал дышать. Одни закрывали лица, другие отворачивалось. Клит уткнулся лицом в голову царя и продолжал неразборчиво что-то говорить. Его пытались оттащить от македонца, но тот лишь сильнее прижался к нему. В это же время Гефестион прижимал к себе дрожащего Александра. Наследник хватался за его руки с такой силой, что на них оставались царапины от ногтей. Он жадно глотал воздух, задыхаясь, и не сводил взгляд с лежащего в крови тела своего отца. Вокруг македонцев столпились друзья, которые вздрагивали каждый раз, стоило им услышать «царь убит». Когда в очередной раз донесся голос с трибун, Кассандр не выдержал и схватил рукой Гефестиона. — Царь жив, — твердо произнес он, кивая в сторону Александра.       И он был прав. Сегодня настал тот день, когда судьба открыла все свои карты и велела заканчивать игру. Исход был один — в Македонии новый царь. Гефестион задумался. Он перевел взгляд с одного друга на другого и в лицах каждого прочитал твердое «Царь жив». Настало время действовать. Брюнет поцеловал Александра в голову и начал медленно вставать, поднимая наследника вместе с собой. От перенесенного шока тот едва мог держаться на ногах. Юноша стоял с бледным лицом и в запачканной кровью одежде. Как только Александр поднялся, на него устремили взгляды все, кто оставался в амфитеатре — от полководцев до простых наблюдателей. Все ждали. Однако ничего не происходило. Александр дрожал и едва мог шевелить губами. Гефестион крепко сжимал его руку, не давая тому упасть. Вдруг брюнет почувствовал, как кто-то толкнул его в спину. Это вновь оказался Кассандр. Он кивал в сторону наследника, давая понять, что ждать больше нельзя. Друзья македонцев перевели все свои взгляды на Гефестиона. Он был единственным, кто мог сделать то, что было уготовано Александру судьбой. Брюнет повернулся в сторону полководцев и увидел, что те тоже не сводили с него взглядов. Все они смотрели выжидающе и даже вызовом. Лишь на лице Пармениона юноша увидел жалость. Когда с трибун вновь раздалось «Царь мертв», Гефестион вздрогнул. Он опустил голову и взглянул на лежащий в крови лавровый венок македонского царя. Юноша нагнулся и, протянув в его сторону руку, поднял его. С еще недавно отражающего яркое солнце венка стекали капли крови убиенного. Гефестион повернул голову к Александру. Наследник продолжал дрожать и сжимал его руку все крепче. Не будь сейчас с ним рядом его любимого, он бы точно упал на пол вместе с отцом и умер от горя. — Царь жив, — прошептал Гефестион и сжал венок с такой силой, что золотые листки впились юноши в руку, прорезая ее. Он боролся с собой. Видя состояние наследника, все присутствующие ждали действий со стороны македонца, ведь только он мог вывести его из оцепенения. Преодолев себя, брюнет глубоко вдохнул и громко повторил. — Царь жив. Услышав это, Александр повернул голову в сторону Гефестиона. Все его лицо было мокрым, а в глазах стояли слезы. Он задрожал сильнее и стал мотать головой из стороны в сторону. В этот момент македонец напоминал детёныша дикого зверя, который только что стал свидетелем убийства своего родителя и был сейчас бы абсолютно беспомощным и беззащитным. Гефестион повернулся к нему лицом и третий раз произнес «Царь жив» так громко, что наблюдатели с трибун замолкли и замерли. Наступила полнейшая тишина — такая, что проходящий мимо человек мог запросто услышать сердцебиение любого из присутствующих. Гефестион глубоко вздохнул. Он посмотрел в такие любимые живые глаза цвета золота — точно такого же, из которого был сделан царский венок. И пускай сейчас этот венок приносил юноше невероятную боль, раздирая его плоть, он знал, что сейчас это украшение должно быть на голове только у одного человека. Брюнет сжал руку наследника со всей силы, а затем медленно отпустил ее. Настал момент истины. Полководцы, военачальники, гетайры, друзья Александра, охрана — все, кто стоял на сцене или перед ней, выпрямились и сделали несколько шагов назад, и лишь Клит оставался безучастным и продолжал прижимать к себе холодеющее тело Филиппа. Гефестион взял венок двумя руками и поднял его над головой Александра. Македонцы смотрели друг на друга, словно завороженные. Перед их глазами промелькнула их первая встреча, первая игра и первый бой. Они вспомнили, как впервые поцеловались и занялись любовью. Вспомнилась первая ссора и первое «прости». Они были счастливы — безмерно и каждую минуту, проведенную вместе. Они любили друг друга по-настоящему, от чистого сердца. В свои двадцать лет они верили, что ничто и никогда не сможет повлиять на их любовь и, что бы ни случилось, они всегда будут вместе. Но в тот момент, когда лавровый венок коснулся пшеничных волос Александра, Гефестион впервые в жизни в этом усомнился. Ему показалось, что этот венок, упавший с головы мертвого царя, станет убийцей их вечной любви. — Гефестион, — прочитал по губам Александра македонец, так как тот еще не мог произнести вслух и слова. Гефестион опустил венок на голову любимого. — Да здравствует царь Александр! — громко крикнул брюнет и взял его за руку, подняв ее высоко к небу. — Да здравствует царь Александр! — тут же следом послышался голос Кассандра. — Да здравствует царь Александр! — повторил Птолемей, шагнув вперед.       И уже через мгновение все македонцы выкрикивали одну и ту же фразу. Настала новая эпоха — эпоха Александра, но, в отличии от Филиппа, юноша становился не просто очередным царем Македонии — он стал новым царем всей Греции. Благодаря своему отцу, он принял бразды правления в самое лучшее за всю историю эллинов время. Юноша получил развитое богатое государство с сильнейшей армией. Хоть впереди их и ждала война — величайшая, способная изменить ход всей истории, Филипп сделал все, чтобы для македонцев она оказалось выигрышной. Все, что за двадцать лет своего правления успел создать македонский царь, вместе с лавровым венком перешло его сыну — Александру.       Как только Гефестион опустил руку македонца, к ним тут же ринулись все, кто были перед сценой. Они трясли Александра, хлопали его по плечу. Полководцы наперебой что-то говорили. Антипатр и вовсе встал перед юношей и стал что-то кричать ему в лицо. Окружавшие нового царя люди непроизвольно вытеснили Гефестиона, и он, отходя все дальше и дальше, вышел к злополучной арке. Перед ней так и сидел Клит и, не меняя своего положения, гладил Филиппа по голове. У гетайра больше не осталось эмоций. Он был бледен, а рука, бродившая по холодной коже царя, дрожала. Гефестион не мог отвести от них глаз. Он наблюдал, как два македонца словно срослись друг с другом в луже крови. Один был мертв телом, а другой духом. В этот момент в голове Гефестиона пронеслась самая страшная мысль, та, которая никогда не посещала его до того момента, пока он не взглянул на безутешного Клита. От ее тяжести македонец рухнул на колени. В это же время Александра растрясли настолько сильно, что он наконец сумел прийти в себя. Первым делом, как это было всегда, он стал искать глазами Гефестиона. Юноша озирался по сторонам, но македонцы настолько тесно его окружили, что он едва мог двигаться. Тогда он обратился за помощью к Птолемею и Кассандру. Когда высокий друг сумел отыскать пропавшего и незамедлительно сообщил об этом Александру, тот сразу же попытался до него дойти. Он стал расталкивать приближенных и даже попросил на помощь стражу. Когда царь сумел протиснуться в сторону арки и увидеть любимого, его уже второй раз за сегодняшний день охватил дикий ужас — Гефестион стоял на коленях, а по его щекам текли слезы.