Александр

      Ускоренным размашистым шагом Александр шел по длинным коридорам македонского дворца, врезаясь во все подряд на своем пути — он не видел ни ваз, ни статуй, ни людей. Убийство отца навсегда отпечаталось в его памяти, представая перед глазами темным кровавым пятном. Голова юноши болела с такой силой, что сквозь гулкий шум не удавалось проскользнуть ни одной здравой мысли, и лишь агония от потери родителя окутывала его сознание. Дорога до комнаты Олимпиады казалась бесконечной, и с каждым шагом Александр чувствовал, как ужас пережитого всё сильнее разрастается у него в груди. Всю свою жизнь материнские покои он воспринимал как убежище, самое надежное укрытие, пристанище, способное его уберечь от всего видимого и невидимого, но сейчас, когда он наконец дошел до большой деревянной двери, юноша впервые замешкался перед тем, как ее открыть. Он не знал, что его ожидало по ту сторону, не знал — и боялся. — Оставьте нас одних, — стараясь придать голосу твердость, приказал Александр, войдя внутрь. В комнате была Олимпиада, сидящая у зеркала на массивном стуле из белой слоновой кости, и несколько служанок, готовящих царицу ко сну. Они уже успели переодеть женщину и снять с нее все украшения. Девушки поспешно собрались и, покорно склонив головы перед новым царем, удалились из покоев, оставляя их наедине. — Где твой лавровый венок? — Олимпиада окинула взглядом сына, перекинув одну ногу на другую и тем самым оголяя ее до самого бедра, — Никогда не видела, чтобы он кому-то так шел, как тебе. Зачем ты его снял? — Наверное потому, что он весь в крови моего отца?! — процедил македонец сквозь зубы, крепко сжимая кулаки. Он сдерживал себя изо всех сил, чтобы в эту же секунду не броситься на женщину, вытряхивая проклятую душу из ее смазанного маслом тела. Он так сильно сейчас ее ненавидел, что не мог даже взглянуть в сторону матери. Олимпиада откинулась на кресло и скрестила руки на груди. Она не знала, что рассердило ее сильнее — душевное состояние сына или то, что он явился к ней без главного царского атрибута, для получения которого было потрачено столько сил и времени. — И чем я заслужила такое отношение? — покачала головой царица. — Случилось то, что должно было случиться. Его смерть была лишь вопросом времени. — Он не должен был так умереть! — боль Александра вырвалась наружу, и он обернулся в сторону Олимпиады. — Все считают, что это я его убил! — Злословие не приносит власти, — сухо отрезала женщина. — Филипп всегда был чудовищем. Он насиловал, грабил и убивал. Покажи мне хоть один полис, жители которого не мечтали бы перерезать ему глотку? Боги воздали ему за его деяния. На Александра смотрели точно такие же пронзительные, заставляющие дрожать каждый мускул в его теле, глаза матери. Обуреваемому страхом, ему все же удалось сделать несколько шагов вперед, вплотную приблизившись к матери. — Кто убил моего отца? — едва слышно произнес Александр, склонившись над эпиркой. Его слова были полны надежды и веры в лучшее — он все еще надеялся, что это дурной сон. — Павсаний, — твердо ответила Олимпиада с непроницаемым лицом. Она продолжала сидеть на стуле, медленно покачивая ногой. Александр молча отвел взгляд в сторону зеркала. Двадцать лет своей жизни он провел подле матери. Она растила его в своей вере, прививала свои традиции и культуру, ночами рассказывала об их дальнем предке Ахиллесе, на которого так походил македонец, и, конечно же, готовила его к трону. Олимпиада занимала слишком много места в его жизни, мыслях и душе. Находясь столько лет вместе, они научились понимать друг друга без слов, стоило им лишь взглянуть друг на друга. Александр безгранично любил свою мать и безоговорочно верил ей. И сейчас, когда он смотрел на отражение женщины, подарившей ему жизнь, воспитывавшей его все эти годы, считавшейся самым родным человеком, юноша увидел, как уголки ее рта едва заметно поползли вверх — она ухмыльнулась. В этот момент сердце Александра навсегда отказалось ее любить. — Ты ведь мне обещала, — сдавленно проговорил македонец, сделав от матери несколько шагов назад, — каким бы он ни был человеком, он все равно был моим отцом. — Он не был твоим отцом! — возмутилась разъяренная Олимпиада, соскакивая с кресла. Одна мысль о том, что в ее сыне текла кровь этого чудовища в человеческом обличии, заставляла эпирку терять всякий контроль. — Ты не связан с ним кровными узами. Ты потомок Ахиллеса! — она подошла к юноше вплотную, вкрадчиво произнося каждое слово. — В тебе никогда ничего не было и не могло быть от Филиппа. Ты только взгляни на себя! Филипп был жесток — ты утончен. Филипп был воином, но ты царь. Филипп не мог справится даже с собой, а ты будешь править всем миром. Александр стоял молча, не сводя взгляда с матери. Каждое произнесенное слово обжигало его, словно языки пламени. Сколько раз он уже слышал историю о своем божественном происхождении? Сколько раз Олимпиада шептала ему на ухо тайну его рождения, а Филипп громко смеялся в лицо каждый раз, стоило его об этом спросить? Сейчас, когда Александр испытывал разрывающую его боль потери, он не мог произнести матери в ответ и слова. — Скоро ты все осознаешь, — царица глубоко вздохнула, взглянув на лицо сына. Столько лет она оберегала Александра от влияния Филиппа, столько нравоучений и наставлений она шептала на ухо юноше в надежде избавить его от предстоящей боли потери, однако все ее усилия оказались напрасными — македонец привязался к мужчине, и сейчас эта привязанность, портила момент его и ее величия. Ей было необходимо вразумить сына как можно быстрее. Она медленно приблизилась к нему, и, протянув руки, ласково прижалась к его груди. — Я знаю, что тебе надо. Время пришло, и к тебе благосклонны боги. Великое богатство, власть, завоевания, весь мир твой. Осталось только взять его… возьми же! Олимпиада крепко обняла сына, стараясь отдать ему всю себя. Александр продолжал молчать, но руки по привычке поднялись и отчаянно сжали мать в ответ. Он так сильно ее любил, так сильно дорожил ею, что его душа была готова разорваться на части. За пределами покоев его ждали десятки людей, от полководцев до представителей знати — наступала его очередь занять трон. Его жизнь изменилась навсегда, и теперь Александр понимал, что матери в ней больше нет места. Он в последний раз крепко прижал женщину к себе, а затем отпустил м сделал несколько шагов назад в сторону двери. — Зевс — твой отец, — твердым голосом произнесла Олимпиада покидающему покои сыну, — так соответствуй. Александр не обернулся. Он вышел из комнаты царицы, навсегда похоронив в себе любовь к ней. Это был последний раз в жизни, когда македонский царь говорил со своей матерью. С этого дня он стал сиротой.

***

      В полдень следующего дня Филипп был похоронен со всеми причитающимися ему почестями. Торжественная процессия длилась до самого вечера, и сотни гостей, прибывших еще вчера на свадьбу, огромной кучей толпились у погребального костра. Александр стоял ближе всех, ощущая на своей коже, как языки пламени пожирали не только плоть его отца, но все его прижизненные заслуги и славу. Огонь медленно превращал величие македонца в пепел, позволяя порывам ветра разносить его далеко за пределами города. Позади юноши стояли ближайшие к Филиппу люди — Антипатр и Парменион. Они молча наблюдали за процессией, закрывая широкими спинами нынешнего царя. Друзья Александра стояли сразу за ними и не сводили с него глаз. Македонец чувствовал, что в этот тяжелый час за ним стояли верные люди, в любой момент готовые прийти на помощь, но, несмотря на всю их поддержку, он ничего не мог сделать с сотнями людей позади них, желавших ему смерти. В него впивались налитые ненавистью глаза присутствующих, пожирая его точно так же, как сейчас пожирал огонь тело Филиппа. «Цареубийца» — клеймо, полученное Александром еще вчера, когда Леоннат по его приказу убил Павсания и бросил его мертвое тело к ногам македонца. Телохранитель царя совершил непростительный поступок, и он должен был быть приговорен к смерти, но приговор ему должен был вынести суд. Таков был греческий закон, нарушать который не смел даже царь. Александр же лично отдал приказ о его убийстве на глазах сотни людей. Александр был последним, с кем разговаривал Филипп перед своим выходом. И, по мнению большинства, именно Александр находился в тот момент ближе всех к Филиппу и имел возможность его спасти, но не стал. Вина нынешнего царя была очевидной для всех, и его ненавидели и презирали как свои, так и чужие. После того, как прах Филиппа был перенесен в гробницу в самой высокой части акрополя, Александр вернулся в Пеллу. В столице никто не вышел его встречать. Не было ни торжественного приветствия, ни пышного приема. Для македонцев юноша был не просто цареубийцей, он был отцеубийцей, а это для них было гораздо хуже. Тридцать лет назад Македония уже была погружена в междоусобицу жадных до власти людей, мечтавших надеть лавровый венок. Десятилетиями жизнь македонцев утопала в крови мужей, жен, детей, и они готовы были сами отрубить голову тому, кто посмел бы вновь погрузить их в прошлое. Армия и большая часть македонской знати были на стороне Александра, и несмотря на то, что македонцу на людях удавалось держать лицо, оставаясь вне чужих взглядов, он готов был рвать и метать каждый раз, когда слышал в свою сторону очередное обвинение. — Да как они смеют?! — Александр со всей силы ударил кулаком по столу, заставив присутствующих вздрогнуть от неожиданности. От частых ударов вены на его ладони вздулись и заметно пульсировали. На этот раз Филота доложил, что Аркадия и Этолия расторгли с ними вассальный договор и уже вчера отправили два отряда для поддержания бунта в Фивах. Со дня становления Александром царем прошла всего неделя, но колонии одна за одной стали требовать независимости. Они открыто выражали недовольство, выходили из союзов и даже, как казалось, самые преданные из них, вроде Эпира, стали выгонять македонские гарнизоны со своих территорий. Ни одна живая душа на греческой земле не желала признавать Александра царем. Мальчишка, занявший трон после убийства собственного отца. Кто из свободных демократичных эллинов мог это принять? Никто. — Надо действовать как можно быстрее, — твердо заявил Антипатр, склонившись над столом, — Фессалия — один из самых крупных наших полисов, имеющий выход к морю. Нам нельзя допустить его независимость. — Кто им помогает? — Птолемей провел пальцами по карте, оценивая протяженность границы по морю. — Неизвестно, — ответил Никанор, стоящий рядом с братом, — но мы не должны забывать про Афины, спонсирующие все войны против нас. Александр зажмурил глаза и усиленно потер переносицу. Колонии хотят выступить одновременно, тем самым заставив македонцев разбросать свою армию по всей Греции. Если они не нанесут удар первыми, неизвестно, сколько еще времени понадобится другим, чтобы решиться выступить против них единой армией. — Подготовьте тридцать тысяч воинов, — царь повернул голову в сторону Пармениона, — мы не допустим волнений. На этом заседание было окончено. Александр потребовал выдвинуться в Фессалию в ближайшее время, и уже через день тридцатитысячное войско стояло у стен македонского дворца, ожидая своего предводителя. До родины Ахиллеса можно было добраться самыми разными путями, но, к удивлению старых и очевидному выбору для новых полководцев, царь выбрал путь древнегреческого героя, по которому тот сам когда-то покидал родные земли. «Путь Ахилла» пролегал между горными массивами Олимпа и Эгейским морем и включал в себя узкие тропы у горы Осса. Александр вел войско уверенно, строгими колоннами. Когда впереди дорога стала сужаться, он отдал приказ специальному отряду во главе с Неархом расчистить ее, тем самым делая шире. Спустя несколько дней македонское войско окружило Фессалию, полностью отрезав ее от Греции. Все ждали битвы, но ее не произошло — фессалийцы открыли ворота и вышли к нынешнему царю на поклон. В глазах македонцев они были изменниками, ведь совсем недавно эти люди заключили мир с Филиппом, а сейчас отправляли отряды для поддержания бунтов против его сына. Фессалийцы же с готовностью ожидали расправы, совершенно не зная, что в нынешнем царе текла кровь их земляка и, более того, его самого любимого греческого героя. Александр не просто пощадил фессалийцев, он навсегда освободил их от уплаты подати. Это было его первым государственным решением в качестве царя. Милость — вот с чего сын Филиппа начал свое правление и о чем всегда будут помнить на родине Ахиллеса. Спустя годы именно милости будут просить у Александра тысячи городов и миллионы людей, но, как бы его ни умоляли, как бы ни просили, никто из них ее так больше и не получил. После Фессалии македонцы двинулись через Фермопилы прямиком в Дельфы. Леоннат, который вместе с Пердиккой и Деметрием стал входить в состав разведывательного отряда Александра, доложил, что в городе проходит очередное заседание Большого совета. Это дало молодому царю возможность заявить о себе и напомнить всем полисам, входящим в совет, кто их истинный правитель. Следом за Дельфами был Коринф и еще несколько полисов в центральной части Греции. С момента, как македонская армия выдвинулась из Пеллы, не случилось ни одного сражения. Александр внимательно присматривался к городам — он хотел знать точно, кто являлся его другом, а кто врагом. Пока молодой царь был в разъездах, управлением государства занимался Антипатр. Он представлял интересы македонца, стараясь укрепить его власть всеми возможными способами. Именно бывший советник первым сообщил Александру удручающую новость — казна была практически пуста. Филипп одерживал победу за победой, и после каждой битвы македонцы купались в золоте, но, как выяснилось, не проходило и месяца, как Македония вновь обрастала долгами. Все последние торжества, начиная с Олимпийских игр и заканчивая свадьбой Клеопатры, были проведены за счет заемных средств. Стояла середина осени, близился праздник урожая, но Александра, в отличии от его отца, праздник волновал меньше всего. Фивы продолжали бунтовать, Афины во главе с Демосфеном сеяли сомнения в других городах, а северные границы стали подвергаться постоянным набегам. У юного царя не было денег даже на подавление мелких бунтов. Сейчас армия двигалась за своим предводителем по привычке, ведь они надеялись, что золото всем будет уплачено в конце. О ситуации с казной знали лишь немногие. — Как можно было быть настолько расточительным?! — со всей злостью крикнул Александр, швырнув письмо на стол. Неделю назад он принял решение отправиться со своими людьми на север, чтобы иметь возможность отстоять границы. Часть войска он отправил обратно в Пеллу, а часть повел по заснеженным горным тропам прямиком до самой северной части Греции. Александру было необходимо пополнить казну, и он надеялся, что разгром мелких городов позволит ему хотя бы частично ее наполнить. Время близилось к полуночи, его воины спали, и только трое самых преданных ему товарищей находились сейчас в шатре вместе с ним. — Значит, всего шестьдесят талантов золотом, — озвучил цифры Птолемей, внимательно прочитав брошенное царем на стол письмо, — после сбора урожая отец сможет пополнить казну втрое. — Я не могу все время надеяться на твою семью, Птолемей, — Александра откинулся на спинку кресла. — На шестьдесят талантов невозможно, не то, что битву вести — до Афин дойти. Боги, это всего в пять раз больше, чем стоит мой Буцефал! — Не забывайте еще про долг в пятьсот талантов, — протянул Кассандр, вальяжно развалившись в кресле напротив Птолемея, — нас и так особо никто не жалует, а если мы еще и долги возвращать не будем, то совсем со свету сживут. — Куда смотрели Антипатр и Парменион, когда отец творил все это? Я не понимаю! — Филиппу верили, — Птолемей устало вздохнул, — он всегда возвращался с победой и раздавал долги. — Ага, только никто не ждал, что он помрет, и все долги придется отдавать Александру, — быстро проговорил Кассандр и тут же поймал на себе недовольный взгляд трех македонцев. — Что? — Ты просто невозможен, — высокий македонец закрыл лицо рукой. Стоящий все это время позади Александра Гефестион молча подошел к брюнету и со всей силы дал ему подзатыльник. — За что?! — возмутился Кассандр, потирая затылок. — Идите спать! — грозно сказал Гефестион, едва сдерживая желание ударить друга еще раз. Птолемей поднялся первым. Он подошел сначала к Александру, похлопал его по плечу, а затем, схватив возмущенного Кассандра за гиматий, вывел из шатра. — Нам тоже нужно отдохнуть, — сказал Гефестион, оставшись с Александром наедине. Он бросил на царя обеспокоенный взгляд — тот сидел, сгорбившись над письмом, жадно покусывая подушечки пальцев. С тех пор, как они покинули Пеллу, прошло уже три месяца, но Александру так и не удалось справиться со своими кошмарами. Спал он очень плохо, часто просыпаясь от криков. Даже Гефестиону, который находился возле него круглые сутки, не удавалось вернуть юноше покой. Сейчас голова Александра болела от очередной проблемы, неожиданно подкинутой ему отцом в наследство. — Как я могу быть великим, если у меня нет золота даже на подавление бунта? — Александр потер усталые глаза рукой. — Все будет хорошо, — Гефестион присел на угол стола, внимательно посмотрев на македонца, — дай всему время. — У меня нет времени. Если так будет продолжаться и дальше, я никогда не двинусь на Восток. Брюнет глубоко вздохнул. Ему не впервой доводилось слышать этот обиженный, по-детски капризный тон Александра — македонец боялся попросту не успеть достичь того величия, о котором грезил всю свою жизнь. Долги Филиппа сильно выбили его из колеи. Годами мечтая вести за собой армии, юноша совершенно не думал о ее содержании. — Любовь моя, — ласково проговорил Гефестион, склонившись над царем, — твои воины будут идти за тобой до самого конца. Подожди еще немного. Совсем скоро мы пополним казну, обещаю тебе. — Что бы я без тебя делал? — отчаянно прошептал Александр, взяв руку брюнета и приложившись к ней щекой. Гефестион устало улыбнулся в ответ. Царь целовал его длинные пальцы, нежно перебирая каждый из них. — Закрой глаза, — вдруг попросил брюнет, убирая руку. От удивления лицо Александра невольно вытянулось. Он выдавил короткий смешок, а затем покорно исполнил просьбу и закрыл глаза. Через несколько секунд он почувствовал на своих губах нежное прикосновение губ Гефестиона. — А зачем мне надо было закрывать глаза? — спросил Александр, когда брюнет прекратил поцелуй. — Я просто никогда раньше не целовался с царем, — усмехнувшись, ответил Гефестион. От услышанного светловолосый македонец расплылся в блаженной улыбке. Он встал с кресла и, прижав юношу всем телом к себе, страстно поцеловал его. Александр повалил Гефестиона на стол, с жадностью запуская руку под тунику. — Мне кажется, что ты еще кое-чем не занимался с царем, — прошептал в кудрявые пряди македонец. — Александр… — томно проговорил Гефестион, подставляя шею для поцелуев, — не на столе же! Здесь мы… — Зато мне будет, что вспомнить завтра на собрании, — быстро ответил Александр перед тем, как окончательно сорвать с брюнета тунику. В ту ночь Александра впервые за долгое время не мучали кошмары. Проснувшись поутру, он с новыми силами повел македонскую армию вперед, и уже к вечеру второго дня они достигли самой северной части Греции. Встретившись с вражескими народами, они обрушились на них словно ураган — полторы тысячи жителей были убиты, а сотни женщин и детей проданы в рабство. После того, как Александру удалось обеспечить спокойствие на северной границе, им было принято решение отправиться вверх по Дунаю. Македонцам удалось выиграть несколько битв, в том числе и со степными скифами. Александр вернулся в Пеллу ранней весной, привезя с собой восемьсот талантов золотом, что помогло ему не только расплатиться долгами, но еще и значительно пополнить казну. Несмотря на то, что теперь царь имел необходимые средства для спонсирования походов, безысходное чувство должника навсегда отпечаталось в его сознании. Власть есть золото, а золото есть власть. Если у Александра не будет этих вещей в достатке, то как он сумеет достигнуть величия? Неужели все его мечты могут рухнуть из-за одной недостающей золотой монеты? Такой исход событий македонец не мог допустить даже ценой собственной жизни. Отныне золото у него всегда должно быть в избытке и никак иначе.

***

      Пердикка, вернувшийся из Афин неделю назад, до сих пор не мог свыкнуться с прохладой македонского утра. Первый месяц весны подходил к концу, а морозный ветер все еще врывался в окна его покоев, безжалостно унося с собой все накопленное тепло. Юноша затянул фибулу на гиматии до упора в надежде унять дрожь, но стоило безжалостному ветру вновь ворваться в комнату, как юноша тут же покрывался мурашками до самых кончиков пальцев. Пердикка любил Македонию и очень гордился своим происхождением, но в такие моменты предательское желание оставить родные земли становилось все сильнее. Возможно, не проведя он большую часть своей жизни за границей, он, быть может, и воспринимал все по-другому, но сейчас, вынужденное возвращение в столицу вызывало в нем лишь желание поскорее покинуть ее. Пока Пердикка контролировал ситуацию в Афинах, Леоннат находился в Пелле, а Деметрий — в Эги. Македонцы опасались возможности переворота, ведь большая часть аристократии до сих пор не приняла Александра в качестве царя. Бунты продолжались, заговорщики не дремали. После того, как молодой царь вернулся в столицу, враги начали действовать гораздо решительней, чем от них того ждали. Неделю назад Деметрию удалось перехватить письмо, содержимое которого заставило Пердикку немедленно явиться в столицу. Вместе с Леоннатом они должны были сообщить Александру подтверждение их худших опасений — его власть была под угрозой. Брюнет ждал друга у царских покоев, переминаясь с ноги на ногу. Они договорились явиться к Александру на рассвете, чтобы иметь возможности сегодня же двинуться в Эги, но юноше пришлось простоять у дверей не менее получаса перед тем, как в коридоре наконец замаячила высокая фигура Леонната. Македонец шел быстрым шагом, на ходу поправляя гиматий и зачесывая непослушные пряди со лба рукой назад. Покрасневшие глаза юноши выдали Пердикке, что тот не спал всю ночь. — Опаздываешь, — укорительно сказал брюнет, подав знак рукой страже Александра. — Неужто так замерз? — улыбнулся Леоннат. За долгие годы, проведенные вместе, ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть подрагивающие от холода пальцы друга, которые тот так отчаянно прятал, стараясь скрыть ото всех свою нелюбовь к македонской погоде. Он встал подле Предикки в ожидании приглашения. Сонный стражник внимательно оглядел македонцев, а затем вошел в царские покои. — На моей памяти ты ни с одной женщиной не оставался до рассвета, — невзначай бросил Пердикка, поправляя гиматий, — у нас ведь нет повода волноваться? — Сердцу не прикажешь, — ответил македонец, шагнув к двери царских покоев, из которых только что вышел стражник, махнув им рукой. Пердикка шагнул следом, не сводя со спины друга тревожного взгляда. Леоннат, как и каждый из их троицы, был, прежде всего, солдатом, ставящим интересы царя превыше собственных. Вся их жизнь была посвящена служению на благо страны, и ни один из них ни разу не подставлял свою репутацию под удар. Втроем они были глазами и ушами царя, четко выполняющими приказы, однако, когда Пердикка недавно вернулся в Пеллу, он заметил значительные перемены в поведении Леонната. Тот подозрительно сильно прикипел к столице, регулярно пропадая из своих покоев по ночам. Женщин всегда было предостаточно у каждого из них, однако верность службе не позволяла им обзавестись постоянным партнером или жениться. Все это заставляло Пердикку беспокоиться, ведь он не знал, кем могла быть женщина, сумевшая заставить верного солдата поступиться своими принципами? Брюнет еще раз окинул взглядом друга — растрепанного, сонного и до удивления счастливого, как его вдруг осенило. — Леоннат, — Пердикка схватил македонца за локоть у самой двери, — только не говори мне, что это… она. Леоннат сначала удивился, а затем расплылся в довольной улыбке. Он приложил указательный палец к губам, сообщая всем своим видом о том, что Пердикка оказался прав в своей догадке. Они зашли в покои Александра, оставив за их порогом свой разговор. Оказавшись внутри, македонцы одновременно прикрыли глаза рукой — так солнечно было в новых покоях Александра. Всю восточную стену занимали два больших окна, между которыми расположилась широкая дверь на балкон. Посередине комнаты стояла кровать из массивного дуба, закиданная шкурами, а рядом с ней — большой стол, за которым Александр и три его товарища с удовольствием наполняли животы завтраком. — И куда в тебя только лезет?! — возмутился Птолемей, наблюдая за тем, как Кассандр с жадностью набивает рот сыром. Лицо брюнета раздуло до таких размеров, что македонец был готов поклясться, что попади к нему еще хотя-бы один кусочек, юноша тотчас бы лопнул. — Ты меня явно недооцениваешь, — неразборчиво ответил Кассандр, изо рта которого моментально посыпались крошки. Он закинул голову и принялся усиленно жевать. Птолемей недовольно фыркнул, а затем аккуратно отломил кусок от большой лепешки, лежащей на середине стола. Македонец не успел донести ее до рта, как уже прожевавший сыр Кассандр выхватил ее из его рук. — Эй! — возмутился Птолемей, ударив по столу, но брюнет лишь развел руками, бессовестно жуя его кусок лепешки. Возмущенный македонец повернулся в сторону друзей, чтобы заручиться поддержкой, но тем едва хватало сил, чтобы не засмеяться во весь голос. От такой несправедливости Птолемей моментально залился краской, как вдруг в комнате раздался непривычно суровый голос Леонната. — Александр, — сказал он, моментально прекратив в комнате всякое веселье, — нам надо поговорить. Один вид вошедших македонцев заставил Александра моментально вернуться в ту суровую реальность, которая на самом деле его окружала. Трое сидящих за столом македонцев также включили все свое внимание. — Говорите, — Александр подался вперед, скрестив перед собой руки в замок. — Вот уже несколько месяцев я слежу за Демосфеном, — начал Пердикка, — после смерти Филиппа он так и продолжал подстегивать Афины развязать с нами войну. Никто, конечно же, не решался поддержать его в открытую, но несколько отрядов для поддержания бунтов они все же выслали. Все оставалось под контролем ровно до того момента, как мы выяснили, что ему удалось найти союзников и, к сожалению, этими союзниками оказалась македонская аристократия. Александр выжидательно смотрел на македонцев, а затем, почувствовав, как ярость завладевает его телом, со всей силы ударил кулаком по столу. — Кто? — сквозь зубы процедил он. Вены на висках царя заметно расширились. Пердикка сделал глубокий вдох, а затем выплюнул ненавистное для всех имя: — Аттал. Троица за столом моментально переглянулась. Аттала последний раз видели в Эги на свадьбе Клеопатры, и с тех пор о нем ничего не было известно. После убийства Филиппа все силы Александра и его сподвижников были брошены на удержание власти, поэтому отсутствию мужчины никто не придал особого значения. Так же, помимо Аттала, из дворца исчезла и Эвридика. Вдова Филиппа бесследно пропала вместе со своей новорожденной дочерью. Большая часть придворных считала, что они вместе сбежали из столицы, но никому так точно и не удалось предоставить информацию об их нынешнем местоположении. — Завтра в Пеллу прибудет делегация из Афин, — Леоннат подал знак Пердикке. Брюнет достал из туники аккуратно сложенный листок бумаги и положил его на стол перед царем. — Они будут требовать твоего отречения. — Это ответ Демосфену, — Пердикка показал рукой на письмо, — его неделю назад перехватил Деметрий, когда Аттал от его лица приезжал в Эги. Они не просто хотят добиться твоего отречения, Александр. Они хотят посадить на трон Аминта. От услышанного гнев на лице царя сменился шоком. Юноша схватил листок и, едва не разорвав его, развернул. Перед его глазами предстало две страницы, на которых Аминт принимал признание и повиновение от Афин и давал свое согласие на возведение его на трон как истинного наследника Македонии. Более того, он был готов лично предоставить армию для борьбы с Александром и всеми его соратниками. — Так они, значит, на одной стороне? — царь опустил голову, со всей силы сжав письмо в кулаке. — Демосфен, Аттал, Аминт… решили пойти против меня? — Александр тяжело задышал, позволяя гневу окутать весь свой разум. Демосфен являлся врагом отца, Аттал — его личным врагом, а Аминт был просто бесполезным родственником, всю жизнь раздражавшим Александра своим безразличием. Так почему же сейчас они все объединились против него? Неужели в погоне за властью он не увидел того, что происходило у него под носом? А не вернись он в Пеллу с золотом, то всему его правлению пришел бы конец? На Александра градом сыпались вопросы, ответы на которые он не находил. Его отец совершил ошибку, доверившись людям, и юный царь боялся, что его может постичь та же участь. Существовал только один единственно проверенный способ уберечь себя и свой трон — убрать всех, кто на него претендует. — Соберите войско, — леденящим тоном сказал Александр, встав из-за стола, — если Аминт так желает мой лавровый венок, то я с радостью надену его на его голову, — македонец продолжал тяжело дышать. Мысли его спутались, а перед глазами стали появляться ненавистные образы врагов. Царь резко схватился за край стола и со всей силы отшвырнул его в сторону, заставив сидящих за них друзей ринуться в разные стороны. — Я надену этот венок на его отрезанную голову! Вечером этого же дня Александр прибыл в Эги в сопровождении двух отрядов македонской армии. Царь больше не желал мириться с существованием ни одного из своих врагов, поэтому велел немедленно разобраться с каждым из них. За Демосфеном были отправлены Пердикка, Кассандр и Птолемей, за Атталом — Гефестион с Леоннатом. Аминта македонец решил покарать лично. Публично зачитав в тронном зале старого дворца обличающее письмо, Александр обвинил двоюродного брата в заговоре. Македонец не отрицал свою связь с врагами царя, но также и не признавал. Аминт молча сидел на коленях пред Александром, пока тот лично не привёл приговор в исполнение и голова юноши не полетела с плеч. В Эги проживало совсем небольшое количество македонской знати, в основном выходцы из царских родов Верхней Македонии. Узнав о хладнокровном убийстве Аминта, они пришли в настоящий ужас. В их глазах Александр повторял события тридцатилетней давности, убивая один за другим членов своей семьи. Слухи о жестокости молодого царя волной прошлись по всей Греции, заставляя врагов действовать еще решительней. Перед своим возвращением в Пеллу Александр решил увидеться с Кинаной. Девушка не присутствовала во время убийства мужа, более того, на тот момент ее и вовсе не было во дворце. Царь нашел сестру в одном из богатых домов, принадлежавших ее матери. Аудатта знала, что Александр рано или поздно придет за Аминтом, поэтому приложила все силы, чтобы обезопасить дочь, в нужный момент скрыв ее ото всех. — А ты, я смотрю, совсем не изменилась, — заметил Александр, вошедший во внутренний двор роскошного дома на окраине Эги. Кинана стояла в самом его центре, стреляя из лука по мишеням. Она обернулась на македонца, блеснув золотом глаз. Последний раз им удалось поговорить наедине, когда они были еще совсем детьми. После того, как Кинана вышла замуж, они лишь изредка виделись на праздниках, а после того, как Александр пал в гущу дворцовых интриг, и вовсе не пересекались. — Ты тоже, — бросила в ответ Кинана. Девушка вернула свой взгляд на мишень и до упора натянула тетиву. Сколько бы Александр ни наблюдал за сестрой, она никогда не промахивалась. Одаренная с детства, она до сих пор вызывала у юноши лишь зависть. Кинане каждый раз удавалось держать лицо, не показывая ни единой эмоции. Александр едва мог сдержаться, чтобы не спросить, что она чувствует после того, как он лично снес голову ее мужу, оставив ее вдовой. — Ты тоже считаешь меня убийцей? — спросил он, заметив, что девушка непривычно долго целилась в мишень. Александр сам удивился с какой легкостью слова слетели с его губ, ведь этот вопрос мучал юношу на протяжении уже нескольких месяцев. Он относился не столько к Аминту, сколько к Филиппу, ведь юноша до сих пор чувствовал груз вины за его убийство. В ответ Кинана неожиданно обернулась и наставила на Александра лук, натянув со всей силы тетиву. — Я много раз думала о том, что бы я сделала, приди ты однажды за моим сыном, — произнесла иллирийка, продолжая держать брата на прицеле. — Вот поэтому боги благословили тебя дочерью, — спокойным голосом ответил царь. Для них двоих время остановилось. Их соперничество всегда выходило за рамки отношений брата и сестры, но сейчас речь шла о жизни и смерти. Одним выстрелом девушка могла прекратить правление человека, уже прославившегося в народе своей жестокостью. Кинана так и продолжала натягивать стрелу в сторону Александра, пока из-за его спины не послышался голос Пердикки. Иллирийка молча повернулась и пустила стрелу в мишень, пробив ее насквозь. Александр продолжал смотреть на сестру еще некоторое время, а затем вошел обратно в дом, оповестив брюнета о своем местоположении. Когда царь покидал Эги, он не один раз прокручивал в своей голове, как Кинана бесстрашно наставила на него лук, совершенно не опасаясь последствий. Роди она несколько лет назад мальчика, без промедления выстрелила бы ему прямо в сердце. 《Из всех женщин на земле я бы женился только на ней》, — подумал про себя Александр, вспоминая, как близко сегодня Аид прошелся с ним рядом. Царь вернулся в Пеллу на рассвете следующего дня. Делегация из Афин прибыла в македонский дворец в полдень, но, к удивлению послов, им не оказали никакого приема. Возмущенные афиняне продолжали требовать аудиенции Александра, но вместо этого им в ноги была брошена отрубленная голова Аминта. Впервые за многие годы в Греции появился человек, варварство которого превосходило даже Филиппа — это был его сын.

***

      В то время, пока Александр вершил судьбу Аминта в Эги, Аттал был гостем в доме одной из самых знатных македонских семей. Несмотря на все события за последние полгода, ему удалось сохранить свое влияние среди аристократии, из-за чего он до сих пор оставался одной из самых значимых фигур в Македонии. Имея множество покровителей, мужчине с легкостью удавалось скрываться на протяжении несколько месяцев, и сейчас, будучи абсолютно уверенным в плане Демосфена, он беспечно предавался веселью на свадьбе дочери своего старого друга Архея. Впервые афинянин связался с ним месяц назад, когда Аттал практически был готов прийти к Александру с поклоном. Признание царем нечистокровного македонца было оскорбительным событием, однако для человека его статуса еще более оскорбительным было навсегда лишиться возможности вернуться ко двору. В своем первом письме Демосфен предлагал македонской и афинской аристократии объединиться для борьбы с Александром как с очередным узурпатором, во втором же он сделал акцент на восстановление справедливости в македонском престолонаследии, ведь сейчас на троне сидел никто иной как цареубийца. Идея вернуть Аминта сразу же откликнулась в жадной до власти натуре Аттала. Юноша имел законные права на трон, однако, не имея никакого опыта в правлении, он бы оказался легкой добычей в руках македонской знати. Взамен на помощь, Демосфен просил малость — возвращение независимости Афинам. Аттал не считал этот полис особо значимым для Македонии, поэтому, поставив его противовес македонскому трону, сразу же согласился. Его задача состояла в том, чтобы привлечь на сторону Аминта как можно большей знатных семей, которые в дальнейшем послужили бы ему опорой. Заручившись поддержкой Демосфена, он в открытую призывал македонских аристократов выступить против Александра и вернуть на трон представителя рода аргеадов и чистокровного македонца в одном лице — Аминта. План был продуман, как казалось, до деталей. Завтра днем афинская делегация прибывает в Пеллу и требует отречения Александра, и вне зависимости от его ответа македонская аристократия потребует того же. Когда полководцы и военачальники будут требовать назвать другого претендента, все укажут на Аминта. Какую бы власть ни имела армия, знать всегда будет стоять выше, а значит, и ее голос будет весомей. Таким образом, им навсегда удастся лишить Александра трона, подтвердив тем самым свое влияние. Расплывшись в довольной улыбке, Аттал залпом допил оставшееся в кубке вино и пошатывающейся походкой покинул зал, где торжество уже окончательно превратилось в сборище лишившегося всякого стыда людей. Идя по широким коридорам дома, он с наслаждением представлял события завтрашнего дня, каждый раз скаля зубы при мысли о том, как изменится лицо Александра, когда тот услышит требование афинской делегации. — Жаль, я не смогу увидеть этого воочию, — ухмыльнулся он, отворив двери выделенных ему гостевых покоев. Пьяное состояние Аттала не позволило его врожденному чутью заметить опасность. Он прошел до самой середины комнаты, прежде чем смог осознать, что в ней был кто-то еще. — Кто ты? — сердито спросил он, когда темная фигура в углу стала приобретать силуэт человека. — Как ты посмел вломиться в мои покои? Я немедленно зову стражу! — Аттал уже наполнил воздухом легкие, чтобы крикнуть охране, как вдруг в тусклом свете комнаты он смог разглядеть до боли знакомые кудрявые локоны. Македонец стоял в длинном красном гиматии, положив руку на рукоять своего меча. — Гефестион? — брови мужчины поползли вверх. — Что ты здесь делаешь? Что происходит? — Это ты скажи нам, Аттал, — раздался громкий голос сзади. Аттал резко обернулся и увидел, что около самых дверей, облокотившись на стену и скрестив руки, стоял Леоннат. — Ты не хочешь нам объяснить, почему в столице ходят слухи, будто ты подговариваешь знать выступить против Александра? — не сводя пристального взгляда с аристократа, спросил он. Аттал со всей силы стиснул зубы. Будучи до последнего уверенным, что Александру не хватит смелости послать за ним, он был удивлен, увидев в своих покоях его людей. Сейчас он был гостем в доме одного из придворных аристократов, а убийство одного знатного дворянина на глазах другого было равносильно публичному отказу от поддержки, а на такое не смог решиться бы ни один правитель. — Я бы никогда не пошел против царя, — старясь сохранить лицо, произнес он. — После смерти Филиппа, Демосфен имел наглость прислать мне и моим друзьям письма с просьбой объединиться с Афинами, но мы бы никогда не согласились на это. Интересы Македонии всегда были и будут для нас на первом месте. — Правда? — Леоннат вскинул брови. — Что же ты тогда не вернулся с нами в Пеллу, Аттал? Не высказал Александру уважение, не выразил поддержку. Что же тебя заставляло столько месяцев скитаться по домам своих покровителей, ни разу не явившись ко двору? Аттал замолчал. Он всегда был жадным до власти человеком, но далеко не глупым. Понимая, что своими вопросами македонцы желали загнать его в угол, он сумел вовремя закрыть рот. Мужчина был уверен, что, какова бы ни была его вина, никто не посмеет тронуть человека, восходящему к царскому роду аргеадов. — Похоже, мне ты больше ничего не скажешь, — недовольно произнес Леоннат. Он выжидательно посмотрел на Аттала, а затем, поняв, что никакого ответа ему не последует, кивнул Гефестиону и вышел из комнаты. Едва дверь в покоях закрылась, как аристократ тут же развернулся к брюнету. — А я уже думал, он не уйдет, — лукаво улыбаясь, сказал Аттал. — Мои глаза так радуются, когда я тебя вижу. Я скучал по тебе. В ответ на это, Гефестион со всей силы сжал рукоять своего меча, медленно вынимая его из ножен. — Тише, тише… — мужчина поднял руки перед собой. — Неужели ты так сильно желаешь моей смерти? Похоже, мой дорогой, Гефестион, ты забыл, кто я. — Не забыл, — процедил брюнет, держа оружие наготове, — и я не забыл все то, что ты сделал Александру. — Опять Александр, — проворчал Аттал, закатив глаза. — Сколько раз я уже предупреждал тебя на его счет? Не будет тебе счастья с этим варваром. Еще не поздно перейти на мою сторону, Гефестион. Я приму тебя даже после того, как ты наставил на меня меч. Соглашайся. Гефестион с отвращением смотрел на мужчину, едва сдерживаясь, чтобы не пронзить его мечом насквозь. — Где Эвридика? — спросил брюнет, сделав глубокий вздох. Ненависть к Атталу была такой сильной, что, не смени он сейчас тему, гнев бы точно взял над ним вверх. К удивлению юноши, македонец не только замолчал, но и ехидная улыбка на его лице тотчас пропала, а вместо нее сначала появилось возмущение, а затем и злость. — Ты сейчас издеваешься надо мной? — процедил Аттал сквозь зубы. Он со всей силы сжал кулаки, при этом скривив рот в недовольной гримасе. Гефестион смотрел на мужчину, совершенно не понимая источник его резкой перемены. Они стояли молча некоторое время, пока Аттал не осознал, что замешательство брюнета неподдельное. — Так ты не знаешь, — догадался он, вглядываясь в синие глаза юноши. — Не знаю «что»? — Александр не рассказал тебе, — Аттал приблизился к Гефестиону, создавая между ними ореол таинственности. — Она мертва. Повесилась. В тот день, когда убили Филиппа, я нашел ее в покоях с почерневшим лицом и вывалившимся языком. — Александра не было в тот момент во дворце, — вспоминая злосчастные события, ответил македонец. — Его не было, — мужчина приблизился к брюнету вплотную, — а вот Олимпиада была. Вернувшись во дворец, она приказала сжечь Европу на алтаре в главном зале. Я нашел ее обгоревшее тельце в чаше у статуи Диониса. Служанки сказали, что она так кричала. Она и Эвридика, которая умоляла мать Александра пощадить ее дочь. Ну, что, Гефестион, ты все еще на их стороне? — спросил Аттал, видя, как с каждым его словом лицо Гефестиона становилось все бледнее. Юноша всматривался лицо македонца, проваливаясь в бездну его черных глаз. Он всегда знал, что мать Александра была жестокой женщиной, но все его существо отказывалось верить в то, что она могла убить ни в чем не повинных людей, не говоря уже про детей. Олимпиада ведь тоже была матерью, неужели она смогла бы обрести чужого ребенка на такую страшную смерть? Александр не мог знать об этом. Если бы он знал, он бы обязательно рассказал Гефестиону. Он ведь всегда ему все рассказывал о том, что касалось его матери. Даже насчет убийства Филиппа, Александр сам начал тот разговор, но Гефестион отказался слушать. «Я знаю, что в этом нет твоей вины, и этого мне достаточно», — сказал он тогда, крепко обняв любимого. Но то, что сейчас рассказал ему Аттал, словно мечом, пронзило его сердце, лишая возможности навсегда доверять Олимпиаде. Так и не сумев прийти в себя, Гефестион медленным шагом обошел мужчину и двинулся в сторону двери. — Гефестион, — вкрадчивым голосом произнес Аттал, заставив того замереть, — однажды он и тебя поставит перед выбором. Ты не сможешь всегда быть на его стороне, в противном случае, тебе придется стать таким же. Гефестион не нашел в себе силы взглянуть на Аттала в последний раз. Он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. В коридоре его ждал Леоннат, и как только он увидел бледное лицо друга, тут же подошел к нему. — Что бы он тебе ни сказал — не верь ему, — произнес он, положив руку на плечо Гефестиона, — это сволочь скажет все, что угодно, лишь бы спасти свою шкуру. — Что тебе сказал Архей? — не поднимая глаз, спросил брюнет. — Ничего нового. Аттал дважды присылал ему письма, а сегодня заявился к нему якобы на праздник. Он предлагал то же, что и другим придворным — перейти на сторону Аминта, выйти против Александра, заключить союз с Афинами. Архей, конечно же, сказал, что не согласился, но мы все знаем, чего стоят слова друзей Аттала. Гефестион опустил голову и закрыл глаза. Время близилось к вечеру, и им пора было возвращаться в Пеллу. Зная нрав Александра, юноша догадывался, что Аминт, скорее всего, уже мертв. Предательство Павсания слишком сильно сказалось на нем, и Гефестиону ничего не оставалось, как сохранить здравость мыслей за них двоих, чтобы в нужный момент четко суметь отличить друзей от врагов. Аттал был врагом. Участие в заговоре против Александра было очевидным, как и то, что он так и не успокоится, пока юноша будет сидеть на троне. Аттал причинил слишком много боли всем им, и, возможно, не появись он однажды в их жизни, Филипп был бы сейчас жив. Тщательно все взвесив, Гефестион поднял голову и взглянул на Леонната. — За измену есть только одно наказание, — брюнет сделал глубокий вздох, — смерть. Леоннат тут же достал меч и, взмахнув им в воздухе, вошел в комнату Аттала. Гефестион услышал, как отчаянно закричал мужчина. Он слышал его «я из знатного рода», «никто не смеет меня трогать» и «Филипп бы никогда такого не допустил», но все эти громкие слова не помогли Атталу сохранить свою жизнь. Леоннат молча вышел из комнаты, и вместе с Гефестионом быстрым шагом двинулся в сторону выхода. Архей, стоящий на лестнице и наблюдающий за тем, как македонцы покидают его дом, залпом допил вино из своего кубка. Аттал был его старым другом, а в молодости и любовником, но ни одна чужая жизнь не стоит того, чтобы обменять ее взамен на свою, особенно для аристократов.

***

      Аминт стал первым в череде убийств Александра. После возвращения в столицу обуреваемый гневом царь приказал уничтожить всех, кто был хоть как-то связан с Атталом и Павсанием. Македонский дворец был залит кровью слуг, стражников, друзей и любовников предателей. Александра не волновало происхождение людей, которых он убивал. Он желал искоренить саму мысль о предательстве. На массовые убийства первыми отреагировала македонская знать. Кто-то пытался поговорить с Александром, кто-то открыто выступал против, однако ни тех, ни других он не слушал. За его спиной были армия и золото, и даже если в глазах людей он и был цареубийцей, за ним все еще оставалось последнее слово. Одним своим приказом царь мог разрушить город или вырезать целую семью. Благодаря своему влиянию среди солдат македонец стал получать желаемое силой — наемники Александра могли проникнуть в любой дом или найти человека даже на краю света. От мести царя никому не удавалось скрыться. Любой, кто высказывался против Александра, был обвинен в измене и убит. Спустя две недели в Македонии ни осталось ни одного человека, кто отказался бы прийти к новому царю на поклон. «Цареубийца», «варвар», «узурпатор» — все это читалось в глазах тех, кто оказывался перед Александром, но ни одна живая душа не осмеливалась произнести это вслух. По прошествии нескольких дней, пока Александр расправлялся с, как он считал, врагами в столице, ему пришло письмо от Пердикки из Афин. Македонец сообщал о том, что Демосфена вот уже как две недели не видели в городе. Последний раз он был замечен в составе делегации, идущей в Фивы, однако, как выяснилось, до города он так и не дошел — пройдя половину пути, он покинул ее. Сейчас его местонахождение оставалось неизвестным. Узнав об этом, Александр велел всем троим оставаться в городе. Афины всегда были рассадником смуты, поэтому сейчас было особенно важным держать их под контролем. Сразу же за письмом Пердикки, дворец потрясла новость о вторжении в Македонию иллирийцев. Три дня назад несколько тысяч солдат во главе с царем Иллирии захватили приграничный город Пелион, сделав его стоянкой перед готовящимся нападением на Пеллу. Весть об этом отозвалась в Александре новой вспышкой ярости. Пока он был вынужден находиться во дворце, мир шел вперед дорогой войны, оставив его не у дел. В тот же день царь велел собрать двадцатитысячное войско и немедленно выдвигаться на границу. Но несмотря на то, что первые отряды под командованием Филоты уже были отправлены в бой, Александр был вынужден остаться в столице, так как во дворце до сих пор находился человек, существование которого вызывало у него опасение, а у других — надежду. До сегодняшнего дня Александр ни разу не посещал гарем. Его мать, в отличие от других цариц, жила вместе с ним в самой дальней части дворца, где коридор постепенно переходил в западное крыло. Девичий шум всегда раздражал македонца, поэтому даже в детстве гарем никогда не вызывал у наследника интереса. Когда же Александр стал старше, ему нередко подготавливали наложниц, однако он не то, что не принимал их — даже не глядел в их сторону, отдавая всю свою любовь и заботу Гефестиону. Со временем девушки смирись с предпочтениями юноши и решались попытать счастья с другими мужчинами, регулярно посещавших их. Именно поэтому, когда Александр, жестокость которого заставляла у любого кровь застыть в жилах, явился к ним в сопровождении стражи, наложниц охватил ужас. Несколько из них уже были убиты по его приказу, так как ранее были замечены с Атталом или его приспешниками, поэтому, увидев обнаженные клинки солдат, девушки тотчас заполнили гарем криками и мольбами. Лишь когда царю в ноги бросилась Филинна, они поняли, что на этот раз гнев македонца будет направлен не на них. — Я молю вас, пощадите! — кричала женщина, заливаясь слезами. — Пощадите моего сына, повелитель! Я молю вас! Пощадите! Филинна ползала перед македонцем, в отчаянии хватаясь за его гиматий. Ее серое лицо опухло от слез, а маленькие карие глаза превратились в щелочки. Знакомый с детства голос управляющей гарема стал хриплым и глухим, и в каждом крике чувствовалось, с какой болью ей давался каждый из них. Впервые так близко взглянув на женщину, Александр был удивлен тому, как сильно она отличалась от всех женщин, так нравившихся Филиппу. Сейчас ей было за сорок, но даже несмотря на это, можно было с уверенностью сказать, что и в молодости она была далеко не красавица. Небольшой рост, длинная шея, маленькая голова. Кожа имела тусклый песочный оттенок, а волосы, которые всегда были затянуты в плотные жгуты, были светлыми с грязной рыжиной. В ее внешности не было ничего, что так сильно манило отца Александра в женщинах, но никто из присутствующих даже представить не мог, как она танцевала двадцать лет назад. Это была македонянка, сводившая с ума любого, кому удавалось хотя бы раз увидеть ее деле. Впервые Филипп увидел ее на свадьбе Пармениона, где ей удалось влюбить его в себя одним взмахом руки. Она так и танцевала для него каждый день, пока не забеременела. Филинна подарила царю его первого сына, однако из-за ее происхождения их ребенок так и не получил никакого статуса. С годами Филипп не только не избавился от женщины, но и даже наоборот — в благодарность он даровал ей свободу и должность управляющей гарема. Филинна никогда не роптала на судьбу, ведь ее мальчик, пусть даже и не признанный сыном царя, был в безопасности. Однако теперь их защита превратилась в гору пепла — точно такую же, какой сейчас был и сам их покровитель Филипп. — Я молю вас…! Пожалуйста! — женщина закрыла лицо руками. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…! Александр подал знак, и стражники, схватив кричащую в отчаянии Филинну, рывком оттащили ее в сторону. Царь двинулся сквозь расходящихся в ужасе наложниц прямиком на второй этаж. Пойди он сейчас прямо по коридору до конца, смог бы дойти до старых покоев Олимпиады, но не желая тратить время на болезненные воспоминания, македонец повернулся и уверенно шагнул за угол. Намерение убить Арридея было у Александра непоколебимым. Ему было все равно, что тот имел низкое происхождение по матери, что не был признан отцом, что был болен. Для всех людей Арридей всегда был и будет чистокровным македонцем и первым сыном Филиппа, поэтому Александр не мог допустить того, во что однажды это все могло ему вылиться. Зная, что вокруг него рыскают враги, он не мог так рисковать. Македонец прошел мимо комнаты Филинны и, обнажив свой ксифос, решительным шагом направился в покои Арридея. Каково же было удивление Александра, когда вместо отчаянно просящего милости неполнородного брата он обнаружил самого дорогого его сердцу человека, стоящего у дверей с мечом в руках. — Я не понимаю, — едва шевеля губами, проговорил царь. Замешкавшись, он медленно вернул ксифос обратно в ножны. Александр всматривался в синие глаза Гефестиона и, к своему еще большему потрясению, увидел в них абсолютную решимость. «Почему? Зачем? Как долго?» — вопросы вереницей ворвались в сердце юноши, разрывая его на части. Всю свою жизнь он был уверен, что знает о Гефестионе каждую мелочь, знает, чем тот дышит, с кем молчит, на кого смотрит и о чем думает. Александр считал его своим, и телом, и душой, но, увидев его здесь и сейчас, он понял, что было нечто скрытое, то, что все это время оставалось вне поле его видимости. Боль от такого потрясения могла быть сравнима только лишь с отрубленной рукой или ногой, и Александр чувствовал себя именно так — словно от него отрезали кусок плоти. — Не трогай его, — Гефестион пронзил македонца холодным тоном своего голоса, будто острым мечом. От услышанного Александр замер, плотно сжав губы. За всю свою жизнь Гефестион ни разу не о чем его не просил. Он никогда не подавал даже виду, что ему в чем-то была нужна помощь или милость. Каким образом человек, имя которого даже не помнили во дворце, сумел стать близок с Гефестионом, принадлежавшим целиком и полностью ему одному? Принять это Александр попросту не мог, как и простить. Царь отвел от брюнета взгляд и сделал шаг к двери. — Он мне дорог, — с горечью произнес Гефестион, схватив македонца за локоть. «Дорог. Дорог? Так же дорог, как я?» — промелькнуло в голове Александра, прежде чем его легкие окончательно перестали наполняться воздухом. — Они могут потребовать моего отречения в его пользу, — надломленно выдохнул Александр, — ты ведь это понимаешь… — Арридей никогда так не поступит, — брюнет притянул его к себе ближе, — я могу поклясться тебе, что до тех пор, пока ты дышишь, он никогда даже не посмотрит в сторону твоего трона. От гула в ушах Александр едва мог разобрать те слова, что сейчас говорил ему Гефестион. Мысли покидали его, грудь сжималась от боли, а ноги сделались ватными. Он не мог принять тот факт, что Гефестион мог предпочесть ему кого-то другого, выбрать другого, встать на сторону другого. Все в юноше желало уничтожить того «другого», кто посмел обратить взор Гефестиона на себя. Александр медленно вытащил руку из хватки брюнета и, словно на автомате, потянулся к дверной ручке. Войдя внутрь, царь увидел небольшую комнату с узкой кроватью у окна и множеством полок, полностью заполненных книгами, вдоль стен. Арридей сидел на кровати, крепко держась одной рукой за изголовье. Когда Александр вошел в покои, македонец тут же попытался встать, собирая остатки последних сил, которые еще не успела забрать болезнь. От резкого напряжения руки юноши задрожали, а ноги стали отказывать. Ариддей безостановочно закашлял. Казалось, что еще немного, и он упадет под ноги Александра замертво, но в момент, когда его пальцы разжались от судорог и тело полетело вниз, юношу поймал буквально влетевший в комнату Гефестион. Брюнет бережно усадил македонца обратно на кровать и, крепко прижимая его к себе, стал ждать, пока закончится приступ. — Тебе нужно отдохнуть, — заботливо проговорил Гефестион, погладив Арридея по спине. — Я в порядке, — сквозь кашель ответил тот. Брюнет перевел встревоженный взгляд на Александра — тот молча стоял посредине комнаты, обуреваемый злостью и обидой одновременно, и крепко сжимал кулаки, скривив рот. — Пожалуйста, оставь нас, — едва переводя дыхание, чуть слышно прошептал Арридей другу. Он чувствовал, как тряслась рука Гефестиона, когда тот проводил ей по его спине снова и снова. Каждый, кто сейчас был в этой комнате, испытывал нарастающую тревогу и едва сдерживался, чтобы не выплеснуть ее. — Пожалуйста… — сипло повторил Арридей. Гефестион осторожно похлопал друга по плечу и, поднявшись с кровати, медленно направился к выходу. Когда юноша проходил мимо Александра, они внимательно посмотрели друг на друга, безмолвно крича о своей боли. Наконец Гефестион покинул комнату, а Арридей вновь попробовал встать. На этот раз ему удалось. — Повелитель, — он склонил голову перед Александром. Александр не мог подобрать слов, чтобы заговорить с ним. Да, он увидел, как сильно болен был Арридей, но, что самое главное — он увидел, как трепетно к нему относился Гефестион. Лишь просьба брюнета удерживала юного царя от того, чтобы сиюминутно не снести Арридею за это голову. — Я приму любую участь, повелитель, — рыжеволосый македонец опустил голову ниже. — Ты так сильно желаешь умереть? — поинтересовался Александр. — Я не хочу тратить ваше время, — коротко ответил Арридей. Царь окинул взглядом тусклую комнату, а затем вновь вернул его к македонцу. Тот стоял у кровати, мелко подрагивая, из последних сил опираясь на изголовье и не смея поднимать глаз на Александра. Арридей всегда вызывал жалость и сочувствие у любого, кому доводилось его видеть, однако сейчас он стоял перед человеком, равнодушным к его болезни. Александра больше волновало то, как он мог упустить их с Гефестионом из виду. — Как долго? — Александр шепотом задал вопрос, терзавший его душу. — Гефестион спас меня, когда я был ребенком, — юноша наклонил голову так низко, чтобы царь не сумел разглядеть появившуюся от теплых воспоминаний улыбку на его лице, — и с тех пор он изредка забегал ко мне проверить мое самочувствие. Он слишком добрый, и я нагло пользуюсь этим. Прошу простить меня за это. В этот момент шум в голове Александра стал невыносимым. Македонец тяжело задышал, крепко сжимая рукоять своего ксифоса. — Он мой, — спустя несколько минут, вкрадчиво произнес царь, четко проговаривая каждое слово, — он принадлежит только мне. — Я знаю, — Арридей поднял голову, впервые в жизни встретившись с Александром взглядом. Одна пара золотых глаз пожирала другую. В комнате повисло молчание. Один македонец ждал смерти, другой мечтал ее даровать. Палач и жертва, царь и подданный, все или ничего. Александр стал медленно вытаскивать ксифос из ножен. — Стража, — вдруг крикнул он, и толпящиеся за дверью стражники тут же ввалились в комнату, заполнив ее целиком, — передайте всем, что Арридей, сын Филиппа, с сегодняшнего дня признан законным братом царя, — словно объявляя приговор, громко произнес Александр. — Отныне всем относиться к нему с подобающими почестями и привилегиями. Все ясно? — Как прикажите, повелитель! — в один голос ответила стража. Обуреваемый эмоциями, Александр выскочил из покоев Арридея, вложив ксифос в ножны до упора. Он стрелой спустился по лестнице, прошел зал, а затем покинул гарем. Лишь оказавшись в главном коридоре дворца, он наконец смог вздохнуть полной грудью. Шум в голове не прекращался, а всплывавшие перед глазами картинки заставляли Александра трястись от ужаса. Страх от возможной потери охватил юношу целиком. — Александр… — в затуманенном сознании македонец сумел различить голос любимого, — Александр… Александр… Царь обернулся и увидел стоящего позади него Гефестиона. Юноша тянул его за гиматий в надежде привлечь внимание. — Гефестион, — Александр бросился в объятия к брюнету, — ты мой, слышишь? Только мой! Гефестион молча обнимал македонца в ответ, нежно гладив его по пшеничным волосам. Юноша понимал, что своей просьбой он заставил Александра пойти против самого себя. Арридей действительно мог однажды стать угрозой его власти, но Гефестион не смог найти в себе силы смириться с его участью. Юноша был его другом, и даже если его смерти желал сам Александр, брюнет не мог этого допустить. Вернув царю спокойствие, он нежно поцеловал его в губы и увел подальше от гарема. Вечером они выдвинулись в Пелион. К тому моменту, как вся македонская армия дошла до города, армия горцев, пришедшая на помощь Иллирии, напала на них с тыла. Македонцы оказались зажаты с двух сторон. Все ожидали, что Александр прикажет своим людям сдаться, но вместо этого сын Филиппа привел врагов в полное замешательство. Он приказал своим войскам проходить маршем то в одну сторону, то в другую, имитируя нападение. Когда после третьей такой «атаки» горцы пришли в бешенство и стали разбредаться по равнине, нарушив строй, Александр повел свое войско в реальное сражение. За несколько часов орда была разбита полностью, а следом за ней были разбиты и иллирийцы. В этой битве молодой царь получил свое первое серьезное ранение — удар по голове палицей — из-за чего он был снова вынужден вернуться в Пеллу. Лекарям силой приходилось удерживать Александра в лазарете, и только Гефестиону удавалось сдерживать его гнев. Царь проклинал врачей за то, что его снова закрыли во дворце, пока за его пределами Филота вел сражение за сражением. К лету казалось, что все наладилось, и, собрав еще десять тысяч воинов, Александр двинулся в Фивы. Гефестион поехал с ним и на протяжении всей дороги ругал его за халатное отношение к своему здоровью. В тот момент Гефестион еще не догадывался, что с момента признания Арридея братом царя он окажется под пристальным надзором всей стражи Александра всю свою оставшуюся жизнь.

***

       Тридцать тысяч македонских солдат стояли у стен Фив, пока Александр предлагал городу мир. Он готов был закрыть глаза на восстание жителей столицы Беотии, если те выдадут ему ему зачинщиков мятежа — Феника и Протита. Однако, несмотря на то, что македонский царь пришел к ним с миром, фиванцы, подражая многовековой дерзости спартанцев, выдвинули ему свои условия, а именно —выдать им в качестве заложника Филоту, который уже несколько недель превращал ближайшие к столице города в руины. Такая наглость разозлила Александра, но по наставлению старых полководцев он решил попробовать договориться с ними во второй раз. Когда те снова отказались, обнародовав декрет, в котором призывали все греческие города на борьбу с македонцем, молодой царь окончательно пришел в ярость. Спустя несколько часов его армии удалось захватить одни из семи крепостных ворот и ворваться город. Продолжавшиеся до самого вечера уличные бои в конце концов превратились в страшную резню — шесть тысяч фиванцев было убито, а двадцать тысяч взяты в плен. Наутро город Эдипа, Иокасты, Креонта, город, воспетый Эсхилом в своей знаменитой трагедии «Семеро против Фив», город с лучшей армией во всей Греции, в котором Филипп провел большую часть своей юности, обучаясь военному делу, был окончательно стерт с лица земли. Теперь на его месте простиралась каменная равнина с тлеющими останками некогда величественной столицы Беотии.       Вся Греция склонила голову в скорби. Случившееся потрясло греков не меньше, чем если бы они получили известие о том, что Олимп раскололся пополам. В городах повсеместно стали ставить у власти благосклонных к Македонии людей. Еще вчера их называли предателями, а сегодня осыпали почестями в надежде, что тем удастся заручиться благосклонностью молодого царя. Тогда-то и в Пеллу стали стекаться представители всех греческих полисов. Первыми, кто произнес клятву верности Александру, были Афины. Они поклялись не только быть в полном повиновении македонцам, но еще и лично карать тех, кто осмелится выступать против них. Демосфена в городе до сих пор не было, но афиняне заверили Александра, что тот больше никогда не преступит границу их полиса, в противном случае, они вышлют царю его голову. Таким образом, за одиннадцать месяцев молодому македонскому царю удалось подчинить себе весь греческий мир — от Дуная до Пелопоннеса, от Иллирии до Геллеспонта. Теперь все земли на западе принадлежали одному Александру, во власти которого не смела отныне сомневаться ни одна живая душа.

***

      Парменион нашел Александра стоящим на балконе главного зала дворца. Теплый летний ветер ласково трепал пшеничные волосы юноши, а проблески луны, изредка пробивавшиеся сквозь крону высоких деревьев, освещали его лицо. Предаваясь своим мыслям, он не слышал, как подошел полководец, и обернулся к нему лишь тогда, когда тот задел его своим плечом. — Ты справился, — улыбаясь, произнес Парменион, приобняв молодого царя, — я так горжусь тобой, мой мальчик. Изнеможенный Александр приподнял уголки рта в ответ. Он положил голову на плечо мужчины, позволив накопленной усталости взять над собой вверх. — Я хотел сохранить Фивы в память о нем, — с грустью произнес юноша. Он еще помнил, с каким восхищением Филипп рассказывал ему о величественной столице Беотии, кующей лучших воинов во всей Греции. Много лет назад именно оттуда македонец привез знания, позволившие ему в дальнейшем создать выдающуюся армию с непобедимыми фалангами и сильнейшей конницей. Александр знал об этом и с самого детства мечтал посетить город в надежде однажды получить те же сокровенные знания, что и Филипп, однако у богов был на него другой план — он пришел в город, чтобы полностью уничтожить его вместе со всеми его многовековыми учениями. Видя состояние юноши, Парменион решил хоть как-то поднять ему настроение и ткнул ему пальцем в щеку. Один раз, второй. Когда полководец ткнул в третий раз, Александр закатил глаза и, клацнув языком, поднял голову. — Ну, что? — недовольно спросил он, потерев щеку рукой. — Я все хотел узнать у тебя, — радуясь, что ему удалось привлечь внимание царя, Парменион провел пальцами по своей вьющейся бороде, — а почему ты не носишь бороду? — Что это еще за вопросы? — возмутился Александр, отстраняясь от мужчины. Его усталость как рукой сняло. — Просто никто из вас не носит бороды, хотя вам всем уже за двадцать, — пожав плечами, сказал полководец. Сам же он последний раз брился, когда ему было лет шестнадцать. — Я спросил Филоту, а он сказал, что ты не носишь и он не будет. Так что, есть причина или нет? Щеки Александра порозовели. Он демонстративно выставил голый подбородок вперед и твердо заявил: — Потому что мне не нравится. — И что это значит? — Парменион подался к юноше. — А то и значит, не нравится и все! Она колется, и в ней все застревает. Я лучше буду иметь гладкую кожу, чем этот непонятный куст на лице. — Куст?! — брови полководца поползли вверх. — Греки веками носили бороду. Это уже традиция! — Ну и что? Если эта традиция не произносит пользы, то ее надо искоренить. Вот ты не боишься, что в одной из битв ты проиграешь, потому что тебя схватят за бороду? А надо! Ошарашенный ответом Александра Парменион замер с открытым ртом. За все его прожитые годы он ни разу не встречал человека, который бы мог до такого додуматься. Полководец не сводил с македонца широко раскрытых глаз, а затем, не сумев сдержать эмоций, громко рассмеялся. — Александр, —сквозь смех проговорил он, — ты и вправду тот, кто изменит мир. Схватить за бороду, это же надо такому прийти в голову! Пока Пармеонион продолжал смеяться, щеки Александра становились все краснее. Спустя время пришедший в себя полководец, утирая слезы от смеха, притянул к себе юношу за голову. — Как же я люблю тебя, мой мальчик, — улыбаясь, Парменион поцеловал Александра в лоб, — и пойду за тобой хоть на край света, — мужчина выждал некоторое время, а затем дополнил, — и не важно, будешь ты с бородой или без. Щеки Александра вспыхнули с новой силой. Стараясь скрыть это, он со всей силы прижался к Пармениону и впервые за долгое время почувствовал, что боль от потери отца наконец-то стала угасать.