impure

В лучшем случае я проспала часа три, если это можно назвать сном. Постоянно подрывалась в неспокойном бреду, вся мокрая и неадаптированная к высокой температуре, что держалась в воздухе. Вспоминала, где нахожусь и начинала безмолвно плакать, иногда поглаживая травмированную ногу. Собственно, по этой причине и спала мало — все время срывалась в слезы, что мешало просто отключиться. В зеркало я не смотрелась, но точно знала, что нос красный, а глаза либо опухли, либо сузились до щелочек, как это обычно бывает после рыданий. Когда рассвет мазнул по небу, я этого даже не увидела, только услышала звук механических часов в соседней комнате, свидетельствовавший о том, что уже шесть утра. Прямо как в самой настоящей темнице. Окно заскрипело, словно кто-то пытался открыть его снаружи. Я точно запомнила, что Гарольд ушёл в другую комнату, он не смог бы проскользнуть мимо меня в коридор, я бы услышала. Шумно сглотнув, я уронила сердце в пятки, потому что защелка поддалась нехитрым манипуляциям и лязгнула о стекло. Подхватившись с кровати, пугливо оглянулась по сторонам и замерла на месте, когда за прочными шторами распахнулось окно, а по потолку скользнула полоска света. Время на раздумья заканчивалось, я не понимала, как действовать в такой ситуации и как защититься — нож лежал слишком далеко, я физически не успевала до него дотянуться. Спиной передвигаясь по комнате, зацепила ногой торшер, который рухнул на пол со звуком бьющегося стекла и зажмурилась собственной неосторожности. — И ты меня ещё психопатом называла? — донеслось сзади крайне отчётливо. Низкий голос, как и его хозяин, был взбешен. — Я понимаю, что у вас страсть и всякие неприличия на уме, но уже утро вообще-то, имейте совесть, — одновременно откликнулся ещё один мужской голос в дурашливой интонации, только уже спереди. В следующее мгновение оба они материализовались передо мной: Гарольд с затуманенным взглядом и помятым лицом, второй же молодой человек улыбался во весь рот, мигая мне бровями. — Что ты тут забыл? — рявкнул Стайлс, да так гневно, что мне показалось, даже небеса вздрогнули. — Мы одна семья, что твоё — моё по праву, — беспардонно объявил темноволосый незнакомец и метнул в мою сторону взгляд, подмигнув. — А когда ты её поранить успел? Никакой нежности к хрупкому созданию. Я вспомнила про повязку и спрятала одну щиколотку за другой, боясь, что сейчас все обо всем узнают. Без особого доверия изучила высокого парня в соседнем углу комнаты и перевела глаза на Гарри, который на секунду прикрыл глаза, будто внутренне пытался усмирить кислоту, которой планировал извести «родственничка» со свету. Малец выглядел, как шакалёнок с ехидной мордочкой, и точно моложе Стайлса. — Спрячь зубы, они не понадобятся, когда я тебе их выбью, — недовольство моего недожениха-недомужа кажется осязаемым чёрным туманом, тянущимся вслед за ним. Я понятия не имею, кто этот человек, но он очень сильно злит Гарри. — Чтоб ты знала, я умею удовлетворять намного лучше, чем вот этот, — вставляет шёпотом ранний гость. Я дотронулась до тыльной стороны ладони Гарольда своими костяшками и медленно переплела наши пальцы. Подвинулась ближе к нагретому одеялом боку живота, синхронно закинула его руку на свое плечо, закручивая себя в кокон, продолжая сжимать расслабленную ладонь своей. — Не могу быть уверенной, что мне может это потребоваться. Невинно жму плечами, натягивая на губы вынужденную улыбку. Случайно гляжу вниз и превращаюсь в камень — трусы уверенно топорщатся. Не мои трусы. Некуда спрятаться, так что я просто делаю вид, что так и нужно, пока Стайлс заставляет парня выпрыгнуть обратно в окно, отодвигает шторы и комната наконец-то обретает лицо, а не только оттенки и полутона. — Прости за светильник. Не привыкла к обстановке, испугалась. — Да к черту его, — отмахнулся Гарольд, отпирая дверь. — Сама хоть не поранилась? А то такими темпами точно домой инвалидом приедешь. Его уверенный настрой на то, чтобы отправить меня домой в ближайшее время дарит облегчение и даже ослабляет струну напряжения внутри, хоть и ненадолго. Я собралась благодарно улыбнуться, но услышала шорох и громкие песни за стеной, пулей запрыгнув на кровать. Запуталась в мешковатой одежде, в итоге до подбородка спрятавшись под одеялом, и все это под сконфуженный взгляд Гарри. — Можно я хотя бы в этом унижении не буду участвовать? — тихо бубню, почти умоляюще распахнув ресницы. Стайлс тяжело вздохнул, воздев глаза к потолку, однако настаивать и требовать от меня ничего не стал. Я легла на подушку и плотно закрыла глаза, делая вид, что крепко сплю с невинным выражением на лице. Не видела, но слышала мужское передвижение по комнате, как захлопнулись двери в соседнюю комнату (похоже, про этот тайник в спальне никому раньше не было известно, и Гарольд не собирался всех посвящать в его существование), как простынь поменяла место жительства из кресла прямо в мужские руки. В ту же минуту шум и объёмные голоса заполонили каждую клеточку свободного пространства. — Как спалось, молодожены? Как ночь прош… Видимо, хорошо, раз крепко спит! Боже, я была готова сквозь эту кровать прямо в преисподнюю провалиться. Все внутри меня клокотало, стучало и рвалось из тела. Такой позор. Видела бы моя мама все то, что здесь происходит, её бы инфарктом скосило. — Сладкая, сладкая ночь! Видно, что сил не жалели, — донесся чей-то баритон. — Особенно невеста, — звонко расхохоталась какая-то женщина. — А это правильно, вам бы всем пример с неё брать, — поддержал неформальную беседу все тот же баритон. Слова вонзаются в мой мозг, будто шпоры в бок лошади. Ещё немного и я готова ударить каждого копытом. Что за мерзость они городят? Поверить не могу, что данная процедура не смущает никого, кроме меня. С другой стороны, они живут так столетиями. Чему тут удивляться? Снова послышались голоса, только теперь белькочущие на арабском, так что я ничего не понимала. Впрочем, если судить по повальному смеху, суть их дискуссии была и так понятна — они просили простынь и хлопали в ладоши. Вжавшись в подушку, я вся заледенела от того, как такая мелочь могла решать мою судьбу сейчас. Мне казалось, что все они обступили кровать и нарочно затихли, нависая надо мной как коршуны, чтобы схватить за углы одеяло и с позором вытащить меня на улицу. Сказанное Гарольдом вчера так ясно представилось, что я резко распахнула глаза, дернувшись всем телом. Стайлс как раз отдал вещдок самой уважаемой женщине в центре толпы, и теперь развернул голову ко мне, услышав странный шорох. Непонимающе взглянул в моё лицо, ища причины такого странного поведения. Каждый. Я клянусь, каждый присутствующий в этой толпе заглянул в свернутую простынь, от одного вида на которую меня начинало жёстко мутить. Выбежать из комнаты? Громко закричать? Прогнать всех? Залезть под одеяло с головой? Почему все они так пристально смотрят на меня одну? — Моя девочка, — одобрительно улыбнулась Матильда и села рядом со мной, обнимая моё лицо ладонями. — Чистая, как роса. Поздравляю. Можно подумать, если я не девственница, то автоматически грязная. Перевожу взгляд на Гарольда, который внимательно наблюдает за моими робкими движениями, и полностью теряю связь с реальностью. Толпа медленно исчезает, а я все ещё слышу её шум и отдельные голоса. И когда Стайлс закрывает дверь, на какое-то время воздух не двигается, словно жизнь остановилась. Я не дышу и понимаю, что он тоже не дышит, ход часов не доносится до ушей, мы в огромном шаре из вакуума. И слезы скатываются по щекам подозрительно медленно, будто не собираются опережать время. — Эй, откуда это взялось? — размораживается застывший парень, оказываясь рядом, и обнимает мою спину, да так, что полностью блокирует любое движение. Я так и остаюсь безучастно сидеть в одном положении, будто кукла между подушками. — Даже когда толпа на рынке пыталась растерзать в клочья, не проронила ни одной слезы, а из-за такой мелочи ц… — Сколько это будет продолжаться? — хмурюсь из-за боли в горле и того, как хрипит мой голос в тишине. — Семь дней. — Они будут приходить каждый день? — Нет, только сегодня. Такие обычаи, привыкай их уважать. — Не собираюсь я привыкать к ним, ясно? — мстительно отзываюсь, отпихивая длинные конечности от себя. — Либо домой, либо на тот свет. — Тихо, не психуй, — успокаивающе шепчет мне на ухо, неторопливо проводя ладонью по лопаткам. — А ты не прикасайся ко мне, я не чистая, — опускаю голову, стирая тыльной стороной ладони слезы с ресниц. Не знаю, почему меня так сильно задели те слова. — Я же тоже не чистый, — рассуждает Гарольд с долей иронии. Маленькая улыбка появляется на его губах вместе с аккуратной ямочкой. — Выходит, мне можно? — Ты все равно меня недостоин. Я облизнула губы от соленой воды и глубоко выдохнула, приказывая себе взять ситуацию под контроль. Нельзя так прогибаться под обстоятельства. Как только попаду на улицу, найду возможность скрыться из виду незаметно. — Очень интересное заявление, — хмыкнул Стайлс. — Это ещё почему? — Сильный мужчина не заставил бы женщину делать это, — откидываю одеяло и демонстрирую перемотанную лодыжку все с тем же укором во взгляде, — а сделал бы все сам, чтобы она не испытывала боль. — Я тебя едва знаю, с какой стати мне из-за тебя увечья себе наносить? — Но чиркнуть по мне тебе это не помешало. Спокойные глаза постепенно стали колючими, взгляд — острым. Я вспомнила ощущение, как лезвие ползет по моей коже, разрезая её, и передернула плечами. Точно садист, никаких сомнений. Отодвинувшись от молодого человека подальше, прошлась пальчиками по заплаканному лицу, делая мышцам утренний массаж, и несколько раз повертела головой, разминая шею. Ничего, я с этим справлюсь. Просто очередные трудности. Стайлс поднялся и, забрав со стола нож, направил его рукояткой в мою сторону. Я отшатнулась, не ожидая увидеть перед собой этот предмет снова, бросила взгляд на Гарольда. Тот закинул ногу на кровать, сгибая колено с непроницаемым выражением на лице. Совсем не страшно? Или это мне одной так тахикардийно, что зубы стучат? Нерешительно забираю кинжал в свою руку и несколько раз сжимаю и разжимаю ладонь, подыскивая наиболее комфортное положение. — Я по-другому воспитана, я не смогу, — честно признаюсь, не пытаясь юлить. — А вчера была готова самое дорогое отрезать, — насмешливо припоминает мой порыв безысходности, своей едкостью подталкивая к действию. — Ты же хочешь, чтобы все было честно. Будь сильной женщиной, достойной сильного мужчины. Издевка в его голосе отрезвляет меня сразу. Двойное дно фразы намеренно использовано, чтобы бросить камень в мой огород, но теперь я не сомневалась в своих желаниях, сиюминутных, как внезапно налетевшая метель. Стайлс издаёт смешок, а когда я посылаю ему ненавистный взгляд, тут же потирает переносицу, маскируя улыбку. На его ногах, от бедра и ниже тянутся тонкие рубцы, явно не свежие, а давно зажившие, оставшиеся на коже, как воспоминание о каком-то происшествии. Я неосознанно принялась их считать и нахмурилась, когда отметка преодолела в тридцать крошечных рубчиков. Выходит, мужчины тоже получают наказание? Если я не посчитала и половины, то сколько тогда их на его теле и за что? Кто так изуродовал его тело и по какому праву? Я совершенно запуталась в их законах, традициях и обычаях, уже ничего не понимаю. Только если он думает, что это меня как-то разжалобит, то сильно ошибается. Я терпела и он потерпит. Гарольд чувствовал, что тучи сгущаются, поэтому молчал и только смотрел на меня, прикидывая в уме, решусь я или нет. А мне терять было нечего, со мной уже приключилась беда и найти выход теперь не так просто. Я занесла руку над согнутой ногой и медленно провела самым кончиком по коже, чувствуя каждый сантиметр, каждый удар пульса под лезвием. Окунаться в зелёные глаза в этот момент оказалось чем-то взрывоопасным, от них искрится воздух, бесчувственная холодность которых поразила меня ужасом. Как можно было так очерстветь, что перестать реагировать на всё? — Будем считать, что мы в расчёте, — отрезал он прежним жестким тоном, отстранился от кровати, не позволяя мне даже осмотреть рану, и поспешил вернуться в свою комнату, откуда велел мне одеться и найти домработницу.

***

Мой отец всегда говорит мне: «Не возвращайся к тому, что тебя разрушило». И сейчас я прислушалась к его совету, потому что поняла — вменяемого диалога со Стайлсом не выйдет, каждая тема все равно перетекает в разговор про традиции и обычаи. Наиболее угнетающим в этой ситуации было то, что он словно загипнотизирован, когда вещает про сотни «нельзя». Его невозможно перебить, он сразу затыкает и продолжает нести свою религиозную ересь. Меня угнетала его зацикленность, как будто когда доходил черед до его семьи — кровной или созданной им (если гарем можно так назвать), он превращался в кардинально противоположного человека. На расстройство не похоже, а вот на пунктик — в самый раз. Пустыми просьбами я ничего не решу, нужно предпринимать реальные действия, чтобы выбраться, а не попусту чесать языком. Что нового он может мне сказать? «Подожди»? «Скоро все образуется»? Нахер, просто нахер. Сбросив с себя огромный мешок, я теснее перевязала бинт на лодыжке, не без труда влезла в оставленную мне Матильдой одежду из натуральных тканей, чтобы защитить тело от воздействия солнечных лучей. Надела национальное платье-миди с длинными рукавами, что скорее является данью национальной моде, нежели религиозности, и платок, покрывающий голову. Выскользнула из комнаты, придерживая двери от громкого лязга, и на цыпочках пошла в сторону первого этажа. Бесшумно ступая по бесчисленным коврам и прислушиваясь к каждому шороху, я добралась до кухни и застыла в проеме, прижавшись к стене спиной. Несколько девушек готовили завтрак, запах стоял умопомрачительный. Мой желудок из-за голода крутило в разные стороны, ногу под подвязкой щипало, голова под платком потела, кожа под одеждой — чесалась, не привыкшая к таким тканям. В какой-то момент я подумала, что находиться здесь мне и в самом деле безопаснее, чем на кипящей торговцами улице с самого утра. А потом вспомнила полыхающий омерзением взгляд Гарольда, захват его цепкой ладони, звонкая пощечина, которой меня наградили за правду… Нет никакой разницы, быть мне здесь или там, все равно никаких прав не имею. С трудом оторвав глаза от готовящихся аппетитных блюд, мне пришлось пересилить себя, чтобы сделать шаг вперёд. Тело изнывало, хотелось есть и спать, хотелось развидеть этот дом и никогда не входить в него. Внутри я уговаривала себя довериться фатуму и позволить жизни либо уберечь меня, либо уничтожить. Этим и дышала, пока с опаской передвигалась по дому и пряталась за любым углом каждый раз, когда замечала людей. Сердце колотилось бешено, но я осознавала очень чётко, что моя судьба в моих руках и я должна бороться за свое выживание сама. Иначе как ещё доказать высшей энергии, что мне не плевать на то, где я буду и с кем? Только борьба, только приложенные усилия дадут мне свободу. Дверь была не заперта, потому что многие гости приходили и уходили, некоторые только приехали с другой части страны. Мне пришлось утихнуть, держась в тени высокого растения в углу, больше похожего на дерево в оранжерее — высокого, под самый потолок, как только я услышала посторонние голоса, смех и незнакомый язык. По всей видимости, в дом пожаловали очередные гости — на этот раз их встречал дядя Гарольда и тот шакаленок, который утром влез через окно в спальню. В голове моментально пронеслись его слова о том, что они со Стайлсом не чужие друг другу люди, скорее всего, близкие родственники. На вид ему было не больше двадцати лет, черные волосы едва касаются плеч (у них что, мода на длинные волосы среди мужчин?), густая борода и густые брови, а под ресницами — потрясающей красоты глубокий взгляд карих глаз, из-под одежды выглядывает чернилами изрисованная кожа. При детальном рассмотрении он уже не казался мне хлюпиком с ядовитой усмешкой. Постепенно мужские голоса отдалились вместе со звучными шагами, и я смогла глубоко выдохнуть от облегчения. Размяла онемевшую шею и плечи, сглотнула ком напряжения, побрела в сторону двери, преодолевая расстояние медленно. Я шла так, словно уже сотни месяцев живу в этом доме — выверено, размеренно, потому что боялась, что если сорвусь, за мной побегут, а даже у стен есть глаза и уши. Адреналин бушевал в крови все сильнее и назойливее стучал в уши, пока я не коснулась ручки двери, понимая, что она не заперта. Я не стала разворачиваться (боялась увидеть, что за мной следят, потому что и так это чувствовала), одним движением открыла дверь и шагнула вперёд. Мимо меня промчалось несколько мужчин с вязаными корзинками, едва не сбив с ног, но это же и помогло не зевать, а быстро захлопнуть за собой дверь и решительно двинуться вдоль улицы. Меня тянуло оглянуться, осмотреться, не идёт ли за мной кто-то, не смотрят ли на меня местные с подозрением, но я не могла позволить себе такую роскошь. Слишком мало времени. Шагая в неизвестном направлении вниз по брусчатому склону, я держалась стены, чтобы не привлекать внимания и чтобы иметь возможность задержаться на секунду, когда мимо проносились прохожие, велосипедисты, машины и животные. Не смотрела вперёд, не смотрела назад, только вниз на дорогу и перед собой иногда, делая шаг за шагом. Вокруг меня царил хаос, громкие споры на арабском языке, шелестели грязные купюры местных денег. Несмотря на ранний час, солнце поднялось давно и успело нагреть камни, каждый пройденный поворот давался с трудом и постоянными отдышками. Я с завистью поглядывала, как ослы рядом со своими хозяевами прикладываются к тазам с холодной водой, мечтая оказаться на их месте: попить, принять душ и ощутить, что кожа чистая и мягкая, а не потная и липкая, как сейчас. Уже и не вспомню, когда в последний раз испытывала такое жуткое отвращение к своему телу. Ранним утром Медина кипит: открываются базары и лавки, спешат по своим делам мальчишки-разносчики, но все замирает, когда звучит с минаретов азан. По правую сторону от меня с цоканьем остановилась повозка с лошадью, и хоть я уже прилично отошла от дома Гарри, меня будто прострелило адреналином. Я резко приподняла подол платья и рванула от нее со всех сил, что имела. Что-то гудело мне в спину, однако инстинкт самосохранения оказался слишком сильным. В груди горело огнем, ноги начали ныть, спина и плечи — болеть от постоянной работы рук. Казалось, будто мой нос и горло обожжены едкой кислотой, и от воздуха, что я в себя втягивала, их сразу жгло, как от огня. Меня словно что-то ужалило, я пришла в себя и предприняла попытку к бегству, абсолютно не ориентируясь в городе. Я не знала, куда бежать, но точно знала от кого. Узкая дорога завела меня в тупик — несколько длинных коридоров стекались в один угол, и я сейчас стояла в центре него, бегая глазами из стороны в сторону. Если бы я отправилась влево, то попала бы на рынок, откуда виднелись палатки с одеждой. Если выберу путь вправо, то столкнусь с животными, чей зловонный запах я чувствовала с того места, где стояла. Могла пойти и обратно, но это было слишком рискованно, могли возникнуть вопросы, чего это я шляюсь одна взад-вперед. Лабиринты узких улочек могут вывести куда угодно: на восточный базар, на берег Атлантического океана или к апельсиновым стенам цитадели Касба Удайя. Я вспомнила того купца, который тащил ко мне руки на рынке, содрогнулась и пошла в правую сторону, едва волоча ноги от духоты. Изнурительная дорога забирала у меня силы, нужно было сесть и отдохнуть, но боязнь, что я ещё недостаточно оторвалась от Стайлса, наступала на пятки и не позволяла останавливаться. Рабат — красивый город на один день. Когда заканчиваются достопримечательности, нужно уезжать, потому что смотреть здесь нечего. Монотонные улицы, дороги и дома практически все одного цвета, брусчатка, ослы и люди. Вокруг только песчаные пляжи, пустыни, сухая земля. Да, именно так я бы и назвала это место — сухая земля. Женщины в длинных платьях и все они на одно лицо, мужчинам позволено больше разнообразия. Черт возьми, даже в этом мужчины сверху! Нигде на всей планете во мне не бушевал феминизм так сильно, как в этой стране. По какому праву у женщин отнимают большинство прав? На них все держится, без их помощи эти мужчины погибнут уже через двое суток. Глубокие вздохи давались с трудом, я боялась, что в лёгкие попадёт большое количество песка и я заболею, так что старалась все время держать рот закрытым. Я волочилась несколько часов, кружилась внутри муравейника, надеясь выйти на центральную площадь и попытаться найти посольство Франции. Это ведь столица страны, оно должно находиться где-то здесь. Я бы все рассказала, они бы отправили запрос моему отцу. Он все подтвердит, пришлет мои документы или приедет сам, чтобы забрать меня. — Дирхам, — шикнул мне в затылок женский голос. Я облизнула губы, из-за жары, усталости и недосыпа очутившись в мутном бреду собственного рассудка. Перед глазами все плыло и качалось, звуки доходили нечетко, пот стекал по лбу каплями. Я ощущала солоноватый привкус на языке и едва дышала, хрипя. — Дирха-ам, — две девушки в мятой, рваной одежде осматривали меня с ног до головы, катая между пальцами материал моего платья, будто приценивая его стоимость. — Вахид? Чего они хотели, я не понимала, и дело не только в отсутствии знаний языка. Я и без того едва соображала, напоминания себе, что нужно переставлять ноги, а эти незнакомки требовали от меня невыполнимых задач. Их волосы были спрятаны под плохенькие платки, но неприятный запах, немытые руки и гнилые зубы дали общую характеристику — эти дамы точно не живут в таком доме, из которого я убежала. Там все наложницы ухоженные, их наряды выглажены, шея и запястья увешаны драгоценностями, эти же напоминали побирушек, что сидят с младенцами у дорог и просят мелочь. Я не слушала их, а просто тащилась вперед, пытаясь отыскать выход из длинного коридора. Внезапно платок, что тесно прилегал к моей голове, откатился назад, открывая вид на моё темечко, а следом и вовсе спал с волос. Я не сразу увидела, что сделал он это не сам, ему помогли грязные пальцы. Моей главной ошибкой было игнорирование — следовало рыкнуть на них, отбиться, дать понять, что я смогу за себя постоять. А так они поняли, что никакой ответной реакции нет, и начали дергать платье, пытаясь стащить его с меня. Я знала, что это значит — если сейчас я вновь окажусь без одежды, ничего хорошего нет смысла ждать. Меня разорвут на части до сегодняшнего вчера. Поэтому я отбивалась от загребущих рук, как могла: руками и ногами, коленями и локтями. Они как летучие мыши нависли надо мной, царапаясь и кусаясь, и сколько бы я ни просила оставить меня в покое, ничего не помогало. Несмотря на то, что их главной целью являлось платье, рвать они его не посмели, из-за чего мне удавалось иногда вырваться вперёд. Но спустя пару шагов снова догоняли меня, прижимали к стене, бегали по моему обнаженному телу ладонями, желая найти молнию или запáх вещи, чтобы развязать и снять без последствий. Обе женщины навалились на меня всем весом, и пока я была вдавлена в стену одной, вторая занималась моими ногами, поднимая по ним облегающую ткань. Я кричала, но мне заткнули рот гадко пахнущей тряпкой. Я дралась и махала кулаками, но мне скрутили руки за спиной. Я извивалась, но моя голова была так сильно втиснута в камень, что левая часть лица оказалась ободрана до крови. Они забрали одежду и обувь, на замену светлому платью бросив широкий платок болотного цвета (и с таким же запахом), в который мне пришлось замотаться, чтобы не оставаться голой. Сидя на пересечении узких улочек, я вытирала пальцами кровь, что капала с брови, губы, щеки, и стекала по подбородку. Зеркала поблизости не обнаружилось, но по ощущениям было понятно, что лицо изуродовано и пока не ясно, заживет это все или оставит шрамы. Волосы свисали безжизненными сальными прядями, прилипали к моей шее и плечам, от меня дурно несло, что даже мухи вились вокруг накидки табуном. Я чувствовала себя самым грязным существом на планете и сейчас легко могла сойти за нищенку. И как в таком виде искать посольство? Я осторожно поднялась, поправляя тряпку в районе ног, и, не оглядываясь, свернула в тёмный переулок. Прошла босыми ступнями по высоким ступенькам, а вышла уже напротив незнакомого храма. На мечеть или минарет не похоже, я встречала их по дороге, поэтому точно могла сказать, что этот отличался от остальных фасадом. У меня перехватывает горло и всё дрожит перед глазами, становится мутным и расплывчатым. Шаги становятся медленными, поступь — тихой, как и всегда перед чем-то величественным и духовно сильным. Не знаю, существует ли здесь определенная аура, но то, что густая энергия растеклась по моим жилам — несомненно. Я аккуратно перешла трассу, привлекая недобрые взгляды водителей, подошла к стене храма вплотную, коснулась её ладонью и глубоко вздохнула, закрывая глаза. Я надеялась на помощь — это же церковь, она равна для всех. Правда ведь? Обойдя здание с другой стороны, дошла до таблички «Храм Воскресения Христова» и с облегчением выдохнула. Православная церковь, насколько мне известно, имела не настолько неоднозначные правила, как мусульманская. Что ж, можно было считать эту находку положительной. Однако сколько бы я ни стучала в закрытую дверь храма, мне никто не открывал. Я шепотом молилась, просила о помощи, но никоим чудесным образом дверь не отворилась. Все потому, что во главе современной религии стоит человек, а не святейшее существо. Ступила на горячий асфальт и подняла обгоревшее на солнце лицо навстречу попутному ветру. Оказавшись на другом конце земли, жизнь решила проверить меня на прочность и, скорее всего, я этот экзамен не прошла. Едва держась на согнутых ногах, в ободранных лохмотьях, со склона я смотрела на город, что расстилался прямо подо мной. Город, который за два дня принёс мне больше поражений, чем несколько последних лет. Город, где меня ограбили, чуть не изнасиловали, потом чуть не убили, женили, избили, ещё раз ограбили… Я чувствовала себя ничтожеством, у которого нет ни права голоса, ни защиты. Я словно перенеслась на сотни лет назад, во времена существования рабов и очутилась на краю цивилизации. К концу дня мои губы ссохлись и полопались, руки обгорели и покраснели. Солнце клонилось к закату, близилась ночь, а что делать и куда идти я так и не определилась. Да и куда я могла податься в таком виде? Я не пройду даже два квартала, как какой-нибудь торговец на телеге с ослом собьет меня с ног. Но и идти физически куда-то уже была не в состоянии — слишком голодная и истощенная. Приняла решение вернуться в проулок под церковью и расположиться на ступеньках, чтобы иметь хотя бы малейшую возможность, если ко мне опять кто-то пристанет, выбраться из западни. В школе я училась достаточно неплохо, но мимо меня прошёл тот факт, что если в пустыне днем жарко, свыше сорока градусов, то ночью температура может упасть не просто до нуля, а ещё и уйти в минус. Сидя на холодных ступеньках в кромешной темноте, я смотрела на звёздное небо, висевшее над городом бархатным полотном, и считала маленькие точки, чтобы не уснуть. По сравнению с дневной духотой ночной воздух был колючим, из-за чего я глотала его внутрь маленькими порциями, чтобы не мерзнуть хотя бы изнутри, когда снаружи уже ощущала онемение пальцев ног. Пыталась их размять, массируя и разогревая ладонями, но это мало помогло ситуации. Несколько раз по ступенькам поднимались люди, в такие моменты я прижималась к стене, натягивала на голову платок, закрывая лицо и зажмуриваясь. Мне было страшно даже подумать о том, что со мной могут сделать в этой стране без документов, да ещё и практически обнаженной. Я уже не напоминала прежнюю себя, от грязи, покрывавшей моё лицо, отличить меня от местных бедняков было бы невозможно. Ближе к утру холод стал невыносимым. Осознав, что могу заболеть от таких перепадов температуры, я поднялась, шатаясь по тёмным улицам без особого маршрута. Просто шла, куда поворачивал переулок или очередной склон. Организм просил еды, воды, твёрдой поверхности и тёплого одеяла. Я поняла, что заблудилась, когда одна и та же вывеска магазина мелькнула перед глазами уже третий раз. Остановилась и прижалась к стене, запрокинув голову назад. Я больше не могла идти. Забилась в угол одноэтажного здания, опустившись на холодный бетон, укомплектовала свои ноги, прижав их к своему телу, и обхватила руками, выдыхая из груди горячий воздух в пространство между животом и коленями, полагая, что хоть так смогу немного нагреться. Инстинктивно я понимала, что рассвет близко, но думать о нем вразумительно больше не могла — сказывалась усталость. Закрыла глаза и прислонилась виском к выкрашенной в голубой цвет стене. Я полностью истощилась.