impure

Сколько я просидела в полудреме, мой мозг прикинуть не мог. А очнулась как только недалеко затарабанили бидоны с молоком и водой, которые здесь часто могли водрузить на спины ослов, чтобы те тащили их на большие расстояния. Проморгавшись, я подняла взгляд на бледное небо, затянутое густыми тучами в ожидании солнца, но его не наблюдалось. Если пойдёт дождь, мне негде будет укрыться. Я промокну, заболею и тогда точно умру. А это неплохой план в сложившейся ситуации. Как минимум, надо мной больше никто не надругается, а что потом случится с телом, уже не так важно. Рабат — хоть и не такой большой, но вполне шумный город. Сюда часто приезжают туристы, а местные много работают, так что улицы кипят жизнью и не стоят на месте: женщины ходят большими компаниями, мужчины носятся на мотороллерах. Я не следила за лицами, точнее боялась это делать, больше смотрела себе под ноги, умоляя высшую энергию отвести от меня любого, кто хотел бы причинить вред. В очередной раз подняв взгляд в небо, я оцепенела, увидев затылок Гарольда. Сначала я подумала, что мне почудилось или приснилось, но его голова гуляла в разные стороны, постоянно поворачивая ко мне часть одной или второй щеки, а этот профиль за два дня я изучила хорошо и ошибиться просто не могла. Он крутанулся вокруг своей оси, уперев ладони в бока живота, и развернулся ко мне лицом, поймав глазами силуэт на фоне бело-голубой стены. На секунду зажмурился, делая глубокий вздох, чтобы перевести дыхание, откинув тяжелую голову назад — по красному лицу, вспотевшему лбу и отдышке было понятно, что последние часы он провел явно активно. Почти сразу на ходу, выбежав из противоположной стороны лабиринта, в него врезался уже знакомый мне парень, называвший себя родственником, и устремил взгляд туда, куда были направлены глаза Гарольда. Похлопал того по спине ладонью, откашливаясь после бега, и пробормотал между тяжелыми хрипами: — Выдыхай. Я съежилась, когда они оба направились в мою сторону, понимая, что моя смерть пришла куда раньше, чем я предполагала. Стайлс выглядел так, будто готов прямо сейчас скрутить мою шею. Черная рубашка от резких движений рук распахнулась на груди, между бровями залегла глубокая впадинка, разрезавшая лоб, по челюсти бегали огромные желваки. Он присел напротив меня, с нахмуренным взглядом коснулся пальцами ткани, в которую я была замотана, и бросил парню через плечо: — Купи чистый плед, иначе мы испачкаем машину. — По дороге купим, — отмахнулся брюнет, провел пальцами по стене и растер по пальцам белую краску, скривившись от запахов, что окружали этот дом. — Я не оставлю вас здесь одних. — Зейн, это был не вопрос, — голосом, звенящим, как холодная струйка отрезал Гарольд, сканируя меня прямым взглядом. Парень поджал губы, взглянув сначала на спину Стайлса, потом на меня. — Ладно, только не прикончи её, пока меня не будет, — заключил, хлопая по карманам в поисках купюр, и вернулся в промежуток между зданиями, скрывшись из виду. Будь я сейчас физически сильнее, обязательно бы отползла от него подальше, но слабость отзывалась в каждом уголке моего тела. Я банально не могла пошевелить рукой или ногой, потому что каждое движение давалось с титаническими усилиями. Я была измотана настолько, что в глазах осталась одна пустота. Смотря в зрачки Стайлса я уже не могла чувствовать ни злости, ни обиды, ни раздражения, ни своей вины, если она была. Он прищурился, изучая кровяные подтеки на моем лице и небольшую опухоль от содранной кожи. — Оно того стоило? Мысленно я произносила какую-то речь о том, что мне нужно было попытаться найти выход из ситуации, а не вверять свою жизнь незнакомому человеку, но вслух слова почему-то не формировались так же легко, как в голове. Мой язык не шевелился из-за сухости, трещины в губах болели, глаза слезились из-за пронизывающего ветра, что вихрем налетел на вывешенное из окон белье. — У тебя кирзовый характер, Татин. Мне это нравится. Поверь, в любой другой ситуации я бы восхищался твоим мужеством, но сейчас ты поступаешь неразумно, — сидящий напротив меня на корточках молодой человек надсадно выдохнул, склонив голову набок. — Будем дальше в догонялки играть или попробуем решить проблему? — Такой подойдет? — крикнул Зейн, встряхивая и растягивая в воздухе длинный плед молочного цвета. Я нерасторопно перевела на него взгляд, не без труда открывая сухой рот. — Можно попить? — Сначала мы доберемся до машины, а потом уже будем думать обо всем остальном, — с каплей жалости в голосе сообщил, помогая мне подняться, и распахнул ткань покрывала, безмолвно приглашая внутрь. Я крепче ухватилась за края накидки, делая шаг назад, и отрицательно мотнула головой, вспомнив, что под ней ничего нет. Гарольд раздраженно закатил глаза, выхватил плед у брата и всучил мне. Отвесил ему звучный подзатыльник и развернул за плечи от меня. — Что? — возмутился Зейн, толкнув его локтем в бок. — Я что, зря столько времени потратил на её поиски? Мне полагается вознаграждение. Дрожащими руками я стянула с себя грязную вещь, переступила через неё и обхватила свое тело с головы до ног теплым и мягким на ощупь покрывалом. Упрятала слипшиеся пряди волос, оставив снаружи только лицо. — Я готова, — робко окликаю до сих пор пререкающихся мужчин, заставляя их синхронно обернуться. — Куда идти? Гарольд посмотрел на мои ноги, пораженно мотая головой, словно каждым своим движением пытался показать, что не понимает моих поступков. Поднял меня на руки, быстро передвигаясь по незнакомой местности. Ему повезло иметь длинные ноги — шаги были широкими и ощутимо сокращали дистанцию за секунды. Зейн вел себя куда более расслабленно и видел в этом скорее какое-то развлечение, чем серьёзную беду. Во всяком случае, он пытался это сыграть, чтобы усыпить моё внимание, однако ему не повезло — у меня есть младший братец с точно таким же характером, так что я вижу, когда это делается напоказ. Что он пытался скрыть этой мнимой лёгкостью — испуг или безразличие уже другой вопрос. Я ненадолго зависла, разглядывая обоих парней, теперь уже путаясь в их возрасте. Кто старше, а кто младше? — Что такое дирхам? — задумчиво интересуюсь. Моё участие в передвижении не требовалось, я висела в воздухе, как побрякушка в машине, периодически мешая своему водителю неприятным запахом. Для того, чтобы не испортить красивую рубашку, отодвинулась от мужского плеча, придерживая плед изнутри, чтобы он не распахнулся и не выпустил мои волосы наружу. — Денежная единица, — отмахнувшись от назойливой мухи, что летала вокруг головы, буркнул Стайлс. — А «вахид»? — Смотря в каком смысле употребляется. Зачастую означает число один. Так они денег хотели. Все кричали «дирхам, дирхам»… Думали, я богатая. Точно, у меня же такое платье роскошное было. Спрашивали, почему я одна и просили денег. Разумеется. Как я могла не понять? Выбравшись из паутины бесконечных лабиринтов, я только тогда смогла увидеть свободный простор перед глазами. За время пребывания внутри узких улочек, мир вокруг меня начал сжиматься до крошечных размеров. Зейн открыл дверь заднего сидения машины, и сел за руль, пока Гарольд опускал моё тело в кожаное кресло и пристегивал ремнем безопасности. Достал из бардачка бутылку с водой, пренебрежительно бросил её мне на колени и сел впереди, злобно хлопнув дверцей. Возможно, я заслуживала такое обращение в свой адрес, я до конца не могла объективно судить свои и его поступки. Единственное, что я делала всю дорогу — маленькими глотками пила воду, чувствуя, как рецепторы откликаются, а живот урчит, умоляя хотя бы о какой-то пище. Пока автомобиль качался из стороны в сторону, я успела несколько раз задремать и прийти в себя, а когда увидела входную дверь дома, напряженно дернулась. Тошнило от одного только вида на это место. Окружающих смутил мой внешний вид, поэтому за каждым моим шагом от машины до порога следило человек тридцать, удивлённо разинув рты. Мне было плевать. Я дохромала до прихожей, где меня встретили такие же опешившие женские взгляды, в непонимании глядевшие то на меня, то за моё плечо на… им он был мужем. Зейн как-то неожиданно резво ретировался из виду. — Эта девушка пыталась сбежать из моего дома вчера, — объявил он достаточно громко, чтобы услышала я и остальные присутствующие. — Она должна понести наказание, как и всякий, кто не уважает и не соблюдает законы. Я резко расширила глаза, точно меня ледяной водой окатили. Он что, собирается преподнести им урок «как не нужно себя вести» посредством меня? — Принесите ведра, — скомандовал Гарольд безразлично, сдирая с меня плед, тем самым полностью обнажая. — Какие ведра? Что ты делаешь? Я не могла поверить, что он в самом деле готов причинить мне физический вред. Боялась, но надеялась, что этого не случится. Полыхающий взгляд решительно резанул по моему лицу, сомкнув зубы. — Ты находишься в моём доме, за моим столом, куда я тебя благодушно пригласил. Имеешь еду, крышу над головой и защиту, как и каждая присутствующая здесь женщина. И я не потерплю подобного хамства в свой адрес и в адрес своей семьи, не позволю никому ставить под сомнение своё честное имя. — Мне не нужна ни твоя защита, ни твой дом, ни любые другие блага цивилизации в этой конуре! Мне нужна свобода, которую я заслуживаю, как и любой другой человек на планете, — трепыхалась я из последних сил, вырываясь из захвата нескольких девушек, что пытались связать мои ладони за моей спиной. — Ты не имеешь никакого права распоряжаться моей жизнью или судьбой. — Но я могу распорядиться, чтобы ты ответила за свое невежество. Боже, они совершенно точно сумасшедшие здесь все. Айрис подошла ко мне, как только остальные расступились, мягко провела пальцами по волосам, собирая их в невысокий хвост на затылке, и провела тонкими пальчиками по лицу, склонившись к моему уху. — Стой смирно и не смотри никому в глаза. Это быстро закончится, если ты не будешь усугублять и провоцировать. Стоя босиком на холодной плитке на внутреннем дворе в окружении колонн под потолок, я задумалась о том, что меня ещё никогда в жизни так не унижали, а тем более публично. Раздался лязг двух железных ведер, наполненных доверху прогнившими помидорами, и я непроизвольно передернула плечами. Мой палач не собирался уходить, я уверена, он наслаждался каждым неудобным положением моего тела, моим смущением, подпитывался позором. Один за другим в меня прилетали протухшие томаты, стекая по коже бордово-коричневым пюре, плесень задерживалась в ямочках коленей и локтей, в пупке и на груди. Больше всего меня поражало, что эти скромные женщины, которые ходили по дому на цыпочках, имели внутри столько агрессии и ненависти. Потому что они не просто бросали в меня испорченные продукты, они вбивали их в моё тело, желая причинить боль. Когда красные шарики начали попадать по лицу, я повернула его правой стороной, надеясь обезопасить открытые раны от возможности занести инфекцию. Зажмурилась и сцепила зубы, полностью абстрагируясь от арабского языка, звучавшего из уст девушек, когда они обсуждали что-то. Ещё немного и я готова была пускать пар из носа, как бык на арене. — Жестокое животное, — отчаянно мотая головой, выплескаю из себя, как только бомбардировка прекращается. — Если бы я в самом деле был им, по тебе сейчас стекал бы не тухлый томатный сок, а кровь от ударов плетью, — стоя со скрещенными ладонями на груди, резюмировал Стайлс. — И стояла бы ты не во внутреннем дворе моего дома, где никто тебя не видит, а на центральной площади, где собралась добрая половина города. Ты должна научиться уважать правила моего дома, меня и всех, кто в нем находится. Тогда уважать будут и тебя. — Ты говорил, что принесешь мне документы, — напоминаю, бросая к его ногам узел из верёвки, из которой только что вылезла. — А ты говорила, что все осознаешь и не собираешься делать лишних движений. — Откуда в тебе столько ненависти? Я же ничего плохого тебе не сделала. — Ты чуть не опозорила всю мою семью! «Ничего плохого»? — взорвался Стайлс громко, как хлопушка. Такая же пустая и безмозглая. — Ты хоть представляешь, какая слава могла бы пойти среди людей, если бы об этом кто-то узнал посторонний? Ох, как хотела я высказать ему обо всем, что в моей душе творилось. Но поняла, что в этом нет смысла. Он все равно будет повторять про честь семьи, законы, обычаи… — Я устала. Могу я обработать раны? Гарри словно от какого-то сна очнулся. С детским непониманием во взгляде остановился на запекшейся крови, то там, то тут прилипшей к моему лицу, на киселе из тухлых продуктов, застрявших в моих волосах вперемешку с грязью, песком и пылью. Я почти увидела сострадание, которое вмиг захлопнулось, превратившись в непроницаемость. Слабо усмехнувшись жестокости, обошла его и не спеша пошлепала в душевую, где точно смогла бы расслабиться. Одиночество в ванной комнате меня вполне устраивало. Я встала под горячую воду и закрыла глаза, ожидая, пока вся грязь и неприятный запах сползут сами. Взяла мочалку, намылив её, и медленно провела по руке, а после сорвалась на бешеный ритм, что было гнева внутри, оттирая пот и кровь от кожи. Ступни болели от порезов, набитые о камни пятки ныли, но я не произнесла ни звука, по третьему кругу отмывая каждый изгиб, каждую впадинку израненного тела. Кожа покрывалась деревянными мурашками оттого, как сильно я терла шею и ключицы, грудную клетку и живот, как внимательно очищала волосы и заднюю часть шеи. Только после четвёртого захода вода из-под меня начала стекать прозрачная, а не рыже-черная. И даже после того, как я вроде бы помылась, я все равно не могла отстраниться от горячих струек, впитывая каждую каплю. Айрис принесла мне халат, тапочки и пакет с медикаментами, хотела помочь обработать раны, на что я категорически отказалась и отправила её обратно заниматься делами по дому, которых и так достаточно. Открестилась тем, что не хочу отвлекать и нарушать порядок внутри дома, поблагодарила за сочувствие и поплелась в спальню, из которой вчера в такое же время с радостью делала ноги. Меня предупредили, что после первой ночи девушки расселяются каждая в своей комнате, но мне никто не давал никаких указаний, так что сейчас мне нет никакого дела до чужого мнения. Я зашла в комнату и принюхалась, рефлекторно узнавая, кому принадлежит запах парфюма. Безразлично пожала плечами, завидев Стайлса в кресле с ноутбуком на ногах. Выбросила из пакета лекарства на покрывало, забрала с тумбочки зеркальце и уселась на кровать, ощупывая кончиком безымянного пальца свидетельства вчерашнего дня. Бровь немного саднило, но в целом она была не разбита; кровь в уголке губ запеклась, но я осторожно соскребла её; на щеке и лбу остались легкие мазки стертой кожи, как когда с велосипеда падаешь на асфальт и елозишь по нему коленкой, но это вскоре заживет при должном уходе. Выдавив немного мази и растерев её между пальцами, нанесла вязкую субстанцию на проблемные участки, неторопливо втирая в кожу, буквально моментально чувствуя подпитывающий эффект. Перебинтовала лодыжку, обработала пятки и пальчики на ногах под стук клавиатуры, а закончила процедуры кремом от обгоревшей на солнце кожи. — «Гордое достоинство — мое покрытие». Так говорит Коран. В тебе тоже есть гордость, только её так много, что она уже давно превратилась в гордыню. Оттого и беды твои преследуют тебя, — рассудительно произнёс Гарольд, следя за моими передвижениями по комнате. — Благодарю Вас, Святой Отец. Я сложила импровизированную аптечку обратно в пакет и бросила её на пол. Уперлась в матрас позади себя обеими руками и закинула ногу на ногу, откинув голову назад. — Даже сейчас ты высокомерно задираешь подбородок, вместо того, чтобы прислушаться к моим словам, — закатывает глаза, цокая языком. Напряженно осматривает позу, в которой я сижу, и начинает нервничать при виде обнаженного колена, показавшегося из-под халата. Я склонила голову набок, вынужденная взглянуть на него, хотя ни видеть, ни слышать не хотела до конца жизни. — Я понимаю, что в этих краях к женщинам относятся, как к мусору. Сама на своей шкуре это ощутила. Но ни один закон, обычай или традиция не сможет сломать то, что уже давно сломано. Ты хотел указать мне моё место? Ты сделал это. Хотел отомстить за то, что я ушла из твоего дома? Можешь считать, что отомстил. Ты можешь посадить меня в чан с тухлыми продуктами и сварить суп, а потом дать мне его отведать за столом. Будет противно, но и с этим я справлюсь. Показывай своим женам, что ты контролируешь ситуацию, что ты хозяин положения, что тебе все должны подчиняться, а не мне. Презрение не заставило себя долго ждать и в ту секунду отразилось на мужском лице. Острые скулы натянулись до предела, казалось, они готовы порвать тонкий слой кожи и вырваться наружу. — Я и не спорю с этим, если они здесь, значит, на все согласны. Но я оказалась заложницей ситуации случайно. Я не виновата, что у меня украли чемодан, деньги и документы. Я искренне сочувствую тому, что тебе пришлось пожертвовать своей кроватью, местом за своим столом, деньгами на все это пышное торжество и кучу других проблем, которые доставила я своим появлением. Мне жаль, что так получилось, но от этого ничего не изменится. Ты, твой дядя, все эти девушки, все вы находитесь в родной стране, под крышей своего дома и спите на своей кровати. Я тоже хочу домой. И мне жаль, что ты не можешь понять, как я себя чувствую, будучи запертой здесь, так ещё и в довесок слыша «подожди», «потерпи», «подчинись». У тебя есть жены, которые без ума от счастья при одной мысли, что они могут выслужиться тебе чем-то. Они любят тебя, уважают, какими ещё вы тут категориями меряете преданность, я не знаю. Но я-то здесь причём? Чем дольше я говорила, тем ярче во мне воспламенялось уже знакомое, привычное чувство несправедливости. Равнодушие отошло на задний план, я произносила каждое слово с искренностью. — Ты знал, что я другой религии. Ты знал, что эта свадьба — лишь пыль в глаза. Ты знал, что я предприму попытки выбраться из этой ямы самостоятельно. Ты знал, и все равно устроил это публичное унижение. Во имя чего? Чтобы сбить градус моей гордыни? Психолог из тебя дерьмовый, потому что это не помогло. Оттого, что меня оскорбили, я стала ещё злее, но никак не гибче. Ты просишь уважать тебя, но у меня нет на это причин. Мужчина, которого хочется уважать, не поднимает руку на женщину. Мужчина, которого хочется уважать, не позволит ей быть униженной и тем более сам не посмеет приложить к этому усилия. Мужчина, которого хочется уважать, не станет упрекать женщину в недостатках, а наглядно покажет, какой он видит её без них. Ты можешь рассказывать сказки этим милым женщинам, что с остервенением выполняют любой твой приказ и любую прихоть, но я — не они. Я не собираюсь кланяться тебе в ноги и терпеть твоё малодушие. Я стреляла из револьвера и видела, как он позеленел. От злости или грусти не знаю и знать не хочу. Поднимается и откладывает ноутбук, чуть скрипнув зубами, при этом выразительно глядя на меня. — Ты жалкий и ущербный трус, который не в состоянии выйти из тени своих «традиций» настолько, что постоянно лишь о них и говорит, будто других аргументов не существует. Это все, что ты знаешь? Все, что ты можешь предоставить? Что в тебе есть, кроме этого? Мои слова срывают предохранительную чеку с гранаты, перенося мужское тело из одной точки комнаты в противоположную. Он нависает надо мной, надеясь напугать, однако, пока получается только взбесить своими замашками. Сильно сдавливает глотку ладонью, прижав тело к матрасу, коленом раздвигает мои ноги, чтобы удобнее упереться в край кровати. — И вот мы снова здесь, — устало конспектирую. — Я же говорила, мне не за что тебя уважать. Это все, что ты можешь. Бью кулаками в твердый живот, вызывая из лёгких Гарольда резкий болезненный вздох и, понимая, что нашла уязвимую точку, начинаю таранить её непрекращающимися ударами. Он отвлекается от моего горла и пытается поймать назойливые ладони, начиная откровенно терять контроль над своей силой. Выходит за грани, до хруста сжимая запястья, выкручивая их и разводя по разным сторонам от тела. — Только оставшиеся рамки воспитания моего отца не позволяют мне сейчас плюнуть тебе в лицо, — я сжала зубы, дергаясь и выгибаясь под ним, стараясь хотя бы таким образом скинуть с себя. — Ты психически неуравновешенный тип. Приподняла согнутые в коленях ноги и принялась лупасить ими все, до чего дотягивалась: от поясницы, вниз по бедрам к больной лодыжке, нарочно сильно зарядив по ней ступней. Для Стайлса это было ударом под дых, что выбил почву вместе с громким выдохом из лёгких, уронив грузное тело прямо на меня. Я зажмурилась, прилагая усилия, чтобы сбросить его с себя исподнизу, но кто же мог предположить, что этот шкаф, на вид худой, так много весит? — Тихо, девочка, тихо, — бормочет в ухо, неприятно покалывая чувствительную кожу своим шепотом. — Какая же ты полыхающая, удержать невозможно. Кто и когда сделал тебя такой дикой? — Стайка таких же самодовольных придурков, как ты. Он оторвал голову от моей шеи, удивлённо приподнимая брови. — Ты мне никто, понял? Я ничего тебе не должна. Усмехается, вдавливая меня в матрас, что глубоко провисает под противостоянием двух сильных противников. — Понял. — Теперь слезь. Гарри описал глазами контур моего лица, неторопливо спустился взглядом по шее к груди, очертания которой едва виднелись сквозь небольшую прореху в запáхе, с интересом всматриваясь в мою кожу. — На столе мсемен с маслом, таджин с кус-кусом и мятный чай. Поешь и отдохни. Я вернусь после обеда и заберу тебя, поедем в одно место. Хочу кое-что наглядно показать, чтобы больше у тебя не возникало мыслей о побеге. Потом вернёмся домой и встретимся с гостями. — Куда мне ещё с гостями встречаться? Ты моё лицо видел? — Скажешь, что упала, когда убирала дом — этому никто не удивится. Во всех жилищах плитка, поскользнуться на ней ничего не стоит. Я с недоверием покосилась на него, нахмурившись. Одна толстая вена справа на его шее сильно выделялась, вздувшись, как будто напряжена, и была ярко прочерчена под кожей. Птицы на ключицах стремились друг к другу, что немного не вязалось в моей голове с внешним видом Стайлса. Нежные крылья птиц, аккуратная бабочка, сексуальная русалка, обнаженная по пояс — все это шло кардинально в разрез с жёстким характером и наклонностями доминировать. Может, эти татуировки он выбирал себе не сам? Как только он встал на ноги, все ещё упираясь коленом в пространство между моими бедрами, дышать стало значительно легче. Посмотрел на меня сверху вниз, мутным взглядом поднявшись от голых коленей к лицу. — И не влипни опять во что-то. Я доверяю тебе в последний раз. Вытворишь подобное, и я запру тебя в самой дальней комнате своего дома без окон. Будешь сидеть, пока не поймёшь, как гадко ведешь себя. Здорово, оказывается, это я себя гадко веду, а не он. Не хочу больше спорить, поэтому молча шумно выдыхаю через нос. Голова трещит по швам, затылок, лоб и щеки горят, виски пульсируют, шея взмокла от тесного контакта с чужой кожей. Я перекатилась на правый бок и, не укрываясь, не подкладывая под голову подушку, не ожидая, пока мужчина уйдёт, закрыла глаза. Красные пятна деформировались в жёлтые волны, давая мне понять, что мои глаза, как и тело, слишком устали и требуют отдыха. Лёжа на том боку, где у меня ничего не болело, уснуть было легче, что я сразу же попыталась сделать, чтобы развидеть мир перед глазами. Я просто ненавидела каждый уголок этого мира.